Александр незаметно разговорился, заспорил громко и страстно, как будто
перед ним сидел здоровый человек.
Он откровенно рассказывал Дмитрию Сергеевичу о недостатках
созданного прибора. Выпрямитель получился маломощный. Словом, он
рассказал все то, о чем считается совсем не принято говорить будущему
оппоненту.
Старик медленно листал страницы – каждое движение давалось ему с
трудом.
– Мне помнится, – полузакрыв глаза, сказал он, – что перед войной некий
аспирант Николаев работал над схожей темой. Судьбы этой работы не знаю, –
наверное, неудача, иначе нам с вами было бы что-нибудь известно. Да,
Николаев… Вам эта фамилия ни о чем не говорит?
Нет, Александр впервые слышал о Николаеве.
– Где он работал?
Дмитрий Сергеевич назвал научно-исследовательский институт.
– Интересно, – сказал Александр, – попробую разузнать, в чем дело.
– Конечно. Может, еще найдете что-нибудь полезное. А время у вас есть,
пока оппоненты читают, – вам что? Ждать да мучиться?
Он проводил его со смехом, с шуточкой, по обыкновению. Долгий
разговор вовсе не обессилил его, напротив, впалые, сухой кожей обтянутые
щеки порозовели. И, уходя, Александр с нежностью думал об этом большом
человеке, который умирал и знал, что умирает, и спешил использовать каждую
оставшуюся минуту жизни для работы.
Эта постоянная расчетливость во всем, что касалось времени, была для
Александра, наверное, ближе и понятней, чем для кого-нибудь другого.
После четырех лет, проведенных на войне, время приобрело для
Александра особую ценность. Он дал себе слово наверстать эти годы. Он
занимался в трамвае, по дороге в институт, за обедом, иной раз даже украдкой
на совещаниях. Кандидатские экзамены были сданы отлично на четыре месяца