Фюстель де Куланж Н.Д. Гражданская община древнего мира
Подождите немного. Документ загружается.
против которых шла домашняя религия людей. Ни в какую эпоху исторической
жизни древних мы не находим у них ничего похожего на то общинное владение
в деревнях, которое было вообще распространено во Франции в двенадцатом
веке. Так как каждая семья имела своих богов и свой культ, то она должна была
иметь и свой особый участок земли, свое изолированное владение, свою
собственность.
Греки говорили, что очаг научил людей строить дома. Действительно, у
человека, прикрепленного религией к одному месту, которое он считал своим
долгом никогда не покидать, должна была очень скоро явиться мысль возвести
на этом месте прочное строение. Палатка удобна для араба, для татарина —
кибитка, но для семьи, у которой есть домашний очаг, требуется постоянное
жилище. За хижиной, построенной из глины или дерева, скоро последовали
дома из камня. Строилось в расчете не на одну человеческую
жизнь,[с.64]строилось для семьи, поколения которой должны были сменить
друг друга в том же самом жилище.
Дом помещался всегда внутри священной ограды. У греков четырехугольное
пространство, находившееся внутри ограды, делилось на две части: первая часть
была — двор, дом занимал вторую часть. Очаг помещался посреди
огороженного места и находился, таким образом, в глубине двора и близ входа в
дом. В Риме расположение было иное, но принцип оставался тот же. Очаг
помещался в середине огороженного места, но строения воздвигались кругом
него с четырех сторон, заключая его, таким образом, внутри маленького двора.
Мысль, внушившая эту систему постройки, видна совершенно ясно: стены
возвышались кругом очага, чтобы отделить его от внешнего мира, защитить, и
вполне можно сказать, как говорили греки, что религия научила строить дома.
Госпожой и собственницей этого дома была семья, домашнее божество
обеспечивало ей ее права. Дом освящался постоянным пребыванием богов, он
был храмом, хранящим их. «Что есть более священного, — говорил Цицерон, —
чем жилище каждого человека? Там находится алтарь, там горит священный
огонь, там святыни и религия». Проникнуть в дом с дурным намереньем было
святотатством. Домашний кров был неприкосновенен. По римскому поверию
домашний бог отгонял вора и отстранял врага.
Перейдем к другим предметам культа, к могилам, и мы увидим, что с ними
соединялись те же самые идеи. Могила имела великое значение в религии
древних, потому что, с одной стороны, был обязателен культ предков, а с
другой — главные обряды этого культа должны были совершаться на том самом
месте, где покоились предки. И у каждой семьи было общее место погребения,
семейная могила, куда один за другим сходили по очереди на покой ее члены.
Для семейной могилы, как и для очага, был один и тот же закон: не разрешалось
соединять членов двух различных семей в одной могиле, как нельзя было
соединять[с.65]два различные очага в одном доме. Считалось одинаковым
нечестием похоронить умершего вне его семейной могилы или же опустить в
эту могилу труп постороннего человека. Домашняя религия и при жизни и
после смерти отделяла каждую семью от всех прочих и строго устраняла всякое
подобие общности. Подобно тому, как дома не должны быть смежными между
собой, точно также и могилы не должны соприкасаться, и у каждой из них, как
и у дома, было нечто вроде отделяющей ее ограды.
Насколько ясно выражается во всем этом характер частной собственности!
Мертвые — это боги, которые принадлежат как собственность семье, и она одна
имеет право им молиться. Эти мертвецы взяли в свое владение землю, они
живут под маленькой насыпью, и никто, если только он не член их же семьи, не
может и помышлять о том, чтобы сообщаться с ними. Притом никто также не
имеет права лишить их земли, которую они занимают: могилу у древних нельзя
было никогда ни разрушить, ни перенести; это воспрещалось самыми строгими
законами. И вот уже часть земли становится во имя религии предметом
постоянной собственности каждой семьи. Семья присвоила себе эту землю,
погребая на ней своих мертвецов; она навсегда основала здесь свое пребывание.
Живой отпрыск этой семьи может сказать вполне законно: эта земля — моя.
Она настолько принадлежала ему, что была от него неотделима, он не имел
права отказаться от нее. Земля, на которой покоятся мертвые, неотъемлема и
неотчуждаема. Римский закон требует, чтобы в том случае, когда семья продает
поле, на котором находится могила, она все-таки оставалась собственницей этой
могилы и имела бы право на вечные времена проходить через это поле, чтобы
совершать обряды своего культа.
По древнему обычаю мертвые не погребались ни на кладбище, ни вблизи
дорог, а на поле каждой семьи. Этот древний обычай засвидетельствован
законом Солона и несколькими отрывками из Плутарха. Из одной
защитительной речи Демосфена видно, что еще в его время всякая[с.66]семья
хоронила своих мертвецов на своем поле; и при покупке владений в Аттике там
находили могилы прежних владельцев. То же самое обыкновение
засвидетельствовано относительно Италии законами Двенадцати таблиц
трудами двух юристов и, наконец, следующей фразой Сикула Флакка: «В
древности существовало два способа помещать могилу: одни помещали ее на
краю поля, другие посредине». Понятно, что в силу этого обычая идея
собственности легко распространилась от маленького холма, под которым
покоились мертвые, на все поле, которое окружало этот холм. В книге Катона
Старшего можно прочесть молитву италийского земледельца, в которой он
просит манов блюсти его поле, охранять его от воров и послать хорошую жатву.
Таким образом, души умерших простирали свое покровительство и вместе с тем
право собственности до пределов владения; благодаря им семья стала
единственною госпожою поля. Погребение установило неразрывную связь
семьи с землею — т.е. собственность.
В большинстве первобытных обществ религия основывает право
собственности. В Библии Господь говорит Аврааму: «Аз есмь Бог, изведый тя
от страны Халдейския, яко дати тебе землю сию наследовати», а затем Моисею:
«Я введу вас в землю, на нюже прострох руку мою, дати Аврааму, Исааку и
Иакову; и дам ю вам в наследие». Таким образом, Господь, первоначальный
обладатель по праву творения, передает человеку право собственности на часть
земли. Нечто аналогичное было и у древних греко-италийских народов. Только
не религия устанавливает это право может быть потому, что в те времена ее еще
не существовало. Боги, даровавшие каждой семье право на землю, были богами
домашними, это — очаг и маны. Первобытная религия, царившая в душах
людей, установила у них также и право собственности.
Ясно, что частная собственность была тем учреждением, без которого не
могла обойтись домашняя религия. Эта религия требовала изолированности
жилища и изолированности[с.67]могилы; следовательно, общинная жизнь
была невозможна. Та же религия повелевала, чтобы очаг был навсегда
прикреплен к земле, чтобы могила не могла быть ни разрушена, ни перемещена.
Устраните недвижимую собственность, и очаг будет переноситься с места на
место, семьи перемешаются между собой, мертвые будут заброшены и лишены
культа. Непоколебимый очаг и постоянное место погребения — вот те начала, в
силу которых семья стала собственницей земли. Земля была как бы пропитана и
проникнута религией очага и предков. Таким путем древний человек был
освобожден от разрешения слишком трудных задач. Без спора, без труда, без
тени колебания он сразу подошел в силу одних только своих религиозных
верований к понятию о праве собственности, о том праве, которое является
источником всякой цивилизации, потому что в силу его заботится человек об
улучшении земли и сам становится лучше.
Не законы ограждали на первых порах право собственности, его ограждала
религия. Всякое владение находилось вблизи домашнего божества, которое и
охраняло его. Каждое поле, как и каждый дом (как мы видели это выше),
должно было окружаться оградой, отделявшей его от владений соседних семей.
Оградой этой была не каменная стена, а просто полоса земли в несколько футов
шириною, которую нельзя было возделывать, до которой никогда не должен
был касаться плуг. Это пространство было священным: римский закон
объявляет его неотчуждаемым; оно принадлежало религии. В известные
определенные дни месяца и года отец семьи обходил кругом свое поле, следуя
по этой полосе; он гнал перед собой назначенных в жертву животных, пел
гимны и затем приносил жертвы. Этим обрядом он надеялся привлечь
благоволение своих богов на свое поле и свой дом. Обходя поле с обрядами
своего домашнего культа, он подчеркивал свое право собственности на это
поле. Дорога, по которой шли жертвенные животные и где пелись гимны, была
ненарушимой границей его владений.
[с.68]На этой черте, в некотором расстоянии друг от друга, человек помещал
несколько больших камней или несколько древесных стволов, которые
называлисьТермами. О том, что такое представляли из себя эти межевые знаки
и какие понятия были связаны с ними у древних, можно судить по тем обычаям,
какие соблюдались благочестивыми людьми при их водружении на земле. «Вот
как, — говорит Сикул Флакк, — делали наши предки: они начинали с того, что
выкапывали небольшую яму, ставили Терма на краю ее и украшали его
гирляндами из трав и цветов. Затем приносили жертву; крови закланной жертвы
они давали стекать в яму; туда же бросали они горящие уголья (зажженные, по
всей вероятности, на священном огне очага), зерна хлеба, пироги, плоды,
немного вина и меду. Когда все это сгорало в яме, то на теплую еще золу
ставили камень или деревянный обрубок». Ясно видно, что целью всех этих
обрядов было создать из Терма нечто вроде священного представителя
домашнего культа. Чтобы сохранить за ним священный характер, над ним
ежегодно возобновлялись религиозные церемонии с возлияниями и чтением
молитв. Водруженный на земле Терм — это как бы домашнее божество,
вкоренившееся в землю для того, чтобы показать, что земля эта на вечные
времена составляет собственность семьи. Позже, с помощью поэзии, Терм
обратился в отдельного личного бога.
Обычай Термов или священных межевых знаков вокруг полей был, кажется,
всеобщим у индоевропейской расы. Он существовал у индусов во времена
глубочайшей древности, и священные обряды установления границ имели у них
очень много общего с теми, которые Сикул Флакк описывает в Италии. Раньше,
чем в Риме, мы находим Термы у сабинян и также у этрусков; эллины тоже
имели священные пограничные знаки, которые называлисьὅροι,θεοὶ ὅριοι.
Раз Терм был поставлен с соблюдением всех религиозных обрядов, то не
было той силы в мире, которая[с.69]могла бы его переместить. Он должен был
на вечные времена оставаться на том же месте. Этот религиозный принцип
выразился в Риме в следующей легенде: Юпитер, желавший очистить место для
своего храма на Капитолийском холме, не мог удалить оттуда бога Терма,
лишить его его владений. Это древнее повествование показывает, насколько
собственность считалась священной, потому что несдвигаемый с места Терм
есть не что иное, как ненарушимое право собственности.
Терм в самом деле стерег границы полей и охранял их. Сосед не смел
подходить к ним слишком близко, «потому что тогда, — как говорит Овидий, —
бог, чувствуя толчок от плужника и заступа, кричал: „Остановись, это мое поле,
а вон там — твое”». Чтобы завладеть полем какой-либо семьи, нужно было
опрокинуть или переместить межевой знак, а знаком этим был бог. Это было
страшное святотатство, и сурово было за него наказание; древний римский
закон гласил: «Если кто коснулся Терма плужником своего плуга, то пусть и
человек, и быки будут обречены подземным богам». Это означало, что и
человек и быки должны быть принесены в жертву искупления. Закон этрусков,
говоря от имени религии, выражается так: «Кто прикоснется к межевому знаку
или переместит его, будет осужден богами; его дом погибнет, и его род угаснет:
его земля не произведет более плодов; град, ржа, засуха истребят его жатвы;
члены виновного будут покрыты язвами и впадут в истощение».
У нас нет подлинного текста афинских законов по тому же предмету: у нас
сохранилось от них лишь три слова, означающие: «Не переступай межи». Но
Платон дополняет, по-видимому, мысль законодателя, когда говорит: «Нашим
первым законом должно быть следующее: пусть никто не коснется межи,
отделяющей его поле от поля соседа, потому что она должна быть ненарушима.
Пусть никто не осмеливается пошатнуть камень, отделяющий дружбу
от[с.70]неприязни, камень, который обязались клятвенно сохранять на его
месте».
Из всех этих верований, из всех обрядов и законов ясно вытекает, что именно
домашняя религия научила человека присвоить себе землю в собственность и
обеспечила ему право на владение ею.
Не трудно понять, что возникшее и установленное таким образом право
собственности было гораздо более полным и абсолютным в своих проявлениях,
чем могло бы быть в наших современных обществах, где право собственности
основывается на совершенно иных началах. Собственность была настолько
неотделима от домашней религии, что семья одинаково не могла отказаться как
от одной, так и от другой. Дом и поле были как бы воплощены в семье, и она не
могла ни лишиться их, ни отказаться от владения ими. Платон в своем трактате
о законах, запрещая владельцу продавать свое поле, не делал никаких попыток
внести что-либо новое; он лишь приводил на память старый закон. Все
заставляет нас предполагать, что в древние времена собственность была
неотчуждаема. Хорошо известно, что в Спарте формально запрещалось
продавать землю. То же запрещение существовало и в законах Лакров и
Левкады. Фидон Коринфский, законодатель девятого века, предписывал, чтобы
число семей и принадлежащих им в собственность участков оставалось
неизменным. Закон же этот мог быть исполним только в таком случае, если
семьи не имели права продавать своих земельных участков, ни даже делить их
между своими членами. Закон Солона, явившийся позднее закона Фидона
Коринфского на семь или восемь поколений, не запрещает более продавать
свою собственность, но продавший подвергался тяжкому наказанию: он
лишался прав гражданина. Наконец, Аристотель говорит вообще, что во многих
городах древние законы запрещали продажу земли.
Мы не должны удивляться подобным законам. Постройте право
собственности на праве труда, и человек будет[с.71]властен отказаться от нее;
постройте ее на основе религии, и он не сможет более этого сделать; связь более
сильная, чем его воля, будет соединять его в последнем случае с землей. К тому
же поле, где находится могила, где живут священные предки и где семья
должна совершать вечно обряды своего культа, не является собственностью
одного только человека, это собственность целой семьи. Право собственности
на землю устанавливает не отдельное, живущее в данное время лицо, а
домашний бог. Отдельное лицо имеет ее как бы на хранении; она принадлежит
тем, кто уже умер, и тем, кто еще должен родиться; она составляет одно целое с
семьей и не может быть от нее отделена. Отделить одно от другого — это
значит нарушить культ и оскорбить религию. У индусов, у которых право
собственности было основано тоже на культе, собственность была
неотчуждаема.
Римские законы нам известны лишь со времени Двенадцати Таблиц; ясно,
что в эту эпоху продажа земли уже разрешалась. Но есть основание думать, что
в первые времена после основания Рима и до основания Рима в Италии земля
была точно так же неотчуждаема, как и в Греции. Хотя не осталось никаких
свидетельств об этом древнем законе, но можно все-таки различить те
смягчающие постановления, которые внесены были в него мало-помалу. Закон
Двенадцати Таблиц, оставляя за могилой характер неотчуждаемости, освободил
от этого правила поле. Позже было разрешено делить собственность при
наличности нескольких братьев, но под тем лишь условием, чтобы были
совершены новые религиозные церемонии; одна только религия могла
разделить то, что она уже признала навсегда неделимым. Наконец, было
разрешено продавать и владения, но для этого требовалось исполнение
известных религиозных правил. Такая продажа могла совершиться лишь в
присутствии libripens’а (весовщика) с соблюдением всех символических
обрядовманципации(«рукобитие»). Нечто подобное мы видим и в Греции:
продажа дома или участка[с.72]земли сопровождалась принесением жертвы
богам. Всякий переход недвижимой собственности из одних рук в другие
требовал, как кажется, религиозного освящения такого акта.
Если человек не имел права или мог лишь с большим трудом отказаться от
владения землею, то тем с большим основанием его нельзя было лишить этой
земли помимо его воли. Экспроприация в видах общественной пользы была
неизвестна древним. Конфискация допускалась только в случае приговора об
изгнании, т.е. когда человек, лишенный звания гражданина, не мог более
осуществлять свои права на землю в пределах изгнавшего его государства.
Лишение собственности за долги точно также никогда не встречается в праве
древних государств. Закон Двенадцати Таблиц безусловно не щадит должника,
но он все же не допускает конфискации его собственности в пользу кредитора.
Человек отвечал за свои долги лично, но не его земля, потому что земля
неотделима от семьи. Легче взять человека в рабство, чем отнять у него право
собственности, принадлежащее более семье, чем ему лично. Должник отдавался
в руки заимодавца; земля тоже некоторым образом следовала за ним в рабство.
Господин, употреблявший в свою пользу физические силы человека, ставшего
его рабом, пользовался в то же время и продуктами его земли, но он все же не
делался собственником этой земли. Так высоко и неприкосновенно было право
собственности.
Глава VII
Право наследования.
1.Характер и принцип права собственности у древних.
Так как право собственности было установлено ради совершения обрядов
наследственного культа, то оно не могло прекратиться со смертью одного
отдельного человека.[с.73]Человек умирает, но культ остается, очаг не должен
угаснуть, и могила не должна быть заброшена. Домашняя религия продолжает
существовать непрерывно, и вместе с ней должно существовать и право
собственности.
Две вещи тесно связаны между собой в верованиях и в законах древних:
культ семьи и собственность этой семьи. Поэтому постановление, что нельзя
приобрести собственности без культа, ни культа без собственности, является в
греческом и римском законодательстве правилом, не имеющим исключения.
«Религия предписывает, — говорит Цицерон, — чтобы имущество и культ
каждой семьи были нераздельны и чтобы забота о жертвоприношениях
выпадала на долю того, кому достается наследство». А вот в каких выражениях
отстаивает в Афинах некий истец доставшееся ему наследство: «Размыслите
хорошенько, судьи, и скажите, кто из нас — я или мой противник — должен
наследовать имущество Филоктемона и совершать жертвы на его могиле».
Можно ли выразить более ясно, что забота о культе неотделима от
собственности? То же самое и в Индии: «Человек, который наследует, кто бы он
ни был, обязан совершать приношения на могиле».
Из этого принципа вытекают все законы о праве наследования у древних.
Первый из этих законов тот, что, подобно тому, как домашняя религия
передается по наследству от мужчины к мужчине (мы познакомились с этим
выше), точно также передается и собственность. Сын есть по природе и по
долгу продолжатель культа, он же является и наследником имущества. В этом
заключается основное правило наследования; оно не есть результат простого
договора между людьми, оно вытекает из их верований, из их религии, из всего
того, что наиболее властно над их душой. Не личная воля отца делала сына
наследником. Отцу нет надобности делать завещание, он наследует в силу
своего полного права — “ipso jure heres existit” (по самому праву является
наследником) — говорит юрист. Он есть необходимый наследник, heres
necessarius. Ему[с.74]не предоставляется ни принимать наследство, ни
отказываться от него. Продолжение права собственности, как и продолжение
культа, является для него настолько же обязанностью, насколько и правом.
Хочет он того или нет, — наследство выпадает на его долю, каково бы оно ни
было, даже со всеми лежащими на нем обязательствами и долгами. Отречение
от наследства или принятие его с ответственностью, не превышающей его
стоимости, не допускалось для сына по греческому праву и было внесено лишь
довольно поздно в право римское.
На юридическом языке Рима сын назывался heres suus, как если бы хотели
сказать heres sui ipsius. И действительно, он наследует только от самого себя.
Между отцом и им нет ни дара, ни завещания, ни передачи собственности; есть
просто продолжение: morte parentis continuatur dominium. Еще при жизни отца
сын является совладетелем поля и дома, vivo quoque patre dominus existimatur.
Чтобы составить себе верное понятие о наследовании у древних, нужно
отказаться от мысли, будто у них имущество переходило из рук в руки.
Владение было неподвижно, как очаг и могила, с которыми оно было связано.
Переходил к владению человек; он, по мере того, как семья развивалась в своих
поколениях, являлся в свой урочный час продолжать культ и заботиться об
имуществе.
2.Наследует сын,а не дочь.
В этом пункте древние законы кажутся на первый взгляд странными и
несправедливыми. Невольно удивляешься, видя, что по римскому праву дочь не
наследует отцу, если она замужем, а по греческому она не наследует ему ни в
каком случае. Что же касается до участия в наследстве родственников в
боковых линиях, то тут закон кажется сначала еще более противоестественным
и несправедливым. Но дело в том, что все эти законы[с.75]вытекают не из
логики или разума, не из чувства справедливости, но из религиозных верований,
господствовавших среди людей.
Для культа существует тот закон, что он передается от мужчины к мужчине,
и наследство должно было идти в том же порядке, как и культ. Дочь не
правоспособна продолжать религию отца, потому что, выходя замуж, она
отрекается от религии отцов, чтобы принять религию мужа; следовательно, она
не имеет никакого права и на наследство. В том случае, если бы какой-нибудь
отец оставил все свое имущество дочери, то собственность оказалась бы
отделенной от культа, что совершенно не допускалось. Дочь не могла исполнять
даже первейшей обязанности наследника — совершать могильные приношения
предкам, потому что она приносила жертвы предкам своего мужа. И религия
запрещала ей наследовать отцу.
Таков основной принцип наследования у древних; и оно одинаково важно и
для законодателей Индии, и для законодателей Греции и Рима. У всех трех
народов одни и те же законы, и не потому, чтобы они заимствовали их друг от
друга, но потому, что они создали их на основании одних и тех же верований.
«После смерти отца, — говорит кодекс Ману, — пусть братья разделят между
собой наследство»; и законодатель прибавляет совет братьям, чтобы они
оделили приданым сестер; это подтверждает лишь, что сестры сами по себе не
имели права на участие в отцовском наследстве.
То же самое и в Афинах. Аттические ораторы в своих судебных речах
указывают нам не раз на то, что дочери не участвовали в наследстве. Сам
Демосфен является примером приложения этого правила, так как у него была
сестра, и в то же время, как мы знаем из его собственных слов, он был
единственным наследником всего отцовского имущества; отец отделил лишь
седьмую часть в приданое дочери.
Что касается первоначальных постановлений римского права,[с.76]то они
нам мало известны; у нас нет в руках никакого текста древних законов,
касавшихся права наследования дочерью; у нас нет никаких документов,
аналогичных афинским судебным речам; мы принуждены отыскивать слабые
следы первобытного права в праве значительно позднейшем и сильно уже от
него отличающемся. Гай и Юстиниановы Институции напоминают еще, что
дочь лишь в том случае считается в числе естественных наследников, если в
момент смерти отца она находилась под его властью; следовательно, если она
была в то время уже замужем с соблюдением всех религиозных обрядов, то прав
на наследство она более не имеет; значит, если предположить, что ранее
замужества она имела право на разделение наследства с братом, то она
обязательно лишалась этого права, как только confarreatio отделяло ее от
отцовской семьи и соединяло с семьей мужа. Правда, незамужнюю дочь закон
формально не лишал права на участие в наследстве, но нужно еще спросить,
могла ли она быть на практике действительной наследницей. Не нужно
забывать, что девушка находилась под вечной опекой брата или его
родственников-агнатов, что она находилась под этой опекой всю жизнь, и что
самая опека была установлена древним правом в интересах имущества, в целях
его сохранения в семье, а не в интересах дочери, и что, наконец, девушка ни в
каком возрасте не имела права ни выйти замуж, ни переменить семью без
разрешения на то своего опекуна. Эти вполне доказанные факты позволяют
думать, что существовал, если не в законе, то на практике и в обычаях, целый
ряд затруднений, препятствовавших тому, чтобы дочь была такой же полной
собственницей своей части отцовского имущества, как и сын. У нас нет
доказательств, чтобы дочь исключалась из наследования, но мы знаем
достоверно, что замужняя дочь не наследовала отцу, а незамужняя никогда не
имела права располагать самостоятельно своей частью наследства. Если она и
была наследницей, то только временной, на известных[с.77]условиях и почти
только в форме права пользования: она не имела права ни завещать, ни
отчуждать без согласия на то того брата или тех родственников-агнатов,
которые после ее смерти должны были явиться наследниками ее имущества, а
при жизни являлись его блюстителями.
Мы должны сделать еще одно замечание: Институции Юстиниана приводят
старинное положение, вышедшее тогда же из употребления, которое
предписывало, чтобы наследство переходило всегда по мужской линии; как
остаток этого правила является, без сомнения, тот факт, что по гражданскому
праву женщина никогда не могла быть утверждена наследницей. И чем далее
восходим мы от эпохи Юстиниана к эпохам более древним, тем ближе
подходим мы к закону, запрещавшему женщинам наследование. Во времена
Цицерона отец, оставлявший после себя сына и дочь, имел право завещать своей
дочери только третью часть состояния: если же у него была только
единственная дочь, то все же она не могла получить более половины. Нужно
заметить еще и следующее: для того, чтобы дочь получила третью часть или
половину отцовского имущества, отец должен был составить завещание в ее
пользу, лично же дочь ни на что права не имела. Наконец, за полтора века до
Цицерона, Катон, желая восстановить древние обычаи, провел закон Вокония,
запрещавший: 1) назначать наследницей женщину, хотя бы то была
единственная дочь, замужняя или незамужняя; 2) завещать женщинам более
половины отцовского наследства. Закон Вокония только возобновлял наиболее
древние законы, — так как нельзя предположить, чтобы он был принят
современниками Сципиона, если бы он не опирался на древние, почитавшиеся
еще правила. Закон этот стремился к тому, чтобы восстановить нарушенное
временем. Но самое любопытное в законе Вокония — это то, что он совершенно
не упоминает о наследовании ab intestato (без завещания). Такое молчание
отнюдь не может значить, чтобы в подобных случаях дочь являлась законной
наследницей: невозможно допустить, чтобы закон запрещал
дочери[с.78]наследование по завещанию отца, если она являлась
полноправной наследницей без этого завещания. Это умолчание означает
скорее, что законодателю нечего было говорить о предмете наследования ab
intestato (без завещания), потому что на этот счет древние правила были еще в
полной силе.
Таким образом, хотя и нельзя утверждать, чтобы дочь была совершенно
исключена из наследования, тем не менее вполне достоверно, что древние
римские, так же как и греческие, законы ставили дочь гораздо ниже сына в этом
отношении, и подобный взгляд был естественным и неизбежным следствием
тех религиозных принципов, которые глубоко запечатлелись в понятиях людей.
Правда, люди уже очень рано нашли возможность обойти этот закон и
примирить религиозное предписание, запрещавшее дочери наследовать, с
естественным чувством отца, желавшего дать ей возможность пользоваться его
состоянием. Это особенно поразительно в греческом праве.
Афинское законодательство стремилось совершенно ясно к тому, чтобы дочь,
не имея сама прав на наследование, вышла, по крайней мере, замуж за
наследника. Если, например, покойный оставлял сына и дочь, то закон разрешал
брак между братом и сестрой, при условии, что они не были детьми одной
матери. Брат, единственный наследник, мог по своему выбору жениться на
сестре или дать ей приданое.
Если у отца была единственная дочь, то он мог усыновить себе сына и выдать
за него замуж свою дочь. Он мог также назначить себе по завещанию
наследника, который должен был жениться на его дочери.
Если отец единственной дочери умирал, не усыновив никого и не оставив
завещания, то древний закон предписывал, чтобы наследником ему был его
ближайший родственник, но наследник этот был обязан жениться на его дочери.
В силу этого правила брак между дядей и племянницей не только разрешался,
но даже требовался законом. Более того, если дочь была уже замужем, то
она[с.79]должна была оставить своего мужа, чтобы выйти замуж за наследника
своего отца. Наследник этот мог быть сам уже женат, в таком случае он должен
был развестись с женой, чтобы жениться на дочери наследодателя. Мы видим
здесь, насколько древнее право, сообразуясь вполне с религией, шло в разрез с
природой.
Необходимость удовлетворить требованиям религии, соединенная с
желанием спасти интересы единственной дочери, заставила найти еще один