Кирюшина Ю.Ф., Тишкина А.А. (ред.) Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири: Сборник научных трудов

Подождите немного. Документ загружается.

прорезавшая нижележащие слои. Аналогичная по форме яма име-

лась к югу от выкладки, на кв. ЖЗ-130–131. Она имела неправиль-

но-овальные очертания (размеры 40х45 см), глубину 1 м. Третья

ямка была зафиксирована еще южнее, под остатками трупосожже-

ния (см. ниже) на кв. Ж-129–130. Она имела овальные очертания,

размеры 36х20 см, глубину 70 см. В средней части заполнения ямы

залегали камни – следы забутовки; здесь же прослеживались и ос-

татки самого столба. Таким образом, выкладка и ямы составляли

часть единой, вытянутой по направлению Ю–С конструкции, веро-

ятно, стены постройки.

Кроме того, в культурном слое были открыты остатки трупо-

сожжений в виде скоплений мелких кальцинированных костей,

связанных с прокалами рыжего цвета. На кв. ЗИ-131–132 было рас-

чищено овальное скопление, вытянутое по направлению Ю–С,

размерами 50х70 см. В разрезе чашеобразного углубления читался

20-сантиметровый слой рыжего прокаленного песка, подстилавший

прослойку кальцинированных костей толщиной 1 см. Интересно,

что в заполнении объекта на кв. И-131 был встречен двусторонне

обработанный каменный топорик, извлеченный обитателями слоя

из нижележащих отложений. Возможно, этот предмет играл какую-

то ритуальную роль.

Второе трупосожжение, на кв. ЕЗ-128–130, представляло со-

бой неправильной формы пятно кальцинированных костей с остат-

ками сгоревшего дерева и углей. В разрезе под 6 см прослойкой

костей и углей был вскрыт 8-сантиметровый слой рыжего прока-

ленного песка. Рядом, на кв. ЕЖ-128, имелись остатки дерева, а

западнее, на кв. ДЕ-128–129, находился развал керамики от трех

сосудов.

Остатки третьего трупосожжения были зафиксированы юж-

нее, на кв. З-127–128, в виде пятна неправильно-овальных очерта-

ний, вытянутого по направлению Ю–С. Размеры пятна 40х75 см, в

разрезе под очень тонким (1 см) слоем кальцинированных костей

было видно 8-сантиметровое углубление, заполненное прокален-

ным песком.

На кв. ДЕ-135–136 было вскрыто разрушенное погребение с

остатками трупоположения. Оно имело вид ориентированной по

направлению Ю–С овальной ямы (длина 160, ширина 110 см). Яма

была углублена на 40 см, прорезая нижележащие культурные слои.

Там были встречены лежавшие в беспорядке кости животных и

человека, фрагменты керамики от одного сосуда, куски глины и

каменный оселок. Вероятно, это остатки потревоженного и раз-

грабленного погребения.

К сожалению, фаунистические остатки из верхних культур-

ных слоев пока не определены. По образцу древесного угля для

слоя А была получена датировка 2255±40 (ЛЕ-3827).

Керамика слоя была представлена фрагментами как минимум

18 сосудов. Это плоскодонные горшки с прямыми или отогнутыми

наружу венчиками. Толщина стенок сосудов колеблется от 4 мм до 1

см; диаметр по венчику 25–30 см, керамическое тесто имеет примесь

дресвы. В изломе черепки двухслойные с красной или красновато-

коричневой внешней поверхностью и черным внутренним слоем. На

днище иногда встречаются отпечатки плетенки. Сосуды в основном

либо не орнаментированы, либо несут следы 1–2 горизонтальных

рядов гребенчатых вдавлений или оттисков зубчатого штампа ниже

венчика. Есть фрагменты со следами гусеничного орнамента, реже

с горизонтальными вдавленными полосами под венчиком. Единич-

ные фрагменты демонстрируют косые насечки «елочкой», верти-

кальные полосы оттисков штампа и вдавлений, а также налепы под

венчиком.

Из слоя происходят два образца железных ножей. Первый,

более крупный, вероятно, относится к этнографической современ-

ности. Его размеры 165х24х15 мм. Рукоятка отделена от лезвия

овальной бронзовой прокладкой, сохранились детали рукояти из

дерева, кожи и бронзы. Второй нож, гораздо худшей сохранности,

имеет размеры 96х15х5 мм. К слою относится и фрагмент тонкой

бронзовой накладки с двумя отверстиями. Размеры предмета

38х15х0,5 мм.

Судя по формам керамики и характеру трупосожжений из

слоя А, этот комплекс относится к таштыкской культуре, домини-

ровавшей в долине Енисея в I–V вв. н.э. (другие варианты датиро-

вок – от I в. до н.э. до VI в. н.э.). Таштыкская культура в основном

известна по погребальным памятникам, хотя несколько поселений

(Тепсей-VII, Унюк, Лугавское, Поляна, Черное Озеро) подверга-

лись раскопкам на широкой площади. Интересно, что на указанных

памятниках не отмечено следов столбовых ям, вскрытых на стоян-

ке Уй-II. Исследователи (Вадецкая Э.Б., 1986) предполагают нали-

чие таких конструкций у «таштыкцев». К сожалению, имеющийся в

нашем распоряжении комплекс лишен датирующих разновидно-

стей вещей. Керамика слоя полностью соответствует баночным

сосудам, встреченным на всем протяжении таштыкской культуры

(Кызласов Л.Р., 1960), столь же не показательны разновидности

орнаментации. Что касается радиоуглеродной датировки слоя, то

она кажется удревненной, вероятно, за счет смешения материалов.

Таштыкские памятники широко представлены в прилегающей

к району наших исследований Минусинской котловине. Есть сле-

ды проникновения групп «таштыкцев» в горы Западного Саяна.

К ним относятся трупосожжения во 2 культурном слое стоянки

Хадынных-I (Семенов Вл.А., 1992), а также поминальные конст-

рукции, изученные в верхнем культурном слое стоянки Малые

Уры-I (Васильев С.А., 1998) и слое 10 стоянки Тоора-Даш (Семе-

нов Вл.А., 1992). Открытые Саяно-Тувинской экспедицией памят-

ники существенно расширяют ареал распространения таштыкской

культуры в южном направлении.

А.С. Васютин

Кемеровский государственный университет

СРОСТКИНСКАЯ АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ

КУЛЬТУРА: ИСТОРИЧЕСКИЕ МИФЫ

И АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТЫ

(к вопросу о месте, времени и компонентах

формирования культуры)

Наиболее последовательным сторонником концепции фор-

мирования сросткинской археологической культуры (АК) на осно-

ве местной верхнеобской культуры был В.А. Могильников (1981,

с. 45; 2001, с. 173; 2002б, с. 4–75). Эта идея о местной основе фор-

мирования сросткинской культуры, высказанная М.П. Грязновым

(1956, с. 145–152), выделившим ее, в целом подтверждается общим

развитием западно-сибирской археологии средневековья и полу-

ченными за последнее время новыми археологическими фактами

(Савинов Д.Г., 1994, с. 87–92; Неверов С.В., Горбунов В.В., 2001,

с. 177–178; Тишкин А.А., Горбунов В.В., 2002, с. 83–84). Понятие

«археологический факт» употребляется нами не как синоним факта

археологической действительности, а как достоверное знание, по-

лученное на основании эмпирических наблюдений в процессе ана-

лиза археологических источников (Викторова В.Д., 1975, с. 22;

Шер Я.А., 1985, с. 8–11).

Ключевая позиция «Сросток» в верхнеобском культурогенезе

во многом объясняет обострившийся интерес к проблемам ее изуче-

ния, переросший в плодотворную дискуссию (Троицкая Т.Н., 2002,

с. 103–107), которая породила не только новые вопросы, но и актуа-

лизировала отсеянные временем позитивные и общепризнанные ар-

хеологические факты. Вместе с тем историографически сложилось

так, что название алтайского могильника «Сростки» долгое время

употреблялось применительно к культуре синхронных некрополей

Верхнего Прииртышья. Вплоть до настоящего времени, при наличии

археологического эквивалента, культура кимаков не получила своего

самостоятельного названия, отличного от сросткинской культуры

Лесостепного Алтая (Могильников В.А., 2001, с. 173).

Очевидно, что ранние этапы развития «Сросток» связаны с

северными и северо-восточными районами Лесостепного Алтая, с

Бийско-Барнаульским Приобьем, с территорией бытования памят-

ников предшествующей верхнеобской культуры. Именно этот рай-

он юга Западной Сибири был центром формирования новой срост-

кинской АК. Это особенно отчетливо наблюдается в связи с полной

публикацией В.А. Могильниковым материалов Алейской экспеди-

ции. Согласно полученным данным, с рубежа VIII–IX вв. в северо-

западных предгорьях Алтая сосуществовали четыре разнокультур-

ные группы населения по соседству с ареалом формирующейся

сросткинской АК (Могильников В.А., 2002, с. 123–125). Этот уста-

новленный факт является определяющим в реконструкции этно-

культурной ситуации данного периода. Сложившаяся таким обра-

зом этнокультурная ситуация была предопределена сосуществова-

нием на юге Западной Сибири кочевых групп и местного угро-

самодийского населения. Это документируется материалами Бара-

бы (Преображенка-III) с конца VII–VIII вв., когда на западных гра-

ницах верхнеобской АК уже происходят процессы смены культур-

ного облика в ареале потчевашской АК, захватившие в дальнейшем

и другие районы юга Западной Сибири, в том числе и Лесостепной

Алтай. Сокращение ареала верхнеобской АК, начиная с середины

VIII в. (это условная археологическая дата) было обусловлено все

возрастающим давлением со стороны южных соседей, в том числе

населения новой сросткинской АК. Факт сосуществования этих

двух культур не подлежит сомнению, но еще не обсуждался в на-

учной литературе детально (Казаков А.А., Неверов С.В., 1991,

с. 168–169; Троицкая Т.Н., 2002, с. 104). Как известно, ареал срост-

кинской АК расширяется за счет территорий верхнеобской АК,

вплоть до совпадения их основных локальных вариантов в бассей-

не Верхней Оби (Троицкая Т.Н., Новиков А.В., 1998, с. 81–83; Не-

веров С.В., Горбунов В.В., 2001, с. 177).

С этой точки зрения очень важен период с середины IX до

середины X вв., в который попадают материалы Сросткинского

могильника. Это имеет прямое отношение и к верхнеобской куль-

туре, в инвентаре погребений и жертвенных комплексов которой с

этого времени широко и массово распространяются типологически

сходные с алтайскими изделия. Этот процесс происходил в момент

отсутствия «акта» смены культур на северных территориях бассей-

на Верхней Оби (Новосибирское и Томское Приобье, Кузнецкая

котловина). Особенно эти инновации проявляются в экипировке

всадника и снаряжении верхового коня (Васютин А.С., 2001, с. 144,

рис. 1). Не случайно именно в рассматриваемое время происходит

наиболее глубокая трансформация верхнеобской АК, которая затро-

нула все важнейшие ее составляющие (погребальный обряд и кера-

мический комплекс).

Немаловажным для корректировки культурной идентифика-

ции и уточнения хронологических границ ранних этапов развития

«Сросток» является культурно-хронологический статус различных

групп погребений из алтайских предгорий. Появилась реальная

возможность сравнительного анализа синхронных материалов с

близлежащих территорий, что прежде было затруднительно из-за

малочисленности данных по Восточному Казахстану. На это ука-

зывал еще Д.Г. Савинов, говоря об актуальности выделения памят-

ников, которые предшествовали созданию кимакского каганата, т.е.

до середины IX в. Это важно и для конкретизации участия местно-

го компонента в формировании культуры кимаков (Савинов Д.Г.,

1994, с. 75–76), да и сросткинской АК тоже. Естественно возникает

вопрос, каковы же были взаимоотношения указанных групп кочев-

ников алтайских предгорий между собой и с населением Верхней

Оби. В первую очередь это касается погребений с кремациями кон-

ца VIII – середины IX вв. Они вместе с сожженными вещами по-

мещались на древнем горизонте или в неглубокие ямы, представляя

собой мелкие скопления фрагментированных кальцинированных

костей человека. В.А. Могильников (2002а, с. 68), согласно извест-

ной историографической традиции, ближайшие аналогии такому

обряду находил в погребениях тюхтятской культуры на Среднем

Енисее. Отсюда эта группа погребений определяется им как при-

шлая, которая в качестве завоевателей, в непродолжительное по

историческим меркам сроки, не только покорила огузов и кимако-

кыпчаков, но и успела интегрироваться в эту иноэтничную среду.

На последнее обстоятельство, видимо, указывает их многочислен-

ность (20 курганов в Гилево-I–V), бедность инвентаря и рядовой

характер погребений. Какая-то часть из этой пришлой группы ко-

чевников ушла на запад и север, в лесостепи Западной Сибири

(Могильников В.А., 2002а, с. 67, 123). Массовое присутствие ени-

сейских кыргызов в алтайских степях в период активного форми-

рования культуры кимаков и сросткинской АК очень сомнительно

и не согласуется с археологическими фактами. Совсем недалеко от

Горного Алтая в сросткинских курганах также имеются кремиро-

ванные погребения, сожженные на стороне и размещенные в не-

глубоких ямах, с инвентарем, синхронным гилевским кремациям

(Савинов Д.Г., 1998, с. 176–177, табл. II). Еще больше вопросов

вызывает их «легендарный поход» в это время не только на Алтай,

но и в лесостепи Западной Сибири, где у северных соседей срост-

кинцев действительно в этот период обряд кремации, хорошо из-

вестный в предшествующее время, становится доминирующим

(Троицкая Т.Н., Новиков А.В., 1998, с. 84–85). Не слишком ли мно-

го совпадений?

В сросткинской этнокультурной среде обряд кремации как

и кремации со шкурой коня не является ведущим, но его сущест-

вование зафиксировано повсеместно и не ограничивается только

ранними этапами развития этой культуры (Неверов С.В., Горбу-

нов В.В., 2001, с. 178). Так, в Кузнецкой котловине кремации со

шкурами лошадей выявлены на ряде сросткинских могильников X–

XI вв., в Ур-Бедарях, курганы №4, 30, 72 (Елькин М.Г., 1961, с. 3;

1970, с. 88–89, рис. 1)

, в Калтышино-1, могила 3 (Савинов Д.Г.,

1997, рис. 5) и Торопово-I (Илюшин А.М., 1999, рис. 1 и др.). Ус-

тойчивость этого способа погребения среди населения сросткин-

ской культуры объясняется его местным происхождением, а обряд

кремации сохраняется в Притомье до XI–XII вв. (Васютин А.С.,

Ширин Ю.В., 2002, с. 78–92, рис. 1–7).

На рисунке 1 воспроизведены изображения вещей из отчета М.Г.

Елькина, масштаб разный.

Рис. 1. Материалы из раскопок М.Г. Елькина курганного могильника Ур-

Бедари в 1960 г.: 1 – деталь погребения с трупообожжением и шкурами лоша-

дей в могиле №2 кургана №72; 2 – палаш с прямым перекрестием, общая дли-

на лезвия 91 см, ширина клинка у основания 2,2 см, толщина спинки 0,7 см;

3 – боевой нож длиной 13,3 см, ширина лезвия 1,5 см; 4 – трехлопастной вытя-

ну-торомбический наконечник стрелы с длиной пера 8 см и шириной 3 см;

5, 7 – тесла; 6, 12 – цельнолитые пряжки с неподвижными щитками;

8 – подпружная двутавровая пряжка с выделенной рамкой; 9–11 – рамчатые

сбруйные пряжки сросткинского типа; 13, 14 – фрагменты стремян с приплюс-

нутыми пластинчатым и петельчатым ушками; 15 – бесщитковая пряжка;

16, 17 – кольчатые подвески; 18, 19 – фрагменты удил с эсовидными псалиями;

20 – фрагмент венчика с бортиком на внешней стороне и жемчужным орна-

ментом (3, 4, 6, 12–19 – могила №1; 2, 5, 7, 9–11 – могила №2; 20 – насыпь.

2–7, 13–15, 18, 19 – железо; 6,9–12 – бронза; 16, 17 – серебро; 20 – керамика)

Еще одна группа погребений в предгорьях Алтая, ингума-

ции со шкурой коня, синхронная и даже может быть предшеству-

ет кремированным погребениям, также имеет явные аналогии в

кургане №2 памятника Сростки с китайской монетой 766–780 гг.

(по А.А. Гавриловой), т.е. с датой не позже середины IX в. (Савинов

Д.Г., 1998, с. 179, табл. VIII, IX). Такая дата подтверждается архео-

логически по новым формам вещей и их орнаментации в пределах

конца VIII – 1-й пол. IX вв. (Могильников В.А., 2002а, с. 79–70).

Это локальная группа погребений, уже интегрированная с этносом

кимаков, также не отождествляется со сросткинской АК и тем бо-

лее с кимакскими памятниками, основной массив которых связан с

X – 1-й пол. XI вв. (Могильников В.А., 2002а, с. 70).

В научной литературе сначала появились серьезные сомне-

ния в кыргызской принадлежности верхнеобских кремированных

погребений (Троицкая Т.Н., 1991, с. 170–171), а затем и иные ин-

терпретации полных сожжений в курганах сросткинской культуры,

отличные от кыргызских. Впервые такие погребения названы «са-

модийскими», в качестве одного из субстратных компонентов рас-

сматриваемой культуры, в совместной статье барнаульских архео-

логов (Неверов С.В., Горбунов В.В., 2001, с. 177–178). Если при-

нять эту точку зрения на инокультурную интерпретацию полных

сожжений VIII–IX вв. на юге Западной Сибири, то тогда без всяких

натяжек становится понятным, почему формирование новой срост-

кинской АК связано с северо-восточными окраинами кимакского

ареала. Ведь активное взаимодействие кочевых групп с «потчеваш-

цами» и «верхнеобцами» происходили именно в приграничных

районах. В отличие от Павлодарского Прииртышья и Барабы, где к

рубежу VIII–IX вв. уже сложилась новая синкретичная культура

Бобровского и Чулымского могильников, в алтайской лесостепи

этот процесс еще находился на начальной стадии формирования

новой культуры. Дальнейшее расширение ареала «Сросток» в севе-

ро- и северо-восточном направлении также не случайно. Этому

предшествовали три важнейших для юга Западной Сибири военно-

политических события: разгром Уйгурского каганата, последовав-

шая за этим военная экспансия кыргызов и образование каганата

кимаков. Археологически это фиксируется как середина IX – 1-я

пол. X вв. Этим же периодом датируется новых этап в развитии

«Сросток», он же является завершающим для верхнеобской куль-

туры. В это время происходит очередная трансформация обоих

культурных образований, обусловленная преимущественно внеш-

ним фактором.

Таким образом, бассейн Верхней Оби в раннесредневековую

эпоху занимал особое место в культурогенезе юга Западной Сиби-

ри. Происходившие здесь историко-культурные процессы, как это

установлено археологическими средствами, являются ключевыми

для понимания не только специфики развития этого региона, но и

общего направления и результатов культурогенеза в лесостепном

Обь-Иртышье.

С.А. Васютин

Кемеровский государственный университет

МОДЕЛИРОВАНИЕ ПОТЕСТАРНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ

СИСТЕМЫ ПАЗЫРЫКСКОГО ОБЩЕСТВА

Высокая степень изученности материальной культуры скиф-

ской эпохи Горного Алтая позволяет исследователям решать зада-

чи по реконструкции институтов власти и определению их харак-

тера в пазырыкском обществе (Марсадолов Л.С., 1999, с. 107; 2000,

с. 36–38; Тишкин А.А., Дашковский П.К., 2001; Дашковский П.К.,

2002, с. 18). Огромную роль в изучении данной проблемы играют

современные концепции политогенеза, существенно модернизиро-

вавшие представления о становлении и развитии управленческих

структур у кочевых и оседлых народов (Крадин Н.Н., 1995; 2000,

с. 317–320; 2001; Карнейро Р., 2000; Барфилд Т., 2002, с. 70–85; Ва-

сютин С.А., 2002; Хазанов А.М., 2002, с. 48–54; и др.). Разработка

модели потестарно-политической системы пазырыкского общества

существенно затруднена ограниченными возможностями археологи-

ческих источников и условностью информации письменных памят-

ников. Поэтому мы постараемся наметить лишь общие контуры

властной иерархии населения Горного Алтая в скифскую эпоху.

В центре нашего внимания несколько вопросов, поиск отве-

тов на которые в той или иной мере позволит определить парамет-

ры и характер органов власти у «пазырыкцев» в VI–III вв. до н.э.

Во-первых, существовал ли единый потестарно-политический

центр пазырыкского общества со специальным управленческим

аппаратом или верховная власть была распределена между племен-

ными лидерами, из которых немногие могли получать временный

контроль над всеми «пазырыкцами» или их значительной частью?

Во-вторых, совершали ли «пазырыкцы» совместные походы против

земледельческих центров (Персия, китайские царства, среднеазиат-

ские и восточно-туркестанские владения)? С учетом решающего

значения внешних факторов политогенеза у номадов (набеги, захват

территорий, экзополитарная эксплуатация, данничество (Крадин

Н.Н., 2002, с. 88–90; Хазанов А.М., 2002, с. 48–49) в какой мере вой-

ны «пазырыкцев» способствовали надплеменной интеграции?

В-третьих, были ли у «пазырыкцев» зависимые племена-данники,

стали ли они одним из факторов централизации власти в пазырык-

ском социуме и появления хотя бы временного единого потестар-

но-политического образования?

Широкий круг культурно-исторических и антропологиче-

ских параллелей «пазырыкцев» с киммерийцами, семиреченски-

ми, тянь-шаньскими, хотанскими саками, самодийцами и т.д.

(Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А., 1997, с. 111–112; Чикишева Т.А.,

2000, с. 117–120; Шульга П.И., 1998, с. 709–710; Марсадолов Л.С.,

1999, с. 106–107; 2000, с. 35–37; Молодин В.И., 2000, с. 134–136,

138; и др.) не дает пока возможностей четко ответить на вопрос, в

каком регионе проходило складывание потестарно-политических

традиций пазырыкского населения. В целом нет сомнения, что

именно миграции стимулировали генезис тех культурных,

сакральных, социальных и управленческих традиций, благодаря

которым сформировалась пазырыкская культурная общность. В связи

с этим в политарном развитии «пазырыкцев» можно условно выделить

три основных этапа. Первый был связан с подчинением «мигрантам»

аборигенных групп раннескифского населения и образованием в

западной части Горного Алтая в середине – конце VI в. военно-

иерархического объединения во главе с вождями, погребенными в

элитных курганах Туэкта-1 и Башадар-2. Возможно, вслед за этим в 1-й

трети V в. «пазырыкцы» пережили упадок централизованных структур,

восстановление которых произошло в середине V столетия и было

связано уже с «пазырыкскими династами» восточной части Горного

Алтая (второй этап). Параллельно с ними большими властными

полномочиями обладали лидеры, погребенные в элитных берельских,

более поздних башадарских, укокских и других курганах. Были ли они

независимы или подчинялись пазырыкским вождям, сказать трудно.

По всей вероятности, к середине V в. завершилось оформле-

ние этнических и политических границ пазырыкской культуры,