Левит С.Я. (сост.) Антология исследований культуры. Т 1. Интерпретации культуры

Подождите немного. Документ загружается.

В гл. 5 также рассмотрена проблема законов и развития социального уровня. Законы,

разумеется, предполагают воз-

б*

==163

Концепция науки о культуре

можность измерения; законы всегда таковы. Что касается развития, то детальное

рассмотрение его причин и механизмов было отложено до гл. 7, дабы предварить его

введением в методы измерения.

В гл. 6 рассматриваются различные типы культуры и вкратце анализируются семь

отдельных ее типов; в то же время допускается существование множества под-типов.

Сравнительные данные, получаемые в результате исследования типов культур, создают

основу для конструирования широкой системы измерений. Существует достаточно много

способов, чтобы сравнить данные, относящиеся к разным типам, а эти сравнения —

оценить: на основе аналитически выделенных элементов культур, на основе числа и

устойчивости их институтов, на основе практически всех свойств, о которых мы говорили

в других главах как о присущих всем культурам. Кроме того, типы культуры могут быть

изучены при помощи методов, которые к ним до сих пор еще не применялись. Развитые

типы культуры можно, например, изучить с антропологической точки зрения. То, что

сделали Линды в Миддлтауне, можно сделать и в отношении современных культур в

целом. Можно добавить сюда также и другие исследования, менее статистические и более

смелые по части гипотез.

В гл. 7 рассматриваются истоки, зарождение, развитие и упадок культур — короче говоря,

весь путь их развития. Существует определенный шаблон развития культур, и — как того

и следовало ожидать — развитие культуры представляет интерес для науки лишь

постольку, поскольку в нем проявляются те или иные постоянные функции. Для

логического анализа развитие и упадок культур не представляют интереса, за

исключением степени трансформации. Наука о культуре могла бы посвятить себя

изучению тех функций, которые выражены в константах культурного изменения. Кроме

того, глава о развитии культур открывает и другие направления научных изысканий.

Культуры изменяются как под давлением извне, так и в силу внутренней слабости.

Экстенсивность и интенсивность культур можно обнаружить лишь тогда, когда они

находятся в движении, т. е. когда они растут, развиваются и сталкиваются с проблемами.

Наука о культуре хотела бы выяснить, сколь много включают в себя культуры и

насколько прочно укоренено в них то, что они содержат. Для этого она должна

сосредоточиться на изучении двух важных координат культурной ценности: собственно

ценности, присущей культурам, и совершенства их организации. Эту задачу следует

решать на основе исследования реальных культур, т. е. культур, находящихся в движении.

==164

Д. Фейблман. Концепция науки о культуре

В процессе развития культуры оказывают друг на друга влияние. Некоторым из них в

условиях культурной диффузии удается сопротивляться такого рода влияниям успешнее,

чем другим. В гл. 7 мы видели, что в культурах могут существовать равные потенции к

проницаемости и к совмещению сил. Их необходимо изучить с количественной точки

зрения.

Мы уже

говорили, что идеальная форма представления знания —уравнения и текст. В

уравнениях фиксируются математические функции, а в тексте разъясняется смысл этих

уравнений. Следовательно, в задачи науки о культуре входит прежде всего поиск

неизменных функций в изменчивом мире человеческой культуры. Эту задачу можно

решить только путем изучения реальных культур, т. е. разрабатывая гипотезы

и проверяя

их на конкретном эмпирическом культурном материале. Тот, кто увидел, хоть мельком,

чрезвычайную сложность, присущую даже простейшим организациям биологического

уровня — скажем, структуре протоплазмы, — и помнит, что эмпирический уровень

социального содержит много иных уровней помимо биологического, тот поймет,

насколько сложны проблемы, встающие перед исследователем общества (или, как мы

предпочитаем его называть, исследователем культуры). Ничто эмпирическое не может

быть чуждым или закрытым для научного метода, хотя применение науки к социальному

уровню и было обречено на некоторую отсрочку. Между тем, то, что сложно, — само по

себе еще не невозможно, и в один прекрасный день наука о культуре всетаки состоится.

Это может быть и не единая наука, а множество наук, подобное группам физических или

биологических наук. Но доминировать в них все-таки будет одна наука, как ныне в своих

областях доминируют физика и биология. И этой наукой станет наука о человеческой

культуре.

В. Перспективы развития науки о культуре

В этой книге мы сформулировали цель, стоящую перед исследованиями культуры, —

превращение их в науку — и высказали ряд предположений относительно того, каким

образом изучение культуры может стать наукой о культуре. Вопрос о том, может ли

изучение культуры стать наукой, уже неуместен, ибо теперь мы, разумеется, знаем, что

может. Все существующее может быть измерено, а все, что может быть

измерено, может

стать объектом научного изучения. Между тем, следующий вопрос — скоро ли изучение

культуры станет наукой — стоит того, чтобы на него ответить. Чтобы ответить на

==165

Концепция науки о культуре

него удовлетворительно, необходимо дать ответы еще на два связанных с ним вопроса.

Первый — это вопрос об условиях, которые сделали возможным для социальных групп в

развитых культурах Запада и Востока неограниченно исследовать различные области

природного мира. Установки современной жизни, обусловленные беспрецедентным

профессом и практическим применением физических и биологических наук, поставили

под угрозу не только научные исследования, но и всю организованную деятельность

вообще. Хватит ли общественным наукам о культуре времени довести свои исследования

до той точки, когда их практическое применение сможет устранить из социальной

деятельности элемент случайности настолько, чтобы могли установиться гарантии

безопасности для дальнейшей научной деятельности? Нет на свете пророка, который мог

бы определенно ответить на этот вопрос. В то время когда пишутся эти строки, мир

только что вышел из Второй мировой войны, а результаты победы и характер мира,

который нас ждет, все еще внушают сомнения. Пройдет много лет, прежде чем люди,

пережившие эту войну, узнают, могут ли они спокойно продолжать свою научную

деятельность, не опасаясь, что она вновь будет прервана силами социального развития и

изменения.

Второй вопрос, от ответа на который зависит будущее общественной науки о культуре,

заключается в том, возможно ли быстрое создание такой науки. Разобьем его на две части,

так как нам нужно ответить на два следующих вопроса: можем ли показать

несостоятельность положения о том что обществоведение не подлежит научному анализу

что обществоведы вряд ли смогут корректно воспользоваться научными методами.

Выдумка, будто социальные исследования не подпадают под категорию науки, уходит

корнями прежде всего в немецкую философию. Немецкая философия почти безраздельно

ответственна за ошибку субъективизма в философии, и именно ей-то мы и обязаны

абсолютно ошибочным разделением наук на общественные и естественные. Первые были

известны как Geistwissenschaften, вторые — как Naturwissenschaften, первые определялись

как нормативные науки, вторые — как эмпирические. Социальные науки были заряжены

неизлечимым субъективизмом, в то время как только естественным наукам и позволялось

быть объективными. Немецкие мыслители считали, что измерению поддается лишь

физическое и объективное. Таким образом, общественные науки представлялись им либо

абсурдом, либо, по крайней мере, науками в совершенно ином смысле. В итоге, научный

метод оказывался исключительной собственностью естественных наук.

==166

Д. Фейблман. Концепция науки о культуре

Немецким мыслителям можно возразить, что их концепция социальной науки основана на

ложной метафизике, а именно на номиналистской метафизике, — на вере в

исключительную реальность физических частиц, отягощенной к тому же особым

акцентом на субъективной стороне дела, который заключает в себе возможность

солипсизма. По существу, мы уже дали ответ на их утверждения,

когда излагали в этой

книге свою позицию. Надеюсь, мы достаточно хорошо показали, что все области

эмпирической реальности организованы иерархически и что такая организация была бы

невозможна без вездесущей непрерывности природы. Области эмпирической реальности

последовательно наслаиваются друг на друга и отделены друг от друга степенью

сложности организации. Следовательно, общие логические методы, в частности научные,

должны быть применимы ко всем эмпирическим уровням, если они применимы хотя бы к

одному из них. Все области эмпирической реальности — а стало быть, и все науки — в

равной степени эмпиричны и в равной степени естественны. Все науки одинаково

объективны в том смысле, что предметом их изучения является та или иная система

природных объектов. И все они одинаково нормативны в том смысле, что описывают не

то, что есть, а то, что должно быть.

Последнее утверждение требует определенных разъяснении. Наука пытается открыть

законы путем проверки гипотез на предмет их соответствия фактам и другим законам. Но

наука никогда не пытается говорить, что происходит на самом деле; она устанавливает

только то, что должно происходить. От различия между эмпирическими и нормативными

науками можно отказаться, если мы сможем показать, что эмпирические науки являются

одновременно нормативными, а нормативные — эмпирическими. Эмпирические науки

нормативны в том смысле, что сообщают нам о том, что должно происходить. Физические

объекты ведут себя так, как им приходится себя вести, но всегда не так, как они должны

были бы себя вести, по той простой причине, что они беспомощно зажаты между

законами и случайностями среды. Камень должен был бы падать с ускорением 32 фута в

секунду, если бы не было атмосферы. Определить скорость падения в вакууме означает

определить идеал, т. е. событие, которое должно было бы происходить. Камни не в силах

изменить конкретные обстоятельства, оказывающие влияние на их падение, и ввиду этого

не могут сами по себе приблизиться к нормативу, который, как нам известно, управляет

всеми явлениями, подпадающими под данное описание.

О нормативном аспекте эмпирического сказано довольно;

==167

Концепция науки о культуре

обратимся теперь к эмпирическому аспекту нормативного. События, в которые вовлечены

люди, определяются как нормативные, но это не значит, что они лишены эмпирического

аспекта. Социальный уровень человеческой культуры, — т. е. человеческие отношения и

орудия труда, — это факты, и ничто не способно изменить их природу. Сложность этого

порядка фактов и его способность к быстрому изменению ни в коем случае не отрицают

его фактическую природу. Люди подчинены эмпирическим законам нисколько не меньше,

чем камни. Между тем, люди способны добавить к двум факторам — закону и случайным

обстоятельствам среды — еще и третий; они могут, хотя бы частично, контролировать

окружающую их среду при помощи материальных орудий культуры и благодаря этому

приближаться к нормативному через эмпирическое, в отличие от камней, которые к этому

не способны. Это не мешает человеческому социальному уровню стать объектом изучения

для науки; это означает всего лишь, что на данном уровне с помощью науки может быть

сделано больше, чем на других. Величие перспектив науки прямо пропорционально тем

трудностям, которые возникают при попытках создать ее.

Но если последние утверждения верны, то что мешает общественным наукам развиваться

быстрее по сравнению с другими? Мы уже признали, что социальные факты столь же

эмпиричны — и столь же нормативны, — сколь и любые другие, а в силу этого не в

меньшей степени поддаются

научному изучению. Почему же развитие общественных

наук так отстает от развития физических? Ответ на этот вопрос будет также и ответом на

вопрос о том, способны ли обществоведы надлежащим образом воспользоваться научным

методом. К сожалению, приходится признать, что обществоведы еще очень далеки от

понимания научного метода. Они следуют декларируемым исследовательским

процедурам отдельных физиков вместо того, чтобы следовать действительным

исследовательским процедурам физики в лучших ее проявлениях. Обществоведы нашли

согласие в том, что научный метод заключается в беспристрастном сборе бесчисленных

фактов, предполагая, что накопление достаточно большого количества данных

самопроизвольно приведет их к таким обобщениям, которые можно будет принять в

качестве законов социальной жизни. Достаточно сказать, что такая процедура в физике

практически никогда не применялась. Некоторые общественные дисциплины, в частности

социология, располагают гораздо большим фактическим материалом, нежели когда-либо

находилось в распоряжении естественных наук. Более того,

==168

Д. Фейблман. Концепция науки о культуре

•У

т.

такой метод идет вразрез с предпосылками науки вообще, которые предполагают, что

отбор фактов должен осуществляться с определенной точки зрения. Факты были бы

лишены всякого смысла, если бы не отбирались с какой-то особой точки зрения,

представляющей собой некоторую имплицитную гипотезу, на проверку которой, в свою

очередь, и нацелены отбираемые факты. Непонимание этого в значительной мере

подрывает силы исследовательской процедуры социальных наук. Социальные науки

опасаются выдвигать всеобъемлющие гипотезы, но физические науки этого не боятся и

формулируют предположения, касающиеся самых обширных совокупностей фактов, и

проводят фактические исследования для проверки этих гипотез. В любом научном методе

присутствуют оба направления: исследования, нисходящие до мельчайших фактов, и

индукции, восходящие до самых широких теорий. Наука желает знать, насколько

мельчайшие факты согласуются с ее широчайшими теориями.

Итак, в общественной науке мы до сих пор располагаем лишь фактами и не имеем

никаких теорий, а это значит, что в наших руках находятся факты, лишенные raison d'etre.

Почему дело обстоит так? Общественные науки обладают всеми материальными

предпосылками для развития: есть области эмпирических фактов для изучения, есть люди

доброй воли, хоть и отсутствует необходимый метод исследования. Их неудача

обусловлена прежде всего двумя факторами: трудностью изучения чрезвычайно сложной

области явлений и трудностями, проистекающими из неправильного понимания метода.

Последние можно преодолеть, изучая логику научного метода, прежде всего роль гипотез

в развитии науки. Преодоления же первого затруднения можно ожидать лишь на пути

долгих и кропотливых исследований. Проблема не станет простой, если мы осознаем ее

сложность, но она станет несколько проще, если мы откроем способы приближения к ее

решению.

Общественные науки, до сих пор с опаской относящиеся к рационалистическому методу,

которым злоупотребляли в средние века, когда от разума ждали ответов на все вопросы о

фактах без какого бы то ни было обращения к самим фактам, исходят в своей работе из

ложного допущения, будто научный метод не может быть рационалистическим методом.

Одного разума недостаточно, если он пытается все частности и мельчайшие подробности

вывести из знания универсалий. Эту ошибку рационалистического догматизма научный

метод наконец-то преодолел. Однако преодоление нельзя считать полным, если научный

метод, не разобравшись в сути дела, бросается в другую крайность и впадает в ошибку

эмпирическо-

==169

__________Глава 1. Фундаментальные характеристики культуры

го догматизма, предполагая, что универсалии вообще никак не соотносятся с

эмпирическим материалом. Истина заключена в том, что в научном методе должны быть

совмещены рациональные рассуждения и факты. При отсутствии фактов разуму не с чем

работать, а при отсутствии разума нечему работать над фактами. Сочетание одних фактов

с другими, ввиду имеющихся между ними сходств и различий, непосредственно

предполагает использование логики, или рационального рассуждения. Естественные

науки уже пришли к пониманию того, что разум является неотъемлемым элементом

научного метода; социальным наукам еще только предстоит это осознать.

Возможности научного метода и удивительные открытия, которые он нам сулит, выходят

за рамки человеческого воображения. Разуму редко предоставлялся

шанс

продемонстрировать свои возможности. Такое случалось лишь дважды: в греческой

философии и в современной науке. В обоих случаях в человеческой душе остались

глубокие отметины, которые, быть может, уже не изгладятся никогда. В средние века

разум был беспомощно привязан к откровению; со времен Ренессанса над ним довлели то

догмы субъективного номинализма,

то психологизм, а сам он оставался столь же

беспомощным. Чтобы исправить положение дел, необходимо признать власть разума,

опирающегося на факты как на свой единственный авторитет. Объединившись, разум и

факты смогут сделать для развития человеческой культуры гораздо больше, чем что бы то

ни было. Применение научного метода к области социокультурных явлений неизбежно

приведет к созданию подлинной общественной науки о человеческой культуре, которая

принесет с собой как величайшие достижения в сфере познания, так и огромные

преимущества для практической деятельности, в которых мы сегодня так настоятельно

нуждаемся.

Примечание

' См. прим. 3 к статье Дж. П. Мердока «Фундаментальные характеристики культуры».

Перевод В. Г. Николаева

К оглавлению

==170

00.htm - glava09

Клиффорд Гирц. «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной

теории культуры*

В книге «Философия в новом ключе» Сьюзен Лангер (Langer S. Philosophy in a New Key)

пишет о том, что некоторые идеи с удивительной быстротой распространяются в

интеллектуальной среде. Они одновременно решают столько фундаментальных проблем,

что создается впечатление, будто они могут решить все проблемы, сделать понятными все

непроясненные вопросы. Их все сразу подхватывают, видя в них ключ к новой

абсолютной науке, концептуальный центр, вокруг которого можно построить

всеобъемлющую систему анализа. Неожиданная мода на такую grande idee, вытесняющая

на время все другие идеи, рождается, пишет она, благодаря тому, что «активно

работающие и восприимчивые к новому умы сразу начинают ее изучать. Мы пытаемся

примерить ее ко всему, в связи со всем, экспериментируем со всеми возможными

приложениями ее непосредственного значения, со всеми следующими из нее

обобщениями и со всеми очтенками ее смысла». Однако как только мы уже освоились с

новой идеей и она вошла в обойму расхожих теоретических концепций, наши ожидания

уравновешиваются ее реальным практическим значением, и наступает конец ее

чрезмерной популярности. Всегда остается несколько

энтузиастов, по-прежнему видящих

в ней ключ ко всем тайнам Вселенной, но более спокойные мыслители привязывают ее

уже лишь к тому комплексу проблем, решению которых эта идея действительно может

способствовать. Они стараются применять ее лишь там, где она действительно должна

найти применение, и не связывают ее с тем, к чему

она не имеет отношения. Если эта идея

действительно плодотворная, она надолго и прочно входит в наш ин-

' Geertz С The Interpietations ofCultures.N. Y., 1973. Р. 3-30.

==171

Концепция науки о культуре

теллектуальный арсенал. Но у нее уже нет былого налета величия, всеохватывающего

масштаба, бесконечной универсальности ее возможного применения. Второе начало

термодинамики, закон естественного отбора, принцип бессознательной мотивации,

организация средств производства — эти идеи не объясняют всего и даже всего,

связанного с человеком, но кое-что они все же объясняют; и мы должны выделить то, к

чему они действительно имеют отношение, и откреститься от псевдонауки, которую на

первых порах они породили.

Не знаю, все ли значительные научные концепции прошли этот путь. Но, безусловно, по

этой модели развивалась концепция культуры, вокруг нее сформировалась научная

дисциплина антропология, которая постоянно стремится ее ограничить, уточнить,

сфокусировать и сохранить. Ограничить концепцию культуры до ее реальных размеров,

тем самым подтвердить ее непреходящее значение, но не преуменьшить его — этой

задаче так или иначе служат собранные здесь статьи, хотя и посвящены они разным

темам. В каждой из них я стремился, иногда открыто, но чаще через анализ конкретных

вещей, предложить более узкую, конкретную и, по моему убеждению, более

состоятельную с точки зрения науки концепцию культуры, чем знаменитое тайлоровское

определение «в широком этнографическом смысле»', которое в свое время дало толчок

научной мысли, но сейчас уже, как мне кажется, больше затемняет, чем проясняет суть

дела.

Книга Клайда Клакхона «Зеркало для человека» (Kluckhohn С. Mirror for man), одно из

лучших введений в антропологию, показывает, в какое концептуальное болото могут

завести нас рассуждения о культуре в тайлоровском духе. На двадцати семи страницах

главы, посвященной этому понятию, Клакхон умудрился по очереди определить культуру

как: 1) «обобщенный образ жизни народа»; 2) «социальное наследие, которое индивид

получает от своей группы»; 3) «образ мыслей, чувств и верований»; 4) «абстракцию

поведения»; 5) созданную антропологами версию поведения группы людей; 6)

«сокровищницу коллективного знания»; 7) «стандартный набор ориентации среди

повторяющихся проблем»; 8) научаемое поведение; 9) механизм для нормативного

регулирования поведения; 10) «набор приемов приспособления к окружающей среде и к

другим людям»; 11) «осадок, который дает история», и, уже явно в отчаянии переходя к

образам, как карту, сито и матрицу. По сравнению с такой теоретической

неопределенностью даже немного ограниченная и не совсем универсальная, но внутренне

согласованная и, что еще важ-

==172

К. Гирц. В поисках интерпретативной теории культуры_________

нее, четко сформулированная концепция культуры будет шагом вперед (справедливости

ради заметим, что Клакхон и сам это прекрасно понимает). Эклектизм бесперспективен не

потому, что существует лишь одна столбовая дорога, по которой следует идти, а потому,

что дорог много: надо выбирать.

Концепция культуры, которой я придерживаюсь и конструктивность которой пытаюсь

показать в собранных в этой книге статьях, по существу семиотична. Разделяя точку

зрения Макса Вебера, согласно которой человек — это животное, опутанное сотканными

им самим сетями смыслов, я полагаю, что этими сетями является культура. И

анализировать ее должна не экспериментальная наука, занятая выявлением законов, а

интерпретативная, занятая поисками значений. Подвергая анализу загадочные на первый

взгляд социальные факты, я ищу им объяснение. Но подобное доктринальное заявление

само по себе требует некоторого объяснения.

Операционализм как методологическая догма никогда не был продуктивен в области

общественных наук, исключениями являются лишь несколько специфических областей:

скиннеровский бихевиоризм, тестирование интеллекта и т.д., — и сейчас он уже

практически не существует. Но, несмотря на это, у него была своя сильная сторона, и она

до сих пор актуальна, как бы мы ни иронизировали по поводу попыток операционально

определить харизму или отчуждение: если вы хотите понять, что собой представляет та

или иная наука, вам следует рассмотреть не ее теоретическую основу, и не ее открытия, и,

разумеется, не то, что говорят о ней апологеты; в первую очередь вам следует посмотреть,

чем занимаются практикующие ученые.

В антропологии, во всяком случае в социальной антропологии, ученые-практики

занимаются этнографией. И начинать разбираться в том, что представляет собой

антропологический анализ как отрасль знания, следует с уяснения, что такое этнография

или, точнее, что значит заниматься этнографией. И тут, надо сразу заметить, дело не в

методе. Согласно изложенной в учебниках точке зрения, заниматься этнографией —

значит устанавливать контакт, выбирать информантов, записывать (транскрибировать)

тексты, выявлять родственные связи, размечать карты, вести дневник и т.д. Но вовсе не

это, не приемы и не навыки, составляет специфику этой работы. Ее специфика состоит в

своего рода интеллектуальном усилии, которое необходимо прило-

==173

Концепция науки о культуре

жить, чтобы создать, говоря словами Гилберта Райла, «насыщенное описание».

Райл развил свою мысль о «насыщенном описании» в двух недавних статьях

(перепечатанных во втором томе его «Избранных трудов»), посвященных тому, чем,

главным образом, занимается «Le Penseur»: «Думать и размышлять» и «Обдумывать

мысли». Представьте себе, пишет он, двух мальчишек, моргающих правым глазом. Один

совершает движение веком непроизвольно, другой подает тайный сигнал приятелю. Оба

движения с физической точки зрения идентичны; если рассмотреть их просто-как-

движения, сделать некое «феноменалистическое» наблюдение, невозможно отличить, кто

из них моргнул, кто подмигнул, а может, оба моргнули или оба подмигнули. В то же

время, пусть неприметная с фотографической точки зрения, разница между обычным

морганием и подмигиванием весьма существенная; это хорошо понимает каждый, кто

хоть раз по ошибке принял одно за другое. Подмигивание — это коммуникация, причем

коммуникация вполне определенного рода, которая 1) имеет сознательный характер, 2)

направлена на конкретного человека, 3) передает определенное сообщение, 4) и делает это

в соответствии с социально установленным кодом и 5) в тайне от остальной компании.

Как отметил Райл, тот, кто подмигнул, не совершал двух разных действий, он не моргнул

и подмигнул одновременно, но тот, кто моргнул, совершил только одно — он моргнул.

Подмигнуть — это значит сознательно моргнуть в случае, когда существует социальный

код, согласно которому это действие есть конспиративный сигнал. Вот что это такое:

крупица поведения, крупица культуры и — voila!— жест.

Но это только начало. Предположим, продолжает он, есть еще и третий мальчик, который,

«чтобы развеселить своих дружков», решил подразнить первого подмигнувшего мальчика

и повторил его движение, только нарочито неумело, неуклюже, некрасиво и т.д. Он при

этом сделал, конечно же, то же самое движение, что и первый, моргнувший, и второй,

подмигнувший: сомкнул верхнее и нижнее веко правого глаза. Но этот мальчик уже и не

моргнул, и не подмигнул, он передразнил чужую попытку подмигнуть. На этот случай

тоже существует социально значимый код (он будет мигать с бульшими усилиями,

преувеличенно, может быть, гримасничая — с обычными приемами клоуна), и этот

мальчик тоже передает сообщение. Но на этот раз основной лейтмотив действия не тайна,

а насмешка. Если другим покажется, что он действительно подмигивает, то вся затея

пропадет даром, правда, результат вследствие этого получится другой, не такой, как если

бы все подумали, что он просто моргает Можно развивать эту мысль дальше: не

уверенный в

==174

К. Гирц. В поисках интерпретативной теории культуры_________

своих мимических способностях, будущий клоун может дома попрактиковаться перед

зеркалом, и в этом случае он будет не моргать, не подмигивать, не передразнивать, а

репетировать; хотя, с точки зрения фотокамеры, радикального бихевиориста или иного

сторонника протокольной точности отчетов, в этом случае он, как и во всех предыдущих,

будет просто быстрыми движениями смыкать верхнее и нижнее веко правого глаза

Можно и дальше, действуя логически, почти до бесконечности, усложнять ситуацию.

Например, тот, кто подмигивал, мог на самом деле пытаться ввести в заблуждение

остальных, делая вид, что имеет с кем-то из присутствующих тайный сговор, которого не

было; и в этом случае соответственно меняется

смысл и наших спекуляций на тему

передразнивающего и репетирующего перед зеркалом. Но суть моих рассуждении

сводится к тому, что между тем, что Райл назвал бы «ненасыщенным описанием»

действий репетирующего, передразнивающего, подмигивающего, моргающего и т.д.

(«быстрым движением смыкают верхнее и нижнее веко правого глаза»), и «насыщенным

описанием» того, что они

на самом деле делают («репетирует перед зеркалом, как он

будет передразнивать приятеля, когда тот будет кому-то тайно подмигивать»), лежит

предмет исследования этнографии: стратифицированная иерархия наполненных смыслом

структур, в контексте которых возможно моргать, подмигивать, делать вид, что

подмигиваешь, передразнивать, репетировать, а также воспринимать и интерпретировать

эти действия и без которых все эти действия (включая и нулевое морганье, которое как

категория культуры в такой же степени не подмигивание, в какой подмигивание является

не морганьем) не будут существовать, независимо от того, что кто-то будет делать с

верхним и нижним веком своего правого глаза.

Подобно многим байкам, которые оксфордские философы любят сочинять для себя, все

эти моргания, подмигивания, мнимые подмигивания, передразнивания мнимого