Немирович-Данченко Вл.И. Рождение театра

Подождите немного. Документ загружается.

в пору, когда смердяковщина и карамазовщина все ощутимее

заявляли себя в действительности, выбор был актуальным. Спек-

такль МХТ, поставленный Немировичем-Данченко по собственной ин-

сценировке в 1910 году с участием лучших артистов, стал этапным

в биографии театра. Не менее злободневной была и постановка сле-

дом спектакля «Николай Ставрогин» по роману Достоевского «Бесы».

Режиссер главное внимание сосредоточил на внутренних, психо-

логических процессах — на том, что происходит в душах героев.

Мысль писателя о том, что «дьявол с богом борется и полем битвы

являются сердца людей» («Братья Карамазовы»), не могла не стать

ключевой для сценического истолкования. Вот откуда убежденность

Немировича в том, что «форма» спектакля — простая, реальная по-

становка и простая, реальная игра, а «самое великое — углубление

психологии с актерами». Он не раз повторял: «Карамазовы» могут ид-

ти «только на прекрасной игре». И репетируя «Николая Ставрогина»,

он уверен: «Если удастся стихийность всех этих перипетий, одержи-

мость «бесами», внутренняя, а не только внешняя,— то должно по-

лучиться представление замечательное» 1.

Обращение МХТ к произведениям, поднимавшим проблемы ог-

ромного духовного масштаба, ключевые для путей национальной исто-

рии, было продиктовано тревогой, чувством боли за судьбу страны,

стремлением прочесть ответы в душах людей, в русских характерах,

освещенных «проникновенной прозорливостью» Достоевского.

На рубеже 1910-х годов, в пору рождения «Братьев Карамазо-

вых» на сцене МХТ, тема России, которая «проснулась и не заснет»

(М. Горький), продолжала утверждаться в общественном сознании,

особенно в публицистике. А. А. Блок, например^ ощущал эту тему как

самую большую и жизненную, В декабре 1909 года он писал

К. С. Станиславскому: «Недаром... произношу я имя: Россия. Ведь

здесь — жизнь или смерть, счастье или погибель. К возрождению на-

ционального самосознания... влечет, я знаю, всех нас» ^.

И Немирович-Данченко, поясняя интерес МХТ к Достоевскому,

указывал на национальную самобытность его произведений как не-

истощимый источник духовного обогащения артистов. Не случайно

ему тогда представлялось, что «самым благородным материалом для

подлинного актерского творчества являются лишь образы русской

жизни»'. Спектакли МХТ по романам Достоевского включались в

Фрейдкина Л. Указ. соч., с. 298.

Блок А. А. Собр. соч. в 8-ми тт.— М.— Л., 1963. Т. 8, с. 266.

Соболев Ю. В. И. Немирович-Данченко.— П., 1918, с. 14.

силовое поле той «огромной концепции» живой могучей России, ко-

торая, по словам Блока, была завещана потомкам нашей литерату-

рой от Пушкина и Гоголя до Толстого.

Эта встреча имела важное значение для продвижения в театр

наследия Достоевского, но гораздо больший смысл заключала она

для судеб режиссерского искусства, для судеб сценической рефор-

мы, осуществлявшейся МХТ. Именно «Братья Карамазовы» сделали

окончательно очевидным все могущество, огромные возможности ре-

жиссуры, а одновременно ограниченность «условностей» старой те-

атральной эстетики. «Если с Чеховым театр раздвинул рамки услов-

ности, то с «Карамазовыми» эти рамки все рухнули,— писал Немиро-

вич-Данченко после премьеры.— Все условности театра как собира-

тельного искусства полетели, и теперь для театра ничто не стало

невозможным... Это не «новая форма», а это — катастрофа всех теат-

ральных условностей, заграладавших к театру путь крупнейшим ли-

тературным талантам»'. На этом спектакле театральная реформа

МХТ прошла этапную проверку.

Как известно, с протестом против включения Достоевского в ре-

пертуар МХТ выступил М. Горький, его упреки метили прежде все-

го в Немировича-Данченко, как инициатора такого репертуарного

выбора. Протест Горького прозвучал достаточно одиноко, крайний

субъективизм его позиции был очевиден, К тому же статьи «О «кара-

мазовщине» и «Еще о «карамазовщине» (1913) он писал^ не видя

спектаклей. Одновременно в печати появился ответ МХТ; «Нам тя-

жело было узнать, что М. Горький в образах Достоевского не видит

ничего, кроме садизма, истерии и эпилепсии, что весь интерес «Братьев

Карамазовых» в Ваших глазах исчерпывается Федором Павловичем,

а «Бесы» для Вас не что иное, как пасквиль временно-политического

характера. Наша обязанность, как корпорации художников^ напом-

нить, что те самые «высшие запросы духа», в которых Вы видите

лишь праздное «красноречие, отвлекающее от живого дела», мы счи-

таем основным назначением театра» ^.

В русской публике, в широком общественном мнении утвердилось

иное, чем у Горького, мнение об инициативе МХТ,— сходное тому,

которое было высказано Немировичем-Данченко в письме Леониду

Андрееву: «Постановка Достоевского достигает результатов как раз

диаметрально противоположных — подъема созидательного, а не раз-

• Немирови ч-Д а н ч е н к о. Вл. И. Избранные письма. Т. 2.—

М., 1979, с. 40—41.

^ Т а м же, с. 578.

рушительного, возбуждения и жажды громадных положительных

идей, а не отрицательных» '.

Воодушевленный успехом, Немирович-Данченко предполагает

продолжить и развить идею синтеза театра и литературы. Он мечта-

ет инсценировать романы и повести «Война и мир», «Анна Каренина»,

«Обрыв», «Вешние воды», «Записки охотника». Его привлекает раз-

работка библейских сюжетов.

Однако можно было бы напомнить режиссеру его собственное

предостережение — если театр посвящает себя исключительно класси-

ческому репертуару^ он рискует очень скоро стать академически мерт-

вым. Нужда — и острейшая! — в пьесах о современной жизни не ис-

сякала. Театр должен беспокоить, тревожить публику, даже злить,—

иначе он «катится вниз». «Самый страшный для меня вопрос сей-

час— на каких пьесах можно что-нибудь доказывать...», «я начинаю

приходить в отчаяние от «безпьесья»...» — характерные настроения

Немировича-Данченко 1910-х годов 2. Необходимо было еще и огра-

дить театр от проникновения пошлой, бульварно-развлекательной

драматургии, которая захлестывала русскую сцену. И руководитель

МХТ в конце концов принимает решение использовать репертуарную

«паузу», чтобы «укрепить старый репертуар», пересмотреть весь опыт

Художественного театра, все его «дело», искусство, организацию, про-

веряя их правдой, искренностью, строгостью к самим себе. Владими-

ру Ивановичу представляется, что МХТ «болен, и очень сильно». По

его инициативе возобновляются старые спектакли, он сам энергично

входит в эти репетиции, «чтобы хоть те пьесы, которые составляют

наш старый Художественный театр, шли действительно образцово».

Можно согласиться с мнением исследователя, что Немирович-Дан-

ченко искал для МХТ «спасения в русской классике, как бы нащупы-

вая в истоках прошлого опору для будущего. Он противопоставлял

величие русской классической литературы временному торжеству упа-

дочной литературы... И Художественный театр был для него в пер-

вую очередь русским театром, хранившим великое идейно-творческое

наследие русской литературы, театром Чехова и Горького, Толстого

и Грибоедова, Островского и Тургенева, Пушкина, Гоголя, Салтыко-

ва-Щедрина» ^

Вероятно, эти глубокие опоры, верность правде и духовным идеа-

' Т а м же, с. 579.

" Немирови ч-Д а н ч е н к о Вл. И. Избранные письма. Т. 2.—

М., 1979, с. 142, 173.

'Марков П. Указ. соч., с. 25.

лам отечественной культуры, постоянная самопроверка по камертону

вечных ценностей и обусловили необычайную «живучесть» МХТ, кото-

рая помогла ему выстоять в дальнейших потрясениях, пройти сквозь

суровые испытания революционных лет, стать нужным в новую эпоху.

Силу мхатовцам давало «самое главное» — беззаветная любовь, вло-

женная ими в театр, по словам Владимира Ивановича, любовь была

«и цементом и воздухом дела».

Этой любви сохранили верность до конца оба мхатовских «капи-

тана» — и Станиславский, и Немирович-Данченко. Театр был их

гражданским служением России; искусство, идущее от жизни и об-

ращенное к ней же, к народу,' являлось фундаментом мировоззрения.

Вряд ли можно согласиться с Немировичем-Данченко в том, что

МХТ не имел политического лица. МХТ объективно выражал взгля-

ды русской интеллигенции начала XX века, в некоторых моментах

соприкасаясь с радикальным ее крылом. Как всякая либеральная иде-

ология, она в данном случае не имела резкой политической отчетли-

вости. Силу ей давала ясность общечеловеческого и общенациональ-

ного идеала, имевшего последовательную демократическую устрем-

ленность, а это ставило МХТ выше однонаправленных групповых,

цартийных или эстетических притязаний, выше какой-либо моды. Не-

мирович-Данченко писал, что ни он, ни Станиславский никогда не за-

думывались над тем, должен ли быть их театр «по репертуару либе-

рален, или консервативен, или народническим, по инсценировке —

символическим или натуралистическим». Они делали, что «находили

нужным делать», направляя свое искусство по пути «общехудожест-

венной формулы»'.

Продиктованная крупно взятыми культурническими и нравствен-

но-педагогическими задачами, независимостью от политически мел-

кой злобы дня, широта мхатовской позиции обусловила ту особен-

ность ее восприятия, о которой Немирович-Данченко сказал: «Все

находят в нашем театре что-то интересное и всякий же может найти

что-то, что ему не нравится» 2.

Так происходило и до и после Октябрьской революции. Узкопо-

нятые политические мерки просто неприложимы к театру, который в

короткий срок достиг репутации лучшего в стране и достойно под-

держивал эту репутацию несколько десятилетий. Что из того, что

пьесу Немировича-Данченко хвалил император Александр П1, что

' Немнрови ч-Д а н ч е н к о Вл. И. Избранные письма. Т. 1.—•

М., 1979, с. 287—289.

2 Т а м же.

сильное впечатление спектакли МХТ произвели на обер-прокурора

синода Победоносцева и московского генерал-губернатора великого

князя Сергея Александровича? Посещал театр и кайзер Германии

Вильгельм и даже наградил Немировича-Данченко и Станиславского

орденами «Красного орла».

Поклонником МХТ были В. И. Ленин и первый нарком просвеще-

ния А. В. Луначарский. Именно Ленин оказал театру поддержку в

самый трудный для него период—в годы гражданской войны. Не-

мирович-Данченко не однажды выражал признательность Луначар-

скому за его внимание к нуждам МХТ.

В 1920-е годы МХТ подвергался бещеной травле со стороны ле-

вого фронта искусств, разного рода авангардистов, добивавшихся мо-

нопольного положения в театре, позднее—со стороны рапповской

критики. По свидетельству Немировича-Данченко, МХТ был не од-

нажды на грани катастрофы и гибели, но сам руководитель не терял

веры в его жизнеспособность. И радовался тому, что среди многих

театров Москвы «впереди всех по успеху пока все тот же Художест-

венный театр (всегда полно)» (ноябрь 1921 года). Более того, Неми-

рович-Данченко мечтал и надеялся, что МХТ накопит силы и собе-

рется в новый, великолепный, опять первый театр в мире, свежий и

богатый, на новые десять лет, по которому опять будут равняться

все другие театры. Отчасти так оно и произошло. Обновленная акте-

рами «второго призыва», труппа МХТ в 1920—1930-е годы — как счи-

тал режиссер — была лучшей в мире по ансамблю и по яркости да-

рований.

Руководители Художественного театра своими выступлениями

(и спектаклями!) сыграли огромную роль в развенчании левых те-

чений в искусстве. Их бездуховность, абсолютизация формы, эклек-

тика, дилетантизм получили беспощадную оценку Станиславского и

Немировича-Данченко. Станиславский в последних главах книги

«Моя жизнь в искусстве» (созданной в 1923 г.) протестовал против

увлечения новизной ради новизны, театральностью ради театрально-

сти, против пристрастия к тому, что «более доступно глазу и уху» в

ущерб большим чувствам, жизни человеческого духа. Резко высту-

пил против профанации театра и Немирович-Данченко. В статье

«Шарлатаны» (1923) он разоблачал и осмеивал «нагло-самоуверен-

ных», крикливых фальсификаторов, которые властно врываются в ат-

мосферу современных искусств, «портят воздух удушливостью», об-

манывают зрителей «подменой», суррогатами, мнимой новизной, под-

чиненной постороннему, «коммерческому расчету», разрушающему чи-

стоту и целомудренность художественной правды. «Чем в толпе боль-

ше жажды новизны,— говорилось в заключении статьи,— тем раз-

дольнее шарлатанам... В русской толпе шарлатанству так же обеспе-

чен успех, как и хлестаковщине. Эти два явления очень родственны».

В 1920-е годы Немирович-Данченко увлекается работой в парал-

лельно организованном Музыкальном театре, где выпускает ряд нашу-

мевших спектаклей — «Лизистрата», «Дочь Анго», «Карменсита и сол-

дат» и др. Он стремится реформировать, обогатить принципы музы-

кальной сцены, очистить ее от штампов «театра ряженых певцов».

На сцене МХТ наиболее замртной его постановкой стала «Пугачев-

щина» по пьесе К- А. Тренева (1925).

Серьезной заботой (и заслугой!) Немировича-Данченко остава-

лась сфера административная, налаживание нормального творческо-

го и педагогического процесса в МХАТ' и близких ему студиях. Он

видел единственно прочную цель в том, чтобы «удержать от гибели

дело, сохранять, по возможности, что осталось ценного, и двигать ис-

кусство по мере сил вперед». Подобные признания, как и слова о воз-

можной близкой гибели театра, не очень согласуются с его одновре-

менно рождавшимися неоднократными уверениями в том, что «рево-

люция дала работе МХАТ громадный толчок... революция разогрела

его художественное кровообращение... революция дала чудодействен-

ный толчок... революция мне помогла чрезвычайно». Как говорится,

истина должна лежать посредине. Но, может быть, мудрее те, кто

считает, что между двумя противоположными точками зрения нахо-

дится не истина, а проблема?

В первой половине 1926 года Немирович-Данченко вместе со сво-

ей «Музыкальной студией» гастролирует за границей — в Европе и

Соединенных Штатах Америки. А затем — по контракту с американ-

ской кинофирмой полтора года работает в Голливуде. Однако радуж-

ные поначалу надежды на новые художественные результаты в США

постепенно растаяли. Репетиции и беседы с актерами не дают удов-

летворения, ни один из написанных им киносценариев не был реали-

зован. Немировича-Данченко поразили «совершенно детский» уровень

духовной культуры, «наивность» в вопросах творчества, делячество

в подходе к искусству, которое поставлено на «поток фабричной ин-

дустрии», контрасты между сногсшибательной роскошью оформления

и бедностью содержания, не только идеологического, но и элементар-

но-психологического. Ему воочию пришлось убедиться, что здесь

' В первые годы революции театр был отнесен к разряду акаде-

мических и стал именоваться не МХТ, а МХАТ.

«царь жизни — доллар», «Америка... выжимает все соки... работают

все до устали, до измору».

В конце концов такая атмосфера отбила у режиссера желание че-

го-либо добиться в Голливуде, планы его не осуществились. И в ян-

варе 1928 года он вернулся в Москву. В своих «спичах» перед аме-

риканцами НемировИч-Данченко шутил: «Творить можно только в

России, продавать надо в Америке, а отдыхать в Европе» "...

Отдыхая во Франции летом 1926 года, Владимир Иванович раз-

мышлял о современных темах жизни, заносил в записную книжку:

«Кризис, стремление к власти — все Наполеоны. Усталость и от по-

литики, и от кризиса. Расточительность неприлична. Переустройство

мира. Ничтожная ценность жизни. Чудеса техники. Спорт. Женское

равноправие. Зверства» 2. Ничего не скажешь: очень умный, наблюда-

тельный и прозорливый человек был Немирович-Данченко. Но дога-

дывался ли он, что ни одну из этих поистине драматических и крово-

точащих тем ему самому сценически реализовать уже не удастся...

Несмотря на то, что в руках его находилась лучшая в мире труппа.

И на восьмом десятке лет Немирович-Данченко работает едва ли

не с прежней неутомимостью, поражая энергией, подтянутостью, де-

ловым напором. По-прежнему на нем лежат обязанности художест-

венного руководству МХАТом. Много сил отдает режиссуре, внима-

тельно следит за развитием драматургии, отмечая дарования трех ав-

торов — М. А. Булгакова, А. Н. Афиногенова, Ю. К- Олеши (их пье-

сы — в афише театра).

С конца 1920-х годов в стране усиливается и нарастает режим

сталинской диктатуры. Коллективизация в деревне, погром крестьян-

ства обозначили новую фазу массовых репрессий. Высылки, аресты,

расстрелы — ставшие обыденным явлением — порождали атмосферу

страха и лжи. В стране создалась исключительно сложная социально-

политическая обстановка. В сознании многих террор был оправдан,

под него подводились идеологические обоснования. Вера в близкое

достижение провозглашенных руководством страны целей, мечты о

счастливо и разумно устроенном обществе, в котором окончательно

(после сокрушения «врагов народа») будут побеждены зло и неспра-

ведливость, еще не были подорваны. Массовый энтузиазм и патрио-

тическое воодушевление питали созидательные процессы, развивав-

шиеся параллельно.

' Немиров и ч-Д а н ч е н к о Вл. И. Избранные письма. Т. 2.-

М., 1979, с. 350.

^ Фрейдкина Л. Дни и годы Вл. И. Немировича-Данченко.-

М., 1962, с. 398.

в этой обстановке судьба Художественного театра складывалась

особняком. На рубеже 1920—1930-х годов разрушительное давление

на МХАТ нарастало извне и отчасти изнутри (были разногласия с

«красным директором», как тогда называли, М. С. Гейтцем). В на-

дежде спасти «приближающийся к катастрофической гибели Худо-

жественный театр» Станиславский обратился с письмом в правитель-

ство. В январе 1932 года решением Президиума ЦИК СССР театр

был переименован из МХАТ-первого в МХАТ СССР и передан в ве-

дение ЦИК СССР.

Художественному театру? покровительствовал Сталин, который

неоднократно посещал его спектакли. МХАТ оказался в положении

своего рода «придворного» театра... Преследования его прекратились.

Напротив, стали множиться знаки поддержки и одобрения; субсидии,

ордена, почетные звания, премии, льготы, пайки.

С 1928 года правительственным постановлением Немировичу-Дан-

ченко и Станиславскому назначены пожизненные пенсии. Оба продол-

жали пользоваться правом свободного выезда за границу. До 1941

года Немирович-Данченко вместе с женой Екатериной Николаевной '

летний отдых ежесезонно проводил на модных европейских курортах,

особенно любил Швейцарию, берег Женевского озера («тут очень, за-

мечательно хорошо»,— писал он сыну Михаилу в июле 1930 года).

К его услугам были комфортабельные санатории Крыма, Кавказа,

подмосковной Барвихи. Отдыхал он и у себя на даче в Заречье.

У Немировича-Данченко есть ряд статей и речей, где он провоз-

глашает хвалу Сталину. Одно из его выступлений 1937 года завер-

шалось словами о «том образе, который, как самый мощный вдохно»

витель, незримо присутствует везде, где только зарождается благо-

родная мысль и где строится новая, счастливая жизнь,'— о великом

Сталине!» ^. Он говорил, как полагалось тогда по закрепившемуся не-

писаному ритуалу — в официальных речах так поступали почти все,

не исключая М. Горького, А. Н. Толстого, М. А. Шолохова и других

корифеев культуры и искусства. Мог ли позволить себе Немирович-

Данченко нарушить ритуал? Но чувство сожаления и горечи вызы-

вают не только процитированные строки, а так}ке некоторые его оцен-

ки, отнесенные к прошлому. Например, безоговорочное суждение о

«забитости, темноте, растерянности, склонности к бесплодному созер-

цанию и мелкому скептицизму» русской предреволюционной интел-

' Е. Н. Немирович-Данченко (урожд. Корф) скончалась в 1938 г.

^ Немирович-Данченко Вл. И. Театральное наследие.

Т. 1.—М„ 1952, с. 44.

лигенции... Или сопоставление 1937 и 1906 годов, когда вырванные

у царизма «свободы», по словам режиссера, «были вскоре залиты мо-

рями народной крови, а радужные перспективы, мерещившиеся мно-

гим прекраснодушным интеллигентам, закрыты лесами виселиц.

Я счастлив, что дожил... до блестящего торжества сталинских пяти-

леток. Сталинской Социалистической Конституции». Это говорилось

в декабре 1937 года перед труппой МХАТа. Позднее режиссера наз-

начили председателем Комитета по присуждению Сталинских премий.

Что знал Немирович-Данченко о тогдашних тюрьмах, концлаге-

рях, о миллионах безвинных людей (зачастую лучших!), уморенных

голодом, расстрелянных, замученных, сосланных?! Среди этого дей-

ствительного моря бесчисленных жертв^ народных слез и мучений

МХАТ теперь предстал весьма комфортабельным, житейски процве-

тающим островком. И в этом заключалась нараставшая драма теат-

ра, когда-то присягнувшего идеалам свободы, правды, достоинства

человека, защиты униженных и угнетенных и лишенного возможно-

сти протеста.

В контрастах действительности, имевшей сверкающий фасад и чу-

довищную изнанку, заключались истоки драматичности судеб многих

деятелей искусства. Немирович-Данченко, который всегда призывал

идти от жизни, учил понимать «крупные страдания», сочувствовать

страданиям народа, оказался перед лицом беспощадной, не терпящей

никакого свободомыслия тирании, но такой «ласковой», такой «ми-

лостивой» к тем, кто попадал в фавор.

Мы не знаем, какие муки испытывала совесть художника, но нет

оснований сомневаться в его внутренних, нравственных оценках про-

исходившего, в его осуждении несправедливости. Путь, какой выпал

народу, надо было пройти вместе с народом. А его, Немировича-Дан-

ченко, долгом своему народу оставался созданный им театр — один

из лучших в мире. «Если бывают художники, для которых противо-

стояние ходу вещей есть и источник сил и цель творчества, Немиро-

вич-Данченко не из их числа»,— заметил один из его биографов •.

В смысле политическом, в отношении к общегосударственному «ходу

вещей» это, видимо, так. Но в вопросах художественных, нравствен-

но-эстетических режиссер никогда не пускал дела на самотек, не мыс-

лил себя вне борьбы. И на подходе к своему восьмидесятилетию ру-

ководитель театра, превозмогая сопротивление времени, стремился

сделать все, чтобы сохранить лучшее во МХАТе, посильно уберечь

его от надвинувшихся трудностей, искушений и болезней.

' Соловьева И. Немирович-Данченко.— М., 1979, с. 327.

«МХАТ тридцатых годов разделял судьбу страны и, будучи сце-

ной времени, не мог не пережить все трагические противоречия его,—

обоснованно пишет исследовательница М. Г. Литаврина.— Пережить

и остаться верным знамени Художественного, завоевавшего любовь

не одного зрителя, а миллионов... Но когда речь шла о деле, о сцене

театра, Немирович, что называется^ стоял насмерть. Толстым и Горь-

ким он оборонялся от драматургической конъюнктурщины»'. Чувст-

вом ответственности за дело, которому отдал жизнь, пронизаны его

будни, его каждодневный собирательный труд: репетиции, читки пьес,

административные хлопоты. На его плечах по-прежнему не только

МХАТ, но и музыкальная студия, ставшая Музыкальным театром им.

Вл. И. Немировича-Данченко, После смерти Станиславского (1938)

он особенно остро ощущает свое предназначение в театре^ свою не-

заменимость. «Я еще очень нужен и в моих театрах и на театральном

фронте. А ведь мне 81 год! Хотя совсем старым все еще не могу себя

почувствовать»,— признавался он в феврале 1940 года^.

Главный его «фронт» — репертуар. Он, как мог, ограждал афи-

шу от скороспелых, конъюнктурных поделок, от давления власть иму-

щей бюрократии, неутомимо навязывавшей театру свой «социальный

заказ». Здесь позиции Немировича были обычно тверды. Один из эпи-

зодов такой борьбы связан с попытками внедрить в репертуар МХАТа

пьесу «Простое дело» (1936). Генеральный прокурор А. Я. Вышин-

ский пригласил режиссера на ее читку в свой кабинет, где были соб-

раны сотрудники прокуратуры, Главреперткома и т. п. Немировиау-

Данченко объяснили, как актуальна и благородна постановка этой

пьесы, где разоблачаются вредители и шпионы и героизируется образ

следователя... У руководителя МХАТа была иная точка зрения, и пье-

са не попала на сцену.

Как и прелюде, когда наступали смутные, тревожные, трудные

для выбора времена, Немирович-Данченко ищет репертуарной опоры

у классиков. Его собственные главные спектакли — «Воскресение»,

«Анна Каренина» по Л. Н. Толстому, «Враги» М. Горького^ постав-

ленные заново «Три сестры». Каждый из них стал крупным событием

театральной жизни: вечные вопросы нравственной жизни человека,

его духовной борьбы за свои идеалы, тайны его падений и его вы-

прямлений находили глубокий отклик в зале. Великие романы и пье-

' Литаврина М. МХАТ, тридцатые и мы. Неюбилейпые за-

метки.—«Москва», 1988, № 10, с. 164.

2 Не м И р О В И ч-Д а н ч е н к о Вл. И. Избранные письма. Т. 2.—

М., 1979, с. 483.