Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Англия

видными, как только они заявляли, что в состоянии показать:";

а) что это воскресение не могло произойти, б) что люди,

шие в него, имели бы достаточные основания верить в него даже

в том случае, если бы его никогда не

а) Оно не могло

произойти, доказывали они, потому что это — чудо, а

нарушение законов природы; законы природы открываются нау-

кой, поэтому весь

и авторитет науки поставлен на карту

и зависит от доказательства того, что воскресения не было.

б) Но ранние христиане не обладали научным складом ума; они

жили в духовной атмосфере, в которой различия между возмож-

ным и невозможным вообще нельзя было провести; каждый че-

ловек в те времена верил в чудеса; вот почему так естественно

было тогда, что их фантазия придумала чудеса, подобные чуду

воскресения, чудеса, столь лестные для их собственной церкви и

покрывающие такой славой ее основателя.

В результате эти критики, не питая ни малейших антирели-

гиозных или антихристианских предубеждений, скорее, наоборот,

стремясь основать свою христианскую веру только на прочной

основе критически установленных исторических фактов, принялись

переписывать повествования Нового завета, выбрасывая из них

все элементы чудесного. Сначала они не понимали, как далеко в

критике истоков христианства заведет их та скептическая пози-

ция, которую они заняли. Но очень скоро они встали перед про-

блемой: если из Нового завета выбросить все чудесное, все, от-

меченное той же самой печатью сверхъестественного, то что же

тогда останется? Если следовать этому критическому подходу, то

первые христиане включили в Новый завет чудеса потому, что

были не научно мыслящими, а доверчивыми людьми с богатым

воображением. Однако это обстоятельство ставило под сомнение

не только их свидетельство о чудесах, но и все их рассказы во-

обще. Почему тогда мы должны верить, что Иисус Христос вообще

когда-либо жил? Из всего Нового завета, доказывали самые

крайние из этих критиков, можно сделать только один вполне

достоверный вывод, что люди, написавшие его, когда-то жили и

были людьми того типа, который отразился в их произведении,

а именно сектой евреев со странными верованиями; определенная

же совокупность обстоятельств подняла постепенно эту секту до

религиозного владычества над всем римским миром. Радикальный/

исторический скептицизм вырос не из самого применения крити-

ческих методов, но из сочетания этих методов с некритически и

бессознательно воспринятыми постулатами позитивизма.

Это положение и лежит в основе работы

Вместо того

чтобы занять ту или другую сторону в дискуссии, бушевавшей

вокруг конечных выводов этих представителей критической тео-

логии, он поставил задачу философского исследования их методов

и тех принципов, на которых они основываются. Он начинает с

констатации того факта, что критическая история существует

132 Идея истории. Часть IV

что всякая история в определенной мере критична, так как ни

один историк не повторяет свидетельств своих источников в той

самой форме, в которой он их находит. «Критическая история»

тогда должна располагать некоторым «критерием оценки», и со-

вершенно очевидно, что этим критерием может быть только сам

критик. Способ обработки им источников будет и должен зависеть

от того, что он привносит в их изучение. Но историк — человек,

обладающий собственным опытом; он испытывает на себе влияние

мира, в котором живет, и именно этот опыт он и привносит в

истолкование исторических свидетельств. Он не может быть прос-

то чистым зеркалом, отражающим свидетельства его

до тех пор пока он не проявит усилий и не потрудится над их

истолкованием, источники ничего ему не скажут, ибо сами по себе

они

более чем «куча несогласованных свидетельств, хаос раз-

розненных и противоречивых преданий». Что он сделает из этого

сумбура данных, зависит от того, чем он сам является, т. е. от

всего того опыта, которые он привносит в свою работу. Но и

данные, с которыми он должен иметь дело, сами состоят из сви-

детельств, т. е. утверждений различных людей, и поскольку они

претендуют на то, чтобы быть утверждениями об объективных

фактах, а не просто описаниями субъективных переживаний, они

содержат в себе оценки и логические выводы и подвержены

ошибкам. Критический историк должен решить, судили ли люди,

свидетельствами которых в том или ином случае он пользуется,

правильно или ошибочно. Это решение он должен принять, исхо-

дя из собственного опыта. Его опыт и говорит ему, какие собы-

тия могли произойти, и является тем самым критерием, с помо-

щью которого он оценивает достоверность свидетельств.

Критическая ситуация наступает тогда, когда источник сооб-

щает ему о факте, не имеющем никаких аналогий с опытом само-

го историка. Может ли он верить ему, или же ему следует от-

бросить эту часть исторического свидетельства? Брэдли отвечает,

что если в нашем собственном опыте мы сталкиваемся с фактом,

совершенно непохожим на то, с чем имели дело до сих пор, то

мы будем иметь право верить в его реальность только после

того, как проверим его «с помощью максимально тщательного и

несколько раз повторяющегося исследования». Это — единствен-

ное условие, при котором я могу верить такому факту или сви-

детельству: я должен быть уверен, что

такой же

добросовестный наблюдатель, как и я, и что он тоже проверил

свои наблюдения тем же самым способом. В этом случае «его

суждение будет точно таким же, как мое». Иными словами, он

не должен позволять, чтобы религиозные или иные взгляды на

мир, которые я не разделяю, влияли бы на его представления

том, что произошло, ибо в противном случае его суждения не

могут быть тождественны моим; он должен затратить столько

же усилий, для того чтобы установить реальность факта, сколь-

Англия

133

ко и я. Но в истории эти условия едва ли выполнимы,

очевидец — всегда сын своего времени, а простой прогресс знаний

делает невозможным, чтобы его точка зрения и нормативы

ности были аналогичны моим. Следовательно, никакое историче-

ское свидетельство не может установить реальность фактов, не

имеющих аналогии в нашем современном опыте. Все, что мы мо-

жем сделать в тех случаях, когда поиск этой аналогии будет

безрезультатен, так это принять свидетельство очевидца за ошиб-

ку и рассматривать эту ошибку как исторический факт, сам под-

лежащий объяснению. Иногда мы можем умозаключить, каков

в действительности был факт, о котором он рассказал нам с та-

кими ошибками, иногда

нет, и здесь мы можем утверждать

лишь одно: определенное свидетельство о факте существует, но

в нашем распоряжении нет никаких данных для реконструкции

самого факта.

Такова была вкратце точка зрения Брэдли. Она настолько

богата и настолько глубоко проникает в суть вопроса, что было

бы несправедливостью по отношению к ней ограничиться корот-

кими комментариями. Но я попытаюсь отделить те ее положения,

которые представляются вполне правомерными, от положений

менее обоснованных.

Говоря о ее достоинствах, необходимо отметить, что Брэдли

совершенно прав, считая историческое знание не простым при-

нятием свидетельств, а их критической интерпретацией; он прав

и в том, что эта критика предполагает наличие какого-то крите-

рия достоверности, являющегося чем-то таким, что историк при-

вносит с собой в свою работу по объяснению фактов, т. е.,

ря иначе, этим критерием оказывается сам историк. Брэдли

отождествляя принятие свидетельства историком со своеобразным

актом превращения мышления очевидца событий в мышление

историка с воспроизведением его мысли в сознании историка.

Например, если очевидец говорит, что Цезарь был убит, и я

принимаю его утверждение, то мое собственное суждение: «Этот

человек прав, говоря, что Цезарь был убит»,— с логической не-

обходимостью приводит к моему собственному утверждению:

«Цезарь был убит». Последнее же эквивалентно первоначально-

му утверждению очевидца. Брэдли, однако, не делает последнего

шага, не понимая, что историк воспроизводит в своем сознании

не только мысли очевидца, но и мысли исторического деятеля,

о действиях которого сообщает очевидец.

Ошибки же у него возникают, я полагаю, в его учении об

отношении критерия достоверности, применяемого историком к

тому, к чему он его применяет. Брэдли считает, что историк при-

ступает к своей работе, имея совершенно законченный опыт, ос-

новываясь на котором он и оценивает сведения, содержащиеся в

его источниках. Так как этот опыт понимается Брэдли как закон-

ченный, то он не может быть видоизменен собственной деятель-

134

Идея истории. Часть IV

ностью историка как историка: историк должен им располагать,

и располагать в законченной форме, до того как он приступит к

своему историческому исследованию. Следовательно, этот опыт

рассматривается Брэдли как опыт, базирующийся не на истори-

ческом знании, а на знании какого-то другого рода. И действи-

тельно, для Брэдли это — естественнонаучное знание, знание за-

конов природы. Именно здесь господствующий позитивизм его

времени начинает заражать его мысли. Он считает естественно-

научные познания историка тем средством, с помощью

он проводит различие между тем, что может произойти, и тем,

что не может. И это естественнонаучное познание он понимает

позитивистски, основывая его на индуктивных обобщениях на-

блюдаемых фактов по принципу, что будущее будет похоже на

прошлое, а неизвестное — на известное.

Все эти идеи работы Брэдли вырастают под сенью индук-

тивной логики Джона Стюарта Милля

Но в самой этой логике

имеется внутренняя непоследовательность. С одной стсроны, она

притязает на то, что открывает нам законы природы, законы,

у которых не может быть исключений; с другой стороны, она

утверждает, что открытие этих законов основывается на индук-

тивных выводах из опыта, выводах, которые никогда не могут

дать нам всеобщего знания, которое не было бы всего лишь веро-

ятным. Отсюда — попытка основать историю на естествознании

в конечном счете терпит крах, ибо, хотя и могут быть факты,

не согласующиеся с законами природы, как мы их понимаем

(т. е. чудеса могли произойти), возникновение этих фактов на-

столько невероятно, что никакое возможное свидетельство не

может убедить нас в них. Этот тупик на самом деле ставит под

сомнение всю теорию, ибо то, что верно для такого экстремаль-

ного случая, как чудо, верно в принципе для любого события во-

обще. Понимание данного обстоятельства и привело Брэдли к

тому, что после завершения работы над своей книгой он обратил-

ся к тщательному анализу «Логики» Милля, анализу, результаты

которого были опубликованы в его «Принципах логики» девять

лет спустя.

Брэдли правильно понял, что критерий достоверности истори-

ка представляет собой нечто, привносимое им в изучение истори-

ческих данных, и это нечто — просто он сам, но при этом сам

не как естествоиспытатель, как считал Брэдли, а сам как историк.

Только практикуя историческое мышление, он учится мыслить

исторически. Его критерий исторической достоверности поэтому

никогда не бывает завершенным; опыт, из которого он его выво-

дит,— его опыт исторического мышления, и он растет вместе с

ростом его исторических знаний. История имеет свой собственный

критерий, и его правильность не зависит ни от чего, кроме самой

истории. История — автономная форма мысли со своими собствен-

ными принципами и методами. Ее принципы — законы истори-

Англия

135

ческого духа, и ничто иное, а исторический дух создает самого I

себя в процессе исторического исследования.

Выступать с такими притязаниями во имя истории было слиш-

ком смелым поступком в эпоху, когда естественные науки без-

раздельно господствовали в интеллектуальном мире, но они логи-

чески вытекали из хода мыслей

и со временем стала яс-

ной вся их необходимость и справедливость.

Хотя сам Брэдли никогда явно не высказывал этого требова-

ния и хотя в своей дальнейшей философской карьере он специ-

ально больше не возвращался к проблеме истории, все же в по-

следующих трудах он приступил к созданию, во-первых, логики,:

сориентированной на эпистемологию истории (обстоятельство,

редко замечаемое его читателями), и, во-вторых, метафизики,

в которой реальность понималась с радикально-исторической

точки зрения. Я не могу здесь привести подробного доказательст-

ва этого и ограничусь только краткими примерами. В «Принци-

пах логики» его постоянная полемика с позитивистской логикой

имеет один конструктивный аспект, настойчиво призывая к исто-

рическому знанию и его анализу. Например, рассматривая

о количественных характеристиках суждения, Брэдли говорит,

что абстрактно-всеобщее и абстрактно-частное не существуют:

«Конкретно-частное и конкретно-всеобщее — оба обладают реаль-

ностью, и они суть различные

для индивидуального.

Действительно реально — индивидуальное, а индивидуальное, ос-

таваясь одним и тем же, имеет внутренние различия. Его можно,

следовательно, рассматривать с двух противоположных точек зре-

ния. В той мере, в какой оно противостоит другой индивидуаль-

ности, оно частное. В той же мере, в какой оно остается самим

собой во всех своих многообразных проявлениях, оно всеоб-

щее» Здесь Брэдли утверждает тождественность всеобщего

и единичного суждения, тождественность, которую двадцать лет

спустя Кроче примет за определение исторического знания. А для

того чтобы показать, что история является именно тем, за что он

ее принимает, Брэдли приводит следующий пример: «Так, чело-

век благодаря своим ограниченным и взаимоисключающим от-

ношениям ко всем другим явлениям оказывается частным. Но он

и всеобщ, потому что остается одним и тем же во всех его раз-

личных проявлениях. Вы можете назвать его частным или же

всеобщим, потому что, будучи индивидуальным, он является фак-

тически и тем и другим... Индивидуальность — одновременно и

конкретное частное, и конкретное всеобщее».

Нельзя яснее выразить учение, по которому реальность состо-

ит не из изолированных частностей и не из абстрактных универ-

салий, а из исторических фактов, бытие которых исторично. И эта

доктрина представляет собой основное положение «Логики» Брэд-

Principles of Logic. Second ed. Oxford, 1922, vol. 1, p. 188.

Идея истории. Часть IV

ли. Если же мы обратимся к его «Явлению и реальности», то

увидим, что оно получает дальнейшее развитие. Основной тезис

этой книги таков: реальность — не нечто, скрытое за явлениями,

но сами эти явления, образующие некое целое, о котором мы мо-

жем сказать, что оно составляет единую систему, включающую в

себя опыт, и что весь наш опыт представляет собой ее часть.

Реальность, определенная таким образом, может быть только жиз-

нью самого духа, т. е. историей. Даже та фундаментальная про-

блема, которую Брэдли так и оставил нерешенной, свидетельствует

одновременно и о том, что история была главным предметом

его размышлений, предметом, который он стремился понять, и о

том, почему ему не удалось этого сделать.

Суть проблемы состояла в следующем. Реальность — не про-

сто опыт, она — непосредственный опыт, в нем заложена непо-

средственность чувства. Но мышление расчленяет, разграничи-

вает, опосредует ее; поэтому, коль скоро мы размышляем о ре-

альности, мы деформируем ее, разрушая ее

данность, и потому мысль никогда не может уловить реальность.

Мы переживаем реальность в непосредственном потоке нашей

духовной жизни, но, начиная размышлять о ней, мы перестаем

переживать ее, ибо она теряет свою непосредственность: мы раз-

биваем ее на дискретные части и этим разрушаем ее непосредст-

венность, а потому и ее самое. Брэдли, таким образом, завещал

своим преемникам решение определенной дилеммы. Либо реаль-

ность — непосредственный поток субъективной жизни, и в таком

случае она субъективна, но не объективна, может переживаться,

но не может быть познана, либо же она — то, что мы знаем,

и тогда она объективна, а не субъективна, она — мир реаль-

ных вещей вне субъективной жизни нашего духа, вещей, нахо-

дящихся во внешних отношениях друг к другу. Сам Брэдли

склонялся к первому решению дилеммы, но принять любое из

этих решений означает впасть в принципиальную ошибку, рас-

ценивая жизнь сознания как простой непосредственный поток

чувств и ощущений, лишенный всякой рефлексии и самопознания.

Дух, понятый таким образом, является самим собою, но он не

знает себя; его бытие в этом случае таково, что оно делает само-

познание невозможным.

II.

Брэдли

Эта ошибка под влиянием работ Брэдли была как аксиома-

тическая истина воспринята в общем всей последующей англий-

ской философией, склонившейся ко второму решению указанной

дилеммы. В Оксфорде она привела к появлению Кука Вилсона

и оксфордского реализма, в Кембридже — Бертрана

кембриджского реализма. Термин «реализм» в обоих случаях

означает доктрину, в соответствии с которой мышление познает

Англия

137

нечто, отличное от себя самого, а в себе самом, в деятельности ι

познания оно является непосредственным опытом и, как таковое,

непознаваемо.

выразил эту дилемму Брэдли пре-

дельно ясно, сказав что познание — отношение между двумя

вещами, мышлением и его объектом, и что мышление не

а только переживает само себя. Все, что мы знаем, поэтому на-'

ходится вне мышления и образует некую совокупность вещей,

которую правильнее всего было бы обозначить собирательным

именем природа; история, являющаяся самопознанием духа, исклю-

чается, как невозможная.

Этот ход мыслей, конечно, связан с эмпирической традицией

английской мысли, но связан не прямо. Он не основывается на

Локке и Юме, ибо их главной целью было обогатить и развить

познание человеческим духом самого себя. Он основывается на

натуралистическом эмпиризме девятнадцатого столетия, для ко-

торого (вполне в духе позитивизма) познание отождествлялось

с естественными науками. Реакция против Брэдли, в конечном

счете вызванная ошибками самого Брэдли, подкрепила и упрочила

эту традицию, так что английская философия последнего

ния совершенно сознательно ориентировалась на

науки и отвернулась от проблем истории с инстинктивным отвра-

щением. Ее главной проблемой всегда было познание внешнего

мира, данного нам в восприятии и постигаемого научной

Анализ литературы, ставящий своей задачей найти работы, хоть

как-то касающиеся философских проблем истории, дает порази-

тельные по своей скудости результаты. В этом вопросе мы стал-

киваемся со своеобразным заговором молчания.

Серьезную попытку заняться философией истории предпри-

нял Роберт

опубликовавший несколько томов между

1874 и 1893 годами. Но он ограничился сбором и обсуждением

точек зрения, предложенных другими авторами, и хотя эти тома

обнаруживают большую эрудицию и старательность автора, они

проливают мало света на избранный им предмет исследования.

Флинт не сделал последовательных выводов из своей точки зре-

ния, и потому его критика других поверхностна и вызывает не-

приятное чувство.

Несколько других английских философов, занимавшихся про-

блемами истории после Брэдли, не дали здесь ничего ценного,,

если не считать последних лет. Бозанкет тесно связанный с

самим Брэдли, относился к истории с нескрываемым презрением,

как к ложной форме мысли, «сомнительном рассказе о чередую-

щихся событиях»

Он, таким образом, считал правильным по-

зитивистский подход к ее предмету, как к совокупности изоли-

рованных фактов, отделенных друг от друга во времени; а коль

Space, Time and Deity. London, 1920, v. I, p.

Principle Individuality and Value (London, 1912), p. 79.

138 Идея истории. Часть IV

скоро такова была их природа, то историческое знание для него

было невозможным. В своей «Логике», уделяющей большое вни-

мание методам естественнонаучных исследований, он ничего не

говорит о методах истории. В другой работе он описывает исто-

рию, как «гибридную форму опыта, неспособную в сколь-либо

ощутимой мере приобрести качества

или истинно-

сти"»

ту форму опыта, в которой реальность представляется

в ложном свете, потому что ее рассматривают как случайную.

Этот грубо ошибочный взгляд на историю позднее был воспро-

изведен и еще более утрирован доктором Индже

который вслед

за Бозанкетом принимал — в платоновском духе — за подлинный

объект знания вневременный мир чистых

Он от-

ражается также и на трактатах по логике, таких, как работы Кука

Вилсона и Джозефа, где специфические проблемы исторического

мышления обходятся полным молчанием. Все же сравнительно

недавно тот тип логики, который притязает на наибольшую

современность, оказал влияние на учебник, написанный мисс

Л. Сьюзен Стеббинг (A Modern Introduction to Logic. Second

ed. London, 1933). Он содержит одну главу об историческом ме-

тоде (гл. XIX, в особенности стр.

Содержание этой

главы заимствовано полностью из хорошо известного французско-

го учебника, написанного

(Intro-

duction aux études historiques. Paris, 1898) и характеризующего

донаучную форму истории, которую я называю «историей, сде-

ланной при помощи ножниц и клея», поэтому он примерно столь

же полезен для современного читателя, как изложение физики

без ссылок на теорию относительности.

III.

конца

века

Люди, занимавшиеся историческими исследованиями в конце

девятнадцатого века, очень мало интересовались теорией того,

»ни делали. В полном соответствии с духом позитивистской

эпохи историки того времени считали профессиональной нормой

более или менее открыто презирать философию вообще и фило-

софию истории в частности. В своем презрении к философии они,

с одной стороны, повторяли обычные нелепые утверждения пози-

тивизма, будто естественные науки окончательно свергли филосо-

фию; с другой же стороны, они реагировали тем самым и на по-

зитивизм, ибо сам позитивизм был своего рода философией, докт-

риной, по которой естественные науки были совершенным типом

знания, и даже самый неразмышляющий историк не мог не понять,

что это слепое идолопоклонство перед естествознанием должно

быть враждебно исторической мысли. Их презрение к философии

р. 78.

God and Astronomers (London,

IV.

Англия 139

истории не относилось к гегелевской или любой иной подлинной

философии истории, о которых они ничего не знали. Оно было

направлено против позитивистских поделок, таких, как попытка

Бокля

открыть исторические законы или же отождествление

Гербертом Спенсером

истории с эволюцией в природе. В целом

же английские историки конца девятнадцатого века шли собст-

венным путем, редко останавливаясь, чтобы подумать об общих

принципах своей работы. А в тех немногих случаях, когда они

делали это, как, например, в книге

«Методы историче-

ского исследования» (Лондон, 1886) либо в различных местах

своих вводных лекций, эти размышления не давали никаких за-

служивающих внимания результатов.

Вопреки, однако, этому общему самоустранению английских

историков от философской мысли их интеллектуальное окружение

влияло на них весьма определенным образом. В конце

цатого столетия идея прогресса стала почти символом веры. Это

учение было примером чистой метафизики, выведенной из эволю-

ционного натурализма и навязанной истории духовной атмосфе-

рой века. Конечно, оно имело свои корни в концепции истории,

созданной в восемнадцатом столетии, истории как прогресса

человечества по пути рациональности и по направлению к ней.

Но в девятнадцатом веке теоретический разум стал означать гос-

подство над природой (знание было отождествлено с естествен-

ными науками, а естественные науки в общественном мнении —

с технологией), а практический разум стал означать получение

удовольствий (мораль была отождествлена с обеспечением мак-

симального счастья максимально большому числу людей, а сча-

с количеством удовольствий). Прогресс человечества, с точ-

ки зрения девятнадцатого века, означал все большее и большее

его обогащение и все более и более приятное времяпрепровожде-

ние. А эволюционная философия Спенсера, по-видимому, доказа-

ла, что такой процесс по необходимости должен продолжаться,

и продолжаться до бесконечности, в то время как экономические

условия тогдашней Англии, казалось, подтверждали эту доктри-

ну, по крайней мере для Англии, т. е. для того, что было ближе

всего сердцу английского исследователя.

Для того чтобы понять, насколько далеко заходила эта дог-

ма прогресса необходимо покопаться в самых неаппетитных от-

ходах третьеразрядного исторического труда. Некий Роберт Мак-

кензи опубликовал в 1880 г. книгу под названием «Девятнадцатое

столетие — история», описывающую это столетие как эпоху про-

гресса от состояния неописуемого варварства, невежества и звер-

ства к господству науки, просвещения и демократии. Франция до

революции была страной, в которой свобода была полностью по-

давлена, король был подлейшим и самым низким из всех людей,

знать — всесильна в подавлении народа и безжалостна в исполь-

зовании своей власти. Британия (не Англия, ибо автор — шотлан-

140

Идея истории. Часть IV

дец) в книге являет собой картину, написанную теми же краска-

ми, с тем, однако, исключением, что здесь главную роль играют

садистское уголовное право и индустриальные отношения, превра-

щающие людей в зверей. Солнечный луч пробивается в эту чащу

только с принятием Билля о парламентской реформе, самого бла-

готворного события в британской истории, открывающего для

нее новую эру, когда законодательство, вместо того чтобы быть

неизменно эгоистичным по своим целям, становится столь же

неизменно направленным на ниспровержение несправедливых

привилегий. Быстрое устранение всех этих злоупотреблений озна-

меновало наступление золотого века, всеобщее счастье росло и

росло, достигнув апогея в блеске крымских побед.

Но и победы мирного времени были не менее головокружи-

тельными. Они включают и великолепное состояние текстильной

промышленности; и величественную идею передвижения с помо-

щью пара, пробудившую дремавшую до сих пор любовь к путе-

шествиям и научившую людей в самых отдаленных углах земного

шара любить, а не ненавидеть друг друга; и смелую мысль проло-

жить в глубинах Атлантики электрическую тропинку, дав каждой

деревне неоценимое преимущество мгновенной связи со всеми оби-

таемыми местами мира; и газеты, которые каждое утро несут

всем людям одни и те же сообщения, несут их, как правило, с

большим знанием дела, умеренностью суждений, а часто и с не-

превзойденным искусством; и карабины с магазинами, броненос-

цы, тяжелую артиллерию, и торпеды (они также включаются в

число даров мирного времени); и громадный рост потребления

чая, сахара, алкогольных напитков, и фосфорные спички и т. д.

Я пощажу читателя и не буду пересказывать главы, посвященные

Франции, Пруссии, Австрии, Италии, России, Турции, Соединен-

ным Штатам и Ватикану, и перейду сразу к выводу автора: «Ис-

тория человечества — это летопись прогресса, летопись накопле-

ния знаний и роста мудрости, это рассказ о постепенном продви-

жении от низших к высшим ступеням духа и благосостояния.

Каждое поколение передает следующему сокровища, унаследован-

ные им от прошлого, но сокровища, обогащенные его собственным

опытом, увеличенные плодами всех тех побед, которых добилось

оно само. Темп этого прогресса... неровен, а иногда даже судо-

рожен... но нам только кажется, что в истории бывают периоды

застоя... Девятнадцатое столетие явилось свидетелем беспрецедент-

но быстрого прогресса, потому что оно было свидетелем низвер-

жения всех препон, мешавших прогрессу... Деспотизм угнетал и

делал бесплодными все те силы, которые само провидение предо-

ставило в распоряжение человечества для его прогресса; свобода

дает этим силам возможность развернуться во всем объеме...

Рост благосостояния человека, избавленного от злонамеренного

вмешательства произвола монархов, предоставлен отныне лишь

благотворному контролю великих провиденциальных законов».