говорилось, это труд (способ жизнеобеспечения), господство (доминирование и связанная
с ним борьба в любых сферах жизнедеятельности), любовь (самоидентификация и
солидарность с особо значимым существом, соучастие в его жизни: божеством, святыней,
лидером, лицом противоположного пола, родственниками и близкими и т.д.), игра
(свободная деятельность как дарящая блаженство), смерть (основной экзистенциальный
феномен, выражающий и подчеркивающий конечность человеческой жизни и связанное с
ним вечное стремление человека избавиться от нее).
Жизненные импульсы, исходящие из этих феноменальных источников, формируют
и миры человека, так или иначе
регулируемые соответствующими институтами. В то же время эти миры являются
компонентами общества как субъективной реальности, ибо эти феномены — не только
бытийные способы человеческого существования: они также и способы понимания, с
помощью которых человек понимает себя как трудящегося,, как любящего, как борца,
играющего и смертного, и стремится через такие смысловые горизонты объяснять одно-
временно бытие всех вещей
96
.
Мои жизненные миры — это осознаваемые мною реальности, расположенные и за
пределами моей повседневной жизни. Моя идентификация, самоотождествление с этими
мирами зависит от силы воздействия на меня этих реальностей, с одной стороны, и от
моего прагматического или познавательного интереса к ним — с другой. В то же время
мы все живем как бы одновременно в прошлом (социальная и индивидуальная память,
традиции), в настоящем (актуальные потребности, уровень и степень их удовлетворения),
и будущем (надежды на лучшее будущее, индивидуальные и социальные проекты). Все
это причудливо переплетается в жизни каждого. Каждый мой жизненный мир — и мир
других, следовательно, наше взаимопонимание и взаимодействие в этом мире протекают в
рамках той культуры, которая ценностно-нормативно скрепляет воедино эти миры. На
поверхности иногда это выглядит как система субкультур, расположенных в едином
социокультурном пространстве (культуры различных сообществ, этнокультуры).
Известно, что обстоятельства в той же мере творят людей, в какой они сами творят
эти обстоятельства. Участвуя в жизненных мирах, я соприкасаюсь и с «обстоятельствами»
этих миров, следовательно, я так или иначе содействую формированию и развитию у себя
и у других людей человеческих качеств, необходимых для жизни в данном мире. Этот
момент, эмпирически наблюдаемый и фиксируемый, требует от нас методологического
поворота в понимании человеческого сознания. Думается, что буквальное понимание
сознания как результата отражения в мозге жизненных реалий, следовательно, некоторой
его инерционности, приводящей к «отставанию сознания от бытия», сужает наши
эвристические возможности в области антропологии. Сознание человека надо
рассматривать в двух планах: в мире повседневной жизни, где основным актором всего
сущего выступает действие (труд, деятельность вообще), сознание человека есть
необходимый атрибут жизни, в трансцендентальных же мирах мышление, понимание и
самопонимание человека являются способом жизни. В информационном обществе, в
котором возникают символические и виртуальные миры, именно сознание человека
является непосредственным творцом, главным актором этих миров. Поскольку высшим
иерархом среди жизненных миров человека выступает мир повседневной жизни с ее
принципами «здесь и сейчас» и «лицом к лицу», то в основе конструирования остальных
миров лежит принцип жизнеподобия (образцом выступает повседневная жизнь). Это
касается всех миров, как бы далеко они ни отстояли от повседневности и как бы
фантастически в них ни переплетались друг с другом реалии повседневности. Принцип
жизнеподобия этих миров (например, в картинах С. Дали либо в мире сновидений)
реализуется посредством символико-знаковых систем, связывающих воедино все миры
человека через него и в нем. Так мы выходим на проблему коммуникативных связей
96
См.: Финк Е. Основные феномены человеческого бытия //Проблема человека в западной философии. М.,
1988. С. 361—362.