Моисеева Л.А. История цивилизаций
Подождите немного. Документ загружается.
бесконечно малом и о пределе. Бесконечно малая величина у математиков XVII
в. не является какой-нибудь неделимой фигуркой вроде атомов Демокрита, по
такой величиной, которая может стать меньше любой заданной величины,
бесконечно стремясь к нулю.
Кузанский считает, что все на свете можно представлять как уходящее в
бесконечную даль и все на свете представлять геометрически. Кузанский
доказывает, что прямая линия, треугольник, круг и шар в бесконечности совпадают в
одно нераздельное тождество. Этому посвящены гениальные страницы в трактате
«Об ученом неведении». В этом же трактате Кузанский утверждает, что отношение
бога к миру есть не что иное, как отношение двух крайних элементов — огня и
земли. Бог творит подобное себе, следовательно, человек подобен богу, т.е. он тоже
творит подобное себе, человек является творческим началом. Это уже —
возрожденческий гуманизм.
В эпоху Ренессанса мы наталкиваемся на замечательное явление не только в
истории итальянской культуры, но и вообще в истории европейской культуры,
которая носит название Флорентийской платоновской академии во главе с
Марселио Фичино.
Николай Кузанский был последовательным неоплатонистом. Платоновская
академия во Флоренции имела свою краткую, но блестящую историю, этому
способствовало покровительство Лоренцо Медичи. Это было вольное общество
людей, влюбленное в Платона. Академия служила прогрессу свободомыслия и
самосовершенствования человека. Так, Пико пишет, что творец, ставя человека
в центре мира, возгласил: «Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни
собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и
обязанность ты имел по собственному решению, во власть которой я тебя
представляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее
обозревать все, что есть в мире» [11].
Не случайно большинство сюжетов художественных произведений Ренессанса
взято из Библии. Эти сюжеты обычно отличаются весьма возвышенным
характером — и религиозным, и моральным, и психологическим, и вообще
жизненным. Так, излюбленным сюжетом произведений Ренессанса являются
Богородица с младенцем, Христос, Иоанн Креститель, апостолы, да и вся
евангельская история. «Так что необходимо специально изучать, хотя бы и
кратко, и Библию и особенно Новый завет, для того, чтобы разобраться в чем тут,
собственно говоря, заключается дело и почему такие странные, глубокие и
чудесно-мифологические сюжеты стали популярными и столь обыкновенными
для искусства Ренессанса [12].
Художник Ренессанса, зная все символические глубины библейских сюжетов,
выявляет чисто человеческую личность и показывает, что все символико-
мифологические глубины библейского сюжета вполне доступны каждому человеку,
вполне соизмеримы с его человеческим сознанием и в познавательном отношении
вполне имманентны этому сознанию, в какие бы бездны бытия они не уходили.
Одной из вершин Высокого Ренессанса является творчество Сандро
Боттичелли (1444 — 1510). Знаменитая «Весна» Боттичелли до сих пор
вызывает восторги, удивление и споры: пространство в картине едино по своей
сущности, оно открывается сразу в нескольких планах, в то же время нет
изображения какой-то неподвижной вечности. В «Весне» и «Рождении Венеры»
Боттичелли поднимается на такую эстетическую и художественную высоту,
что ставит его имя в первом ряду великих имен эпохи Возрождения.
Термин «человек Вселенной» вызывает в памяти прежде всего имя Леонардо
да Винчи (1452 — 1519): никто из его современников, даже самых
блистательных и многосторонне одаренных, не мог с ним сравниться. Простое
перечисление его внехудожественных интересов кажется невероятным:
анатомия, ботаника, картография, геология, математика, аэронавтика, оптика,
акустика, гражданское строительство, конструирование оружия, планировка
городов...
Неутомимый ученый-экспериментатор и гениальный художник, Леонардо да
Винчи остался в истории символом эпохи, которая нуждалась в титанах и
породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и
учености.
Другой не менее знаменитой личностью эпохи Возрождения является
Микеланджело Буонаротти (1475—1564). В его сознании мощно сливались
Платон, Данте, Савонарола. Микеланджело по-новому трактует традиционные
образы. Так, Мария у него — провидица своей трагической судьбы, она кормит
младенца и в то же время погружена в тяжелую думу о том, что ожидает ее
сына.
Титанизм Микеланджело выражен в его знаменитом «Давиде». Вазари прямо
считал, что образ Давида, созданный Микеланджело, призывает правителей
Флоренции мужественно защищать ее и справедливо ею управлять. Давид
изображен перед битвой с Голиафом. Он весь — сосредоточенность и
ожидание. Прекрасное, мужественное лицо отмечено печатью необычайного
благородства, могучий торс и великолепно моделированные руки и ноги не
только выражают физическую мощь, но и подчеркивают силу духа.
В нашу задачу не входит подробное изучение художественного творчества
Микеланджело на всех этапах его развития. Остановимся на одном из самых
зрелых и известных произведений мастера — фреске «Страшный суд» (1535—
1541). Великий мастер изображает не сцену суда, когда «царь славы» уже
разделил всех воскресших на грешников и праведников, а тот момент, который ему
непосредственно предшествует (adventus Domini). Здесь ангелов не отличить от
святых, грешников от праведников, мужчин от женщин — всех их увлекает
неумолимый поток движения, все они корчатся от охватившего их ужаса и страха.
Но страх этот есть страх перед самим собой. Микеланджело изображает не
стихийную катастрофу, а духовный Страшный суд, близкий Достоевскому и
нашему современному сознанию начала XXI века.
До нас дошло свыше 200 стихотворений Микеланджело. Опираясь на
человеческую личность, именно в ней находит он единый лик красы
неповторимой, которая, как и произведения искусства, остается нетленной и
вечной.
Здоровый вкус разборчиво берет
Первейшим из искусств произведенья,
Где тел людских обличье и движенья
Нам глина, мрамор, воск передает.
Пусть времени глумливый, грубый ход
Доводит их до порчи, разрушения, —
Былая красота их от забвенья, —
Спасается и прелесть бережет.
Эпоха Возрождения, некогда начавшаяся в Италии, ранее всего обнаружила там
близость трагического финала. На севере Европы в начале XVI века все еще
могли надеяться на наступление золотого века, но в Италии надежды не было.
Сюжет ранней «Пьеты» — оплакивание Христа — Микеланджело повторит в
последний раз незадолго до своей кончины. «В нем великий мастер как бы
прощается с жизнью. Безмерна степень его отчаяния, которое воплощено в
этих двух одиноких фигурках, затерянных в огромном мире»[13]. Затерянных?
Скорее, еще и не явившихся, не пробившихся в этот мир сквозь серую косную
массу камня. Еще раньше Микеланджело написал четверостишие о своей
скульптуре — фигуре ночи на гробнице Юлиана Медичи во Флоренции:
Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный,
Не жить, не чувствовать — удел завидный...
Отрадно спать, отрадно камнем быть. Перевод Ф.Тютчева
Умер Микеланджело в тот год, когда родился Шекспир. Эпо
ха, начавшаяся в Италии великим ожиданием, завершилась два с
половиной столетия спустя в Англии, Испании — ощущением великой
трагедии, трагедии гуманизма, чьи идеи были отвергнутыдействительностью.
В трагическом финале эпохи Возрождения рыцарственность и гуманность
соединятся в одном трогательном и печальном образе — Дон-Кихоте, с копьем
наперевес пытающемся защитить достоинство человека.
«Утопия» (греч. «то, что нигде не существует») — этот неологизм принадлежит
эпохе Возрождения. Слово было сказано Томасом Мором в начале XVI века, а
нашим веком, на собственном опыте убедившемся в опасности поспешно
воплощать мечты о светлом будущем, поставлено в счет Ренессансу. Действительно,
эпоха начиналась с идеальной программы — с идеала гуманистической личности.
Современные исследователи считают, что утопия необходима для полноты
духовной жизни: без нее любая цивилизация обрекает себя на приниженное,
прибитое к земле существование. Однако утопия прекрасна, пока она витает
манящей звездой на горизонте. Нельзя жить без утопии, но невозможно жить по ее
законам, беспощадно отсекая все,, что им не соответствует. Наш страшной ценой
доставшийся опыт XX в. — подтверждение тому.
Европейский мир — тоже утопия и не такая уж новая, если рассматривать эту
идею как часть мечты о всемирной империи, прошедшей путь от античности через
все средневековье и в конце XX века вновь приведенной к реализации. Это уже
было опробовано Карлом V Габсбургом, императором Священной Римской
империи (1519—1556), империи, в которой «никогда не заходит солнце». Мать
Карла — Ханна Безумная, дочь объединителей Испании Фердинанда и Изабеллы.
Его отец — Филипп — сын императора Максимилиана I и Марии Бургундской.
Испания, Германия, австрийские земли, Фландрия, Нидерланды, Неаполь и
Сицилия — неполный список наследственных владений Карла. Он еще более
расширит их. В 1493 г. папа Александр VI специальной буллой («Inter Caetera»)
поделил все заморские земли между Испанией и Португалией.
Испании досталась почти вся Америка, уже открытая и еще не известная.
Магеллан отправился в плавание по приказу Карла. Кортес покоряет
государство ацтеков и основывает город Мехико, столицу новой Испании.
Начиная с 1525 г. караваны судов доставляют грузы серебра и золота в порт
Севильи.
Но и эта всемирная империя доказала свою историческую несостоятельность:
она «обернулась войною всех против всех».
Идея христианского католического мира также не объединяла, а разъединяла:
за два года до восшествия Карла на императорский престол, 31 октября 1517 г.,
немецкий священник Мартин Лютер прибил к дверям своей церкви в Виттенберге
95 тезисов против торговли индульгенциями, которые прозвучали вызовом Риму.
Началась Реформация: В январе 1521 г., в присутствии высших людей империи,
Лютер выступил в рейхстаге в Вормсе с обвинениями, взорвавшими империю
Карла. Когда Лютеру объявили его прегрешения и огласили перечень его
еретических убеждений, спросив, подтверждает ли он их, он заколебался и попросил
день на размышление. Назавтра он ответил со всей твердостью: «На том стою и не
могу иначе». Безвестный священник бросил вызов земному величию Рима и
империи, противопоставив им крепость веры и нравственную убежденность.
Столкновение Реформации с католическим миром означало и столкновение с
гуманизмом. Многие ожидания были обращены к Эразму Роттердамскому.
Последний в полемике с Лютером в 1524 г. останавливается на проблемах
нравственных, проблемах свободы воли. В надежде на осуществление вечного
мира через год после опубликования Томасом Мором «Утопии», в год первого
выступления Лютера, обернувшегося всеобщим и необратимым расколом
западного мира, Эразм Роттердамский писал: «... Не только нравственность и
христианское благополучие, но также истинная и чистая словесность будет
восстановлена в полном блеске; в особенности, если принять во внимание, что
к этой цели с равным рвением устремляются в различных областях мира,
ведомые в Риме — папой Львом X, в Испании — кардиналом Толедским, в
Англии — Генрихом VIII, который и сам не чужд учености, а у нас — юным
королем Карлом» [14].
Обещанный и долгожданный золотой век гуманизма так и не наступил. Те, на
кого Эразм Роттердамский возлагал надежды в качестве его покровителей,
остались непримиримыми врагами. Правители все более напоминали портрет
государя, написанный Николо Макиавелли в его знаменитой работе «Государь».
Европейский мир мало походил на утопию Т. Мора, а сам Мор заплатил
жизнью, попытавшись отстоять гуманистический принцип свободы воли
реально, выступив против государя — Генриха VIII.
Эпоха позднего Возрождения, той самой эпохи, для которой и с которой
писал своего «Государя» Николо Макиавелли, своим «героем» называет Черазе
Борджиа, с которого писался «Государь», может считаться образцом homo
universalis за свою способность добиваться власти любыми средствами. «Весь
мир — театр», — говорили в эпоху Возрождения и современную политику
рассматривали как спектакль. Два века Возрождения не прошли даром: новый
человек явился на подмостки истории, открыв новое время.
Литература
Баткин Л.М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. - М., 1989.
Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле. — М., 1965.
Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. — М.,1986.
Кузнецов Б.Г. Идеи и образы Возрождения. — М., 1979.
Культура эпохи Возрождения и Реформации. — М., 1981.
Роберт Уоллейс. Мир Леонардо. — М.: Терра, 1997.
Рутенбург В.И. Титаны Возрождения. — Л., 1976.
Учебник: Алексеев М.П. и др. История зарубежной литературы: Средние века;
Возрождение. Изд. 8-е. — М., 1978.
Хрестоматия. Зарубежная литература: Эпоха Возрождения. Изд. 2-е. - М., 1976.
Вопросы для обсуждения
1. Обоснуйте справедливость определения данного исторического времени «эпохой
Возрождения».
2. Расскажите о титанах Возрождения.
3. Леонардо да Винчи — кто он, загадка истории ?
Тема V
РОССИЯ В КОНТЕКСТЕ МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Слово «контекст» употребляется в последнее время очень часто, каждый
раз, когда хотят подчеркнуть, что речь пойдет о чем-то взятом не
изолированно, а в связи с тем, что сопутствует данному явлению, его
окружает.
По-латыни слово «контекст» и означает связь, соединение. Меж-
цивилизационный диалог шел всегда. С Востока, от финикийцев, к грекам
пришла письменность, у восточных мудрецов учились первые греческие
философы. А после походов Александра Македонского греческая мысль, уже
достигшая зрелости, попала на Восток. На Востоке, в Палестине, родилось
христианство, которое стало душой Западной цивилизации. Мусульманский
Восток, усвоив античное наследие, по-своему развил и обогатил его и дал
миру особую культуру, которая оказала сильное влияние на Европу.
Из предыдущих лекций мы видели, что различные цивилизации всегда
испытывали влияние других культур. Многие ценности человеческого
сообщества носят всеобщий характер, закрепленный мировыми
религиозными системами.
Исторически Россия оказалась на перекрестке двух мировых культур,
религий, миропонимании — Востока и Запада, вбирая в себя влияние того и
другого, одновременно переплавляя в себе традиции, культуры, религии
многочисленных народов, входящих в ее состав. История нашей страны
является частью мировой истории и не может рассматриваться вне ее
контекста.
Однако Россия несет в себе много специфического. «Одна из самых
печальных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том,
что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и
даже у народов, в некоторых отношениях более нас отсталых. Дело в том,
что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к
одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и
не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени», —
писал русский мыслитель с ярко выраженным философским складом ума
Петр Яковлевич Чаадаев (1794—1856). Он подчеркивал, что наши
воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих.
Мы растем, по не созреваем, мы продвигаемся вперед, но по линии, не
приводящей к цели. Мы существуем словно лишь для того, чтобы преподать
великий урок миру.
Непохожесть России на другие страны и народы подчеркивал и другой русский
философ — Владимир Францевич Эри (1882 — 1917). Россия — страна
величайшего духовного напряжения. «Загадка Рос сии — вопрос не только
программы, политики или внешнего поведения. Он стоит перед сердцем как
проблема внутреннего нашего самосознания», — пишет В.Ф.Эрн. Он отмечает
«изумительное сочетание в России Изобилия и Бедности, Нищеты».
Не менее важную специфику цивилизации России видим в ее культуре.
Культура России — «двувозрастная». Старая русская культура вся
пронизана религиозным онтологнизмом. Историки искусства с изумлением
констатировали гениальное своеобразие русской архитектуры, живописи.
Эллинская культура ищет свое продолжение в православной Руси, подобно
тому как культура римская имеет продолжение на Западе, в странах
романских. С Петром Великим в России брошены семена новой культуры,
Западной, и вот в этом втором культурном созидании русский народ
действительно молод.
Западная культура, врываясь в исконно русский ритм жизни, вызывает
огромное «возмущение» духа. Федор Достоевский — это сплошной гимн
возврату к исконно русскому.
Поскольку по истории России есть прекрасные исследования,
справедливо будет отослать студентов к этим работам:
В.О.Ключевский «Курс русской истории»;
Н.М.Карамзин «История государства российского»;
С.М.Соловьев «История России с древнейших времен»;
С.Ф.Платонов «Полный курс лекций по русской истории»;
Л.И.Семенникова «Россия в мировом сообществе цивилизаций».
Мы же остановимся на особенностях России в контексте мировых
цивилизаций. Если уподобить историю цивилизации бесконечной по
времени драме, то главными действующими лицами станут этносы —
каждый со своими особенностями мышления и поведения, изменяющиеся по
ходу представления «статусом» и «ролью», иные исчезают, другие
появляются, ссорятся, мирятся, перемешиваясь по сцене театра истории, все
вместе составляя человечество Земли.
В развалившемся Советском Союзе именно русский народ стал
«жертвенным быком»: РСФСР, несмотря на обилие материальных ресурсов и
обширную территорию, был неким искусственным и формальным
образованием. В результате только сегодня начинает формироваться
национальное самосознание народа новой России. Однако оказалось, что для
этого надо знать свое прошлое, свою историю, в которой существенную роль
сыграла идея христианской цивилизации — далекая и последняя цель, к
которой направлялась паша мысль. Чутко схватил эту особенность русской
духовной жизни поэт Вячеслав Иванов (см.: Кормчие звезды. Петроград.
1903. Стих о Святой горе):
Ты святися, наша мати, Земля Святорусская!
На твоем ли просторе великом,
На твоем ли раздолье широком,
Что промеж Студеного моря и Теплого,
За теми лесами высокими,
За теми озерами глубокими,
Стоит гора до поднебесья.
Уж и к той ли горе дороги неезжены,
И тропы к горе не торены,
А и конному пути заказаны,
И пешему заповеданы;
А и Господь ли кому те пути открыл, —
И того следы неслежены.
Как на той на горе светловерхой
Труждаются святые угодники,
Подвизаются верные подвижники,
Ставят церковь соборную, богомольную;
А числом угодники нечислены,
Честным именем подвижники неявлены,
Неявлены — неизглаголаны.
И несется к этой неведомой миру «горе» наша Русь-тройка через свои
катастрофические прерывности, через отрицание только что полученного
опыта, в новое неизведанное.
Говоря об условиях, в которых складывалась особая российская
цивилизация, необходимо отметить, что сформировались различные концепции
и типы ее исторического процесса: «однолинейное» развитие (С.М.Соловьев),
концепция «многолинейиости» исторического развития (Н.Я.Данилевский),
«смешанная» концепция исторического развития (П.Н.Милюков).
Спор этот не утих и сегодня. Но поскольку мощный потенциал методологии
цивилизационного подхода открывает новые горизонты для исследования,
остановимся на тех из них, которые придерживаются цивилизационного
подхода. Так, Самуэл Хантингтон, выдвинувший тезис о грядущем
«столкновении цивилизаций « в мировой политике (см. Himtingtons. The
Clash of civilizations?//Foreign Affais, 1993, Summer), считает, что Россия —
это славяно-православная цивилизация. Исторически славяно-православный
компонент был очень значителен в российской цивилизации, но не
равнозначен ей. В основу становления Московской Руси была положена
евразийская альтернатива, которая одержала верх при создании Российского
государства в историческом споре с прозападной в лице Великого княжества
Литовского. «Со времен Московской Руси Россия содавалась как
многонациональное, в основном славяно-тюркско-финно-угорское, а позднее
и многоконфессиональное (православие, ислам, буддизм, католичество,
лютеранство, иудаизм и т.д.) государство», — возражает С.Самуилов (см.
Самуилов С. Неизбежно ли столкновение цивилизаций? Статья
первая//США: Экономика. Политика. Идеология. 1995. №1. С.66).
Таким образом, российской цивилизации удалось соединить православно-
христианскую Европу и тюрко-мусульманский Восток. Именно евразийский
путь — естественный для России и потому в ближайшем будущем, по мнению
С.Самуйлова, Россию ждет не столкновение культур, а их разнообразие и
сотрудничество в рамках единой цивилизации.
Дискуссия о «русской идее», о цивилизационной идентичности России и ее
предназначении в диалоге цивилизаций выявила альтернативные позиции
современных философов, культурологов, историков, политологов на III
Международном симпозиуме «Диалог цивилизаций: Восток — Запад»,
состоявшемся в Москве в апреле 1997 г. (см. журнал «Вопросы философии»,
1998, №2).
Историософское размышление о России — ее глубинной связи с
христианской цивилизацией и способности противостоять хаосу
антицивилизационного варварства - находим у В.Кантора (см. «... Есть
европейская держава». Россия: трудный путь к цивилизации.
Историософские очерки. — М., 1997).
Само название книги — это прямая цитата из Наказа императрицы
Екатерины II, а многоточие превращает эту цитату в вопрос: можно ли
считать Россию европейской державой или же она не вписывается в
траекторию цивилизационного развития европейского типа? В.Кантор,
показывая «специфику российского приобщения к цивилизации», как бы
оставляет в стороне запоздалый спор между сторонниками формационного и
цивилизационного подходов, считая, что в быстро меняющемся мире память о
прошлом, как и прежде, определяет общественное сознание.
Слова Тютчева «Умом Россию не понять», будучи понятыми буквально,
закрывают дорогу к самопознанию. А между тем, Россия имеет богатый
опыт самопознания, и потому ответ на вопрос: «Существуют ли
цивилизованные разрешения современного вопроса?» — возможен лишь
через самопознание. На тревожный гоголевский вопрос: «Русь, куда
несешься ты?» — нет ответа до сих пор. И чем дальше куда-то уносится Русь,
приближаясь к XXI веку, тем вдумчивее и заинтересованнее вглядываемся мы
в свое прошлое и, пытаясь ответить на вопрос о будущности России, все чаще
спрашиваем: «Русь, откуда несешься ты?».
Надо, обязательно надо понять в четких и ясных представлениях о самих
себе. Вообще говоря, перед нами сократовское «Познай
самого себя», обращенное па социальный организм, общество, государство, а
через это — и на жизненный мир нашего соотечественника. Без этого не
понять, что с нами произошло и, к сожалению, происходит, почему мы
оказались у разбитого корыта истории.
Чтобы разобраться в этой наисложнейшей проблеме, определим прежде
всего особенность истоков и специфику развития цивилизации России.
ЛЕКЦИЯ 1. ЗАПАД—РОССИЯ-ВОСТОК: ПЕРЕКЛИЧКА
ЦИВИЛИЗАЦИЙ
/. Путь России в цивилизацию.
2. Россия на перекрестке культур: Запад — Восток.
1. Путь России в цивилизацию
Россия принадлежит миру новых народов. Рим, некогда сильный
доблестью, ослабел в неге и пал, покоренный варварами. Началось новое
творение: явились новые народы, Европа приняла новый образ. В новую
систему Европы вошла и Россия.
И российский и германо-романский миры выросли из взрыва стихий,
двинувшего полчища варваров в эпоху переселения народов в Римскую
империю. Судьба этих полчищ оказалась, однако, различной. Германские
племена попали в области Римской империи, где уже был заложен
фундамент для европейской цивилизации.
Славяне же, напротив, были оттеснены на северо-восток, в места
девственные, заселенные дикими финскими племенами. Бесплодная почва,
на которую попали славяне, и культивированная почва античности, сумевшая
в течение столетия цивилизовать германцев — очень разные условия для
становления России и Европы.
Славяно-финские племена — будущая Русь — шли сложным и трудным
путем к созданию цивилизационных основ жизни. Скандинавия дала
нашему отечеству первых государей, добровольно принятых славянскими и
чудскими племенами, обитавшими на берегах Ильменя, Бела-озера и реки
Великой. «Идите княжить и властвовать над нами. Земля наша обильна и
велика, но порядка в ней не видим», — сказали им славяне и чудь, устав от
междоусобиц.
Норманизация имела для Руси очень важные, судьбоносные последствия:
она связала молодое государство с остальной Европой, а контакты с
Византией, благодаря христианизации, втягивали Русь в орбиту молодых,
цивилизующихся, хотя и полуварварских народов.
Надо, однако, учесть, что Русь постоянно испытывала давление Степи,
степных племен - половцев и печенегов, кочевников, стоявших на более
низкой ступени развития, занимавшихся не производством продукта, а
грабежом, т. е. представлявших культуру варварскую, паразитарную. По
отношению к этим племенам Русь начинает играть роль, какую играли в свое
время Рим и Византия по отношению к окружавшим их варварам - тем же
германцам и славянам: отражает набеги, заводит с кочевниками
дипломатические связи, русские князья женятся на половецких княжнах...
Цивилизуясь сама, Русь пыталась цивилизовать степных соседей.
Но это развитие было прервано катастрофой. Стихийным бедствием считали
практически все мыслящие люди России татаро-монгольское нашествие в
первой половине XIII в. Сметая все на своем пути, орды Батыя выжгли и
практически уничтожили Киевскую Русь: разрушая города, церкви, убивая и
уводя в полон жителей. Молодое европейское государство Киевская Русь
столкнулась с силой, являющейся абсолютной противоположностью
европейской цивилизации. Урбанистическая идея, связанная с принципом
окультуривания пространства, столкнулась с общественной организацией,
базирующейся на исчерпании ресурсов без дальнейшего их воспроизводства.
Татаро-монгольское иго и сегодня переживается как актуальное событие,
ибо послужило причиной выхода России из цивилизованного европейского
пространства, отбросило ее назад. Земледелие, ремесло и торговля
становились делом маловыгодным, ибо завоеватели (а их господство
продолжалось несколько столетий) отбирали любой прибыток.
Цивилизованная жизнь прекратилась.
Оценивая масштабы разрушения Руси монгольскими ордами, русские
историки проводили аналогию с падением Римской империи в эпоху
переселения народов. «Россия,- писал Н. М. Карамзин,- испытала тогда все
бедствия, претерпенные Римскою империею от времен Феодосия Великого до
седьмого века, когда северные дикие народы громили ее цветущие области.
Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собою только в
силе» [1].
Несмотря на уважение к памяти Карамзина, эффектность и внешнюю
убедительность сравнения, ему необходимо возразить. Во-первых, варвары,
ворвавшиеся в области Римской империи, приняли христианство, оказавшее в
дальнейшем решающее влияние на их культуру. Татаро-монголы однако
остались чужды христианству, обходясь с церковью как с необходимым для
их нужд орудием. Не церковь подчиняла завоевателей, а завоеватели-варвары
подчинили себе церковь. Во-вторых, германские племена попали на почву
высокоразвитой античной цивилизации, складывавшейся и укреплявшейся не
одно столетие. Русь же сама только-только ступила на путь цивилизации. И
если германцы в конечном счете подпали под влияние покоренного ими Рима,
то на Руси произошло обратное: Русь оказалась под мощным воздействием
Золотой Орды, стоявшей на более низкой ступени развития. Иными словами,
неокрепшая, только становящаяся на ноги цивилизация была сызнова
варваризована.
В результате, разумеется, не могла идти речь ни о «правильном»
феодализме, ни тем более о возникновении третьего сословия, сколько-нибудь
напоминавшего европейское. Если в Европе централизация происходила как
результат внутренних центростремительных тенденций, с опорой на
богатевшие города, на поднимавшееся третье сословие, учившееся чувству
независимости личности у сословия феодального, то Россия получила свое
единство с помощью татарских войск, разорявших враждебные Москве
(имевшей «ярлык на великое княжение» от ханов Золотой Орды) города и
княжества, приводя страну в упадок. Конечно, как говорят историки,
московский князь, обманув татар, окреп с их помощью, а затем сумел им
противостоять. В этой хвале не учитывается, однако, что возвышение Москвы
могло произойти только потому, что Москва взяла на себя функции
представительницы завоевателей, собиравшей дань и грабившей Русь от
имени и по поручению татар. -«Этот союз,- писал В.О.Ключевский,- сначала
только финансовый, потом стал на более широкое основание, получив еще
политическое значение. Простой ответственный приказчик по сбору и доставке
дани, московский князь сделан был потом и полномочным руководителем и
судьею русских князей» [2]. Произошла, как замечал Г. П. Федотов,
«московизация» Руси, сложилось, по его же словам, «православное ханство».
Пытаясь разобраться в истоках русского большевизма и просматривая под
этим углом зрения историю России, Н. А. Бердяев пришел к заключению, что
«московское православное царство было тоталитарным государством» [3].
Сегодняшний сторонник евразийства, своего рода певец складывавшейся в
эти годы антиправовой направленности русской социальной психологии, Л.
Н. Гумилев тем не менее весьма точно формулирует принцип российского
деспотизма, на котором выросла Московская Русь. Московиты, утверждает
он, «стремились не к защите своих прав, которых у них не было, а к
получению обязанностей, за несение которых полагалось «государево
жалованье» [4]. Он полагает, что именно «эта оригинальная, непривычная
для Запада система отношений власти и подчиненных была столь
привлекательной» [5], что собрала вокруг Москвы всю Русь. При таком
устроении общества, разумеется, не могло сложиться гражданского
общества, т. е. цивилизованности - в точном значении этого слова (от
латинского civilis — гражданский), не было и законов, утверждавших
элементарные права личности. «Сословия различались не правами, а
повинностями, между ними распределенными. Каждый обязан был или
оборонять государство, или работать на государство, т.е. кормить тех, кто его
обороняет. Были командиры, солдаты, работники, не было граждан» [16].
Следуя за этой мыслью Ключевского, мы без труда придем к
соображению, что стоит ослабнуть или прекратиться по тем или иным
причинам самодержавной власти, как все части этого механизма неминуемо
начнут действовать вразнобой (ибо в них нет элемента самодостаточности)
и воцарится хаос, Смута. К этому надо добавить, что в сознании
московизированной Руси русский царь как бы соединял в себе и царя (т.е.
императора)' Византии, будучи его «наследником» как владыка
православного государства, и царя (хана) Золотой Орды. Русский царь
территориально оказывается преемником татарского хана, а семиотически
— греческого императора. Царь становится более важной фигурой, чем
патриарх — он наделен божественной властью по праву рождения.
Государственная власть в России — более важная, чем церковная, поэтому
религиозные ереси никогда не приводили к Смуте, к гражданской войне, а
ослабление царской власти моментально вызывало катастрофическое
потрясение в стране.
На основе «полюдпой дани», собираемой татарами с покоренной Руси, возник
социальный слой русских людей. Из этих пленников, по мнению историка
казачества А. А.Гордеева, часть народа, предназначенная для пополнения
вооруженных сил монголов, селилась на указанных ими землях, обзаводилась
семьями и превращалась в военные поселения. Вооруженные силы Золотой
Орды и были той школой, в которой формировалось казачество. В течение
длительного периода казаки были и за, и против степняков (защищая границы
Руси), но в их поведении степное, необузданное очень долго превалировало.
Они легко сливались с шайками разбойников («казаки-разбойники»).
Известный русский философ М.А. Ильин писал: «Не было в старину твердой
грани между разбойниками и казаками, эта грань появилась лишь тогда, когда
«вольные люди» приобрели оседлость и имущество, когда храброе казачество
заселяло и обороняло русские окраины. Тогда анархия постепенно принимала
закон и верность» [7].
Характерно, что разбойники понимались как потенциальные
революционеры. Так, М.А. Бакунин считал самодержавие порождением
«германской Европы» и видел «светлое будущее» России в «стихийно-
народно-социальной революции», основу которой должно составить наше
вольное казачество, бесчисленное множество наших святых и не святых
бродяг... воров и разбойников» [8]. У М.А.Бакунина было достаточно много
единомышленников и последователей в революционной среде России.
В XVII в. государство изменило форму деспотизма, наделив правами
дворянство. Народ же оказался как бы в двойном рабстве: не только у
государства, но и у частных владельцев. Дворянство приобщилось к
европейской культуре, отделившись от своего собственного народа: другой
язык, другой образ жизни, иное платье, иной быт, другое миропонимание. Так
внутри одной страны возникли по существу две цивилизации.
Важен еще один факт: дворянство усилило государственную власть, но
самостоятельности не приобрело. А поскольку большинство народа
оставалось в положении рабов, подлинная цивилизация тогда в России так и
не состоялась, сложилось то, что М.А.Бакунин удачно назвал
«государственной цивилизацией». Принуждение, деспотическая власть
являются основой подобной цивилизации.
И все-таки социокультурный, экономические принципы западной
цивилизации входили постепенно в монолит самодержавия, и реформы
Александра II двинули страну в европейском направлении. Но опасение дать
«слишком много» свобод и разбудить стихию сдерживало реформы.
Возможно, вовремя принятая конституция, включившая все зарождающиеся
партии в легальные рамки, умерила бы призывы к насильственному
ниспровержению режима. Дело было еще и в том, что народ ощутил лишь
недостатки реформ: к «не изжиткам» крепостничества добавился
капиталистический гнет в его самой дикой и примитивной форме.
Для мирного вхождения в цивилизацию нужно было обойтись без
потрясений, но революцию торопили все партии. Д.И.Менделеев в работе «К
познанию России», вышедшей из печати в Санкт-Петербурге в 1906 г., писал,
что Россия к 1930 г. догонит наиболее развитые страны, если не будет
стихийной внутренней катастрофы.
Русский народ, погруженный в «трясину внеисторического существования»,
по выражению европейца Ф.Энгельса, пошел за большевиками, которые
загнали этот народ в лагеря и голодом уморили несколько миллионов. Но весь
ужас в том, что народ сам всколыхнулся, сам пошел за большевиками, иначе
бы они не победили, сам пошел громить уже появившиеся в России элементы
европейской цивилизации.
Таким образом, в русской истории второй раз победила стихия: первый раз
«чужая» — татары, второй раз — «своя», в 1917 г. Эту надвигающуюся
катастрофу — всеобщее недовольство правительством — видели все. Морис
Палеолог в дневнике от 13.XI. 1915 приводит слова одного из русских
сановников, говорившего, что прогрессисты, кадеты, октябристы и прочие
либералы и «ведут нас к революции, которая унесет их самих с первого же дня,
ибо она пойдет гораздо дальше, чем они думают, и ужасом она превзойдет
все, что когда-нибудь видели... Когда мужик, тот мужик, у которого такой
кроткий вид, спущен с цепи, он становится диким зверем. Русский народ
самый покорный из всех, когда им сурово повелевают, но он не способен
управлять сам собою. Он нуждается в повелителе... может быть, это
происходит у нас от долгого татарского владычества. Но это так» [9].
Неспособность управлять самим собой — одна из самых страшных
характеристик: это бытие в произволе, когда произвол становится нормой,
основой жизни — «что хочу, то и ворочу». Народ не знал демократических
институтов, правовые структуры цивилизации только начинали складываться.
«В том-то и дело, что революции у нас никто не делал, и даже никто по-
настоящему так скоро не ждал: она произошла сама собой, стихийной силой»,
— удивлялся С.Булгаков [10]. Масштабы разрушения были так велики, что
снесли государственные учреждения, законы, нормы морали, права.
Писатели и поэты («красные» и «белые») определили это время
апокалиптически разбушевавшейся стихией. «Взвихренная Русь»
А.Ремизова, «Россия, кровью умытая» А.Веселого, «Голый год» Б.Пильняка,
«Окаянные дни» И.Бунина, «Рожденные бурей» Н.Островского, «Бич
Божий» Е.Замятина, «Хождение по мукам» А.Толстого, «Двенадцать»
А.Блока — во всех названиях ощущение неуправляемой стихии, накала почти
космической катастрофы.
Жозеф де Местр как-то заметил, что России следует опасаться Пугачева с
университетским образованием, ибо он сможет довести бунт до победы, а перед
Европой закамуфлировать суть происходящего привычными для
европейского слуха понятиями. Таким человеком оказался Ленин, взявший на
вооружение европейскую теорию марксизма, не имевшую никакого
отношения к реалиям России (по словами самого Маркса). Объявив русский
бунт социалистической революцией, он посеял смущение в головах
европейских прогрессистов, поддержавших Октябрьский переворот и
Советскую республику. По сути дела Октябрьская революция явилась
первым в русской истории победившим бунтом.
Организация большевиков была достаточно амбивалентна. Выросшая в
подполье, строившаяся на принципе произвола по отношению к обществу и
историческому -процессу, она была при том спаяна - в отличие от разбойничьей
вольницы - железной дисциплиной и могла стать (и стала) костяком нового, но
не менее, а более деспотического государства. К этому добавим, что установка
большевиков на произвол и насилие оказалась в данном случае
организующим и структурирующим ферментом: они, как некогда татары,
собрали распадавшуюся Россию. Идеи коммунизма как бы санкционировали
насилие и оправдывали его в глазах Европы.
Стихия народного произвола была страшна. Но большевики жестокостей не
боялись. Все рассказы о бессудных расстрелах в чрезвычайках сегодня
подтверждены документально. Существует устойчивое представление, что
большевики поначалу расстреливали только оппозицию и представителей
правящих классов. Действительно, в первые годы острие красного террора
было направлено в эту сторону - с полного одобрения народа, видевшего в
интеллигенции и всех обеспеченных слоях своих врагов. Однако здесь
необходимо важное уточнение: большевики с самого начала уничтожали всех,
кто был против их линии, невзирая на социальное происхождение. И степень их
жестокости - в своей методичности и целенаправленности - превысила степень
стихийной народной жестокости. Произвол был побежден еще большим
произволом.
Сработал архетип единства народа и власти во имя борьбы с общим врагом
- «буржуазным окружением». Большевики же даже против народа
действовали «во имя народа» и «именем народа». Поэтому обманутый и
ограбленный народ, снова отброшенный в сторону от благоустроенной
цивилизованной жизни, был, тем не менее, убежден, что он - главный, что
он самый великий и счастливый народ в мире, ибо все делается ради него, а
жестокость по отношению к себе он прощал, понимая произвол власти как
суровую необходимость для усмирения его собственного произвола.
Иными словами, из рабства рождается произвол, а из произвола снова
рабство. Сталинский тоталитаризм можно определить еще и как застывший,
непрекращающийся произвол.
Русские философы понимали, что большевистская диктатура рухнет, и
тревожились, как Россия переживет эту новую ломку. «Момент падения
коммунистической диктатуры, освобождая национальные силы, в то же
время является и моментом величайшей опасности», — писал Г.П.Федотов
[11].
Об этом писал и Н.А. Бердяев: «Внезапное падение советской власти, без
существования организованной силы, которая способна была бы прийти к
власти не для контрреволюции, а для творческого развития ..., представляла
даже опасность для России и грозила бы анархией» [12]. Ожидаемое падение
свершилось. Но не революцией, не нашествием извне, а в результате
самоизживания, естественного ослабления режима.
Что же у нас произошло и происходит? Началось все с переворота внутри
партаппарата, переворота, который сегодня называют «аппаратной
революцией», а еще недавно у нас и во всем мире называли «перестройкой».
Переворот, совершенный партийной верхушкой, преследовал вполне
конкретные прагматичные цели. По сути дела, проиграв «третью мировую»,
партаппарат решил пожертвовать трупом Ленина и идеологией марксизма,
чтобы достигнуть компромисса с Западом.
Виновником всего был объявлен пришедший с Запада марксизм, словно бы
и не поняли русские мыслители-эмигранты уже в конце 30-х годов, что
марксистами были не только большевики, но и их самые активные противники -
меньшевики, что большевизм может произрастать не на одной марксистской
почве. Ленин был сомнительным марксистом. Сталин вообще никакой
марксист. В России Маркс — только имя без содержания... Большевизм - это
культура тоталитарной злобы. Но под прикрытием борьбы марксизмом
происходил более серьезный процесс: партийная бюрократия старалась
приобрести иной социальный статус, связанный не только с пребыванием во
властной иерархии, а с ценностями более прочными и долговременными,
которые можно передать по наследству. Под видом демократизации и создания
экономики, наподобие западной, пошло создание «бюрократического рынка».
Сегодня уже достаточно ясна даже широкой публике сверхзадача этой
«перестройки» и «революции», имевшая, как мы теперь видим, вполне
определенную цель: перевести свою политическую власть, которая начала к тому
времени расшатываться, во власть более надежную и, так сказать,
«демократическую» - в капитал. При этом, конечно, не допуская народ до
«второй русской приватизации» -дележа на частные куски»
государственного пирога.
Но аппаратная революция, т. е. «перестройка», логикой движения
поневоле вовлеченных в аппаратные игры масс приобрела отчасти и
реформаторское направление. Не говоря уже о возникшем желании немалой
части народа тоже получить собственность, ее сломали два движения: во-
первых, сепаратистское - бывших республик империи; во-вторых,
демократическое.
Демократия, однако, стала оценочным критерием деятельности нынешних
правителей. И этого критерия большинство из них не выдерживает (стоит
открыть любую газету). Хотя, конечно, в массовом сознании идеи западного
демократизма оказались подорваны беззастенчивой коррупцией
псевдодемократов.
В результате в массовом сознании идеи демократизации прочно связались с
торжеством коррупции, мафиозных игр разнообразных нынешних властей, с
развалом экономики и заметным снижением уровня жизни. Разумеется, к
действительному европеизму происходящее у нас в последние годы имеет пока
что мало отношения, ибо европеизм — там, где модернизируются экономика,
политика, все жизненные отношения и возникает принципиально открытая,
сознательно спорящая внутри себя, актуально не совпадающая с собой
культура... «Запад» в конце XX века - не географическое понятие и даже не
понятие капитализма... Это всеобщее определение того хозяйственного, научно-
технического и структурно-демократического уровня, без которого немыслимо
существование любого истинно современного, освобожденного от
докапиталистической архаики общества.
А что же Россия? Юрий Афанасьев пишет: «Примерно с XIV века у нас на
обширном евразийском пространстве стало складываться общественно-
политическое устройство, которое, пройдя несколько стадий, себя исчерпало,
устройство патримониальное и архаическое, склоняющееся сейчас к распаду»
[13]. Этот распад уже произошел — в 1917 г. Россия вступила на путь,
которым Европа шла столетия. Наш путь будет долгим и непохожим на
европейский: история у нас была иная.
Но процесс европеизации неизбежен: Россия в своем генезисе была
составляющей частью Европы, к ней и идет. Отрицая Европу, Россия у нее
училась, заимствовала оттуда технологию. Даже идеологию — марксизм —
взяла европейскую.
Фундамент советской культуры строился из «обломков» культуры
европеизированной «царской» России. Интеллигенция выросла на этих
«обломках». Сегодня иное время, на пороге XXI век, входящий в нашу
жизнь с емким и требовательным названием — «информационный». Время
нас заставляет войти в мировую цивилизацию.
2. Россия на перекрестке культур: Запад—Восток
Обеспокоенность положением России на перекрестке великих культур мира
первым высказал Петр Яковлевич Чаадаев. «Мы не принадлежим ни к Западу,
ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого... Стоя между главными
частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в
Германию, мы должны были бы соединять в себе оба великих начала духовной
природы: воображение и рассудок, и совмещать в нашей цивилизации историю
всего земного шара. Но не такова роль, отведенная нам провидением... Одинокие
в мире, мы ничего не дали миру... ничем не содействовали прогрессу
человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогресса, мы
исказили...», — пишет он в «Философских письмах» [14]. Публикация первого
письма в журнале «Телескоп» (№15,1836 г.) привела к закрытию журнала,
ссылке редактора и объявлению автора душевнобольным с установлением над
ним медицинского надзора.
Почему? Что так обеспокоило власть? Ведь П.Я.Чаадаеву принадлежат и
другие строки: «Придет день, когда мы станем умственным средоточием
Европы... , и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит
могущество, опирающееся на материальную силу». Так П.Я.Чаадаев осознал
две перспективы развития русской культуры: угрозу исторического провала,
духовного бесплодия и возможность великого синтеза.
Идея П.Я.Чаадаева верна: Россия — не только не Запад, она и не Восток
(если под Востоком понимать Индию, Иран, Китай). Она не входит, прочно и
устойчиво, пи в один большой культурный мир, а расположена между мирами.
Эта идея была унаследована Достоевским, который считал, что
«беспочвенность» — черта лишь верхнего образованного слоя России, а народ
и православие — это незыблемая почва, не надо только отрываться от нее.
Но византийское влияние — не единственное, что оказало воздействие на
русский национальный характер. Само название «крестьяне» (христиане)
решительно ничего не доказывает. Что христианского в Ерошке, Лукашке
(«Казаки» Л.Н.Толстого)? Что исконно русского в их черкесках и папахах?
Славянофилы были такими же носителями западной образованности, как и
западники, и прилагали к России схемы мысли, выработанные на Западе.
Одни исходили из универсализма просвещения и доказывали, что Россия
должна европеизироваться, другие — из немецкой романтической критики
французских революционных идей и отстаивали национальное своеобразие.
Но в чем оно? Чем православная Россия отличается от православной Греции,
Грузии, Румынии, Сербии? Не находя ответа, Тютчев пытается
конструировать Россию из нее самой, из ее чистой сути, взятой прямо с неба:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.
Да, европейским аршином Россию не измеришь. Но, может быть, есть другие
аршины, неевропейские? Иначе говоря, может быть, есть аналоги русскому
развитию — если не в Европе, то в Азии?
Когда началась европеизация Азии и Африки, повсюду появились
беспочвенные интеллигенты, раскол на вестернизаторов (западников) и
традиционалистов (почвенников); нашлись сходные черты в противостоянии
Западу у нашего Хомякова, японца Окакуро Какудзо, китайца Ку Хунмина,
индийца Ауробиндо Гхоша, араба ал-Агафани, сенегальца Сенгора. Россия —
первая, но не единственная вестернизированная страна (подчеркнем еще раз:
не европейская — в этом славянофилы правы, но европеизированная, а
европеизация, вестернизация — это уже «аршин»). В XVIII —XIX веках
аршина еще не было, но сейчас он есть. Возникают аналогии с Японией,
Индией, Китаем.
Только две неевропейских страны, захваченные процессом вес-тернизации,
не попали в порочный круг слаборазвитости. Эти две страны — Россия и
Япония. Историю их чрезвычайно интересно сравнить. Замечательны и
сходства и различия.
Хаос феодальных междоусобиц в Японии XIII —XVI века несколько
напоминает удельный период на Руси; а самодержавие сегунов Токугава
(XVII —XIX века), утвердившее строго централизованное государство, —
параллель Московского царства. Замкнутость Токугава достаточно похожа на
московский мессианизм и страх перед латинской ересыо. В обоих случаях
изоляция, сплачивая страну, в то же время ведет к отставанию и угрозе потери
независимости. В обоих случаях самодержавие, утвердив единство,
решительно открывает страну западным контактам и перестраивается на
западный лад.
Пример Японии показывает, что периоды изоляционизма не были
совершенно бесплодными. Русский период закрытости был менее
плодотворен, но, во всяком случае, он утвердил общерусский патриотизм,
проверенный в испытаниях Смуты.
Страна, начавшая складываться на периферии западного мира, с варягами, с
X века вошедшая в византийский узел, с XIII века, вовлеченная в мир ислама
(примерно как и другие обломки византийского мира, от Эфиопии до
Румынии), — эта страна могла потерять всякую ориентацию, и идея
православного Третьего Рима до какой-то степени помогла русской культуре
найти тождество с самой собой.
Следует, впрочем, заметить, что «перекресточность» — только один из
аспектов русского бытия, не исключающий других. Можно рассматривать
Россию иначе — как славянскую страну, страну православную или как страну
евразийскую. Евразийская точка зрения как шутка была высказана еще двести лет
назад: «поскребите русского — и вы найдете татарина». В поэтической форме
это повторил Блок:
Да, скифы — мы!
Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными
очами!
История не дает России легкой жизни. Она вынуждена решать мировую
проблему диалога культурных миров как проблему внутренней политики.
Взаимосвязь европейской и русской культур проследим на примере
Германии и России. В решающие века ее формирования Россия остается без
главной своей наставницы — Византии — и колеблется от гордыни Третьего
Рима до готовности усвоить любой чужеземный обычай. Выгоды положения
на перекрестке часто парализуются отдаленностью от центров ее окраин.
Веками шло общение не столько с Византией, сколько с Балканами, не с
Багдадом, а с Сараем, не с Европой, а с Немецкой слободой.
Близость русской культуры немецкой существует и во многом объясняется
историческим сходством между двумя странами, Обе вышли на
политический горизонт Европы с некоторым опозданием, обе испытывали по
разным причинам сложности в определении собственной идентичности и своего
места в европейской цивилизации. В обеих странах политическая жизнь была
крайне слабой из-за отсутствия развитой буржуазии и мощного
сосредоточения власти в руках придворно-бюрократического аппарата.
Немецкую культуру создают бюргеры, которые не могут войти в
правящую элиту, гораздо более закрытую для третьего сословия, чем, скажем,
французский правящий слой, постоянно смешивающийся в XVIII веке с
выходцами из богатой буржуазии. Как показал Н. Элиас,
неаристократическая интеллигенция Германии сосредоточивается в основном
в церкви и университетах, которые осознают себя в оппозиции к «закрытой»
административной верхушке. В силу этого немецкая культура в XVIII - XIX
веках формируется как антиаристократическая. Аристократия при этом
выступает хранителем социального этикета, принимающего формы
«цивилизованного» поведения. Отсюда, согласно Элиасу, в Германии
формируется ясная оппозиция «культура / цивилизация». Культура (как
нечто духовное и возвышенное) формируется в оппозиции к цивильным
этикетным формам поведения, которые критикуются как «пустые»,
«поверхностные», «глупые».
В России мы обнаруживаем ту же оппозицию, во многом объяснимую
сходными мотивами. В первой трети XIX века, в начальный период
формирования русской классической культуры, она возникает в основном в
среде той аристократии, которая пытается эмансипироваться от власти,
тяготится отсутствием альтернативы административным структурам
самодержавия. Русский дворянин оказывается перед выбором: либо делать
бюрократическую карьеру в администрации (или в армии), либо быть
выброшенным за пределы властных структур. Русская литература (как
явление «духовной» культуры) возникает именно в контексте отказа целого
поколения (в основном средней аристократии) стать государственными
чиновниками. Закономерно, что формирование новой независимой
литературы идет параллельно волне отставок дворян в армии, первому
«декабристскому» выступлению аристократии против самодержавия.
Стержень социальной позиции Пушкина (идентифицируемой со
свободолюбием русского интеллигента) проходит через критику
социального этикета с позиций культуры (как области реализации свободы).
Характерно, что биография Пушкина с начала и до конца пронизана бунтом
против «цивильных» норм придворного ритуала. Его эскапады у цыган и т. д.
являются прямыми формами отказа от гнетущих норм этикетности..
Но еще более фундаментальное значение оппозиция «культура/
цивилизация» приобретает позже, с приходом в литературу поколения
разночинцев, культивирующих «нецивилизованные» формы поведения
(сравните с нигилистической аитиэтикетностыо) как выражение полной
недоступности властных структур для нового поколения интеллигенции. В
отличие от Германии, православная церковь в России так и не стала
альтернативным духовным убежищем (как и эффективной формой
приобщения к власти). Культура целиком сосредоточивается в литературе и
университетах. Они становятся главным прибежищем русской
интеллигенции. Оппозиция «культура/ цивилизация» приобретает в России
столь же важное (а может быть, еще более важное) значение, как и в
Германии. Она становится основой критики Европы. И в этой критике
европейской цивилизации как «пустой», «поверхностной», «этикетной»,
«бездуховной», по существу, отражается тот же комплекс недопущения
России внутрь европейской системы ценностей. Россия противопоставляется
Европе как страна богатой духовной культуры странам цивилизации. Эта
оппозиция помогает преодолевать национальные комплексы, связанные с
очень низким уровнем бытовой, материальной культуры в России. Последняя
относится к разряду цивилизационных «ненужностей». Ее отсутствие
становится плюсом, помноженным на наличие уникальной культуры.
Обе «запоздавших» страны - Германия и Россия - пожинают в течение двух
десятилетий до начала первой мировой войны плоды невиданного
культурного взлета; последствия этого динамического развития скоро
перевернут и Германию, и Российскую империю.
Лихорадка периода грюндерства - в Германии с 1870, в России, самое
позднее, с 90-х годов - ведет к головокружительному подъему
промышленности. Несмотря па политическое отчуждение, уплотняется сеть
цивилизаторских связей, объединяющих силы прогресса двух стран.
Восстановим это в памяти. Экспрессу, идущему из Берлина в Санкт-
Петербург, требовалось в 1913 г. не больше времени, чем сегодняшнему
«Северному экспрессу». Пограничные станции - Эйдткунен-Августово,
Вирбаллен, Алек сандрово - служат опорными пунктами оживленного
движения пассажиров и товаров, Это всего лишь железная дорога, но в XIX
и в начале XX столетия железнодорожное сообщение является самым
мощным, преодолевающим географические и психологические расстояния
средством передвижения и коммуникации, -европейская цивилизация до
1914 г. немыслима без этого революционного средства передвижения. Оно
раздвигает границы и горизонты, соединяет людей, приводит в движеиие
мысль. Это средство познания действительности из первых рук, с ним
связан круг опыта и надежд целого поколения.
Движение между Москвой и Берлином, Петербургом и Мюнхеном было
чем-то само собой разумеющимся. В крупных городах германской империи
существовали русские общины, в российской империи - немецкие; в Москве,
Петербурге, Одессе, Екатеринославе или Ревеле о них и сегодня напоминают
здания кирх. Каждая крупная община иностранцев - это окно в мир, это
тесные контакты и близость в общении. Эти общины служат скрепами
взаимопонимания. В образованных кругах двух- и трехъязычие были не
исключением, а скорее, правилом. Крупные фирмы имели представительства
в промышленных центрах и провинциальных городах. Во многих русских
городах на слуху были имена Оренштайна и Коппеля, Сименса и Шуккерта,
Борзига и других. Немец присутствует в Российской империи не только как
идея, но как инженер, фабрикант, банкир. В свою очередь, Россия в
Германском рейхе появляется в образе русских курортников, регулярно
наезжающих в Бад-Эмс и Баденвейлер, в образе русских студенческих
землячеств. Немецкие фирмы представлены на нижегородской ярмарке, так
же как и русские на Лейпцигской. Там отмечают золотыми медалями качество
товаров, а не национальность. Немец-инженер, которому предлагается место в
Москве или Перми, отправляется туда, и это представляется само собой
разумеющимся.
Поверх границ без препон функционирует научный, культурный и
художественный обмен. Великие дирижеры Густав Малер и Рихард Штраус
концертируют с оркестрами Петербурга и Москвы, звезды русской оперы и
балета, такие, как Федор Шаляпин и Сергей Дягилев, приезжают в Дрезден,
Мюнхен и Берлин.
Немецкие университеты привлекают студентов из России. Это относится к
таким русским студентам, как будущие художники Игорь Грабарь, Марианна
Веревкина, Василий Кандинский, к студентам-философам, которые едут в
Марбург, Фрайбург или Гейдельберг. Многие из создателей плана ГОЭЛРО,
такие, как Карл Адольфович Круг и Александр Васильевич Винтер, учились в
высшей технической школе Берлин-Шарлоттенбург и проходили
практическую подготовку в немецких фирмах. Эль Лисицкий получил
образование в Высшей технической школе в Дармштадте. А важный деятель
будущего режима Леонид Красин работал в Берлине в фирме Сименс-
Шуккерт. Некоторые из ведущих представителей русской интеллигенции,
участвовавших в сборнике «Вехи» в 1909 г., учились в Германии: в их числе
Кистяковский, Франк и Бердяев.
Эта степень знакомства и интимности, существовавших до того, как мы
стали врагами, утрачены нашей культурой. Только там, где другая культура
становится неотъемлемой частью живого опыта, устанавливается
непринужденность общения, которая нам сегодня, даже после исчезновения
железного занавеса, представляется совершенно утопической. В этом едином
цивилизованном пространстве существует нечто вроде общих стандартов,
которые в Санкт-Петербурге выглядят не иначе, чем в Берлине или Вене.
Мыслители двигаются вдоль меридианов этой Европы, и им не надо знать
друг о друге, чтобы двигаться в одном и том же направлении. Конечно, эта
сеть взаимосвязей возникла не вдруг - она складывалась в череде поколений,
над ней трудились как дворянская культура, интеллигенция и торговые дома,
так и международные банки и международные рабочие организации.
Городские центры перед первой мировой войной были космополитически-
интернациональными образованиями, где не играло никакой роли, кто откуда
явился. Иоганну фон Гюнтеру мы обязаны впечатляющими воспоминаниями о
«Башне» Вячеслава Иванова. Русские социал-демократы ориентировались в
Германии так же свободно, как и дома - стоит почитать берлинские
воспоминания Осипа Пятницкого. У молодого Степуна и молодого
Пастернака не было никаких трудностей взаимопонимания с их
гейдельбергскими или марбургскими профессорами. Впрочем, это, конечно,
было свойственно элите — аристократии, интеллигенции, молодой
буржуазии. Элитарность этой культуры как раз является одной из причин того,
почему ее опорные элементы были столь радикально ликвидированы.
Но ее структура функционировала еще и после первой мировой войны и после
русской революции. Опыт общего горизонта давал преимущества
представителям и нового, и старого мира. Персонажи, выросшие еще в старой
Европе, своеобразно действуют в межвоенное время. Стоит задуматься над
естественностью, с какой находят взаимопонимание дипломаты старой школы
Николай Чичерин и Брокдорф-Рацау в Москве и в Висбадене. Задумаемся о том,
каких почетных гостей приглашают на 200-летиий юбилей Российской академии
в Ленинград: в их числе был, например, Макс Планк. Вспомним о гастролях
Александра Таирова и Всеволода Мейерхольда в Берлине и концертах
современной музыки, которые давал Отто Клемперер в Москве. Когда
читаешь берлинское эссе Андрея Белого 1922 г. или написанный в 1923 г. в
Берлине трактат Николая Бердяева «Новое средневековье», становится ясно,
что они созвучны другим мыслителям нового века, таким, как Мартин
Хайдеггер, и что речь идет не просто о русско-немецком диалоге, но о
дискурсе, обсуждающем настоящее и будущее европейской цивилизации.
Поиски своего пути кончились катастрофой, которая привела к военной
конфронтации и продолжению мировой войны. То, что последовало за
модерном в 20-е годы,- так называемые «сталинизм» и «фашизм» - не было
ни возвращением в «новое средневековье», ни азиатчиной «Чингисхана с
телефоном», но было продуктом распада европейского модерна там, где
гражданские традиции были слишком слабы, чтобы обуздать развязанный
индустриализацией динамизм. Диалектика прогресса заглохла в царстве
ГУЛАГа и концентрационных лагерей и превратилась в саморазрушение.
Гражданским лицам больше негде искать спасения: Советский Союз
перестал даже быть надежным убежищем для антифашистов. Нацистский
Рейх стал ловушкой для русских эмигрантов.
Это означает: Россия и Германия не справились с теми мощными
творческими потенциями, которые раскрылись в конце XIX века,
убедительным свидетельством чему является расцвет литературы, искусства,
науки, техники в этих странах в межвоенные годы.
Мир искони делился на две части — Восток и Запад. Это не только
географическое деление, это — два принципа, соответствующие двум
динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй
человеческого рода. Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе,
созидался человеческий ум на Востоке; раскидывался вовне, излучаясь во все
стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе. А между
ними — Россия, вбиравшая культуру и Запада и Востока, сближавшая их,
одновременно оставаясь сама собой, целым миром, в котором, как в котле,
переваривались традиции, языки и культура многих ее народов.
В чем состоит самобытность каждого народа? В особенном, одному ему
принадлежащем образе мыслей и взгляде на предметы, в религии, языке и
более всего в обычаях. Все эти обстоятельства чрезвычайно важны в
формировании и развитии культуры, и все они проистекают из одного общего
источника, причины всех причин — климата и местности.
Если учесть, что территория России столь велика и разнообразна по
климату и по местности, то сказанное выше будет вполне справедливо:
Россия сама есть целый мир.
Что же такое Европа и что такое Азия? Азия — мир созерцания, Европа —
воли и рассудка. Год для Европы — век для Азии; век
для Европы — вечность для Азии. Все великое, благородное, человечное,
духовное взошло, выросло, расцвело на европейской почве. Утонченность
нравов, искусство, наука, победа над материей, разнообразие жизни,
рыцарство, святость человеческого права — все, из-за чего гордится человек
своим человеческим достоинством, — все это есть результат развития
европейской жизни.
Россия не принадлежала и не могла, по основным элементам своей жизни,
принадлежать к Азии: она составляла какое-то уединенное, отдельное
явление. Татары, по-видимому, должны были сроднить ее с Азией; внешними
узами они успели привязать ее с Азией, но духовно не могли, потому что
Россия — держава христианская.
Основные силы русского народа никогда по-настоящему не обращались на
собственное его развитие, как это имело место у народов германо-романских.
Присоединив к своему государству очередную территорию, русские тратили
силы на обустройство и развитие культуры проживающего там народа:
отправлялись русские учителя, инженеры, государственные чиновники,
армия.
В славянском характере есть что-то женственное; этой умной, крепкой