Хазанов А.М. Социальная история скифов

Подождите немного. Документ загружается.

Состояла ли новая знать, образ жизни и социальные позиции которой про-

слеживаются, кстати, очень плохо, из бывших номадов, сумевших приспосо-

биться к новым условиям, или из верхушки прежде угнетенных и неполноправ-

ных земледельцев, или из тех и других, но теперь она в значительной степени

стала выразителем оседло-земледельческой тенденции развития. Деятельность

царей Скилура и Палака свидетельствует об этом достаточно наглядно.

На монетах Скилура помимо типичной для кочевников повозки изображены

Гермес и Деметра как символы торговли и земледелия — главных источников

доходов аристократии Третьего Скифского царства [Граков, 1954, стр. 28].

Борьба с пиратами, которую вели скифские цари, свидетельствует о значении,

придававшемся беспрепятственному вывозу хлеба.

Внешняя политика скифов была теперь ориентирована главным образом на

устранение ненужных посредников во все той же торговле. Ольвия находилась

в зависимости от скифов, чеканила монеты Скилура, а в одной из эпитафий

даже названа скифским городом [IOSPE, I

, № 226], что, возможно, является

намеком на какие-то формы протектората Скифского царства над полисом.

Херсонес был спасен лишь активными действиями Диофанта — полководца

Митридата VI Эвпатора. Боспор также испытывал давление скифов.

В I—II вв. н. э., в период последнего и весьма ограниченного усиления

Скифии, кочевой элемент ощущается в ней еще слабее, чем во II—I вв. до н. э.

Скилур и Палак, может быть, еще считали себя кочевниками, Фарзой и Инис-

мей (Иненсимей) — едва ли. Преобладание земледельческого элемента, до-

вольно эллинизированного и сильно смешанного в этническом отношении, в

первые века нашей эры, возможно, проявлялось уже не только в экономиче-

ской, но и в политической сфере.

Пошло ли социальное развитие скифского общества в последние века до

нашей эры — первые века нашей эры дальше отношений раннеклассового ти-

па, сказать невозможно. Часто позднюю Скифию считают рабовладельческим

государством. Но, как справедливо отметил Б. Н. Граков, «напрасно мы стали

бы искать в известиях авторов и тем более в современных нам литературных

данных доказательств рабовладельческого строя этого государства» [Граков,

1954, стр. 30]. Возможным представляется и развитие скифского общества в

феодальном (протофеодальном) направлении. Наконец, не исключено его раз-

витие по теоретически еще недостаточно осмысленному пути, который, види-

мо, характеризуется тем, что господствующий класс получает посредством

внеэкономической эксплуатации прибавочный продукт

250

от объединенных в общины производителей, не отделенных от средств произ-

водства, а затем перераспределяет его в своей среде. Однако это всего лишь

возможные пути развития. Для какого-либо позитивного решения вопроса

данных явно недостаточно.

В то же время ясно, что груз многих веков предшествующей истории быв-

ших кочевников не исчез бесследно и в поздней Скифии. И в культурном и,

очевидно, в социальном отношениях она выглядит значительно менее разви-

той, чем греческие государства Северного Причерноморья. То, что было силой

в кочевом обществе, обернулось слабостью в земледельческом. Не случайно в

первых веках нашей эры скифов теснят кочевники-сарматы — на это время

приходится гибель многих нижнеднепровских городищ [Щукин, 1970, стр.

65—67] — и ряд побед над скифами одерживает Боспорское царство [IOSPE,

II, № 26, 27, 433; Шкорпил, 1917, стр. 111 и сл.; Блаватский, 1959а, стр. 34;

Блаватский, 1964, стр. 149 и сл.; Раевский Д. С, 1973, стр. 114 и сл.]. Не слу-

чайно и то, что Скифия была первым государством Северного Причерноморья,

рухнувшим в результате начавшегося Великого переселения народов.

О характере государственных образовании у кочевников

евразийских степей

На протяжении тысячелетий своего господства в евразийских степях ко-

чевники неоднократно создавали различные государственные образования, бо-

лее или менее длительные и стабильные. Иногда они превращались в империи,

охватывавшие огромные территории с населявшими их племенами и народами,

резко отличными и в хозяйственном и в культурном отношениях и по уровню

своего развития.

Возможно ли возникновение государства на чисто кочевой основе и яв-

ляются ли созданные кочевниками государственные образования только лишь

результатом их собственного внутреннего развития? Какие социаль-

но-экономические отношения господствуют в таких государствах? Эти во-

просы являются ключевыми, и для их решения необходимо вновь обратиться к

социальной специфике кочевых обществ. Она определялась существовавшими

у кочевников условиями производства, а также частично их взаимоотношения-

ми с оседло-земледельческими и городскими областями. Ограниченные воз-

можности экстенсивного кочевого хозяйства ставили предел социальному раз-

витию. Прежде всего следует назвать уже отмеченную нестабильность кочев-

нической экономики и постоянную угрозу массового падежа скота в результате

джута, засухи, эпизоотии, утраты его из-за вра-

251

жеских набегов и т. д. Важным обстоятельством представляется также эконо-

мическая потребность в кочевании небольшими группами из-за невозможности

прокормить и напоить всю массу скота на ограниченной территории.

Особенность скота как быстро аккумулируемого и легко отчуждаемого

имущества первоначально определила быстрый рост имущественной и соци-

альной дифференциации у кочевников. Все известные науке кочевые общества

евразийских степей по уровню своего развития находились никак не ниже

эпохи классообразования. Но та же особенность была одной из причин, по ко-

торым темпы дальнейшей классовой дифференциации в кочевых обществах

резко снижались. Кроме того, ограниченность пастбищной территории в усло-

виях экстенсивного скотоводства ограничивала и возможный рост произве-

денного продукта.

Нестабильность хозяйства и отсутствие емкой сферы применения рабочей

силы, постоянные войны за скот и пастбища, а также специфика взаимоотно-

шений с внешним миром тормозили окончательное оформление классов у ко-

чевников, делали необходимым сохранение определенных форм взаимопомо-

щи и кооперации.

Социально-экономические отношения, существовавшие в кочевых обще-

ствах, были далеки от эгалитаризма. В них наблюдалась социальная стратифи-

кация подчас весьма значительная. Представители высших социальных слоев

эксплуатировали обедневших членов общества, нередко используя их в каче-

стве пастухов и работников в своих хозяйствах. С рядовых кочевников взима-

лись различные поборы и внешние добровольные подношения. Во многих слу-

чаях их можно рассматривать как нефиксированную ренту.

И все же эксплуатация основной массы населения в кочевых обществах

нередко была сравнительно слабой, носила косвенный характер прикрывалась

традициями родо-племенной солидарности, потребность в сохранении воен-

но-политической организации, основанной на родо-племенной структуре и

участии в военных действиях большинства боеспособного населения, наряду с

другими причинами сильно ограничивала возможность ее интенсификации.

Кроме того, слишком большие притеснения всегда вызывали опасность

откочевки от непопулярного правителя. Чайдер Рази описывает ситуацию,

сложившуюся в Дешт-и-Кыпчаке после смерти Касим-хана в 1521/22 г.: «После

него в том государстве началось большое несогласие, султаны

Дешт-и-Кыпчака, которые известны под именем казаков, много воевали друг с

другом. В конце концов Тахир-хан, сын Узбек-хана, был провозглашен ханом.

Так как Тахир имел крайне грубый характер, большинство эмиров и воинов

стали обижены на него и разошлись. Во время [начала]

252

правления ему помогали около 40 000 человек, в это время с ним осталось не

более тысячи человек. Поневоле он ушел к киргизам и проводил там время в

крайнем расстройстве, пока не умер в 930 г. (1523/24 г. н. э.). Бараш-хан, брат

Тахир-хана, после Тахир-хана собрал в Могулистане и Деш-те 30 000 человек.

Вследствие несогласия между братьями эта группа также разбрелась. Иль и

улус Касим-хана составлял около миллиона человек, они так расстроились, что

в 944 г. (1537/38 г. н. э.) в местах их жительства не осталось и одного телохра-

нителя» [Тизенгаузен, 1941, стр. 215].

У казахов в XIX в. также известны случаи, когда кочевые коллективы, не-

довольные своим предводителем, отказывались признавать его власть или от-

кочевывали от него [Зиманов, 1958, стр. 192].

Поэтому нажим на рядовых кочевников не мог быть слишком большим. В

Казахстане попытки регулярного налогообложения кочевников со стороны

ханской власти (зякет) предпринимались "еще в конце XVII в. [Сабырханов,

1969, стр. 154] но вплоть до присоединения к России они так и не

вылилась в сколько-нибудь прочные и устойчивые формы. А. Левшин

писал, что хотя «повелители киргизов (т. е. казахов.— А. X.) и получают с них

плату скотом и разного рода вещами, но приношения сии делаются без всякого

порядка и по большей части в случаях особенной нужды в покровительстве;

определенной же подати народ киргиз-казачий вообще не платит... Аблай-хан и

Худайменды—султан в Средней орде и Арунгазы в Меньшей пытались при-

учить своих подвластных к правильному платежу определенной подати, но ус-

пех не соответствовал желаниям их...» [Левшин, 1832, ч. III, стр. 161].

Налогообложение по-прежнему приходилось прикрывать потребностями

общественной взаимопомощи. «Целью ханского зякета,— говорилось в обыч-

ном праве,— служит вспомоществование бедным или неимущим киргизам (т. е.

казахам.— А. X.) и на содержание мулл» [Материалы по казахскому обычному

праву, 1948, стр. 137].

Много спорят о наличии частной (феодальной) собственности на землю в

кочевых обществах как основе эксплуатации рядовых кочевников. Действи-

тельно, попытки присвоить отдельные пастбища и урочища или взимать налог

за пользование ими предпринимались кочевой знатью с глубокой древности.

Уже усуньский гуньмо приказал, чтобы никто не смел пасти скот на его паст-

бищах [Бичурин, 1950, т. II, стр. 197]. Однако сколько-нибудь успешными эти

попытки были только в периоды усиления центральной власти, и то лишь в ог-

раниченном размере

. Юридического оформления частной собственности на

землю у кочевников евразийских

253

степей так и не произошло. Дело здесь не только в том, что право отставало от

фиксации экономических отношений. Сами эти отношения применительно к

земле и пастбищам были еще весьма неразвитыми. Поэтому вряд ли можно

говорить о феодальной собственности на землю у кочевников, во всяком слу-

чае у большинства из них. Если отдельные исключения и встречались, то,

по-видимому, только в новое время, в результате воздействия осед-

ло-земледельческих государств. В целом же существовала лишь определенная

тенденция к ее оформлению, на практике так до конца и не реализовавшаяся.

Неравенство в отношении к земле и пастбищам у кочевников выражалось в

иных экономических категориях в пользовании и владении. Во-первых богатый

скотовладелец кочевал больше и дальше и, следовательно, использовал боль-

шее количеству пастбищной земли, чем его бедный сородич и соплеменник.

Во-вторых, кочевая аристократия осуществляла контроль над использованием и

распределением пастбищ, водных ресурсов и земли, определяла маршруты и

сроки перекочевок и т. д., и при этом, с одной стороны оставляла за собой луч-

шие участки, а с другой — получала нефиксированную ренту, рассматривав-

шуюся обычным правом как компенсация за организационно-управленческую

деятельность. По существу, здесь имел место вскрытый Ф. Энгельсом процесс

превращения общественно полезной функции в свою противоположность — в

источник богатства и власти руководящего слоя населения [Энгельс, Анти-Дю-

ринг, стр. 183—186]. Этот процесс, генетически уходящий еще в недра перво-

бытного общества, получает свое завершение на раннеклассовой ступени [Kha-

zanov, 1971, стр. 71 и сл.], на той самой, которая, по-видимому, является пре-

делом для кочевников в их самостоятельном развитии.

Пo изложенным причинам возможности возникновения сколь-

ко-нибудь прочной и длительной государственности в чисто кочевых общест-

вах и даже в тех, в которых существовал оседло-земледельческий уклад, но ко-

чевой над ним решительно превалировал, представляются очень ограничен-

ными

В качестве примера можно привести монголов XII — ХIII вв. Примитивные

государственные образования, кажется, возникали у них не один раз и до Чин-

гисхана [Сандаг, 1970, стр. 24—25]. Но они распадались так же быстро, как

возникали. Только в ходе широкой внешней экспансии монгольская государст-

венность отлилась в сравнительно прочные и устойчивые формы.

Государство кочевых узбеков, образовавшееся в 20-х годах XV в., не смогло

осуществить широкого завоевания земледельческих областей и распалось сразу

же после смер-

254

ти его основателя — Абу-л-Хайр-хана [Ахмедов, 1965, стр.5, 149—150].

В то же время история казахов и отдельных групп туркмен в XVII—XIX

вв., возможно, демонстрирует обратимость некоторых социальных процессов у

тех кочевников, которые знали в прошлом, и даже неоднократно, периоды го-

сударственной жизни, но в силу превратностей исторических судеб вновь ста-

ли жить чисто кочевым бытом, без объединения с оседло-земледельческими

областями. С того времени как присырдарьинские города с земледельческой

округой стали выходить из-под власти казахских ханов, а войны с Джунгарией

обернулись поражениями, стали расшатываться основы единого, но непроч-

ного казахского государственного объединения, которое М. Бижанов датирует

XV — серединой XVII в. [Бижанов, 1969, стр. 170]. Центробежные процессы в

нем оказались доминирующими.

Таким образом, для возникновения сравнительно прочной государственно-

сти у кочевников помимо внутренних предпосылок требуются так же и внеш-

ние. Поэтому основные устремления их аристократической верхушки на-

правлены на завоевание и эксплуатацию других обществ, в первую очередь

земледельческих. Успешная экспансия в свою очередь могла на время приво-

дить к смягчению или разрешению внутренних конфликтов, как бы вынося их

вне общества и тем самым способствуя его внутренней консолидации.

Показательно обращение к войску вождя чжурчжэней Агуды: «Если вы

будете храбро сражаться, то рабы станут свободными, свободные — вождями,

вожди повысятся в ранге [Воробьев, 1967, стр. 64].

Помимо социального фактора, связанного с внутренними процессами в

кочевых обществах, на их взаимоотношения с внешним миром сильное воздей-

ствие оказывал экономический фактор. Вопреки довольно распространенному

мнению [Myres 1941, стp. 19; Bacon, 1954, стр. 46 и др.], хозяйство полукочев-

ников и тем более чистых кочевников, как правило, менее автаркично, чем

комплексное земледельческо-скотоводческое хозяйство, каковым чаще всего

является хозяйство оседлых земледельцев. Кочевникам трудно обойтись без

земледельческих продуктов и ремесленных изделий, в то время как земледель-

цы в принципе могут и во многих регионах земного шара обходились без про-

дуктов, традиционно поставляемых на обмен кочевниками.

Конечно, земледельцы и горожане также извлекали иногда значительные

выгоды от торговли с кочевниками. «Товары и предметы их [кочевников],—

говорилось в указе сельджукского султана Санджара,— дающие прибыль, яв-

ляются причиной увеличения благоденствия, довольства и пользы оседлых

людей» [Материалы по истории туркмен и

255

Туркмении, 1939, стр. 314]. И все же кочевники евразийских степей всегда

значительно сильнее стремились к торговле с земледельцами, чем те — с ко-

чевниками. В отличие от многих земледельческих обществ занятие торговлей у

них было престижным делом. Когда земледельцы по тем или иным причинам

ограничивали или прерывали торговлю с кочевниками, те нередко отстаивали

право на нее вооруженным путем.

Так, например, поступали по отношению к Китаю кочевники Центральной

Азии — от хунну до монголов. По словам Сыма Цяня, «отличаясь алчностью,

сюнну ценили рынки на пограничных пропускных пунктах и любили китайские

изделия, а Хань тоже была заинтересована в существовании рынков на погра-

ничных пропускных пунктах, чтобы удовлетворять их желания» [Таcкин,

1968а, стр. 51]. В одной из китайских хроник откровенно говорится, что рынки

для торговли с кочевниками в начале династии Мин были организованы «для

упрочения границ и ради сокращения расходов на оборону» [Мартынов, 1970,

стр. 235]. Когда же кочевники чувствовали себя достаточно сильными, они

стремились к завоеванию и подчинению земледельческих обществ, потому что

помимо всего прочего это был лучший способ обеспечить бесперебойное по-

ступление сельскохозяйственных продуктов и ремесленных изделий.

После гетского разгрома ольвиополиты снова заселили город «по желанию

скифов, нуждавшихся в торговле и посещениях эллинов» (D i о Chrvs., Or. Bo-

rysth, XXXVI, 11,48).

В договоре, который европейские гунны заключили с Восточной Римской

империей в 434 г., было специально оговорено, что будут открыты рынки для

торговли с гуннами (Prise. Pan., fr. 1).

Любопытно, что набеги кочевых узбеков и казахов на земледельческие

области Мавераннахра совершались почти исключительно в зимние месяцы,

когда кочевники испытывали наибольшие трудности из-за недостатка кормов

для скота [Ахмедов, 1965, стр. 82]. По свидетельству Рузбехана, казахи уст-

раивали набеги на подчиненные Шайбани-хану города «вследствие острой ну-

жды в платье и хлопчатобумажной одежде» [там же, стр. 110].

Все эти причины объясняют подчас агрессивный характер кочевых об-

ществ. Поскольку в своем самостоятельном развитии они не шли дальше ран-

неклассовых отношений, а целый ряд обстоятельств не благоприятствовал

развитию классовых отношений вглубь, государственные образования у ко-

чевников по общему правилу возникали лишь накануне завоевания земледель-

ческих областей, в процессе такого завоевания или вскоре после него. Именно

в этих случаях на

256

смену обычной децентрализованности кочевников приходила сильная и цен-

трализованная организация. Именно так рождались кочевые империи.

Характер государственных образований, возникших в результате завоеваний

кочевниками земледельческих областей, во многом зависел от взаимоотноше-

ний, складывавшихся межу победителями и побежденными. К. Маркс писал

«При всех завоеваниях возможен троякий исход. Народ-завоеватель навязывает

побежденным собственный способ производства (например, англичане в этом

столетии в Ирландии, отчасти в Индии); или он оставляет старый способ про-

изводства и довольствуется данью (например, турки и римляне); или происхо-

дит взаимодействие, из которого возникает новое, синтез (отчасти (при гер-

манских завоеваниях)» [Маркс, Из рукописного наследства К. Маркса, стр.

723—724].

Применительно к кочевникам в теоретическом анализе, следующем за этим

высказыванием К. Маркса, можно выделить две наиболее распространенные

тенденции. Правда, на практике они нередко встречались одновременно в од-

них и тех же государственных образованиях, но все же преобладающей в каж-

дом из этих образований, как правило, являлась лишь одна.

В первом случае кочевники эксплуатировали подчиненное осед-

ло-земледельческое население на основе даннических отношений. И кочевники

и земледельцы с горожанами входили в состав одного и того же государства,

но их взаимодействие происходило преимущественно в политической сфере.

Они жили бок о бок, но не вместе. Эксплуатация, сколь бы хищнической она

ни была, не затрагивала основ социоэкономической структуры земледельцев и

не интегрировала их с кочевниками в одно общество.

Еще В. Григорьев отмечал, что кочевая знать нередко устранялась от непо-

средственного управления завоеванными земледельческими областями и «да-

же от труда сбирать подати с покоренных, что достигалось посредством ос-

тавления страны в руках туземных владельцев, с обращением их в данников,

то есть в орудия для выжимания из покоренных в пользу победителей всего,

что первые могли доставить последним» [Григорьев, 1875, стр. 4].

С. А. Плетнева полагает, что государство у кочевников возникало лишь в

том случае, если часть населения переходила к земледелию Плетнева, 1967,

стр. 189—190]. Подобное утверждение кажется слишком категоричным, так

как не учитывает роли завоевания в возникновении некоторых государствен-

ных образований номадов. Необходимые земледельческие и ремесленные

продукты кочевники могли получать, не только оседая на землю, но и путем

внеэкономического принуждения земледельцев и горожан.

257

При таких обстоятельствах характер социально-экономических отношений у

кочевников не претерпевал кардинальных изменений. Их общество оставалось

раннеклассовым. Кочевые области в подобных государствах, будучи господст-

вующими в политическом отношении, в социально-экономическом всегда были

самыми отсталыми.

Правда, вхождение в состав одних государственных образований с земле-

дельцами всегда оказывало ускоряющее воздействие на развитие кочевников.

Хунну говорили, что они «создают государство, сражаясь на коне, и поэтому

пользуются влиянием и славятся среди всех народов» [Таскин, 1973, стр. 34]. Но

Елюй Чу-цай повторил Угэдею старый афоризм: «Хотя [вы] получили Подне-

бесную, сидя на коне, но нельзя управлять [ею], сидя на коне» [Мункуев, 1965,

стр. 73]. В степи возникали города — центры политической власти, торговли и

ремесла [Егоров, 1969]. Среди рядовой массы кочевников усиливалась тенден-

ция к вынужденной седентаризации. Однако в рассматриваемых государствен-

ных образованиях подобные явления не были необратимыми, они лишь служили

предпосылками дальнейшего развития, но уже на основе перехода кочевников к

оседло-земледельческой жизни.

Для тех созданных кочевниками государственных образований, в которых

данничество длительное время оставалось ведущей формой эксплуатации, мож-

но наметить два варианта развития после того, как из-за изменившегося со-

отношения сил или из-за иных причин возможности примитивной даннической

эксплуатации земледельческого населения сокращались или прекращались во-

все. Первый был связан с распадом государства, уменьшением удельного веса

земледелия как уклада внутри кочевого общества, гибелью городов. И Карако-

рум, и Сарай-Бату, и Сарай-Берке прекратили свое существование, как только

погибли вызвавшие их к жизни и созданные кочевниками государственные об-

разования. Второй вариант развития был обусловлен дальнейшим усилением и

конечным возобладанием седентаризационного процесса. В результате кочевое

общество переставало быть таковым, становясь преимущественно земледельче-

ско-городским и развиваясь уже совсем в другом русле, хотя и сохраняя нередко

при этом значительный коневой уклад.

По-иному совершалось развитие в тех государствах, в которых кочевники,

земледельцы и горожане оказывались интегрированы в рамках одной социоэко-

номической структуры. В них происходил синтез раннеклассовых отношений

завоевателей с более развитыми классовыми отношениями завоеванных.

Это нередко оказывало отрицательное воздействие на развитие осед-

ло-земледельческих обществ, но ус-

258

коряло развитие кочевников [Новосельцев, Пашуто, Череп-нин, 1972,

стр. 109—110, 124).

О бедствиях, которые приносили земледельцам и горожанам нашествия ко-

чевников, написано достаточно и древними, и средневековыми, и современ-

ными историками. Может быть, короче и лучше других сказал Ибн-ал-Асир

про нашествие татаро-монголов: «Это событие, искры которого разлетелись [во

все стороны] и зло которого простерлось на всех; оно шло по весям, как туча,

которую гонит ветер» [Тизенгаузен, 1884, стр. 2].

Но в дальнейшем правящий слой кочевников быстро превращался в господ-

ствующий класс оседлого населения, зачастую сливаясь со своим предшест-

венником. Остальные кочевники могли еще некоторое время сохранять особое

положение в качестве поставщика военных контингентов, опоры династии и т.

п., но эксплуатация их обычно усиливалась. Соответственно ухудшались их

социальное положение и общественный престиж. Хотя подобные государства

своим созданием бывали обязаны кочевникам, характер господствовавших в

них социально-экономических отношений в конечном счете определялся уже

уровнем развития земледельческих областей. К тому же именно в подобных

государствах седентаризационные процессы развивались обычно более ин-

тенсивно.

Все перечисленные тенденции и варианты развития известны как в древно-

сти, так и в средневековье.

И Первое и Второе Скифские царства являлись раннеклассовыми государ-

ственными образованиями, основанными преимущественно на завоевании и

даннической эксплуатации кочевниками оседло-земледельческого населения.

Но оседание кочевников на землю, начавшееся в период Второго Скифского

царства, способствовало тому, что возникшее после исчезновения (или по

крайней мере резкого сокращения) возможностей даннической эксплуатации

покоренного населения Третье Скифское царство стало развиваться как земле-

дельческо-городское общество, а внутренняя эксплуатация в нем возобладала

над внешней.

Подобному развитию, вероятно, способствовали также длительные контакты

с греческими городами, которым, как и античной цивилизации вообще, было

присуще наивысшее для древности развитие товарного хозяйства. В условиях

соседства с ними занятие земледелием с выгодной продажей зерна на экспорт

приобретало дополнительные стимулы.

Общество хунну долгое время развивалось в том же направлении, что и

скифское. Государственное образование у них, очевидно, возникло при Мо-

дэ-шаньюе, когда были покорены многие земледельческие и кочевые племена,

а Китай был вынужден выплачивать регулярную дань. Но общество

259