Грязнов А.Ю. Методология физики и априоризм Канта
Подождите немного. Документ загружается.
строгого индуктивного вывода второго закона следует его «априорность» в
смысле произвольного определения, а, с другой стороны, за успешным
применением этого закона в опыте вроде бы просматривается его
индуктивная сущность. Ни та, ни другая сторона в этой дискуссии не
отдавала себе отчета в том, что априорный принцип может быть законом
природы именно потому, что необходимым (в рамках данной модели
материи) образом синтезируется рассудком исключительно для применения в
опыте в качестве правила вывода из явлений их причины. Когда сила во
втором законе Ньютона «определяется», скажем, как произведение массы на
ускорение, в этом нет никакого произвола, если следовать пространственно-
временной интуиции, принципу достаточного основания, принципу
причинности и КДММ. По сути это теорема. Не математическая, а
динамическая. Главным здесь является априорное представление о
причинности вообще и ее воплощении в ньютонианской парадигме в
частности.
Таким образом, поскольку, как было показано выше, второй закон
Ньютона априорен, он как бы похож на произвольное соглашение
(«определение»), но поскольку он все-таки закон физики, то вроде бы он
содержится в явлениях природы. Выходит, что обе стороны в этом споре
оказались по-своему правы. Между тем второй закон Ньютона и не
произвольное соглашение, и не выводится из эмпирических фактов, а
представляет собой априорный принцип, с помощью которого
устанавливаются законы, вскрывающие природу движения широкого класса
макроскопических объектов. Второй закон сам по себе не позволяет
экспериментально определить массу. Только используя все три закона
движения, можно дать ее операциональное определение. Три закона Ньютона
— это три момента единого закона движения, ни один из них не выводится
из других, но каждый предполагает два остальных.
КДММ не применима при введении нецентральных сил, с одной
стороны, и сил
—————
40
Ньютон И. Математические начала натуральной философии. М., 1989. С. 41–42.
21
(может быть, центральных, но) зависящих от скорости — с другой.
Нецентральные и зависящие от скорости силы, с которыми взаимодействуют
точечные тела, методологически требуют отказа от концепции
дальнодействия, а значит, и от КДММ ньютоновской механики. Приняв в
качестве исходной иную модель материи, мы можем априори получить
основоположения другого раздела физики.
Историчность физической картины мира и кантовский априоризм
«Можно строго доказать, что... самое малейшее, как и самое
величайшее — как строение ничтожной былинки, так и движение небесных
тел допускают вывод до всякого наблюдения из основоположения всего
человеческого знания»
41
, — так писал И.Г. Фихте, полагая, как известно, что
он развивает учение Канта. До сих пор широко распространено
представление о кантовском априоризме как учении о том, что человек
обладает способностью получать содержательное (а не только формальное)
знание о внешнем мире, не прибегая к опыту, так как это знание якобы
коренится в самом человеческом сознании. И если физическая картина мира
на протяжении истории меняется, то, следовательно, априоризм (в таком его
понимании!) терпит крах. Таким образом, в лучшем (для сторонника
методологии априоризма) случае можно говорить не об абсолютном
априоризме, а об относительном, т.е. о конвенционализме.
К. Поппер, например, считал, что главная заслуга Канта состоит в
отстаивании им концепции априорной предпосылочности всякого познания в
том смысле, что любое знание предполагает некоторую «содержательную»
гипотезу. Дело, однако, обстоит иначе. Никакого «содержательного»
априорного знания о внешнем мире не существует. Кант критического
периода не желает измышлять (как и Ньютон) подобного рода гипотез.
Главная его заслуга в области методологии науки заключается в том, что он
указал путь получения объективного знания о природе явлений. Этот путь
искали и докантовские рационалисты, и докантовские эмпирики. Но их
попытки оказались, в конце концов, несостоятельными. Рационалисты так и
не справились с проблемой антиномичности метафизического мышления,
ярко зафиксированной Кантом в антиномиях чистого разума. Эмпирики же
были не в состоянии преодолеть неполноту индукции. Но у тех и других все-
таки была часть истины. Эти-то части и сумел соединить Кант:
аподиктическое априорное знание существует (тезис рационалистов), но не о
мире, а о способе организации чувственного опыта; для получения знания
необходим опыт (тезис эмпириков), но этого недостаточного, так как также
необходимо располагать принципами вывода знания из опыта. Эти принципы
обычно устанавливаются в определенной парадигме, которая представляет
собой явление историческое. Однако то, с помощью чего к ним приходят, к
парадигме не относится, а является надысторическим абсолютным априори
(здесь имеются в виду только методологически корректные теории).
Законы Ньютона — это только формальные правила игры,
позволяющие обработать эмпирические данные и получить таким образом
содержательное знание о внешнем мире. Но эти правила вовсе не коренятся в
человеческом сознании сами по себе. Они могут быть выведены в рамках
определенной модели материи. То, с помощью чего они выводятся, уходит
своими корнями в сознание. Это и априорные формы чувственности,
рассудка и разума, и способность воображения, и способность суждения...
Более того, в этом и проявляется (но не заключается без остатка) само
сознание, взятое в отношении физического познания. Однако законов
Ньютона здесь нет.
По поводу закона инерции А. Пуанкаре писал: «Есть ли эта истина,
присущая a priori нашему разуму? Если бы это было так, то как же не знали
ее греки? Как могли они думать, что движение прекращается, как только
перестает действовать вызы-
———————
41
Цит. по: Шеллинг Ф.В.Й. Идеи к философии природы как введение к изучению
этой науки. С-Пб., 1998. С. 14.
23
вавшая его причина, или что всякое тело, не встречающее никаких
препятствий со стороны, принимает круговое движение, как наиболее
совершенное из всех движений?
Говорят, что скорость тела не может измениться, раз нет основания для
ее изменения; но не можем ли мы с таким же правом утверждать, что не
может измениться положение тела или кривизна его траектории, раз внешняя
причина не вызывает их изменения?
Если принцип инерции не принадлежит к числу априорных истин, то
не значит ли это, что мы имеем в нем экспериментальный факт?.. Закон
инерции не присущ нам a priori; другие законы были бы столь же хорошо,
как и он, совместимы с принципом достаточного основания. Когда на тело не
действует никакая сила, то мы могли бы вообразить, что неизменным
является не скорость его, а его положение или ускорение»
42
.
Нелегко распутать этот клубок.
Греки (в частности Аристотель) не думали так, как о них пишет
Пуанкаре. «Никто не сможет сказать, почему тело, приведенное в движение,
где-нибудь остановится, ибо почему оно скорее остановится здесь, а не там?
Следовательно, ему необходимо или покоиться, или двигаться до
бесконечности, если только не помешает что-нибудь более сильное»
43
.
Аристотель считал, что в бесконечном пустом пространстве, если бы таковое
существовало, тело, приведенное в движение, вечно продолжало бы
двигаться равномерно и прямолинейно, потому что иначе нарушился бы
принцип достаточного основания.
Мы ошибемся, если скажем, что в этом и заключается принцип
инерции. Как ни странно, суть представления о материи как инертной массе
выражается через разъяснение поведения тела в заполненном пространстве.
В самом деле, как падающее тело «узнает», где низ, а где верх? Ведь если
его объемлет изотропная пустота (а другой пустоты не бывает), то оно
должно либо покоиться, либо двигаться сразу во все стороны, иначе
нарушится принцип достаточного основания в локальном его применении.
Собственно, открытие Ньютона заключалось в том, что он сумел применить
этот принцип нелокально. Правда, в этом ему «помог» вездесущий
нематериальный Бог. «...Мы не можем, — пишет Ньютон, — полагать тела,
не полагая в то же время, что Бог существует и что Он сотворил тела в
пустом пространстве из ничего...»
44
. Итак, если тело покоится в
анизотропной среде, которая не оказывает на него внешнего воздействия, то
будет ли оно иметь основание и причину для изменения состояния своего
покоя? Принцип инерции говорит, что несмотря на наличие основания
(асимметрии условий), причины все-таки для этого изменения не будет, а
следовательно, тело не сдвинется с места. Но ведь это явно противоречит
наблюдениям: отпущенный камень ускоряется к земле. Если мы скажем:
«Значит, на него действует земной шар», — то нам не удастся совместить
данное утверждение с принципом причинности до тех пор, пока мы не
припишем это действие некоей нематериальной причине или же не
переместим его из онтологии в гносеологию, где причинность превратится в
категорию рассудка. Первое сделал Ньютон, второе — Кант. (Правда, были
еще попытки найти скрытый механизм гравитации, но они не получили
признания.)
Ясно, что для Аристотеля ни то, ни другое было совершенно
невозможным. Поэтому ему оставалось только — признать, что причина
движения тела находится в нем самом. А это можно понять лишь через
приписывание телу желания двигаться к определенному (естественному)
месту, которое должно быть четко выделено. Очевидно, что для камней и
прочих тяжелых тел таким выделенным местом является центр Земли,
движение к которому надо рассматривать как происходящее по природе, т.е.
естественно. Но как все-таки камень получает «информацию» о том, где
—————
42
Пуанкаре А. О науке. М., 1990. С. 80-82.
43
Аристотель. Соч. в 4-х т. М., 1981. Том 3. С. 139.
44
Цит. по: Гайденко П.П. Христианство и генезис новоевропейского
естествознания / / Философско-религиозные истоки науки. М., 1997. С. 73.
115
находится его естественное место? Ясно, что это возможно только в
заполненном пространстве, но тогда сама заполняющая его среда должна эту
информацию переносить. Следовательно, сплошная среда Вселенной
небезразлична к положению камня. Вселенная тоже «хочет», чтобы все было
«разложено по своим местам», т.е. она живая, а физика Аристотеля,
соответственно, смыкается с гилозоизмом. Источник движения камня
находится в нем самом (и во Вселенной в целом). И это совместимо как с
принципом достаточного основания, так и с принципом причинности, если
допустить телеологическую причинность, что и делает Аристотель.
Пуанкаре считает закон инерции опытным фактом; но если законы
Ньютона не априорны, а представляют собой индуктивное обобщение
эмпирических фактов, то пусть кто-нибудь покажет, каким образом можно к
ним прийти, опираясь на опыт, который, если его не рассматривать через
призму этих законов, сплошь и рядом им противоречит. Ведь, наверное, не
случайно две тысячи лет человечество, не зная законов Ньютона, как-то
сводило концы с концами в плане соответствия теории наблюдениям. Если
же сам Ньютон просто угадал законы движения, то это все равно не
противоречит концепции априоризма.
Пуанкаре видит задачу физики в изыскании неких общих принципов,
из которых можно вывести наблюдаемые явления. Причем не столь важно,
откуда берутся эти общие принципы. Тем самым он методологически
обрекает себя как физика на то, чего никогда не мог бы себе позволить как
математик: он полагает, что в физике ничего не остается как применять
схему рассуждения ((А → В) & В) → А, которая, конечно, не дает твердого
знания (не всегда, когда из А следует В и имеется В, также имеет место А).
Наиболее общие принципы, считает Пуанкаре, не выводятся из опыта, так
как один и тот же опыт можно описать различными способами. Поэтому эти
принципы носят конвенциональный характер и отбираются научным
сообществом из соображений простоты. Конвенционализм — это если и
априоризм, то не кантовский; выше он был назван относительным.
Априоризм же Канта абсолютный.
Почти каждый методолог, отдавая дань безусловного почтения Канту,
также безусловно полагал, что Кант ошибался, считая свой априоризм
абсолютным. Однако вряд ли можно согласиться с тем, что неньютонианская
физика опровергает кантовский априоризм, как полагал Лакатос и многие
другие. Она лишь исходит из других моделей материи, а потому использует
иные частные априорные принципы. Но самое главное здесь состоит в том,
что все последовательно мыслящие ученые явно или неявно должны строить
свои теории на основании абсолютных априорных норм, которые не
изменяются с тех пор, как возникла теоретическая наука. Я утверждаю, что
интуиция пространства и времени (по Канту, априорные формы
чувственности), а также принципы логического мышления (формальная
логика плюс кантовские категории) для Фалеса, Аристотеля, Августина,
Буридана, Декарта, Ньютона, Лобачевского, Максвелла, Лорентца, Пуанкаре,
Эйнштейна, Бора, Пригожина и для всех остальных ученых одни и те же, т.е.
относятся к абсолютному априори во всяком научном мышлении. Хотя,
конечно, не все ученые сознательно следовали этим принципам, более того
— некоторые пытались им противоречить.
Трудно принять слова Г. Рейхенбаха, сказанные им о Канте: «То, что
он хотел, — было анализом человеческого разума, то, что он дал — было
анализом естествознания его времени»
45
. Конечно, Кант анализировал
естествознание своего времени, но этот анализ был столь успешным именно
потому, что он исходил из открытого им абсолютного априори. Кантовскую
методологию можно применить и к современному естествознанию.
Таким образом, есть основания полагать, что существует абсолютное
Априори, которое в разных исторических ситуациях по-разному «работает»,
само же при этом оставаясь неизменным.
——————
45
Цит. по: ФоллмерFГ. Мезокосмос и объективное познание (О проблемах, которые
решены эволюционной теорией познания) // Вестник Моск. ун-та. Философия. 1994. № 6.
С. 41.
116