Таков этот случай. Случай, а не предначертание. Вряд ли можно согласиться с Василием Максимовичем, что
Бог со мной в игрушки игрался: введешь каски – спасешь жизнь свою. Не введешь, на тебя готова мина и осколок
для твоей головы». Не так просто проявляется воля Божья. Война, как впрочем и вся жизнь, движется не только
промыслом Божьим, но и столкновением многих воль и зависимыми от нас случайностями. На войне, жизни и
смерти множеств, сосредоточены на небольших пространствах, и случайности здесь, ввиду их множественной
схожести и повторяемости, часто выглядят как предопределение, как судьба, как промысел Божий. Отнюдь не
отрицая последнего, я против того, чтобы сводить все к этому, даже тогда, когда смерть выглядит чудом. Каждый
раз, видя чудо спасения или, как с Завальнюком, чудо смерти, я вспоминаю отца Владимира: «Бог тебе не нянька.
Он дал тебе разум и тем оградил тебя от несчастий». Подтверждение этому я видел неоднократно. И в каждом
чуде видно проявление действительного чуда Божьего: разума человеческого или же случая.
К осени 1944 года, как я уже говорил, запахло окончанием войны. На это указывал и характер прибывающих
людских пополнений. Людей в стране уже не было. Готовилась мобилизация 1927 года, то есть 17–летних юнцов.
Но нам и этого пополнения не обещали. От 4–го Украинского фронта требовали изыскания людских ресурсов на
месте – мобилизации воюющих возрастов на Западной Украине, вербовки добровольцев в Закарпатье и
возвращение в части выздоравливающих раненых и больных. Нехватка людей была столь ощутительна, что
мобилизацию превратили по сути в ловлю людей, как в свое время работорговцы ловили негров в Африке.
Добровольчество было организовано по–советски, примерно так, как организуется 100 процентная
«добровольная» явка советских граждан к избирательным урнам. По роду службы ни «мобилизацией», ни
вербовкой «добровольцев» мне заниматься не приходилось, но из дивизии выделялись войска в распоряжение
мобилизаторов и вербовщиков «добровольцев» и, возвращаясь обратно, офицеры и солдаты рассказывали о
характере своих действий. Вот один из таких рассказов. «Мы оцепили село на рассвете. Было приказано, в
любого, кто попытается бежать из села, стрелять после первого предупреждения. Вслед за тем специальная
команда входила в село и обходя дома, выгоняла всех мужчин, независимо от возраста и здоровья, на площадь.
Затем их конвоировали в специальные лагеря. Там проводился медицинский осмотр и изымались политически
неблагонадежные лица. Одновременно шла интенсивная строевая муштра. После проверки и первичного
военного обучения в специальных лагерях «мобилизованные» направлялись по частям: обязательно под конвоем,
который высылался от тех частей, куда направлялись соответствующие группы «мобилизованных». Набранное
таким образом пополнение в дальнейшем обрабатывалось по частям. При этом была установлена строгая
ответственность, вплоть до предания суду военного трибунала, офицеров, из подразделений которых совершился
побег. Поэтому надзор за «мобилизованными» западно–украинцами был чрезвычайно строгий. К тому же их
удерживало от побегов то, что репрессиям подвергались и семьи «дезертиров». Мешала побегам и обстановка в
прифронтовой полосе, где любой «болтающийся» задерживался. Удерживала от побегов и жестокость наказаний
– дезертиров из числа «мобилизованных» и «добровольцев» расстреливали или направляли в штрафные роты.
«Добровольцев» вербовали несколько иначе. Их «приглашали» на «собрание». Приглашали так, чтоб никто не
мог отказаться. Одновременно в населенном пункте проводились аресты. На собрании организовывались
выступления тех, кто желает вступить в ряды советской армии. Того, кто высказывался против, понуждали
объяснить почему он отказывается, и за первое неудачно сказанное или специально извращенное слово
объявляли врагом советской власти. В общем многоопытные КГБисты любое такое «собрание» заканчивали тем,
что никто не уходил домой свободным. Все оказывались либо «добровольцами», либо арестованными врагами
советской власти. Дальше «добровольцы» обрабатывались так же, как и «мобилизованные». Наша дивизия
получала пополнение из обоих этих источников. И, думаю, все понимают, что это пополнение не было
достаточно надежным. Чтобы превратить «мобилизованных» западных украинцев и «добровольцев» из
Закарпатья в надежных воинов, надо было не только обучить их и подчинить общей дисциплине, но и сплотить в
боевой коллектив, дав им костяк из опытных и преданных Советскому Союзу воинов. Таковыми были наличный
состав дивизии и пополнение, прибывающее из госпиталей. Последнее являлось нашим ценнейшим людским
материалом, и его никогда не хватало. Чтобы выздоровевшие раненые и больные не оседали в тылах и не
задерживались лишнее время в госпиталях, фронт устанавливал медслужбе точно в какие сроки и сколько
выздоровевших направить в боевые соединения фронта. За недовыполнение установленных норм или за
опоздание с отправкой выздоровевших, с медслужбы строго взыскивалось. Поэтому врачи в ряде случаев
выписывали людей, которым надо было еще лечиться и лечиться. Эти люди прибывали обессилевшими – только
что не на носилках.
Пополнение, поступающее из госпиталей, было настолько ценным, что встречали, осматривали и распределяли
его лично командир дивизии или я, или даже вместе. При этом мы проверяли также врачей. И в каждой партии
обязательно находились люди, которых мы направляли в свой медсанбат для долечивания. Неправда ли,
своеобразно выполняли клятву Гиппократа врачи, выписавшие этих раненых из госпиталя. Об одном из
выписанных таким образом я и хочу рассказать.
Прибыла очередная партия пополнения из госпиталей. Я начал опрос, осмотр и распределение по частям.
Представители частей тут же принимали выделенных им людей. Здесь же стоял хирург медсанбата, который
осматривал ранения, в сомнительных случаях, и решал направить в часть или в медсанбат на долечивание. Еще
при общем взгляде на двухшеренговый строй пополнения я обратил внимание на пожилого солдата, который
как–то странно держал левое плечо. Человеку этому, как потом я выяснил, был 51 год, но для меня тогдашнего