Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

ЖИРОНДИСТЫ

451

патриотизм Дантона, но он, Ласурс, надеется,

что Дантон найдет возможным рассеять эту

тень.

«Les scélérats!» * — восклицает Дантон,

когда тот кончил, и, вскочив со сжатым кула-

ком, скатывается с Горы, подобно потоку

лавы. Ответ его готов: предположения

Ласурса разлетаются, как пыль, но остав-

ляют после себя след. «Вы были правы,

друзья с Горы, — начинает Дантон, — а я был

не прав: мир с этими людьми невозможен.

Так пусть будет война. Они не желают спасти

Республику вместе с нами — она будет спа-

сена без них, будет спасена вопреки им». Это

настоящий взрыв бурного парламентского

красноречия, и речь Дантона стоит и теперь

прочесть в старом «Moniteur». Пламенными

словами ожесточенный, суровый тиран тер-

зает и клеймит жирондистов; и при каждом

ударе радостная Гора подхватывает хором;

Марат повторяет последнюю фразу, как

музыкальное bis

. Предположения Ласурса

исчезли; но перчатка Дантона осталась.

Третью эпоху или сцену в жирондистской

драме, вернее, завершение этой второй эпохи

мы исчисляем с того дня, когда терпение доб-

родетельного Петиона наконец лопнуло и

когда жирондисты, так сказать, подняли пер-

чатку Дантона и декретировали обвинение

Марата. Это было одиннадцатого числа того

же апреля при возникшем по какому-то

поводу возбуждении, какие возникали часто;

председатель надел шляпу, потому что воца-

рился полный Бедлам. Гора и Жиронда бро-

сились друг на друга с кулаками, даже с зажа-

тыми в руках пистолетами, как вдруг жирон-

дист Дюперре обнажил шпагу! При виде

сверкнувшей смертоносной стали поднялся

ужасный крик, немедленно успокоивший вся-

кое другое волнение. Затем Дюперре вложил

шпагу обратно в ножны, признавшись, что он

действительно обнажил ее, движимый неко-

торого рода священной яростью (sainte fure-

* Подонки, мерзавцы (фр.).

ur) и направленными на него пистолетами, но

что если бы он в отцеубийственном порыве

хотя бы оцарапал кожу Народного Предста-

вительства, то схватил бы пистолет, также

бывший при нем, и тут же разможжил бы

себе череп

И вот тогда-то добродетельный Петион,

видя такое положение дел, поднялся на следу-

ющее утро, чтобы выразить сожаление по

поводу этих волнений, этой бесконечной

анархии, вторгающейся в самое святилище

законодательной власти. Ропот и рев, какими

Гора встретила его заявление, окончательно

вывели его из терпения, и он заговорил рез-

ко, вызывающим тоном, с пеной у рта, «из

чего, — говорит Марат, — я заключил, что у

него сделалось собачье бешенство, la rage».

Бешенство заразительно, поэтому выставля-

ются новые требования, также с пеной у рта:

об истреблении анархистов и, в частности, о

предании суду Марата. Предать народного

представителя Революционному трибуналу?

Нарушить неприкосновенность представите-

ля? Берегитесь, друзья! Этот бедный Марат

не лишен недостатков, но чем он провинился

против свободы или равенства? Тем, что

любил их и боролся за них не слишком умно,

но во всяком случае весьма усердно. Он

боролся в тюрьмах и подвалах, в гнетущей

бедности, среди проклятий людей, и именно в

этой борьбе он стал таким грязным, гной-

ным, именно поэтому голова его стала голо-

вой Столпника! И его вы хотите подставить

под ваш острый меч, в то время как Кобург и

Питт, дыша огнем, надвигаются на нас!

Гора шумит, Жиронда также шумит, но

глухо; на всех губах пена. «В непрерывном

двадцатичетырехчасовом заседании» посред-

ством поименного голосования и с невероят-

ными усилиями Жиронде удается настоять на

своем: Марат предается Революционному

трибуналу для ответа по поводу своей фев-

ральской статьи о повешении скупщиков на

дверных притолоках и других преступлениях,

и после недолгих колебаний он повинуется

Итак, перчатка Дантона поднята, завязы-

452

ГИЛЬОТИНА

вается, как он и предсказал, «война без пере-

мирий и без договоров» (ni trêve, ni composi-

tion). Поэтому, теория и реальность, сойди-

тесь теперь друг с другом, сцепитесь в смер-

тельной схватке и боритесь до конца; рядом

вы не можете жить, одна из вас должна

погибнуть!

Глава восьмая

В СМЕРТЕЛЬНОЙ СХВАТКЕ

Эта смертельная борьба продолжалась около

шести недель или более, что бросает свет на

многое и показывает, какая сила, хотя бы

только сила инерции, заключается в установ-

ленных формулах и как слаба рождающаяся

действительность. Народное дело — обсужде-

ние акта конституции, потому что наша кон-

ституция решительно должна быть готова,

идет тем временем своим чередом. Мы даже

меняем место: переселяемся 10 мая из старого

зала Манежа в наш новый зал в Тюильрийс-

ком дворце, бывшем некогда королевским, а

ныне принадлежащем Республике. Надежда и

сострадание все еще борются в сердцах людей

против отчаяния и ярости.

В течение шести недель идет крайне тем-

ная, запутанная борьба не на жизнь, а на

смерть. Ярость формалистов против ярости

реалистов, патриотизм, эгоизм, гордость,

злоба, тщеславие, надежда и отчаяние — все

обострилось до степени безумия; ярость стал-

кивается с яростью, подобно бурным встреч-

ным вихрям; один не понимает другого; сла-

бейший когда-нибудь поймет, что он действи-

тельно сметен прочь! Жирондисты сильны,

как установленная формула и добропорядоч-

ность; разве 72 департамента или по крайней

мере почтенные департаментские власти не

высказываются за нас? Кальвадос, предан-

ный своему Бюзо, как намекают донесения,

готов даже возмутиться; Марсель, колыбель

патриотизма, поднимется; Бордо и департа-

мент Жиронды восстанут, как один человек;

словом, кто не восстанет, если наше Repré-

sentation Nationale будет оскорблено или

повредят хотя бы один волос на голове депу-

тата? Гора же сильна, как действительность и

смелость. Разве не все возможно для действи-

тельности Горы? Возможно и новое 10 авгус-

та, а если понадобится, даже и новое 2 сентя-

бря!

Но что за шум, похожий на свирепое лико-

вание, поднимается в среду днем 24 апреля

1793 года? Это Марат возвращается из Рево-

люционного трибунала! Неделя или более

смертельной опасности, затем торжественное

оправдание: Революционный трибунал не

находит мотивов для обвинения этого челове-

ка. И вот око истории видит, как патриоты,

всю неделю печалившиеся о невыразимых

вещах, разражаются восторженными крика-

ми, обнимают своего Марата, поднимают его

и с триумфом несут на плечах по улицам

Парижа. Оскорбленного Друга Народа, увен-

чанного венком из дубовых листьев, несут на

руках среди волнующегося моря красных кол-

паков, карманьольских блуз *, гренадерских

касок, женских чепцов, среди шума, подоб-

ного рокоту моря! Оскорбленный Друг

Народа достиг кульминационной точки и

касается звезд своей величественной голо-

вой.

Читатель может представить себе, с какой

миной Ласурс, намекавший на «прискорбные

предположения» и председательствующий

теперь в Конвенте, будет приветствовать

этот ликующий поток, когда он вольется

сюда, и во главе его тот, который был предан

суду! Некий сапер, выступивший по этому

поводу с речью, говорит, что народ знает

своего друга и дорожит его жизнью так же,

как и своей собственной, и тот, «кто захочет

* Карманьола — короткая куртка с несколькими

рядами металлических пуговиц, какую носили

жители Карманьолы в Пьемонте. В сочетании с

длинными черными штанами, трехцветным жиле-

том и красным колпаком — одежда, широко рас-

пространенная в народе в период Французской

революции. Отсюда и название революционной

народной песни и танца «Карманьола».

ЖИРОНДИСТЫ 453

получить голову Марата, получит также и

голову сапера»

. Ласурс отвечает каким-то

неясным, удрученным бормотанием, слушать

которое, говорит Левассёр, нельзя было без

усмешки

. Патриотические секции, волонте-

ры, еще не ушедшие к границам, являются с

требованием «произвести чистку от изменни-

ков в вашем собственном лоне», требуют

изгнания, даже суда и приговора над 22

мятежными депутатами.

Тем не менее Жиронда настояла на созда-

нии Комиссии двенадцати — комиссии, спе-

циально назначенной для расследования бес-

порядков в законодательном святилище:

пусть санкюлоты говорят что хотят, закон-

ность должна восторжествовать. Председа-

тельствует в этой комиссии бывший член

Учредительного собрания Рабо Сент-Этьен;

«это последняя доска, на которой потерпев-

шая крушение Республика еще может как-

нибудь спастись». Поэтому Рабо и его това-

рищи усердно заседают, выслушивают свиде-

телей, издают приказы об арестах, глядя в

огромное туманное море беспорядков —

чрево Формулы или, быть может, ее могилу!

Не бросайся в это море, читатель! Там мрач-

ное отчаяние и смятение; разъяренные жен-

щины и разъяренные мужчины. Секции при-

ходят, требуя выдачи двадцати двух, потому

что число, первоначально данное секцией

Bonconseil (Бонконсей), удерживается, хотя

бы имена и менялись. Другие секции, побога-

че, восстают против такого требования; даже

одна и та же секция сегодня требует, а назав-

тра изобличает это требование, смотря по

тому, заседают ли в этот день богатые или

бедные из ее членов. Поэтому жирондисты

постановляют, чтобы все секции закрывались

«в десять часов вечера», до прихода рабочего

народа, но постановление это остается без

последствий. А по ночам Мать патриотизма

плачет, горько плачет, но с горящими глаза-

ми! Фурнье-Американец, два банкира Фрей и

апостол свободы Варле не бездействуют;

слышен также зычный голос маркиза Сент-

Юрюга. Крикливые женщины вопят на всех

галереях, в Конвенте и внизу. Учреждается

даже «центральный комитет» всех 48 секций;

огромный и сомнительный, он заседает в

полумраке дворца архиепископа, издает резо-

люции и сам таковые принимает; это центр

секций, занимающийся обсуждением страш-

ного вопроса о повторении 10 августа!

Отметим одну вещь, могущую пролить

свет на многое, — внешний вид патриотов

более нежного пола, предстающих пред гла-

зами этих двенадцати жирондистов или

нашими собственными. Есть патриотки,

которых жирондисты называют мегерами, и

их насчитывается до восьми тысяч; это жен-

щины с растрепанными космами Медузы,

променявшие веретена на кинжалы. Они при-

надлежат к «обществу, называемому Брат-

ским» (Fraternelle), вернее, Сестринским,

которое собирается под кровлей якобинцев.

«Две тысячи кинжалов» или около того было

заказано, несомненно, для них. Они устрем-

ляются в Версаль, чтобы навербовать еще

женщин, но версальские женщины не хотят

восставать

Смотрите, в национальном саду Тюильри

девица Теруань превратилась как бы в темно-

кудрую Диану (если бы это было возможно) и

подвергается нападению своих собственных

псов или псиц! Девица Теруань, держащая

собственный экипаж, поборница свободы,

что она и доказала вполне, но только свобо-

ды, соединенной с порядочностью; вслед-

ствие чего эти растрепанные ультрапа-

триотки и нападают на нее, рвут на ней

платье, позорно секут ее циничными приема-

ми; они даже утопили бы ее в садовом пруду,

если б не подоспела помощь. Увы, помощь

эта бесполезна. Голова и нервная система

бедной девицы — отнюдь не из самых здоро-

вых — так расстроены и потрясены, что

никогда уже не оправятся, а будут расстраи-

ваться еще больше, пока не наступит полный

крах. Спустя год мы действительно слышим,

что на нее уже надевают смирительную

рубашку в доме умалишенных, где она и оста-

нется до конца своих дней! Таким образом эта

454 ГИЛЬОТИНА

темнокудрая фигура исчезла из революции и

истории общества навсегда, хотя несколько

лет она еще продолжала бессвязно болтать и

жестикулировать, не будучи в состоянии выс-

казать то, что было у нее в голове

Есть еще одна вещь, на которую следует

указать, но мы не остановимся на ней, а

только попросим читателя вообразить себе

ее: это царство Братства и Совершенства.

Представь себе, читатель, что Золотой Век

был бы уже у порога и все же нельзя было бы

получить даже бакалейных товаров — благо-

даря изменникам. С какой пылкостью стали

бы люди избивать изменников в этом случае!

Ах, ты не можешь вообразить себе этого;

твои бакалейные товары мирно лежат в лав-

ках, и у тебя вообще мало или совсем нет

надежды на наступление когда-нибудь Золо-

того Века. Но в самом деле степень, до какой

дошла подозрительность, говорит уже доста-

точно о настроении мужчин и женщин. Мы

часто называли ее сверхъестественной, и

можно было подумать, что это преувеличе-

ние, но послушайте хладнокровные показа-

ния свидетелей. Ни один патриот-музыкант

не может сыграть обрывка мелодии на вал-

торне, сидя в мечтательной задумчивости на

крыше своего дома, чтобы Мерсье не приз-

нал в этом сигнал, подаваемый одним заго-

ворщическим комитетом другому. Безумие

овладело даже гармонией; оно прячется в зву-

ках «Марсельезы» и «Ça ira»

. Луве, способ-

ный понимать суть вещей не хуже других,

видит, что депутация должна предложить нам

вернуться в наш старый зал Манежа и что по

дороге анархисты убьют двадцать два из нас.

Это все Питт и Кобург и золото Питта. Бед¬

ный Питт! Они не знают, сколько у него хло-

пот со своими собственными друзьями наро-

да, как ему приходится выслеживать их, каз-

нить, отменять их Habeas corpus и поддержи-

вать твердой рукой общественный порядок у

* Она была жива до 1817 г., содержалась в Сальпе-

триере и находилась в самом отталкивающем состо-

янии безумия. — Примеч. авт.

себя дома. Придет ли ему в голову поднимать

чернь у соседей!

Но самый странный факт, относящийся к

французской и вообще к людской подозри-

тельности, — это, пожалуй, подозритель-

ность Камиля Демулена. Голова Камиля,

одна из самых светлых во Франции, до того

насыщена в каждой фибре своей сверхъесте-

ственной подозрительностью, что, оглядыва-

ясь на 12 июля 1789 года, когда в саду Пале-

Руаяля вокруг него поднялись тысячи, гремя

ответными кликами на его слова и хватая

кокарды, он находит объяснение этому

только в следующем предположении: все они

были для этого наняты и подговорены ино-

странными и другими заговорщиками. «Неда-

ром, — говорит он с полным сознанием, —

эта толпа взбунтовалась вокруг меня, когда я

говорил! Нет, недаром. Позади, спереди,

вокруг разыгрывается чудовищная кукольная

комедия заговоров, и Питт дергает за вере-

вочки

. Я почти готов думать, что я сам,

Камиль, представляю собой заговор, что я

марионетка на веревочке». Далее этого сила

воображения не может идти.

Как бы то ни было, история замечает, что

Комиссия двенадцати, теперь вполне выяс-

нившая все касающееся заговоров и даже дер-

жащая, по ее словам, «все нити их в своих

руках», поспешно издает в эти майские дни

приказы об аресте и ведет дело твердой

рукой, решившись ввести в берега это разбу-

шевавшееся море. Какой глава патриотов,

даже какой председатель секции теперь в без-

опасности? Его можно арестовать, вытащить

из теплой постели, потому что он производил

неправильные аресты в секции! Арестуют

апостола свободы Варле. Арестуют помощ-

ника прокурора Эбера, Père Duchesne, народ-

ного судью, заседающего в городской Рату-

ше, который с величавой торжественностью

мученика прощается со своими коллегами; он

готов повиноваться закону и с торжественной

покорностью исчезает в тюрьме.

Но тем сильнее волнуются секции, эне-

ЖИРОНДИСТЫ 455

ргично требуя его возвращения, требуя,

чтобы вместо народных судей были аресто-

ваны двадцать два изменника. Секции явля-

ются одна за другой, дефилируют с красноре-

чием в духе Камбиса; приходит даже Коммуна

с мэром Пашем во главе, и не только с вопро-

сом об Эбере и двадцати двух, но и со старым,

снова ставшим новым роковым вопросом:

«Можете ли вы спасти Республику или это

должны сделать мы?» Председатель Макс

Инар дает им на это пылкий ответ: если по

роковой случайности в один из этих беспоряд-

ков, все повторяющихся с 10 марта, Париж

поднимет святотатственный палец против

народного представительства, то Франция

встанет, как один человек, в мщении, кото-

рого нельзя вообразить, и скоро «путеше-

ственник будет спрашивать, на каком берегу

Сены стоял Париж!»

В ответ на это Гора и

все галереи только громче ревут; патриотиче-

ский Париж кипит вокруг.

А жирондист Валазе по ночам устраивает

у себя собрания, рассылает записки: «Прихо-

дите в назначенный час и вооружитесь хоро-

шенько, потому что предстоит дело». Мегеры

бродят по улицам с флагами и жалобным

аллилуйя

. Двери Конвента загорожены вол-

нующимися толпами; краснобаев hommes

d'état освистывают, толкают, когда они про-

ходят; во время такой смертельной опасности

Марат обратится к вам и скажет: «Ты тоже

один из них». Если Ролан просит позволения

уехать из Парижа, то переходят к очередным

делам. Что тут делать? Приходится освобо-

дить помощника прокурора Эбера и апостола

Варле, чтобы их увенчали дубовыми гирлян-

дами. Комиссия двенадцати распускается в

собрании Конвента, переполненном реву-

щими секциями, а назавтра восстанавливает-

ся, когда в Конвенте преобладают соединив-

шиеся жирондисты. Этот темный хаос или

море бед всеми элементами своими, крутясь и

накаляясь, стремятся что-нибудь создать.

Глава девятая

ПОГАСЛИ

И вот в пятницу 31 мая 1793 года летнее

солнце своими лучами высвечивает одну из

самых странных сцен. В Тюильрийский зал

Конвента являются мэр Паш с муниципалите-

том, за которыми послали, так как Париж

находится в очередном брожении, и приносят

необычайные вести.

Будто бы на заре, в то время, когда в

городской Ратуше непрерывно заседали,

радея об общем благе, вошли, точь-в-точь

как 10 августа, какие-то 96 неизвестных лиц,

которые объявили, что они крайне возму-

щены и что они уполномоченные комиссары

48 секций — секций или членов — державного

народа, также находящихся в состоянии воз-

мущения, и что именем названного суверена

мы отрешаемся от должностей. Мы сняли

тогда шарфы и удалились в расположенный

рядом Зал свободы. Затем, через минуту или

две, нас позвали обратно и восстановили в

должностях, так как державный народ собла-

говолил найти нас достойными доверия. Бла-

годаря этому, принеся новую присягу по

должности, мы внезапно оказались револю-

ционными властями с особым состоящим при

нас комитетом из 96 членов. Гражданин

Анрио, обвиняемый некоторыми в участии в

сентябрьских убийствах, назначается главно-

командующим Национальной гвардией, и с

шести часов утра набат звонит и барабаны

бьют. Ввиду таких чрезвычайных обсто-

ятельств мы спрашиваем: что соблаговолит

приказать нам августейший Национальный

Конвент?

Да, это действительно вопрос! «Распу-

стить революционные власти», — отвечают

некоторые в запальчивости. Верньо желает

по крайней мере, чтобы «народные предста-

вители умерли на своих постах». Все клянутся

в этом при громком одобрении. Но что

касается разгона инсуррекционных властей,

то, увы!.. Что за звук доносится до нас, пока

мы заняты обсуждением? Это гром тревож-

456

ГИЛЬОТИНА

ной пушки на Пон-Нёф, за стрельбу из кото-

рой без нашего приказания закон карает сме-

ртью!

Тем не менее она продолжает греметь,

вселяя трепет в сердца. А набат отвечает

мрачной музыкой, и Анрио с своими войс-

ками окружает нас! Депутации от секций сле-

дуют одна за другой в течение всего дня, тре-

буя с красноречием Камбиза и бряцанием

ружей, чтобы двадцать два или более измен-

ника были наказаны и чтобы Комиссия две-

надцати была окончательно распущена. Сер-

дце Жиронды замирает: 72 добропорядочных

департамента далеко, а этот пылкий муници-

палитет близко! Барер предлагает компро-

мисс: нужно что-нибудь уступить. Комиссия

двенадцати заявляет, что, не дожидаясь,

чтобы ее распустили, она распускает себя

сама и более не существует. Докладчик Рабо

охотно сказал бы свое и ее последнее слово,

но его прогоняют ревом. Счастье еще, что

двадцать два остаются до сих пор неприкосно-

венными! Верньо, доводя законы учтивости

до крайних пределов, к изумлению многих,

предлагает Конвенту заявить, что «секции

Парижа заслужили благодарность Отече-

ства». Вслед за тем поздно вечером заслужив-

шие благодарность секции расходятся,

каждая по своим местам. Барер должен соста-

вить доклад о событиях дня. Работая головой

и пером, он одиноко сидит за своим делом; в

эту ночь ему не придется спать. Так окончи-

лась пятница последнего дня мая.

Секции заслужили благодарность Отече-

ства, но не могли бы они заслужить еще боль-

шую? Ведь если жирондистская крамола в

данную минуту и повержена, то разве не

может она возродиться в другую, более бла-

гоприятную минуту и сделаться еще опаснее?

Тогда придется снова спасать Республику.

Так рассуждают патриоты, все еще «непре-

рывно заседающие»; так рассуждает на следу-

ющий день и Марат, фигура которого видне-

ется в туманном мире секций; и эти рассужде-

ния влияют на умы людей! В субботу вече-

ром, когда Барер окончательно обработал

свой доклад, просидев над ним целые сутки, и

готовится отправить его с вечерней почтой,

вдруг снова зазвонил набат. Барабаны бьют

сбор, вооруженные люди располагаются на

ночь на Вандомской площади и в других пун-

ктах, снабженные провизией и напитками.

Здесь, в мерцании летних звезд, они будут

ждать всю ночь надлежащего сигнала от

Анрио и от городской Ратуши, чтобы делать,

что им велят.

На бой барабанов Конвент спешит

обратно в свой зал, но лишь в количестве 100

человек; он делает немногое, откладывая все

на завтра. Жирондисты не являются; они

ищут надежного убежища и не ночуют в

своих домах. Бедный Рабо, возвращаясь на

следующее утро на свой пост к Луве с

несколькими другими по охваченным волне-

нием улицам, ломает себе руки, восклицая:

«Illa suprema dies!»

Настало воскресенье,

второй день июня 1793 года по старому сти-

лю, а по новому — первого года Свободы,

Равенства и Братства. Мы подошли к финаль-

ной сцене, завершающей историю жирон-

дистского сенаторства.

Сомнительно, чтобы какой-нибудь Кон-

вент на, земле собирался при таких обсто-

ятельствах, при каких собирается в этот день

наш Национальный Конвент. Звонит набат;

заставы заперты; весь Париж на улице, отча-

сти вооруженный. Людей с оружием насчиты-

вается до 100 тысяч — это национальные

войска и вооруженные волонтеры, которые

должны были спешить к границам и в Ван-

дею, но не спешили туда, потому что измена

была еще не наказана, и только метались во

все стороны. Массы солдат под ружьем окру-

жают Тюильри и сад. Тут и конница, и пехо-

та, и артиллерия, и бородатые саперы; артил-

лерию с походными печами можно видеть в

национальном саду; она раскаляет ядра и дер-

жит зажженные фитили наготове. Анрио с

развевающимся плюмажем разъезжает,

окруженный штабом также с плюмажами;

все посты и выходы заняты; резервы стоят до

ЖИРОНДИСТЫ

457

самого Булонского леса; отборнейшие

патриоты находятся ближе всех к месту дей-

ствия. Заметим еще одно обстоятельство:

заботливый муниципалитет, не поскупив-

шийся на походные печи, не позабыл и о

повозках с провиантом. Ни одному члену дер-

жавного народа не нужно ходить домой,

чтобы пообедать; все могут оставаться в

строю, так как обильная еда раздается всем

без всяких хлопот. Разве этот народ не пони-

мает восстания? Вы, не неизобретательные

Gualches!

Национальному представительству, «упо-

лномоченным державного народа», не

мешает поразмыслить об этих обстоятель-

ствах. Изгоните ваших двадцать два члена и

вашу Комиссию двенадцати; мы будем стоять

здесь, пока это не будет сделано! Депутация

за депутацией являются с этим требованием,

формулируемым в выражениях все более и

более резких. Барер предлагает компромисс:

не согласятся ли обвиняемые депутаты уда-

литься добровольно, великодушно выйти в

отставку, принеся себя в жертву благу роди-

ны? Инар, раскаивающийся в том, что допус-

кал возможность вопроса, на каком берегу

реки стоял Париж, заявляет, что он готов

уйти в отставку. Готов и Те Deum Фоше, а

старый бастилец Дюзо, которого Марат

называет «vieux radoteur» (старый болтун),

готов на это даже с удовольствием. Зато бре-

тонец Ланжюине заявляет, что есть человек,

который никогда не согласится добровольно

подать в отставку, но будет протестовать до

последней возможности, пока у него есть

голос. И он начинает протестовать среди

яростных криков; Лежандр кричит наконец:

«Ланжюине, убирайся с трибуны, не то я

сброшу тебя с нее (ou je te jette en bas)!» Дело

дошло до крайностей. Некоторые ретивые

члены Горы уже вцепляются в Ланжюине, но

не могут сбросить его, потому что он «впи-

вается в решетку», и «на нем разрывают

платье». Доблестный сенатор, достойный

состраданья! Барбару также не хочет ухо-

дить; он «поклялся умереть на своем посту и

хочет сдержать эту клятву». Тогда галереи

бурно поднимаются; некоторые размахивают

оружием и выбегают, крича: «Allons, мы

должны спасти Отчизну!» Таково заседание в

воскресенье 2 июня.

Церкви в христианской Европе наполня-

ются и потом пустеют, но наш Конвент все

это время не пустеет: это день криков и спо-

ров, день агонии, унижения и раздирания риз;

illa suprema dies! Кругом стоят Анрио и его

100 тысяч, обильно подкрепляемые пищей и

питьем: Анрио «раздает даже каждому по 5

франков»; мы, жирондисты, видели это соб-

ственными глазами; 5 франков, чтобы

поддержать в них настроение! А безумие

вооруженного мятежа заграждает наши две-

ри, шумит у нашей решетки; мы пленники в

нашем собственном зале: епископ Грегуар не

мог выйти для besoin actuel без четырех жан-

дармов, следивших за каждым его шагом! Во

что превратилось значение национального

представителя? Солнечный свет падает, уже

желтея, за западные окна, трубы отбрасы-

вают более длинные тени, но ни подкрепив-

шиеся 100 тысяч, ни тени их не двигаются!

Что предпринять? Вносится предложение —

излишнее, как понятно всякому, — чтобы

Конвент вышел в полном составе, дабы соб-

ственными глазами убедиться, свободен он

или нет. Согласно этому предложению, из

восточных ворот Тюильри выходит угнетен-

ный Конвент; впереди шествует красивый

Эро де Сешель * в шляпе в знак обществен-

ного бедствия, остальные с непокрытыми го-

ловами; они идут к Анрио и его украшенному

плюмажем штабу. «Именем Национального

Конвента, посторонитесь!» Анрио не сторо-

нится ни на вершок: «Я не принимаю приказа-

ний, пока не будет исполнена воля вашего и

моего суверена». Конвент протискивается

вперед: Анрио со своим штабом отскакивает

* Эро де Сешель Мари Жан (1759—1794) — депутат

Конвента от департамента Сена и Уаза, комиссар

Конвента в Савойе, член Комитета общественного

спасения.

458

ГИЛЬОТИНА

шагов на пятнадцать назад. «К оружию!

Канониры, к пушкам!» Он выхватывает свою

саблю, штаб и гусары делают то же. Кано-

ниры размахивают зажженными фитилями,

пехота берет ружья... но, увы, не на караул, а

в горизонтальном положении, как для стрель-

бы! Эро, в шляпе, ведет свое растерянное

стадо через тюильрийский загон, через сад, к

воротам на противоположной стороне. Здесь

фейянская терраса, здесь наш старый зал

Манежа, но из этих ворот, ведущих на Point

Tournant, также нет выхода. Пытаются

пройти в другие, в третьи ворота — нет

выхода ниоткуда. Мы бродим в отчаянии

между вооруженными рядами, которые,

правда, приветствуют нас криками: «Да

здравствует Республика!», но также и крика-

ми: «Смерть Жиронде!» Другого такого зре-

лища заходящее солнце еще не видывало в

первый год свободы.

Смотрите: навстречу нам идет Марат, так

как он не примкнул к нашему просительному

шествию, а собрал около себя человек сто

отборных патриотов и приказывает нам име-

нем державного народа вернуться на наше

место и сделать то, что нам велит наша обя-

занность. Конвент возвращается. «Разве Кон-

вент не видит, что он свободен, что его окру-

жают только друзья?» — говорит Кутон с

выражением необыкновенной силы в лице.

Конвент, наводненный друзьями и вооружен-

ными членами секций, приступает к голосова-

нию, согласно приказанию. Многие не хотят

голосовать и безмолвствуют; один или два

протестуют на словах; Гора проявляет полное

единодушие. Комиссия двенадцати и обвиня-

емые двадцать два члена, к которым прибав-

лены экс-министры Клавьер и Лебрен, объяв-

ляются, с небольшими импровизированными

изменениями (предлагаемыми разными ора-

торами, причем решает Марат), «под домаш-

ним арестом». Бриссо, Бюзо, Верньо, Гюаде,

Луве, Жансонне, Барбару, Ласурс, Ланжю-

ине, Рабо — тридцать два человека, извест-

ных и неизвестных нам жирондистов, «под

охраной французского народа», а мало-

помалу под охраной двух жандармов каждый,

должны мирно жить в своих домах в качестве

простых смертных, а не сенаторов впредь до

дальнейших распоряжений. Этим заканчи-

вается заседание в воскресенье 2 июня 1793

года *.

В десять часов, при кротком сиянии звезд,

наши сто тысяч, благополучно сделав свое

дело, расходятся по домам. В тот же самый

день Центральный революционный комитет

арестовал г-жу Ролан и заключил ее в тюрьму

Аббатства. Муж ее бежал неизвестно куда.

Таким-то революционным путем пали

жирондисты, и угасла их партия, возбуждая

сожаление у большинства историков. Они

были люди даровитые, с философской куль-

турой, добропорядочного поведения; они не

виноваты, что были только педантами и не

имели лучших дарований; это не вина, а беда

их. Они делали республику добродетелей, во

главе которой стояли бы они сами, а полу-

чили республику силы, во главе которой сто-

яли другие.

Впрочем, Барер составит об этом доклад.

Вечер заканчивается «гражданской прогул-

кой при свете факелов»

: ведь ясно, что

истинное царство братства теперь уже неда-

леко.

* Эта глава в истории Французской революции

завершается установлением якобинской диктатуры.

Книга IV

ТЕРРОР

Глава первая

ШАРЛОТТА КОРДЕ

В июне и июле, когда природа щедро одарена

листвой, многие французские департаменты

наводняются массой мятежных бумажных

листков, называемых прокламациями, резо-

люциями, журналами или дневниками «Со-

юза для борьбы против притеснений». В осо-

бенности город Кан в Кальвадосе видит, как

его листок «Bulletin de Caen» вдруг распус-

кается, вдруг укореняется там в качестве

газеты, редактируемой жирондистскими

народными представителями!

Некоторые опальные жирондисты обла-

дают отчаянным характером. Иные, как

Верньо, Валазе, Жансонне, «подвергнутые

домашнему аресту», решили ожидать исхода

со стоической покорностью. Другие, как

Бриссо, Рабо, убегут, скроются, что пока еще

нетрудно, так как парижские заставы снова

открываются через день или два. Но есть и

такие, которые устремятся вместе с Бюзо в

Кальвадос или дальше, через всю Францию, в

Лион, Тулон, Нант и другие места, назначив

друг другу свидание в Кане, чтобы звуком

боевой трубы пробудить почтенные департа-

менты и низвергнуть анархическую партию

Горы или по крайней мере не уступить ей без

боя. Таких бесстрашных голов мы насчиты-

ваем десятка два и даже больше среди аресто-

ванных и еще неарестованных: Бюзо, Барба-

ру, Луве, Гюаде, Петион, бежавшие из-под

домашнего ареста; Саль *, пифагореец Вала-

* Саль Жан Батист (1759—1794) — депутат Гене-

ральных штатов, депутат Конвента от департа-

ди, Дюшатель — тот Дюшатель, который

явился в одеяле и ночном колпаке, чтобы

подать голос за жизнь Людовика, — усколь¬

знувшие от опасности и возможности ареста.

Все они — число их достигало одно время 27

человек — живут здесь в Intendance, или доме

управления департаментом города Кана, в

Кальвадосе. Власти приветствуют их и платят

за них, так как у них нет своих денег. A «Bul-

letin de Caen» продолжает выходить с чрезвы¬

чайно воодушевляющими статьями о том, как

Бордоский, Лионский департаменты, одни

департамент за другим, высказываются за

них. Шестьдесят, как говорят, даже шестьде-

сят девять или семьдесят два

почтенных

департамента или приняли их сторону, или

готовы принять. Более того, город Марсель

сам пойдет на Париж, если в этом будет необ-

ходимость. Так объявил этот город. Но с дру-

гой стороны, о том, что город Монтелимар

сказал: «Прохода не будет» — и даже приба-

вил, что предпочитает скорее «похоронить

себя» под своими собственными мортирами и

стенами, — об этом не упоминается в «Bulle-

tin de Caen».

Вот какие воодушевляющие статьи

читаем мы в новой газете; тут и пламенные

строки, и красноречивый сарказм — тирады

против Горы, принадлежащие перу депутата

Саля, которые походят по словам друзей, на

мента Мёрт, один из основателей Клуба фейянов.

* Дюшатель (1766—1793) — землевладелец, депу-

тат Конвента от департамента Дё-Севр.

460 ГИЛЬОТИНА

Provincials Паскаля. Что более кстати, это то,

что жирондисты приобрели главнокоманду-

ющего — некоего Вимпфена *, служившего

раньше под командованием Дюмурье, а

также подчиненного ему сомнительного гене-

рала Пюизэ и других и делают все возмож-

ное, чтобы собрать войско для войны из

национальных волонтеров с бесстрашными

сердцами. Собирайтесь, вы, национальные

волонтеры, друзья Свободы, собирайтесь из

округов нашего Кальвадоса, с Юры, из Бре-

тани, отовсюду; вперед, на Париж, и уни-

чтожьте анархию. Так в Кане в ранние июль-

ские дни бьют барабаны, маршируют волон-

теры, произносятся речи и происходят сове-

щания; тут и штаб, и армия, и совет, и клуб

Carabote антиякобинских друзей Свободы,

обвиняющий перед нацией жестокого Мара-

та. Со всем этим и с изданием «Bulletins» у

национальных представителей дел выше

головы. В Кане очень оживленно, и, надо

надеяться, более или менее оживленно в «се-

мидесяти двух департаментах, которые при-

соединяются к нам». И во Франции, окружен-

ной вторгающейся киммерийской коалицией

и раздираемой Вандеей внутри, мы пришли к

такому заключению: подавить анархию

посредством междоусобной войны! «Durum et

durum, — говорит пословица, — non faciunt

murum». Вандея горит, Сантер ничего не

может сделать там, он может только вер-

нуться домой и варить пиво. Киммерийские

гранаты летают вдоль всего севера. Осада

Майнца сделалась знаменитой; любители

живописи (как утверждает Гёте) рисовали

местное население обоего пола; совершали

туда прогулки по воскресеньям, чтобы посмо-

треть на стрельбу артиллерии воюющих сто-

рон: «Вы только склоняетесь на мгновение, и

ядро со свистом пролетает мимо»

. Конде

капитулировал перед австрийцами. Его коро-

левское высочество принц Йоркский в эти

* Вимпфен Луи Феликс, барон (1744—1814) — член

Учредительного собрания, главнокомандующий

армией федералистов в Нормандии в 1793 г.

последние недели яростно бомбардирует

Валансьен. Увы, наш укрепленный Фамар-

ский лагерь взят штурмом; генерал Дампьер

убит, генералу Кюстину высказано порица-

ние, и он явился теперь в Париж, чтобы дать

«объяснения».

Со всем этим Гора и жестокий Марат

должны справляться как умеют. Каким бы

анархическим Конвентом они ни были, они

публикуют декреты, полные жалоб и объяс-

нений, хотя и не без строгости; они посылают

комиссаров, поодиночке или по двое, с олив-

ковой ветвью в одной руке, но с мечом в дру-

гой. Комиссары являются даже в Кан, но без

успеха. Математик Ромм и настоятель,

выбранный от Кот-д'Ор, осмелившиеся

явиться туда с оливковой ветвью и мечом,

заключены в тюрьму; там, под замком «на 50

дней», Ромм может покоиться и размышлять

о своем новом календаре, если это ему нра-

вится. Киммерия, Вандея и междоусобная

война! Никогда не была Республика, «единая

и неразделимая», в большем упадке.

В этом мрачном брожении Кана и всего

мира история отмечает одну вещь: в передней

дома de l'Intendance, где снуют занятые депу-

таты, молодая дама, сопровождаемая пожи-

лым слугой, грациозно, с серьезным видом

прощается с депутатом Барбару

. У нее стат-

ная фигура нормандки и красивое лицо; ей

двадцать пятый год; ее имя Шарлотта

Корде — Корде д'Арман, когда еще суще-

ствовало дворянство. Барбару дал ей письмо

к депутату Дюперре, тому, который однажды

обнажил свою шпагу в минуту гнева. Очевид-

но, она отправляется в Париж с каким-то

поручением. «До революции она принадле-

жала к республиканцам, и у нее никогда не

было недостатка в энергии»; в этой прекрас-

ной женской фигуре ощущается цельность и

решимость. «Она понимала под энергией пыл

сердца, побуждающий человека жертвовать

собой во имя родины». Не явилась ли,

подобно звезде, эта молодая, прекрасная

Шарлотта из своего тихого уединения, пре-

красная жестокой полуангельской, полудемо-