ЛОГОС 2009 №4-5 (72)

Подождите немного. Документ загружается.

Лqxq{ 4–5 (72) 2009 241

ния также вырождается в бесплодные препирательства. Самым непри-

ятным будет, что и вообще достоверность истории философии будет

поставлена под сомнение, а значит, непонятно будет, каков собствен-

но философский смысл историко-философской работы. Но как раз

здесь видно, что тезис Паначчио о непрерывности и соизмеримости

представляет собой допущение общего характера о речи и понимании,

а не основу тотальной концепции. Ведь в лучшем случае Паначчио ука-

зал на то, какое понимание он имеет в виду, но вовсе не концептуализи-

ровал все возможные виды человеческого понимания. Следовательно,

и это утверждение Паначчио ненадежно, поскольку основано на суже-

нии аргументативного опыта. А все же тот, кто в ходе историко-фило-

софского исследования думает об истине, тот обязан затрагивать всеоб-

щие проблемы истины, понимания, референции и соизмеримости.

Рассмотрим подробнее этот второй тезис Паначчио, направлен-

ный на защиту идеи континуальности. Как уже говорилось, он утвер-

ждает непрерывность условий употребления всеобщих предикатов.

Например, мы можем в наше время цитировать рассуждения Плато-

на или Аристотеля о таких основополагающих понятиях, как единич-

ность и множественность, необходимость и случайность, которые обо-

значают внутри исторического времени вполне определенные пред-

меты. Таким образом, доказывает Паначчио, от Парменида до наших

дней существует непрерывность, которая зиждется на факте единично-

сти и общности нашего мира и на соизмеримости высказываний.

Но более тщательное исследование разрушает эту картину прошло-

го европейской мысли. Например, исследуя предысторию и дальней-

шую судьбу идеи Николая Кузанского о совпадении противоположно-

стей и противоречий (coincidentia contrariorum et contradictoriorum),

мы находим, что в этой простой единице, в ходе философских выкла-

док, сошлось множество мыслей: учение Кузанца окрыляли неоплато-

ническое рассуждение о Логосе и христианское спекулятивное осмыс-

ление Троицы. Конечно, все эти теории можно заклеймить как злоупо-

требление строгой философской мыслью, но их никто еще не решился

вычеркнуть из истории европейской философии. Итак, нарисованный

Паначчио образ непрерывного существования условий употребления

всеобщих предикатов оказывается ложным.

Но даже если примеры семантической несовместимости и несоизме-

римости покажутся неубедительными, сама логика предиката подрыва-

ет второй довод Паначчио. Ведь полный смысл любого предиката скла-

дывается как сумма его употреблений. Безусловно, при употреблении

в практической деятельности, например на стройке, уточнение смыс-

ла предиката, как правило, лишний труд. Но совсем в другой ситуации

мы оказываемся, когда имеем дело с теоретическими и с поэтическими

текстами. С помощью конвенциональных определений можно устано-

вить минимальный смысл каждого слова, но это годится только для сфе-

ры вторичного научного словоупотребления, но не для обычных слов

2009-5_Logos.indb 2412009-5_Logos.indb 241 18.03.2010 15:22:0418.03.2010 15:22:04

242

Курт Флаш

нашей жизни или поэзии. Так же и философия, как все знают, сози-

дает свое поле значений, отличающееся высоким уровнем абстракции

определений, вовсе не путем подбора дефиниций. Бесспорно, и в

ХХ

веке происходила своеобразная рационализация употребления преди-

катов в философии, хотя и от случая к случаю, и никогда

—

системати-

чески. Историк философии должен изучать, как происходило движе-

ние в этом направлении у Аристотеля или, скажем, у Оккама, но толь-

ко ему не подобает думать, что такая рационализация может объяснить

все те смыслы, которые встретятся ему в ходе его философского иссле-

дования. Вывод здесь может быть только один: традиционные фило-

софские термины перегружены смыслом. Что означает «перегружен-

ность»

—

я попытался пояснить выше на вовсе не философском при-

мере почтенной средневековой книги. Но то же самое можно сказать

и о таких понятиях, как Бог, душа, вещь, время. Предпринятую Панач-

чио теоретическую реконструкцию можно определить как метод вычита-

ния этого избыточного смысла. Но ведь обогащение слова значения-

ми неотъемлемо от самой истории мысли. Чем больше мы замалчиваем

прибавку значений, тем более соизмеримы с нашими становятся древ-

ние тексты, но тем меньше в них их собственного философского значе-

ния. В итоге мы пропадаем среди собственных абстракций, потратив

все силы на их препарирование. Оккам оказывается просто ранним

и очень некачественным предшественником современной англо-саксон-

ской аналитической философии. А его теория всемогущества Божия

только мешает сделать столь грандиозный вывод.

Но здесь нам возразят: то же самое, что мы сказали о философе про-

шлого, придется сказать и о любом говорящем сейчас индивидууме.

Чем дольше мы знаем человека, тем больше понимаем, какие различ-

ные значения приобретают в его речи такие обыденные слова, как соба-

ка или мышь. Действительно, верность истине повелевает нам признать

все большую несоизмеримость наших высказываний, но ведь мы зна-

ем, что вовсе не перестаем понимать друг друга. Бедна значениями толь-

ко прагматичная и математичная речь. Профессионалы создают свой

искусственный рай отчетливого употребления важнейших предикатов.

Конечно, мы могли развивать и язык философии в этом направлении,

только во всей истории философии до середины

ХХ

века найдется лишь

несколько примеров, связанных с верой во всемогущество логики. Вся

история философии подтверждает, что философская речь богата ассо-

циациями и поэтому приближается к поэзии. Это следует сказать не толь-

ко о Платоне и Гегеле, но и о важнейших эпизодах «Метафизики» Аристо-

теля. Ссылка на единство дисциплины под названием «философия» нам

не поможет. Мы все знаем философов, про которых их соперники, стара-

ясь блеснуть при этом остроумием, говорят: «Ну, это же совсем не фило-

соф». Каковы бы ни были философские нравы, перед нами несомнен-

ное доказательство того, что всякая оригинальная философия по-ново-

му определяет критерии, что является философией, а что ей не является.

2009-5_Logos.indb 2422009-5_Logos.indb 242 18.03.2010 15:22:0418.03.2010 15:22:04

Лqxq{ 4–5 (72) 2009 243

Кто хочет опровергнуть приверженцев концепции прерывного разви-

тия философии, начинает писать историю науки под названием «фило-

софия», выдвигая на первый план единство предмета философии и един-

ство мира. Но его оппонент возразит: «Я тоже пишу историю филосо-

фии как историю блужданий вокруг определения философии, поэтому

история философии есть история в качественно другом смысле, чем

история математики. Поэтому я вполне из прагматических соображений,

дабы справиться с заданием, отодвигаю на задний план единство фило-

софии. Я обращаюсь к этому предварительному понятию только затем,

чтобы скорректировать его на основании текстов и сказать: „Единство

философии

—

это не единство предмета, а единство процесса“.

В пользу такого взгляда на вещи говорит не только богатство инди-

видуальных коннотаций слова, но и вся полнота образованных исто-

рическими перипетиями ассоциаций. Эти ассоциации слова

—

не про-

сто отзвуки конкретных употреблений или метафорические переливы:

они оказывают влияние и на понятийное значение слова. Например,

при слове «душа» ученый

XIII

века вспоминал все содержание трактата

Аристотеля «О душе», а также различные учения о судьбе души на небе,

в аду и в очистительном огне. Если нам потребуется «сконструировать»

средневековое понимание души так, чтобы оно вошло в оборот совре-

менных дискуссий биологов-теоретиков, нам придется отрешить это

понятие от всех названных ассоциаций. «Теоретическая реконструкция»

Паначчио тогда должна быть определена как метод систематическо-

го отрешения понятий от индивидуальных смысловых нюансов

—

тех

самых, благодаря которым данное понятие и нашло место в истории.

Конечно, все мои размышления принадлежат общей теории несоиз-

меримости индивидуальных речевых высказываний и ставят нас перед

проблемой, каким образом можно концептуализировать фактически

происходящее понимание, не умалчивая при этом ничто из полученно-

го на базе текущего и исторического опыта.

В конце, разделив неудачу с обоими спорщиками

—

де Либера и Па-

наччио

—

в осмыслении фактического понимания, я попытаюсь по воз-

можности кратко рассмотреть проблему соизмеримости и несоизмери-

мости высказываний. В философии, как и в повседневной жизни, луч-

ше смиряться с бедностью, чем неосмотрительно брать кредиты. Все

это можно сказать и по вопросу о референции и связанному с ним во-

просу об истинности высказывания, заодно разобравшись со случая-

ми совпадения предикатов. Два довода, на которые опирался Паначчио

при обосновании своего тезиса о непрерывности, оказались на повер-

ку слабыми, и поэтому дискуссия должна начаться заново. Я не собира-

юсь высказываться по поводу данной Паначчио интерпретации трудов

Оккама: она требует другого уровня обсуждения с участием специали-

стов. Я просто попытался бы в ходе этой новой дискуссии воспроизве-

сти (изложить) весь аппарат теоретической реконструкции Паначчио

и посмотреть, каким образом он будет работать на конкретно-истори-

2009-5_Logos.indb 2432009-5_Logos.indb 243 18.03.2010 15:22:0418.03.2010 15:22:04

244

Курт Флаш

ческом материале и чем придется пожертвовать при интерпретации

средневековой философии в духе Паначчио. Нужно будет обозначить,

какие «случайные моменты» сопротивляются вмешательству в филосо-

фию Оккама в духе Паначчио, и показать, что уже интерпретация та-

ких современников Оккама, как Раймонд Луллий и Майстер Экхардт,

путем актуализации их мысли на основе исторических данных окажет-

ся неудачной

⁸

Но раз мне сейчас приходится говорить столь же тезисно и деклара-

тивно, сколь и моим предшественникам,

—

на материале, который никак

не годится для тезисов, но в атмосфере, которая никого не принужда-

ет выходить во всеоружии,

—

тогда я могу резюмировать свою задачу

как обеспечение философской продуктивности историко-философского

исследования, даже если оно посвящено какой-то частности. Исследо-

вание не должно быть голым риторическим представлением отдельных

позиций, которые Паначчио приписал своим противникам. Далее, если

уж тезисы противников были редуцированы к трем -измам, то нужно

принять правила игры и разобраться, что же означают эти преслову-

тые релятивизм, дисконтинуизм и холизм.

Теоретическая реконструкция может быть только подчинен-

ной фазой последовательного изложения истории, раз мы гово-

рим не об индивидуальных свойствах мысли, а именно об ее истории.

Паначчио подчиняет теоретической реконструкции нормы изложе-

ния, жертвуя для этого собственно историческим содержанием мыс-

ли. Всякий раз, когда он пытается исследовать отношение между исти-

ной и историей, он их разделяет. Паначчио патетически заявляет о том,

что он не собирается рассказывать анекдоты, но только определять,

где находится истина, но он сразу же приносит в жертву своей отвле-

ченной конструкции как истину истории, так и истину мысли. Когда

он спорит с взглядом на историю как на собрание анекдотов, он вою-

ет с иллюзией: ведь никто из историков философии не будет отожде-

ствлять свою работу, требующую немалой философской подготовки,

с собиранием анекдотов. Тем более в теперешней интеллектуальной

ситуации было бы совсем излишне вступать в полемику с его заявле-

нием о том, что историк философии не должен быть чисто восприни-

мающей инстанцией вроде фотопленки. По-настоящему можно счи-

таться только с робко высказанным им предположением, что работа

историка философии должна быть в чем-то близка работе художника

(Р





;



). В любом случае противопоставление пассивной и продук-

⁸

Здесь я могу сослаться на труд об Оккаме, который написан со сходным намерением

и где тоже наиболее спорным оказывается анахроническое представление фило-

софских тезисов, причем труд, который ни в чем не опирается на книгу Панач-

чио: Kaufmann Matthias. Begriffe, Sätze, Dinge. Referenz und Wahrheit bei Wilhelm

von Ockham. (Studien und Texte zur Geistesgeschichte des Mittelalters). Leiden,



Также и заслуживающие внимания труды по философии Оккама Андре Годду (André

Goddu) основываются на сходных методологических концептах.

2009-5_Logos.indb 2442009-5_Logos.indb 244 18.03.2010 15:22:0518.03.2010 15:22:05

Лqxq{ 4–5 (72) 2009 245

тивной историографии было спровоцировано поставленным де Либе-

ра вопросом. Теперь нам нужно поместить в конкретное окружение

такие научные абстракции, как непрерывность и прерывность, несо-

измеримость и самопонятность, холизм и отделимость. Воспользуем-

ся решающей формулой: история мысли создает множество философ-

ских миров. Чем глубже мы погружаемся в конкретную реальность, тем

более возрастает различие между этими мирами, доходя до несоизмери-

мости. Но всегда остается возможность сконструировать понятийные

мосты на основании относительно гомогенных правил употребления

предикатов, заслоняя от взоров исторический характер мысли. В исто-

рии европейской мысли, скажем, школьная логика Аристотеля и Боэ-

ция создала такой исторически посредующий момент непрерывности.

И действительно, говоря словами Паначчио, там логические имплика-

ции всех концептов оставались относительно стабильными. Радикаль-

ная прерывность вовсе не исключает непрерывности на отдельных

уровнях, и она при этом не выводится из схематических образов «эпох»

или «ментальностей». Радикальный релятивизм (мы употребляем это

выражение в том смысле, в котором оно возникало в ходе дискуссии)

нужно принимать всерьез, то есть исключить и привязывание фило-

софских и поэтических заявлений к свойствам данного временного

периода. Но тем не менее члены больших культурных групп всегда при-

держиваются заранее оговоренных условностей (хотя при определен-

ных обстоятельствах они могут варьироваться), среди которых следует

отметить одну: уже с

века, конкретно с Лоренцо Валлы, а система-

тически

—

XVIII

века существуют правила исторической аргументации,

которые мы, как участники исторической модерности, не можем отбро-

сить без ущерба для себя. Паначчио, отказываясь считаться с приори-

тетом исторической истины, ставит ее ниже философской предмет-

ности. В результате он приходит к тому, что тот самый возможный

интеллектуальный собеседник

—

это абстрактная предпосылка, фило-

софское утверждение, а может быть, даже сбой в философском рассуж-

дении, а вовсе не позитивный факт. Ведь зачем нужен в мире радикаль-

но индивидуализированных лиц, где каждый занимается только пред-

метностью, какой-то общий идеальный собеседник? Мое возражение

Паначчио состоит в том, что он, хотя и всецело привержен номинали-

стической доктрине, рассуждает таким образом, как будто существует

единый всеобщий человеческий разум, который и обеспечивает всеоб-

щий характер и пересказываемость любых философских выступлений.

И как будто все вещи мира, находясь в едином времени, захватывают

своим тотальным движением мысль человека. Если он это докажет, это

сделает ему честь и как исторически подготовленному философу, и как

философски подготовленному историку философии.

Исторически обоснованный холизм признает, что профессиональ-

ное рассмотрение вопросов, например логический анализ, математи-

ческая формула и все математизированное естественно-научное знание,

2009-5_Logos.indb 2452009-5_Logos.indb 245 18.03.2010 15:22:0518.03.2010 15:22:05

246

Курт Флаш

успешнее всего развивается, освободившись от содержательного мно-

гообразия, конкретно-исторических коннотаций и прямой связи с жиз-

нью. Утверждать, как это делает де Либера, множественность и несо-

измеримость миров возможно только по отношению к мирам опы-

та и к их интеллектуальному и поэтическому представлению в речи,

а не к дискурсивным универсумам, которые конструируются как набор

специальных и потому соизмеримых понятий. Протест де Либера про-

тив уравнительного характера «теоретических реконструкций» Панач-

чио направлен на сбережение всего множества индивидуальных миро-

воззрений, которые породила старая европейская философия и кото-

рые в их взаимном отталкивании и породили чисто философское задание

для истории средневековой философии. Это задание состоит в опро-

вержении того воззрения, что философия всегда имеет дело только

с единицами, которые никогда не породят из себя ничего живого: буд-

то это единицы

—

лишь каким-то образом осмысленная форма абстракт-

ных конструкций современных точных наук.

Работа с мыслью прошлого становится философской не тогда, когда

мы говорим, что занимаемся теми же вещами, что и мыслители прошло-

го, но когда мы противопоставляем наше отношение к нашим вещам

в нашем мире их отношению к их вещам в их мире. Только когда мы

окончательно и бесповоротно порываем со сложившимся у нас отно-

шением к предметности, мы начинаем мыслить исторически. При этом

мы переходим вовсе не к оправданию известных нам анекдотов о про-

шлом, но к осознанию самих себя как мыслящих существ, которые мыс-

лят исторически и в своем мышлении с благодарностью вспоминают

о роли времени, даже когда измышляют конструкции, почти выпадаю-

щие из времени

⁹

Перевод с немецкого Александра Маркова

⁹

В сборнике под редакцией Босса (Boss G. (Hg.) La philosophie et son histoire. Zürich,





–



) воспроизводится обсуждение доклада Паначчио, где я отмечу толь-

ко следующее:

Паначчио признает у себя тенденцию к «деконтекстуализации» и проециро-

ванию современных понятий и интересов на отдаленную от нас эпоху (p.



). Он

допускает, что это своего рода хирургическое вмешательство (p.



Паначчио поясняет, что он не против того, чтобы добавить историзма в свои

работы (p.



–



), но сам уклоняется от историзации, потому что полагается

на свой метод реконструкции, который позволяет забыть об истории и говорить

с людьми прошлого через века (par delà les siècles

—



Паначчио еще раз пытается обосновать свое основоположение о постоянстве

мира и гипотезу свою формулирует так: «Мне достаточно, что, в принципе, терми-

ны прошлого и термины настоящего могут отсылать к тем же самым единицам или

группам единиц» (p.



2009-5_Logos.indb 2462009-5_Logos.indb 246 18.03.2010 15:22:0518.03.2010 15:22:05

Лqxq{ 4–5 (72) 2009 247

±® Ä~

Для чего мы исследуем

философию Средних веков?

же где-то в



году, в самом начале индустриализации, тихую ста-

рую Европу начали тревожить приступы новой лихорадки, с частотой

примерно в одно поколение, и имя ей

—

одержимость Средневековь-

ем. После спада активности левого движения, в



-е годы, мы видим,

как вкус к Средним векам вновь стал воодушевлять создателей романов,

фильмов, равно как и заявлений Апостольского Престола. Но к нашему

вопросу эта мода на Средневековье и потребность вновь пережить его

не имеет почти никакого отношения

—

мы говорим только об опираю-

щемся на источники исследовании философии Средних веков и, если

можно так сказать, о «философском проке» этих занятий.

Прежде чем я предложу свой ответ, я должен определить, что озна-

чает то слово, которое мы и собираемся обсуждать, чтобы оно не вызы-

вало никаких недоумений. Нам представляется очень важным обстоя-

тельством шаткость и оценочность самого слова «Средневековье».

Кто стремится к практическому решению вопроса, тот поначалу дол-

жен со всей остротой почувствовать возникшую перед нами проблему.

Если уточнять просто даты, то речь идет о европейском мире между





годами. Но при этом мы берем просто недоказанную пред-

варительную схему вместо того, чтобы ее историзировать, тогда в тень

вопрос, когда именно закончилась история средневековой философии,

и мы хуже видим огромный разрыв между





годами истории

философии.

Поэтому обозначим наш вопрос более проблемно: была ли в Сред-

ние века философия как специальная и обособленная сфера культуры?

Усомниться в этом нас заставляет простой опыт чтения: когда Фома

Аквинский говорит о «философах», он думает не об Альберте Великом

и Бонавентуре, не об Августине и даже не о Боэции, которых мы поме-

щаем в разделы истории средневековой философии под именем фило-

софов. Он думает при этом слове только о «нехристях», греках или ара-

2009-5_Logos.indb 2472009-5_Logos.indb 247 18.03.2010 15:22:0518.03.2010 15:22:05

248

Курт Флаш

бах. Но дело не сводится лишь к изменению словарного значения слова:

наша «философия» пользуется автономными правами, отвлекая свои

интересы от всех вещей, составляющих образный мир средневековых

текстов, в которых философия была теснейшим образом связана с нау-

кой о природе, а может быть, даже полностью с ней совпадала. Физика,

со времени рецепции Аристотеля, представляла собой философскую

дисциплину. Поэтому если мы не сможем скорректировать послекан-

товскую тенденцию сводить философию к «науке о духе» и не сможем

также понять относительность неосхоластических деформаций сред-

невековой философии, то мы будем вместо анализа говорить просто

о разнице времен и ставить Виолле ле Дюка рядом с Эрвином фон

Штейнбахом.

Затем, не вполне прозрачно короткое слово «мы». Кто эти «мы»?

Когда Шиллер задавал вопрос, зачем и до какого предела человек изу-

чает всемирную историю, он знал, что это за человек. Он мог последо-

вательно выдвигать нормативные критерии и понимал различие меж-

ду адептом хлебной науки и философской головой. В наши же дни субъ-

ект трансцендентальной философии размыт с точки зрения истории,

эволюционной теории, глубинной психологии, структурализма и пост-

структурализма

—

и я не могу ничего с устанавливать о нем с несомнен-

ностью, хотя и продолжаю говорить, почему я изучаю средневеко-

вую философию. Названное обстоятельство затрудняет переход от «я»

к «мы». У меня остается только субъективный ответ, и я радуюсь уже

тому, что тот или другой человек, думая совсем другие вещи по это-

му поводу, тем не менее делает одну и ту же работу со мной. Я не могу

говорить так, как будто мы находимся в ситуации интерсубъективно

истинной системы философии, благодаря которой «мы» можем вме-

сте что-то оценивать, находить, отличать тексты, заслуживающие изда-

ния, от вещей маловажных и делить на первые и вторые величины звез-

ды на небе философии. Был ли Оккам «меньше» Фомы? Ответ на этот

вопрос зависит от критериев оценки, которые в наши дни уже не поко-

ятся беспроблемно в некоем «мы». Теперь можно исследовать и средне-

вековые тексты Брюгге или Кракова, особенно если требуется создать

своей нации высокую научную репутацию в прошлом. Я сам не могу

сбросить этот запоздалый национализм со счетов, поскольку со времен

основания «Корпуса германских философов» (Corpus Philosophorum

Teutonicorum) мотивация этой региональной или локальной истории

философии вполне заслуживает доверие: почему ученый из Болоньи

не может изучать политическую философию местных юристов, а уче-

ный из Кельта

—

наследие Альберта Великого? Наконец, слово «поче-

му» имеет разный смысл: если понимать его нормативно, то мы можем

стать догматиками, а если понимать с позиций эмпирической филосо-

фии, то это будет попыткой заглянуть в чужую и в свою душу, на что мы

вряд ли имеем право, если не хотим утонуть в необозримом море субъ-

ективных мотиваций. Так мы заходим в тупик: все нормативное уже дав-

2009-5_Logos.indb 2482009-5_Logos.indb 248 18.03.2010 15:22:0618.03.2010 15:22:06

Лqxq{ 4–5 (72) 2009 249

но подверглось историзации, а все субъективное выглядит непознавае-

мо мультиплицированным.

Я, конечно, не собираюсь, бросаться в поток нынешней системы,

но все же я признаю, что по-прежнему можно бороться против реля-

тивистских тенденций, противопоставляя им историю, в рамках кон-

струирования трансцендентальной философии. Но единственное, что

я пытаюсь здесь сделать,

—

это изложить изначальные научные основа-

ния моего интереса к средневековой философии. Я могу здесь написать

только мой субъективный ответ и обдумывать его истоки по тем крите-

риям, которые другими будут опознаны как вероятные. Итак, вновь воз-

вращаюсь к начальной формулировке и спрашиваю себя: зачем я изу-

чаю философию Средневековья?

Как знает любой читатель романов, всякая мотивация вблизи выгля-

дит аморфной и изменчивой: схватывать «единый мотив» было бы

ложью, и всякая нарочитая связь только разрушает общее впечатление.

Как бы искренне человек ни признавался в своих чувствах, он не дости-

гает этим твердого основания истины. Точно так же нужно сказать:

я исследую философию Средних веков, потому что это мне доставляет

удовольствие. Кто сумел продраться через дебри средневековой латы-

ни, схоластической терминологии и палеографии, тот навсегда поселя-

ется в блаженной стране, почти нетронутой цивилизацией. Все перед

ним внове, все еще требует самого простого осознания. Разумеется,

открытия совершают и во многих других областях знания, но история

науки между





годами

—

это по большей части, за исключени-

ем нескольких тяжелых экспедиций, неизведанная земля. Земля эта

чарует своей новизной, раскрывающейся во множестве диковинных

форм,

—

только прислушайтесь к тому, что аргументация может иметь

свою эстетическую сторону и что «прослогион»

—

это совсем особый

стиль. Но есть и много других, совсем незаигранных тем: каким обра-

зом души чистилища страдают от огня, может ли глаз мертвого Хри-

ста называться глазом унивокально или эквивокально, должны ли дети

иудеев быть крещены вопреки воле их родителей, можно ли молитвой

выручить душу умершего и можно ли после смерти человека говорить,

в числе он спасенных или погибших, должны ли богатые клирики пла-

тить десятину, чтобы множество женщин, вслед за множеством мужчин,

были избавлены от первородного греха,

—

все эти проблемы, которые

честно пытался решить Фома Аквинский, не имеют ко мне никакого

отношения, напротив, они чужды мне, как и множество других этно-

логических проблем. Но хотя эти проблемы не мои, они интересуют

меня, потому что, когда теперь я вступаю под сень Шартрского собо-

ра, я лучше понимаю, для чего он был построен. Я не верю в то, во что

верили средневековые люди, но анализировать их верования

—

это под-

линный восторг. Многим людям достаточно веровать, не прибегая

к помощи анализа. Но я уточню свою позицию: я не собираюсь считать

непонятное чем-то особым, но просто

—

избранным предметом нашего

2009-5_Logos.indb 2492009-5_Logos.indb 249 18.03.2010 15:22:0618.03.2010 15:22:06

250

Курт Флаш

внимания и не думаю объявлять чем-то ужасным все нелепости и несо-

гласования. Напротив, чтение средневековых текстов приносит неча-

янную радость, потому что ставит под вопрос привычные доказатель-

ства и привычный путь рассуждений. Странное оттуда нельзя изгладить

общими правилами или очистить для того, чтобы оно актуально прозву-

чало. Но можно сказать, что философское содержание этих книг ожив-

ляет мое внимание, пробуждая в моей жизни то, что Августин назвал

простым словом «любопытство» (curiositas).

Исповедовавшись в грехе, можно вспомнить и второй смысл сло-

ва «исповедь»

—

прославление. Я пытаюсь превзойти свою закорене-

ло субъективную и несомненно греховную склонность к общим местам

и морализациям и сказать в похвалу исследований средневековой фило-

софии: философия и богословие

—

это самые документированные стра-

ницы жизни между поздней античностью и Декартом. Они отличают-

ся такой общительностью и выраженностью, которую мы в эти столе-

тия более нигде не найдем: все свидетельства на землю и распоряжения

по скотобойням составляют лишь небольшой фрагмент той массы тек-

стов, которую имеет перед собой историк Средневековья. В этих тек-

стах выразились самые важные институциональные, социальные

и политические позиции: мирские клирики против монашеских орде-

нов или доминиканцы против францисканцев. Играли свою роль раз-

личия местности и края: Кордова и Оксфорд, Париж и Краков, Салер-

но, Шартр, Болонья

—

все это названия известных собраний текстов,

но также центры власти, политические единицы, узлы интересов и про-

тиворечий. По представлениям средневековой философии, которые

никак не хотят поддаваться нашим хваленым актуализациям, как мета-

физика, так и этика и политика строятся на добром основании. Связь

теории и практики, как показывают новейшие исследования, была важ-

на и для величайших метафизиков Средневековья. Начиная с Каролинг-

ских книг и кончая буллой Unam Sanctam, средневековая философская

мысль не отделяла себя от политики. Приведем только несколько при-

меров: возникновение правового института oblatio состоит в прямой

связи с субъективистскими тенденциями мыслителей

XII

века, кото-

рые Шеню описывал как «открытие сознания». Фридрих

руководил

рецепцией Аристотеля, Марсилий Падуанский черпал из опыта ком-

мун Северной Италии, интеллектуальная работа Бонавентуры и Фомы

сослужила службу собору



года, Николай Кузанский отреагировал

на падение Византии

—

этих имен вполне достаточно, чтобы предста-

вить перед глазами связь огромной массы текстов средневековых мыс-

лителей с самим миром Средневековья. Эти мыслители соприкасались

с медициной и торговлей, предвещали физикалистскую картину мира,

учились обращаться со временем и пространством, выводили географи-

2009-5_Logos.indb 2502009-5_Logos.indb 250 18.03.2010 15:22:0618.03.2010 15:22:06