Хобсбаум Эрик. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914-1991)

Подождите немного. Документ загружается.

революции, а намеренный поворот от бунтарства и конфронтации к переговорному, даже

парламентскому пути к власти. Видя явно революционную реакцию испанского народа на

военный путч*, коммунисты теперь могли сделать вывод, что по существу оборонительная

тактика, навязанная безвыходным положением их движению после прихода Гитлера к власти,

открыла перспективы к наступлению, т. е. «к демократии нового типа», возникшей из требований

политики и экономики военного времени. Помещики и капиталисты, поддерживавшие

мятежников, потеряли свою собственность, но не как помещики и капиталисты, а как предатели.

Правительст-

* По мнению Коминтерна, испанская революция была «неотъемлемой частью антифашистской борьбы и опиралась на широкие

социальные слои. Это народная революция. Это национальная революция. Это антифашистская революция» (Ercoli, October

1936, цит. по Hobsbawm, 1986, р. 175).

Против общего врага 179

во должно было принять на себя руководство экономикой и ее планированием, но не из

соображений идеологии, а руководствуясь логикой военного времени. Следовательно, победив,

«такая демократия нового типа не может не быть враждебной духу консерватизма (...) Она

гарантирует будущие экономические и политические победы испанского рабочего класса» (Ercoli,

October 1936, цит. noHobsbaum, 1986, p. 176).

В брошюре Коминтерна, изданной в октябре 1936 года, с достаточной ясностью было обрисовано

направление политики в антифашистской войне 1939—1945 годов. Эта война должна была

вестись в Европе объединенными правительствами народного и национального фронтов или

коалициями сопротивления с помощью государственных экономик и закончиться на оккупи-

рованных территориях массовым наступлением на государственный сектор и экспроприацией

капиталистов, но не всех, а только немецких и тех, кто сотрудничал с Германией. В некоторых

странах Центральной и Западной Европы эта дорога вела прямиком от антифашизма к «новой

демократии», руководимой и затем подавленной коммунистами, но до начала «холодной войны»

эти послевоенные режимы не ставили своей целью немедленный переход к социализму или

отмену политического плюрализма и частной собственности*. В западных странах общие

социальные и экономические последствия войны и освобождения не особенно отличались друг от

друга при различной политической конъюнктуре. Социальные и экономические реформы про-

водились не в ответ на давление масс и страх революции (как после Первой мировой войны), а

потому, что правительства исповедовали эти принципы (частично это были правительства

традиционного реформистского типа, как демократы в США и лейбористская партия, пришедшая

к власти в Великобритании, частично правительства национального возрождения и реформистов,

возникшие непосредственно из различных антифашистских движений Сопротивления). Одним

словом, логика антифашистской войны имела левое направление.

Однако уже в 1936 году, не говоря о 1939-м, смысл гражданской войны в Испании казался

стертым, почти нереальным. После десяти лет очевидных провалов попыток Коминтерна создать

антифашистский союз Сталин вычеркнул его из своей программы, по крайней мере на тот период

времени, и не толь-

* Даже во время учредительной конференции нового органа «холодной войны»—Коммунистического информационного

бюро (Коминформ) болгарский делегат Влко Червенков все еще описывал перспективы своей страны именно в таких

терминах (Reals, 1954, Р- 66—67, 73—74)-

i8o

«Эпоха катастроф»

ко пошел на сделку с Гитлером (хотя обе стороны знали, что их союз не может продлиться долго),

но даже заставил международное коммунистическое движение отказаться от антифашистской

стратегии (бессмысленное решение, возможно, лучше всего объяснимое пресловутым

отвращением Сталина даже к самому малому риску) *. Однако в 1941 году политика, проводимая

Коминтерном, получила признание. Поскольку Германия вторглась в СССР и США тоже

оказались втянуты в военные действия — одним словом, поскольку борьба против фашизма в

конце концов приобрела мировой масштаб, политика стала играть в войне такую же роль, как и

военные действия. В международном масштабе она явилась причиной союза капитализма США и

коммунизма СССР. Внутри каждой из стран Европы (кроме тех, которые тогда были зависимы от

западного империализма) она подталкивала к объединению всех, кто был готов противостоять

Германии и Италии, т. е. способствовала созданию коалиции сопротивления широкого

политического спектра. Поскольку все принимавшие участие в войне европейские страны, за

исключением Великобритании, были оккупированы «державами оси», по существу войну вели

мирные граждане и войска, состоявшие из бывших мирных граждан, которые не признавали

немецкая и итальянская армии. Это тЗътла жестокая партизанская война, заставившая каждого

сделать свой политический выбор.

История европейских движений Сопротивления сильно мифологизирована, поскольку (за

исключением отчасти самой Германии) легитимность послевоенных режимов и правительств по

существу напрямую была связана с их участием в сопротивлении фашизму. Франция представляет

собой яркий пример, поскольку там послевоенные правительства не являлись преемниками

французского правительства 1940 года, заключившего мир с Гитлером и сотрудничавшего с

Германией. Организованное сопротивление здесь было слабым и плохо вооруженным, по крайней

мере до 1944 года, и не всегда пользовалось народной поддержкой. Послевоенная Франция была

воссоздана генералом де Голлем на основе мифа о том, что Франция никогда не признавала своего

поражения, хотя сам он как-то сказал: «Сопротивление было блефом, который удался» (Gillois,

1973, Р- *б4). Из участвовавших во Второй мировой войне французские мемориалы увековечили

только бойцов Сопротивления и тех, кто присоединился к силам де Голля. Это был явный полити-

ческий жест, и Франция является далеко не единственным государством, построенным на

мифологии Сопротивления.

О европейских движениях Сопротивления следует сказать две вещи. Во-первых, их вклад в

военные действия (возможно, за исключением России)

* Возможно, Сталин боялся, что активное участие коммунистов в антифашистской борьбе в Великобритании или во Франции

будет расценено Гитлером как знак тайной измены и даст последнему основания для нападения на СССР.

Против общего врага lol

был незначителен до того момента, когда в 1943 году Италия вышла из войны, и нигде не имел

решающего значения, за исключением, возможно, некоторых участков Балкан. Но следует

повторить, что главное значение этих движений было политического и морального толка. Так,

например, итальянская общественная жизнь изменилась после более чем двадцати лет фашизма,

имевшего значительную поддержку даже среди интеллигенции, благодаря массовому

повсеместному вступлению в ряды Сопротивления в 1943—1945 годах, включая вооруженное

партизанское движение в Центральной и Северной Италии, в котором сражалось до юо тысяч

человек и было убито 45 тысяч (Босса, I9&6, р. 297—ЗО2,375—389,5&9—5?о; Pavone, 1991, р.

4*3). В то время как итальянцы без колебаний отреклись от Муссолини, немцы, единодушно под-

держивавшие свое правительство до конца, не могли так легко отказаться от эпохи нацизма

1933—1945 годов. Участники немецкого Сопротивления — коммунисты, консервативные

военные, отдельные религиозные и либеральные диссиденты—были казнены или посажены в

концентрационные лагеря. В то же время те, кто поддерживал фашизм или сотрудничал с

оккупационными властями, оказались фактически вырваны из общественной жизни на целое

поколение после 1945 года, хотя «холодная война» против коммунизма нашла тайное применение

таким людям в западных военных и разведывательных операциях*.

Второе соображение по поводу Сопротивления заключается в том, что по очевидным причинам

его политика носила левый уклон (за исключением Польши). В каждой стране фашисты, правые

радикалы, консерваторы, местные богачи и те, кто боялся социальной революции, были склонны к

сочувствию или нейтралитету по отношению к немцам. Так поступали мелкие сепаратистские и

националистические движения. Будучи традиционно идеологически правыми, некоторые из них

надеялись получить выгоду от своего коллаборационизма, особенно фламандские, словацкие и

хорватские националисты. Так же, и об этом не нужно забывать, поступали и убежденные ан-

тикоммунистически^ элементы Католической церкви и легионы их консер-

* Тайные антикоммунистические отряды, с сущестьо:зании которых стало известно после их обнаружения одним итальянским

политиком в 1990 году (в Италии они назывались «Gladio», или «Меч»), были созданы в 1949 году для продолжения

вооруженного сопротивления советским оккупационным войскам в различных европейских странах. Оружие и деньги они

получали от США, их обучением занималось ЦРУ и британские спецслужбы. Их существование скрывалось от правительств

государств, на территории которых они ргсполагались, за исключением отдельных случаев. В Италии, а возможно, и где-то еще

эти войска первоначально состояли из закоренелых фашистов, оставленных в качестве ядра сопротивления побежденными

«державами оси» и впоследствии ставших фанатичными антикоммунистами. В 1970-6 годы, когда вторжение Красной армии

больше не казалось реальным даже американским спецслужбам, члены «Gladio» нашли новое поле деятельности в качестве

правых террористов, иногда маскируясь при этом под левых террористов.

Io2 «Эпоха катастроф»

вативных прихожан, хотя интересы церковных политиков, несомненно, были гораздо сложнее,

чем у обычных коллаборационистов. Из этого следует, что правые, вступившие в Сопротивление,

всегда были нехарактерным явлением на фоне своего политического окружения. Уинстон

Черчилль и генерал де Голль не были типичными представителями своего слоя общества, хотя по-

чти ни для одного нормального правого приверженца традиций с военными наклонностями

понятие патриотизма без защиты родины было невозможно.

Этим объясняется (если, конечно, для этого требуется специальное объяснение) удивительная

популярность коммунистов в движениях Сопротивления и, следовательно, огромный рост их

политического влияния во время войны. По этой причине европейские коммунистические

движения достигли пика своего влияния в 1945—1947 годах, за исключением Германии, где они

не смогли оправиться от жестокого разгрома в 1933 году и героических, но самоубийственных

попыток сопротивления в последующие три года. Даже в странах, далеких от социальной

революции, таких как Бельгия, Дания и Нидерланды, коммунистические партии получили го—

12% голосов—в несколько раз больше, чем когда-либо раньше, сформировав в три или четыре

раза более крупные, чем раньше, блоки в парламентах своих стран. Во Франции они оказались

самой многочисленной партией на выборах 1945 года, в первый раз обогнав своих старых

соперников—социалистов. В Италии достижения коммунистической партии были еще более

впечатляющими. Малочисленная, измученная и печально известная своими неудачами группа

нелегалов, которой она была до войны (Коминтерн фактически угрожал ей роспуском в 1938

году), после двух лет Сопротивления стала массовой коммунистической партией с восьмьюстами

тысячами членов, а вскоре (в 1946 году) достигла почти двух миллионов. Что касается стран, где

война против «держав оси» велась по существу вооруженным внутренними силами

Сопротивления—Югославии, Албании и Греции, то в партизанских войсках преобладали

коммунисты. Британское правительство под руководством Черчилля, не имевшего ни малейшей

симпатии к коммунизму, перенесло свою поддержку и помощь с роялиста Михайловича на

коммуниста Тито, когда стало ясно, что последний несравнимо опаснее для немцев, чем первый.

Коммунисты приняли участие в Сопротивлении не только потому, что ленинская «авангардная

партия» являлась кузницей дисциплинированных и самоотверженных кадров, чьей главной целью

были активные действия, но также оттого, что экстремальные ситуации, такие как нелегальность,

репрессии и война, являлись именно тем, для чего были предназначены эти отряды

«профессиональных революционеров». Разумеется, «они единственные предвидели возможность

вооруженного сопротивления» (М. R. D. Foot, 1976, р. 84) • Этим они отличались от массовых

социалистических партий, которые считали почти невозможной свою деятельность в отсутствие

легальности (выбо-

Против общего врага 1оЗ

ров, публичных собраний и всего остального, определявших их поступки). Перед лицом захвата

власти фашистами и немецкой оккупации социал-демократические партии впали в летаргию, из

которой вышли, как, например, австрийские и немецкие социалисты, в лучшем случае к концу

войны, сохранив большинство прежних сторонников и желание продолжать прежнюю политику.

Не уклоняясь от сопротивления, они были, по структурным причинам, недостаточно представлены

в правительстве. В таком экстремальном случае, как Дания, социал-демократическое

правительство находилось у власти, когда Германия оккупировала страну, и оставалось/ власти

всю войну, хотя и не поддерживало фашистов. (После этого ему понадобилось несколько лет для

восстановления своей репутации.)

Еще две особенности помогли коммунистам занять видное положение в рядах Сопротивления —

их интернационализм и фанатичная убежденность, с которой они посвящали избранному делу

свою жизнь (см. главу 2). Первый позволил им призвать в свои ряды мужчин и женщин, которым

антифашистские лозунги были более близки, чем патриотические призывы. Например, во

Франции это были беженцы гражданской войны в Испании, составившие большую часть отрядов

вооруженного партизанского сопротивления на юго-западе страны — примерно двенадцать тысяч

перед днем «Д» * (Pans Prades, 1975, Р- 66), и другие беженцы и эмигранты, в основном

представители рабочего класса из семнадцати стран, которые в рамках подразделения МО/ (Маш-

d'Oeuvre Immigree — «рабочие-эмигранты») выполняли самые опасные поручения партии.

Например, группа Манукяна (состоявшая из армян и польских евреев) совершала нападения на

немецких офицеров в Париже**. Вторая особенность породила то сочетание храбрости,

самопожертвования и жестокости, поражавшее даже врагов, которое столь ярко описано в книге

редкой правдивости «Война» югослава Милована Джиласа (Djilas, 1977}- Коммунисты в глазах

политически умеренного историка являлись «храбрейшими из храбрых» (Foot, 1976, p. 86), и хотя

дисциплина и организованность давали им лучшие шансы на ьыживание в тюрьмах и концлагерях,

их потери были очень велики. Несмотря на нарекания на французскую компартию, чье руко-

водство вызывало недовольство даже в рядах коммунистов, она могла с полным основанием

претендовать на то, чтобы называться le parti desfusilles — «партия расстрелянных», поскольку

потеряла не менее пятнадцати тысяч своих борцов, казненных фашистами (Jean Touchard, 197?, Р-

25#)- Неудивительно, что все это имело большую притягательность для смелых мужчин и жен-

* День высадки союзных войск в Нормандии (6 июня 1944 года) (примеч. пер.). ** Один из друзей автора, ставший в итоге

заместителем командира MOI под руководством чеха Артура Лондона, был австрийским евреем польского происхождения, его

задачей являлась организация антинацистской пропаганды в немецких войсках во Франции.

«Эпоха катастроф»

щин, особенно для молодежи в странах, где массовая поддержка активного Сопротивления была

не столь велика, как во Франции и Чехословакии. Коммунисты имели большую притягательность

и для интеллектуалов, наиболее охотно встававших под знамена антифашизма. Из них было

сформировано ядро внепартийных (но левых по своей природе) организаций Сопротивления.

Роман французских интеллигентов с марксизмом и преобладание в итальянской культуре людей,

связанных с коммунистической партией, длившееся целое поколение, были следствием

Сопротивления. Становились ли интеллигенты участниками Сопротивлении, подобно одному

ведущему послевоенному издателю, который с гордостью говорил о том, что все члены его фирмы

взяли в руки оружие, став партизанами, являлись ли просто сочувствующими коммунистам, когда

ни они сами, ни члены их семей не были активными участниками Сопротивления (они даже могли

быть его противниками),—все они чувствовали притягательную силу компартии.

За исключением своих повстанческих цитаделей на Балканах, коммунисты не делали больше

попыток установить коммунистические режимы. Правда, у них не было возможности сделать это

нигде к западу от Триеста, даже если они и хотели прийти к власти. Кроме того, Советский Союз,

которому их партии были в высшей степени преданы, решительно препятствовал этим од-

носторонним попыткам прихода к власти. Коммунистические революции, произошедшие в

Югославии, Албании и позже в Китае, случились вопреки воле Сталина. Точка зрения Советов

заключалась в том, что и в мировом масштабе, и в масштабе одной страны послевоенная политика

должна продолжаться в рамках международного антифашистского альянса, т. е. они надеялись на

длительное сосуществование или даже симбиоз капиталистической и социалистической систем и

на дальнейшие социальные и политические изменения, осуществляемые в рамках «демократий

нового типа», которые возникнут из военных коалиций. Этот оптимистический сценарий вскоре

исчез во мраке «холодной войны» столь бесследно, что мало кто помнит, что Сталин принуждал

югославских коммунистов сохранить монархию, а в 1945 году британские коммунисты выступали

против роспуска военной коалиции Черчилля, т. е. против избирательной кампании, которая

привела к власти лейбористское правительство. Однако нет сомнений, что Сталин серьезно имел

такие планы и пытался доказать это, распустив Коминтерн в 1943 году и Коммунистическую

партию США в 1944 году.

Решение Сталина, которое озвучил американский коммунистический лидер,— «Мы не станем

поднимать вопрос о социализме в такой форме, чтобы не поставить под угрозу ине ослабить

{...)единение» (Browder, 1944, цит. по: J. Starobin, 1972, р. 57),—проясняло намерения Советского

Союза. По мнению несогласных с такой линией революционеров, это было окончательное про-

щание с мировой революцией для осуществления практических целей. Со-

Против общего врага

циализм ограничивался лишь масштабами СССР и региона, определенного путем переговоров в

качестве зоны его влияния, т. е. по существу территорией, оккупированной Красной армией в

конце войны. Однако даже в пределах этой зоны влияния он оставался неясной перспективой на

будущее, а не ближайшей программой новых «народных демократий». История, которая обращает

мало внимания на политические цели, пошла по другому пути—за исключением одного аспекта.

Раздел земного шара (или большой его части) на две зоны влияния, о котором договорились в

1944—*945 годах, оставался стабильным. Ни одна из сторон в течение тридцати лет не

переступила разделяющей их черты более чем на короткое мгновение. Оба лагеря отказались от

открытой конфронтации, этим гарантируя, что «холодная война» никогда не станет «горячей».

Недолгой мечте Сталина о послевоенном партнерстве СССР и США не суждено было укрепить

мировой союз-либерального капитализма и коммунизма против фашизма. Этот союз, безусловно,

был создан лишь против военной угрозы и никогда бы не возник, если бы не последовательный

ряд агрессий нацистской Германии, завершившихся ее нападением на СССР и объявлением войны

США. Тем не менее сама природа Второй мировой войны подтвердила закономерность,

прослеживавшуюся во время гражданской войны в Испании 1936 года,—связь между

мобилизацией военного и гражданского населения и социальными переменами. Со стороны

союзников (в большей степени, чем со стороны фашистов) это была война реформаторов,

частично потому, что самая уверенная в себе капиталистическая держава не могла надеяться

выиграть длительную войну без отказа от политики «business as usual», а отчасти потому, что сам

факт Второй мировой войны подчеркнул ошибки межвоенных лет, из КОТОРЫХ неспособность

объединиться против агрессоров была не самой большой.

Тесное соседство победы и надежды на социальные изменения также явствует из того, что мы

знаем об эволюции общественного мнения в принимавших участие в войне или освобожденных от

оккупации странах, в которых существовала свобода его выражения, за исключением, как ни

странно, США, где начиная с 1936 года имело место снижение поддержки демократов и заметное

усиление республиканцев. В этой стране господствовали внутренние интересы, к тому же она

гораздо меньше пострадала от войны, чем какая-либо другая. Там, где проводились честные

выборы, они показали резкий сдвиг влево. Самым ярким в этом отношении был феномен

Великобритании, где на выборах 1945 года потерпел поражение любимый и почитаемый всеми

воен-

IО О «Эпоха катастроф»

ный лидер Уинстон Черчилль и к власти пришла лейбористская партия, количество голосов у

которой выросло на 50%. В следующие пять лет она находилась у руководства в период

беспрецедентных социальных реформ. Обе главные партии в равной мере были вовлечены в

управление страной в военное время, но теперь избиратели выбрали ту, которая обещала не только

победу, но и социальные преобразования. Этот феномен в Западной Европе во время войны был

повсеместным, хотя ни его масштабы, ни радикальность не стоит преувеличивать, что старались

сделать пришедшие к власти партии, временно отмежевавшись от бывших фашистов и правых

коллаборационистов.

Ситуацию в тех частях Европы, которые были освобождены партизанами или Красной армией,

более сложно оценивать, хотя бы потому, что массовый геноцид, массовые перемещения и

массовое изгнание или вынужденная эмиграция сделали невозможным сравнивать одни и те же

страны до войны и после нее. На всей этой территории основная масса жителей государств, ок-

купированных «державами оси», считала себя их жертвами, за исключением политически

разделенных словаков и хорватов, получивших номинально независимые государства под

патронажем Германии, титульных наций в союзных с Германией Венгрии и Румынии и, конечно,

обширной германской диаспоры. Это не означало, что они сочувствовали вдохновленным

коммунистами движениям Сопротивления (за исключением, возможно, евреев, преследуемых

всеми остальными), а также России (кроме балканских славян, традиционно являвшихся

русофилами). Среди поляков в подавляющей массе царили и антигерманские и антирусские

настроения, не говоря уже об антисемитизме. Малые балтийские народы, оккупированные СССР в

194° году, во время войны, когда у них имелся выбор, были одновременно настроены антирусски,

антисемитски и прогермански. В Венгрии и Румынии не было ни коммунистов, ни

Сопротивления. В Болгарии симпатии к коммунистам и к России были сильны, хотя там и не

имелось регулярного Сопротивления. Компартия Чехословакии, и до этого всегда являвшаяся

массовой партией, стала самой многочисленной партией в результате подлинно свободных

выборов. Советская оккупация вскоре сделала подобные политические различия чисто

теоретическими. Победы партизан—это не плебисциты, однако, без сомнения, большинство

югославского народа приветствовали победу партизан Тито, за исключением проживавшего там

небольшого числа немцев, сторонников хорватского режима Усташи (которым сербы жестоко

отомстили за прошлые зверства Гитлера), и исторической Сербии, где движение Тито и соответст-

венно антигерманские военные действия никогда не имели поддержки*.

* Однако сербы в Хорватии и Боснии, так же как и черногорцы (17% офицеров партизанской армии были

черногорцами), являлись решительными сторонниками Тито, так же как и значительная часть словенцев и хорватов,

земляков Тито. Основные сражения партизан проходили в Боснии.

Против общего врага

В Греции продолжалась гражданская война, несмотря на отказ Сталина помогать греческим

коммунистам и прокоммунистическим силам в борьбе против британцев, оказывавшим помощь их

противникам. О политических настроениях албанцев после победы коммунистов могли

отважиться судить только эксперты по изучению родственных связей. Однако все эти страны уже

стояли на пороге эпохи масштабных социальных преобразований.

Как ни странно, СССР оказался единственной участвовавшей в войне страной (не считая США),

не претерпевшей в результате нее значительных социальных и институциональных изменений. Он

начал и закончил эту войну под руководством Иосифа Сталина (см. глазу ;з). Однако совершенно

очевидно, что в результате войны стабильность системы получила огромные перегрузки, особенно

в сельской местности. Если бы не извечная убежденность национал-социалистов в том, что

славяне—всего лишь рабы и низшая раса, немецкие захватчики могли бы получить массовую

поддержку многих народов Советского Союза. И наоборот, главной основой победы СССР явился

патриотизм самой многочисленной национальности СССР — великороссов, составлявших ядро

Красной армии, к которым обратился советский режим в момент катастрофы. Вторая мировая

война официально стала известна в СССР как Великая Отечественная война, которой на самом

деле она и являлась.

VII

В этом месте историк должен сделать усилие, чтобы не поддаться искушению заняться анализом

одного только западного мира, поскольку лишь очень немногое из написанного выше в этой главе

касается остальной большей части земного шара. Отчасти это имеет отношение к конфликту

между Японией и континентальной Восточной Азией, поскольку Япония, где у руководства на-

ходились ультраправые националисты, являлась союзником нацистской Германии, а главными

силами сопротивления в Китае были коммунисты. До некоторой степени все это имеет отношение

и к Латинской Америке, мощному импортеру модных в Европе идеологий, таких как фашизм и

коммунизм, в особенности к Мексике, возродившей свою великую революцию в гдзо-х годах под

руководством президента Лазаро Карденаса (1934—1940) и решительно ставшей на сторону

Испанской Республики в гражданской войне. После поражения, республиканцев Мексика

фактически оставалась единственной страной, продолжавшей признавать их законным

правительством Испании. Однако для большей части Азии, Африки и исламского мира фашизм,

ни в виде идеологии, ни в виде политики государства-агрессора, никогда не являлся главным

врагом. Им был империализм (или колониализм) и империалисти-

188

«Эпоха катастроф»

ческие государства, в подавляющем большинстве являвшиеся либеральными демократиями:

Великобритания, Франция, Нидерланды, Бельгия и США, Кроме того, все империи, за

исключением Японии, были государствами с преимущественно белым населением.

Противники империи по логике являлись и потенциальными союзниками в борьбе за

колониальное освобождение. Даже Япония, которая, как могут засвидетельствовать жители Кореи,

Китая, Тайваня и некоторых других стран, породила свою собственную жестокую разновидность

капитализма, могла обратиться за помощью к антиколониальным силам Юго-Западной и Южной

Азии как защитница цветного населения против белого. Поэтому борьба против империй и борьба

против фашизма имели противоположную направленность. Так, заключенный в 1939 году пакт

Сталина с Германией, способствовавший расколу левых на Западе, позволил индийским и

вьетнамским коммунистам спокойно сосредоточиться на борьбе против англичан и французов; в

то же время нападение Германии на СССР в 1941 году вынудило их, как примерных коммунистов,

сделать своей первоочередной задачей поражение «держав оси», т. е. отодвинуть вопрос

освобождения собственных стран гораздо ниже в повестке дня. Подобная смена курса являлась не

только непопулярной, но и бессмысленной со стратегической точки зрения в то время, когда

колониальные империи Запада были как никогда уязвимы, находясь почти на грани краха. И

конечно, местные левые, не испытывавшие на себе железной хватки Коминтерна, старались

использовать эту возможность. Индийский национальный конгресс в 1942 году создал движение

«Прочь из Индии!», а бенгальский радикал Субха Бос пополнил Армию освобождения пленными

солдатами-индусами, захваченными во время первых молниеносных наступлений. Борцы за

освобождение от колониализма в Бирме и Индонезии придерживались той же точки зрения.

Reducto ad absurdum * этой антиколониальной логики явилась попытка экстремистской еврейской

группировки в Палестине договориться с Германией (при посредничестве Дамаска, а затем

вишистского правительства) о помощи в освобождении Палестины от Великобритании, что они

считали первейшим приоритетом сионизма (один из членов группы, принимавший участие в этой

миссии, Ицхак Шамир, впоследствии стал премьер-министром Израиля). Подобные действия, без

сомнения, не предполагали никакой политической симпатии к фашизму, хотя антисемитизм

нацистов мог привлекать палестинских арабов, враждовавших с еврейскими поселенцами, а

некоторые этнические группы в Южной Азии могли отождествлять себя с высшей арийской

расой, которая была придумана нацистской мифологией. Но это были частные случаи (см. главы

12 и is).

* Доведение до нелепости (лот.].

Против общего врага

Объяснения требует вопрос, почему в конечном итоге антиколониальные и освободительные

движения в подавляющем большинстве имели левую тенденцию и поэтому оказались, по крайней

мере в конце войны, в рядах мирового антифашистского лагеря. Фундаментальная причина этого

явления состоит в том, что именно среди левых течений на Западе зародилась теория

антиимпериализма и антиимпериалистическая политика и что поддержку освободительным

движениям от колониального ига оказывали в подавляющем числе международные левые

движения, главным образом (начиная с большевистского Съезда народов Востока в Баку в 1920

году) Коминтерн и СССР. Кроме того, активисты и будущие лидеры освободительных движений,

в основном принадлежавшие к западнической элите своих стран, возвратившись после обучения

из метрополий, чувствовали себя более свободно в нерасистском и антиколониальном окружении

местных либералов, демократов, социалистов и коммунистов, чем в любом другом. Во всяком

случае, все они были людьми передовых взглядов, которым ностальгические средневековые

мифы, нацистская идеология и расистская направленность этих теорий напоминали о

коммуналистских* и трайбалистских** тенденциях, свидетельствовавших, по их мнению, об

отсталости их стран, являвшейся следствием империалистической эксплуатации.

Одним словом, союз с «державами оси» по принципу «враги моих врагов—мои друзья» мог быть

только тактическим. Даже в Юго-Восточной Азии, где японское правление было менее

репрессивным, чем правление старых колониальных держав, и осуществлялось небелыми против

белых, он не мог быть долговечным, поскольку Япония, не говоря уже о ее глубоко укоренив-

шемся расизме, не была заинтересована в освобождении колоний как таковых. Этот союз

действительно оказался недолгим, поскольку Япония вскоре была побеждена. Ни фашизм, ни

национализм «держав оси» не имели здесь особой привлекательности. С другой стороны, такой

человек, как Джавахар-лал Неру, который (в отличие от коммунистов) без колебаний принял

участие в акции под лозунгом «Прочь из Индии!» в 1942 году, кризисном для Британской

империи, никогда не переставал верить, что свободная Индия построит социалистическое

общество и что СССР будет союзником в ее усилиях и, возможно, даже прототипом этого

общества.

То, что лидеры и сторонники идей колониального освобождения зачастую составляли

меньшинство того населения, которое они собирались освободить, делало сближение с

антифашизмом легче, поскольку в массе население колоний разделяло чувства и идеи, к которым

вполне мог бы прибегнуть фа-

* Коммунализм—религиозно-общинная рознь (пршиеч. пер.),

** Трайбализм — межплеменная вражда, а также фанатическая приверженность к своей группировке, фракции и т. п.

(примеч. пер.)-

«Эпоха катастроф»

шизм (если бы не его приверженность расовому превосходству): традиционализм, религиозную и

этническую нетерпимость, подозрительность к любому новаторству. Фактически все эти чувства и

идеи еще не были реализованы полностью, а если в какой-то мере и были, то не стали

господствующими. В мусульманском мире между 1918 и 1945 годами очень быстро шла массовая

исламская мобилизация. Так, основанное Хасаном аль-Банной в 1928 году фундаменталистское

движение «Братья-мусульмане», устойчиво враждебное к либерализму и коммунизму, стало

главным выразителем недовольства египетских масс в 1940-х годах. Его политическая близость к

идеологии «держав оси» была не только тактической, особенно если принять во внимание его

враждебность к сионизму. Однако движения и политики, пришедшие к власти в исламских

государствах, иногда на плечах фундаменталистски настроенных масс, являлись светскими и

современно мыслящими. Египетские полковники, впоследствии совершившие революцию 1952

года, были просвещенными интеллектуалами, действовавшими в контакте с малочисленными

группами египетских коммунистов, руководимых, кстати, в основном евреями (Perrault, 1987}- На

Индийском субконтиненте Пакистан (порождение *93О—1940-х годов) правильно называли

«замыслом секуляризованных элит, принужденных, в силу территориальной разобщенности

мусульманского населения и противодействия индуистского большинства, назвать свое поли-

тическое общество исламским, а не просто национально-сепаратистским» (Lapidus, 1988, р. 738). В

Сирии руководство осуществляла Партия арабского социалистического возрождения (БААС),

основанная в 1940-х годах двумя получившими образование в Париже школьными учителями,

которые, несмотря на присущий арабам мистицизм, по своей идеологии являлись антиимпе-

риалистами и социалистами. Сирийская конституция не содержит ни единого упоминания об

исламе. Политика Ирака (до войны в Персидском заливе 1991 года) определялась всевозможными

комбинациями офицеров-националистов, коммунистов и баасистов, преданных арабскому

единству и социализму (по крайней мере теоретически), но явно не заповедям Корана. Как в силу

местных особенностей, так и благодаря тому, что алжирское революционное движение имело

широкую поддержку масс (и, не в последнюю очередь, большого количества рабочих-эмигрантов

зо Франции), ислам оказал сильное влияние на алжирскую революцию. Однако революционеры

тогда (в 1956 году) пришли к выводу, что «их дело — это борьба, цель которой — победа над

колониализмом, а не религиозная война» (Lapidus, 1988, р. б93), и предложили создать светскую

демократическую республику, ставшую по конституции однопартийным социалистическим

государством. Несомненно, антифашистский этап — единственный период, когда действующие

коммунистические партии получили значительную поддержку и обрели влияние в некоторых

частях исламского мира, особенно в Сирии, Ираке

Против общего врага 19 ^

и Иране, Только гораздо позже голоса прогрессивных светских лидеров были заглушены массовой

политикой возрождения фундаментализма (см. главы 12 И 13).

Несмотря на столкновения интересов, обострившиеся после войны, взгляды антифашистов

развитых западных стран и антиимпериалистов в их колониях совпадали в том, что и те и другие

видели свое послевоенное будущее в свете социальных преобразований. СССР и местные

коммунисты помогали преодолеть возникавшие противоречия. Однако, в отличие от европейского

театра военных действий, неевропейские поля сражений не принесли коммунистам важных

политических побед, за исключением тех мест, где, как и в Европе, задачи антифашистского и

национального/социального освобождения совпали: в Китае и Корее, где колониалистами

являлись японцы, и в Индокитае (Вьетнам, Камбоджа, Лаос), где главными врагами свободы

оставались французы, местная администрация которых перешла на службу к японцам после того,

как они оккупировали территорию Юго-Восточной Азии. В этих странах коммунизму было

суждено победить в послевоенную эпоху под руководством Мао, Ким Ир Сена и Хо Ши Мина. В

других местах лидеры государств, стремившихся к деколонизации, пришли из движений в

основном левых, однако для них собственные проблемы значили больше, чем вопрос поражения

или победы в войне с «державами оси». Однако даже они после разгрома фашизма считали

ситуацию в мире достаточно оптимистичной. Две сверхдержавы не являлись сторонниками

прежнего колониализма, по крайней мере на бумаге. Противники колониализма пришли к власти в

центре самой огромной империи — Британской. Силы и легитимность старого колониализма были

существенно подорваны. Шансы на освобождение казались велики, как никогда раньше. Так на

самом деле и произошло, правда не без жестоких арьергардных боев со стороны старых империй.

VIII

Таким образом, поражение «держав оси», точнее, Германии и Японии не вызвало скорби в мире,

за исключением самих этих стран, население которых до последнего дня сражалось с

преданностью, упорством и огромной боеспособностью. В конце войны фашизму не удалось

поднять на борьбу никого, кроме небольшой горстки правых радикалов (большая часть которых

оставалась на политической обочине в своих собственных странах), нескольких на-

ционалистических групп, надеявшихся осуществить свои цели при помощи союза с Германией, и

наемников, завербованных в нацистскую армию на оккупированных территориях. Японцам

удалось привлечь на свою сторону симпатию лишь на короткое время, сыграв на принадлежности

к желтой, а не

Против общего врага

и Иране. Только гораздо позже голоса прогрессивных светских лидеров были заглушены массовой