Карсавин Л.П. Основы политики

Подождите немного. Документ загружается.

прямые выборы, конечно, справедливее

косвенных или многостепенных. При системе же

делегирования делегат является постоянным

членом своего (низшего) совета. Он связан с

другими его членами постоянною деловою

работою и многообразными культурными

связями. Он хорошо известен им всем, и,

назначая его своим делегатом в высшем

совете, они могут вполне оценить, насколько

215

он способен быть выразителем их соборной

воли даже в непредвидимых заранее случаях. В

нем они выбирают не отвлеченную партийную

программу, а живую личность, притом

личность, выражающую их соборное сознание.

Вступая в высший совет, он не перестает быть

членом своего низшего совета, а в случае

своего расхождения с ним может быть им и

отозван.

Только на этих путях обеспечивается

органическая и постоянная связь верхов

государства с его низами. Только такая

система связует все советы в один совет и

позволяет народным низам выбраться из

положения голосующей и при нужде

прикармливаемой правителями скотинки, из

положения, в которое европейская демократия

загнала свои низы*. Всякий втягивается в

живое государственное дело, а не в

бесплодное философствование о безличных

партийных программах; и само государственное

дело выносит наверх наиболее активных и

способных. Таким образом, становится

возможным осуществление основного принципа

демотии, т.е. оформление воли и

"миросозерцания" целого организованным мень-

шинством.

VIII.

Либерально-демократическая психика

определена верою в единоспасающее "laissez

____________________

* Один ретивый демократ сделал из этой фразы

вывод, что евразийцы именно так

рассматривают народ. Вот, значит, какое

понимание свободы слова и печати вос

питывает демократия! Да еще у кого? - У

человека, который называет себя философом

и не стыдится нас обвинять в отрицании

права! Из жалости к нему не назову его

имени.

216

faire, laissez aller"**, т.е. верою в

имманентную мудрость бессознательного

натурального процесса. Все делается само

собою, утверждает либерализм, либо склоняясь

к мистическому упованию на эту мудрость,

либо разочаровываясь и слюняво исповедуя

бессилие человеческого разума. Конечно,

бессилен разум, если под ним подразумевают

то "нечто", которое порождает раци-

оналистические выдумки "марксистов",

коммунистов и демократов. Но ведь мы-то

говорим не о таком нечто, а о подлинном

разуме. И в "натуральный процесс" входят

сознательные усилия и акты человека, так что

сам этот процесс, не будучи вполне

свободным, не вполне и необходим. Много

делается как бы само собою, очень многое, но

далеко не все. Возможны разумное осмысление

процесса и разумное руководство им без

рационалистической узости и раци-

оналистического высокомерия, особенно же

теперь - когда взволнованная революцией

стихия входит в свои берега и когда разумное

овладение ею становится жизненною

необходимостью.

Если так, то возможна единая культурно-

государственная идеология. Ее не следует

смешивать с идеологиею партийною, ибо пар-

тийная идеология нечто совсем иное.

Культурно-государственная идеология

устанавливает основные принципы и задания

культуры и ставит их в связь с переживаемым

культурою моментом, являясь, таким образом,

необходимою базою, на которой производится

конкретная государственная работа и которая

сама должна и может служить основанием для

индивидуальных построений. Эта идеология не

содержит в себе утопических планов будущего

социально-политического устроения и не

представляет собою детально разработанной,

выдуманной в кабинете, но навязываемой жизни

____________________

** Пусть идет, как идет (франц.). - Ред.

217

программы. Смысл этой идеологии в том, что

она приобретает конкретность в самом живом

государственном деле. Но она вовсе не

сводится к ряду общих высказываний о "любви

к отечеству и народной гордости",

высказываний, которые находят себе столь

жалкое выражение в беспринципной

деятельности современных демократических

правительств, определяющейся, как

равнодействующая партийной борьбы.

Культурно-государственная идеология все же

системна и конкретна, хотя и не детально и

не безответственно конкретна, как всякая

партийная программа; и культурно-государ-

ственная идеология, опять-таки в отличие от

партийной программы, требует постоянной

своей конкретизации и потому постоянно

поверяется действительностью. Сама

действительность является тем регулятором,

каким при господстве партийного министерства

является давление других партий.

Возможна ли единая культурно-

государственная идеология без насилия над

свободою индивидуумов, естественна ли она?

Но как же такая идеология невозможна и

неестественна, если и культура едина и если

едино олицетворяющее культуру государство?

Если выражающая себя чрез государство

культура является действительным единством,

определяемым ее мировым заданием и, в конце

концов, обоснованным абсолютно, если

культура и государство не разваливаются, как

может это единство остаться без внешнего вы-

ражения, т.е. без идеологии? А мы хотим

строить и раскрывать нашу культуру не на

индивидуалистических предпосылках и видим,

что не на них она строится. Для нас Россия-

Евразия не случайный продукт взаимной борьбы

между нациями, социальными группами,

индивидуумами, а живое, органически

раскрывающееся целое. Как же может оно не

обладать единою волею и единым миросо-

зерцанием, не отвлеченно-едиными, конечно, а

218

собороно-едиными? Отрицать это - значит

отрицать истину, хотя бы и в лукавой форме

утверждения, будто истина непознаваема.

Отрицать это - значит быть или нигилистом

или скептиком-релативистом. Но релативизм

опять-таки характерен для европейской

индивидуалистической культуры, а не для

России. Он является следствием и проявлением

эгоистического самоутверждения, которое

пытается обосновать себя ложью - мнимою

непознаваемостью истины, но в свою-то

"истину" верит, как в абсолютную, если,

впрочем, не отказывается от всякого

действия. Пора бросить либерально-

демократическую расслабленность и

коммунистический узкий фанатизм! Перед нами,

русскими людьми, стоит ясно и резко

поставленный вопрос. Хотим ли мы строить

великую и потому единую Россию и верим ли мы

в будущее ее величие и единство? Если же да,

так неужели мы не сойдемся на некоторых

общих целях и задачах? Неужели, стремясь к

единству, мы будем мечтать о

многопартийности и борьбе партий, т.е.

утверждать, что единства нет или что оно

неопределимо даже в основных своих чертах?

Если мы так думаем, мы в творческом труде

России участия не примем, но будем ему

только мешать. Она-то, конечно, и тогда себя

раскроет, только... не через нас и не нашими

руками.

Единая культурно-государственная

идеология правящего слоя так связана с

единством и силою государства, что ее нет

без них, а их нет без нее. Поэтому

возражения против единой идеологии являются

по существу возражениями против сильного

государства, и обратно. Но, чтобы вполне

оценить и устранить все подобные возражения,

необходимо понять неизбежность их на почве

демократического строя и

индивидуалистически-демократического миросо-

зерцания. В демократическом государстве

219

"народ" сводится к голосующему время от

времени и дезорганизованному населению,

права которого сведены буквально на нет тем,

что оно фактически только переизбирает

предлагаемых ему и мало ему известных депу-

татов. Борющиеся же друг с другом на выборах

депутаты могут за краткий период

избирательной компании собирать голоса в

свою пользу только рекламою и заискиванием

перед избирателями, т.е. широковещательными

программами, да еще тем, что добьются

включения себя в кандидатский список какой-

нибудь влиятельной партии путем партийной, а

не общегосударственной работы. Партии -

удобное средство для учета и распределения

голосов избирателей и единственное средство

"как-то" организовать для выборов

предварительно дезорганизованное население.

Но это голосующее население с трудом может

даже приблизительно понять партийные

программы и отделить в них неосуществимые

посулы от осуществимого и государственно-

полезного. Ведь в политических правах народ

до смешного ограничен и от участия в

управлении страною фактически устранен.

Государственная же идеология - редкая птица

в демократиях.

Вся государственная власть

сконцентрирована в небольшом и оторванном от

народа правящем слое, на авансцене которого

вертятся парламентарии и журналисты, а за

кулисами вертят чуть ли не всем банкиры. Но

благодаря существованию многолюдного пар-

ламента, учреждения неработоспособного,

сконцентрированная в небольшой социальной

группе государственная власть, по существу

олигархическая, по имени демократическая,

оказывается совершенно неорганизованною. И

опять-таки единственным средством некоторой

ее организации является образование ряда

политических партий. Именно множество партий

обеспечивает всякую из них и весь правящий

слой от установления в нем самом сильной

220

власти, которая при оторванности правящего

слоя от народа только и может быть

"своевольною", т.е. деспотическою. В

многопартийности для демократии (!)

заключается единственная гарантия против

деспотии. Но та же многопартийность

позволяет каждой партии быть уверенною в

том, что другие, наверно, не дадут ей

целиком осуществить ее программу и

безответственно философствовать и украшать

свою программу любыми посулами, любыми

цветами красноречия. "Держите меня, а то я

набезображу больше, чем русские коммунисты",

взывает каждая партия ко всем другим. Только

единство и сила государства от этого отнюдь

не выигрывают. Напротив, государство

становится исключительно непоследовательным

в своих действиях и слабым. У него не может

быть единого идеологического пути, ибо путь

его - путь компромисса между многими

отрицающими друг друга партийными

программами. Этот путь очень хорошо

иллюстрируется "коалиционными" и особенно

"деловыми" министерствами. Партийные

программы, сыграв свою роль, цинично

прячутся в карман.

Таким образом, демократическое

государство обречено на вечное колебание

между опасностью сильной, но деспотической

власти и опасностью совсем не деспотического

бессилия. Оно не может преодолеть своего

бессилия иначе, как путем тирании, и не

может спастись от тирании иначе, как

слабостью. Поэтому и переходною формою от

современного государства к лучшему неизбежно

должна быть диктатура одной из партий, а

одна из современных партий без сдержки со

стороны других не может быть не

деспотической, как показывают примеры

коммунистов и фашистов. Органического (не

революционного) перехода здесь нет и быть не

может. Вполне естественно, что мысль о

сильной власти или о единой государственной

221

идеологии наполняет ужасом сердце всякого

"демократа". Кроме того, понятие единой

идеологии в его ограниченное сознание, зна-

комое лишь с партийными программами, просто

не укладывается.

Где и как возникают партийные

программы? Благодаря ненормальной

концентрации государственной власти в

небольшой олигархической группе создается

особая внегосударственная пустота. Эта

пустота заполняется людьми, в серьезной

политической деятельности не участвующими и

политически безответственными, и

противопоставляется "государству" как

"общество", признаваемое настоящим и

свободным культурным единством. И понятно,

что безответственно живущие в этой

внегосударственной пустоте люди могут без

всякого опасения измышлять какие им угодно

теории общества, государства, социального

переустройства и т.д. Если даже они

договариваются до самых диких фантазий, они

в большинстве случаев уверены, что им никто

не поверит и что ощутительного вреда их

дикие фантазии не принесут. Уверены же они в

этом еще и потому, что являются детьми

индивидуалистической эпохи, которая просто

не верит в истину, исповедуя релативизм, и,

не видя единого государства не имеет

оснований допускать и единую идеологию.

Душевно-умственное состояние таких

теоретиков очень своеобразно. Его бы

невозможно было допустить, если бы оно уже

не существовало. С одной стороны, теоретик

не верит в общеобязательную истину и в

истинность всякой, в том числе и своей, те-

ории; с другой стороны, он все чужие теории

отвергает и непременно хочет построить свою.

За неспособностью он иногда притязает даже

на то, что первый пустил в оборот какой-

нибудь употребляемый другими термин. (За

последнее время появились претенденты,

правда, основывающие свои притязания не на

222

фактах, а на чем-то другом, на изобретение

терминов "Евразия" и "демотия"). Таким

образом, теории и программы растут, как

грибы после дождя, и "определяются бытием" -

эгоистическим индивидуализмом европейского

сознания, а иногда и мелким тщеславием.

Мы знаем уже, что демотическое

государство, ныне оформляющееся в России,

сочетает децентрализованность и органическую

связь с народным массивом с объединенностью

и силою. В этом государстве нет объективных

условий для появления многопартийности. В

нем партии в европейском смысле слова просто

не могут появиться. Даже в современной

коммунистической России, где деспотически

господствует одна из прежних (!) партий,

создание многопартийности кажется возможным

лишь потому, что с призраками партий борются

коммунисты, невольно внушая мысль о ре-

альности призраков. Призраки существуют,

пока в них верят. Лишь только прекратится

борьба с ними, как их нереальность сейчас же

обнаружится. Но невозможность

многопартийного режима в демотической России

(не говорим уже здесь о его опасностях)

повелительно требует единой государственно-

культурной идеологии. Не она уничтожает

партии, а невозможность партий вызывает ее к

жизни. С другой стороны, единая культурно-

государственная идеология представляется нам

необходимою еще и потому, что мы утверждаем

примат культуры над государством, а культуру

русскую определяем ее историческою миссиею.

Проблема идеологии связана с проблемою

единства государственной власти, равно и с

тем, что государство не только вырастает из

сферы хозяйственной, но и из сферы духовно-

культурной, т.е. преимущественно

идеологической. Из всего сказанного должно

быть ясным, что демотическое государство по

самой природе своей едино и сильно. В нем

правящий слой несравнимо объединеннее и

организованнее, чем в демократиях, и потому

223

природно предрасположен к единой идеологии.

Как соборная личность, правящий слой

предполагает свое возглавление или

демотическое правительство. Однако это

правительство в силу самой структуры

правящего слоя не может совпадать с личным

составом высших органов государства.

Демотическое правительство должно прорезать

правящий слой сверху и донизу. И во

избежание вполне естественного смешения с

правительствами обычного типа лучше всего и

называть его как-нибудь иначе, например

"государственным активом".

Вот этот-то государственный актив,

которому принадлежит в государстве

руководящая роль, должен быть и культурно-

государственным идеологическим объединением.

Он должен быть стержнем правящего слоя,

вонзающимся в глубину народного материка,

живым стволом, ветви которого прорастают все

толщу народной жизни. Он прорезает

культурное целое и в вертикальном, и в гори-

зонтальном направлениях. И при соблюдении

этих условий его идеология может быть

действительно народною, а он сам - выражать

народную волю. Как идеологическое

объединение, государственный актив,

распространяясь за пределы правящего слоя и

объединяя вокруг себя и политически не

активные элементы, т.е. уподобляясь

"партии", основывается на бессознательной

идеологии целого, ставит и решает проблемы,

предлежащие целому. В нем - лаборатория

государственного миросозерцания, на Западе

выносимая во внегосударственную пустоту; в

нем же государственное миросозерцание

выливается в конкретную деятельность.

Осмысляя и направляя ход государственной

машины, он вместе с тем вводит в русло,

упорядочивает и организует то, что

хаотически и бессознательно происходит в

европейском правящем слое. Поэтому и нет

партий, появление которых свидетельствовало

224

бы о дефективности государственного актива и

правящего слоя.

До сих пор мы называли и продолжаем

называть государственный актив единственною

правительствующею партиею. Тем, что она

"единственная", уже исключается смешение ее

с европейскими партиями. Их всегда и

необходимо много. Каждая из них "часть"

(pars) разделенного на многие части

правящего слоя и мыслима лишь как

соотносительная другим "частям" и потому

относительная. Партии могут возникнуть лишь

на почве парламентского строя и классовой

борьбы, в конце концов - на почве

релативизма. Единственная же "партия"

связана с единым государством. Она может,

при переходе от старого строя к новому,

вырасти из одной из партий в старом смысле и

долго сохранять их относительность и дурные

качества (примеры - коммунистическая партия,

фашисты). Но не в этом ее природа. Ее можно

также назвать идеологически-политическим

союзом или идеологически-политическою лигою,

но подобные наименования не будут выражать

ее организационного единства и

действенности. Лучше всего, пожалуй, назвать

ее идеологически-политическим или

евразийским отбором.

IX.

Подчиняя государство культуре мы тем

самым отрицаем эмпирическую возможность

совершенных форм государственности. Го-

сударство могло бы стать совершенным, если

бы стала совершенною сама культура.

Совершенной же эмпирической культуры мы не

только не знаем, но не можем даже ее

помыслить. Это вытекает из данного нами в

╓ 2 определения культуры. В самом деле,

эмпирическое совершенство культуры не

совместимо с эмпирическим ее развитием.

Допуская такое совершенство, мы бы должны

225

были поместить его либо в прошлое, либо в

будущее, так как настоящее единой соборно-

человеческой культуры, да и всякой частной

культуры, очевидно, несовершенно. Но

подобное предположение, в свою очередь,

предполагало бы, что вся полнота и все

развитие культуры сосредоточились в одном

каком-нибудь из ее моментов. А тогда бы не

нужны были, не имели никакой цены и даже не

существовали все прочие моменты культуры.

Тогда бы потеряла всякий смысл человеческая

деятельность, а у культуры не было ни

прошлого, ни будущего. Она бы перестала быть

временною и развивающеюся, т.е. тою

эмпирическою культурою, о которой мы

говорим. Вера в возможность эмпирического

"совершенства" культуры является незако-

номерным и наивно непродуманным смешением

двух планов: эмпирического и

метафизического. Это - засорение реальности

дурною метафизикою и вредная утопия. Примеры

- идеалы прогресса и коммунистического "рая"

(в древности - понятие "золотого века").

Поэтому можно и должно стремиться в

действенном развитии культуры ко все новому

и лучшему ее раскрытию; но не должно ставить

целью развития какую-то абсолютно

совершенную форму культуры, не должно

потому, что это просто невозможно и,

следовательно, глупо. Стремиться же к новому

и лучшему должно, ибо, если не появится

нового, не будет культура полною, а если

новое не будет возможно лучшим - культура

может погибнуть.

Эмпирически абсолютное совершенство

культуры невозможно. Тем не менее

осуществляющее ее общество всегда стремится,

если только оно не поражено серьезною

болезнью, к возможному, даже к предельному

эмпирическому совершенству. Такое

"совершенство" может быть лишь совершенством

всякого момента развития и прежде всего

данного, предлежащего и только потому

226

доступного непосредственному воздействию

момента. Ведь, чем менее развитым предстанет

он, тем меньшего развития достигнут и целое

культуры и все прочие ее моменты и периоды.

В этом смысле здоровая культура живет

настоящим, злобою дня сего. Однако,

поскольку она осуществляется в

целеполагающей деятельности, в создании

нового, ее настоящее уже содержит в себе

"завтрашний день", ее ближайшее будущее: в

меру непосредственной связанности его с на-

стоящим, его предвидимости и его основных

линий. Будущее должно органически вытекать

из настоящего, но не отменять и не

обесценивать его, не разрушать его, как это

происходит при всякой руководящейся

отвлеченным идеалом будущего утопической де-

ятельности идеологов прогресса или

социализма. Так мы расширяем понятие

настоящего культуры, "дня сего" данного ее

момента, и противопоставляем нашу точку

зрения как бессознательной, автоматической

жизни изо дня в день, так и отрицанию

настоящего ради гадательного будущего,

утопизму, за которым скрывается наивная вера

в возможность эмпирического совершенства

культуры или, по крайней мере, полное

непонимание того, что такое культура.

Однако, как ни очевидны заблуждения

утопизма и как ни убийственны для него уроки

истории, его никогда не удастся уничтожить

одними эмпирическими аргументами. Он жив и

силен исподтишною метафизикою, которую надо

обличить и которой надо противопоставить

явную и подлинную*. Очевидно, что стремление

к возможному совершенству всякого и прежде

всего данного момента развития не лишено

смысла только в том случае, если он не

исчезает бесследно, а как-то (хотя и не

____________________

*См. кроме цитированной уже "Философии

истории" мои "Диалоги" (Берлин, 1923) I "О

прогрессе".

227

эмпирически) сохраняется, если степень его

эмпирического совершенства не безразлична

для бытия всей культуры в эмпирическом и

сверх-эмпирическом плане и если, стало быть,

этот сверх-эмпирический план действительно

существует, и притом так, что в качестве

своего необходимого момента содержит и самое

эмпирию. Можно выразить эту мысль еще и

следующим образом. Эмпирическое совершенство

культуры невозможно, а сверх-эмпирическое ее

совершенство, содержащее в себе эмпирию, и

усовершающее ее, не зависит от наших эмпири-

ческих сил. Но от нас зависит, будет ли,

есть ли само сверх-эмпирическое

совершенство, ибо: если не будет эмпирии, -

как оно будет? И если мы не будем стремиться

к совершенствованию эмпирии, - как будет

она? Мы стремимся к ее усовершению, и только

этим, только идеалами и стремлениями нашими

мы и живы. А это значит, что сверх-

эмпирическое совершенство, наверно, есть.

Оно-то и предносится нам, являясь путеводной

звездой нашей жизни. И его-то и смешивают,

сами того на замечая, с эмпирическим будущим

всякие утописты. Каждый из нас внутренне

связан со своим совершенством, которое и

является нашим идеалом, источником, смыслом

и критерием нашей деятельности. И в том же

смысле связана со своим идеалом культура,

как и всякая индивидуация, всякий момент ее.

В идеальном, но более реальном, чем

эмпирическое, бытии - основа и источник

религиозно-нравственной деятельности.

(Просто нравственной, автономно-нравственной

деятельности совсем нет; и разговоры об

автономной этике - плод философского

недомыслия; ибо: раз этический идеал

"абсолютен", он тем самым уже религиозен, а

об относительном нравственном идеале и

говорить не стоит). Совершенство личности,

228

как индивидуальной, так и соборной,

противостоит ей, как ее идеальное бытие, как

ее "идеал", ее "абсолютное задание",

истинная и единственно действительная ее

цель, истинный и единственно действительный,

хотя и не всегда правильно понимаемый объект

ее желаний и стремлений. Но совершенство

личности, или "образ Божий", и есть ее

единство с Богом. Поэтому религиозно-

нравственная деятельность есть качествование

личности, определяемое ее отношением к Богу.

Для всякой и во всякой эмпирической и

несовершенной действительности идеальное

бытие не является чем-то осуществленным, но

только должным и осуществляемым, не

установленным, а становящимся, вечно

постигаемым и осуществляемым и тем самым

конкретизируемым. Идеал не может быть

выражен в каких-либо конкретных определенных

формулах, ибо он "осуществляется" (хотя в

эмпирии и всегда неполно, частично),

осуществляется путем развития данной

конкретной действительности в новую,

конкретную же действительность, которая,

именно как новая и небывалая, до осуществле-

ния своего еще не действительность

(эмпирическая), еще не конкретна, а потому и

еще не познаваема конкретно. Но, с другой

стороны, идеал не выразим и в отвлеченных,

абстрактных формулах, ибо такие формулы -