Булычев Ю.Ю. История русской культуры

Сафронов, будучи внутренне беспринципен, не только сам большой путаник,

но и идейный носитель произвола в обществе. Оказываясь личностью,

лишенной органической цельности и непосредственности, постоянно

изображая в своем уме, походке, речи нечто идеологически должное, он в

котлованной артели реализует фундаментальную функцию тоталитарного

образа бытия - отчуждение интереса от человека, понятия счастья от чувства

счастья, норматива "сознательности" от разума и сознания.

Как бы ни был важен сам по себе тип Сафронова в повести, он здесь -

только необходимая предпосылка, но далеко не достаточное условие

закручивания всей системы. Для этого необходим еще целый слой таких

бюрократических функционеров, как активист, Пашкин, Козлов, которые

составив целый аппарат, прочно встали бы на всех направлениях мысли и

жизни проводниками якобы подлинно народных мнений и интересов.

Особенно показателен в этом плане платоновский активист,

представляющий собой образ бюрократа от идеологии, причем бюрократа по

призванию. Он - только один из серой толпы активистов, а потому внешне

безвидный, безымянный, но действующий с несокрушимой энергией. Сей

ненавистный народу субъект - его полный титул "активист общественных

работ по выполнению государственных постановлений и любых кампаний,

проводимых на селе" - не столько предан какой-то идеи, сколько охвачен

жарким томлением по свышним циркулярам; жаждой первым знать "главную

линию"; насаждать ее в жизни окружающего люда и самому иметь сегодня, в

качестве подручного авангарда, "всю пользу будущего времени".

Главным носителем идеи этого "будущего времени", к которому

стремится артель землекопов, является инвалид Жачев . Этот маньяк

отвлеченного грядущего обрекает себя как "урода капитализма" на гибель и

замышляет убить всех взрослых жителей своей местности, запачканных, на

его взгляд, связями с прошлым. Персонаж этот подчеркнуто бездушен, груб,

жесток и абсурден в своей одержимости. Внешне он описывается как

"жирный урод", которого подспудно влечет к будущему тоска по

недополученным удовольствиям в прошлом. "Зубов у инвалида не было

никаких, он их сработал начисто на пищу, зато наел громадное лицо и

тучный остаток туловища; его коричневые скупо отверзтые глаза наблюдали

посторонний для них мир с жадностью обездоленности, с тоской

скопившейся страсти..." В образе Жачева Платонов дает нам яркий символ

материалистической бескрылой мечты и невозможного Перехода из

"проклятого прошлого" в "светлое будущее". Вот почему Жачев именно

безногий калека.

Другим персонажем, воплощающим идею чистого будущего, является

Настя - чудовищно опосредствованная бездушной "сознательностью",

недетски жесткая и даже жестокая девочка, считающая, что всех плохих

людей надо немедленно убивать. Этот жуткий ребенок явно безжизнен и

внутренне мертв еще до своей скорой физической смерти.

Физическим подкреплением идеи "светлого будущего" в повести ведает

Чиклин. Если Сафронов задает общий идеологический тон, активист, Пашкин

111

и Козлов преобразуют бытие массы путем "организационных мероприятий",

Прушевский придает замыслу "общепролетарского дома" форму

инженерного проекта, то Чиклин способствует проведению в жизнь

идеологической установки своими куалдообразными кулаками. Поскольку

разумными аргументами котлованщикам трудно оспорить критические

мнения народа, обосновать свои действия, отделить бедняка-подкулачника от

сознательного бедняка, постольку лишь мелкоголовый, но физически

могучий Чиклин, не гораздый много думать, но умеющий насмерть бить,

способен внести полную ясность в процесс коммунистического

строительства. Чиклин символизирует некую слепую, стихийную,

"пролетарскую силу", легко переносящую свое воздействие с вещества

природы на вещество народа В итоге, прямо пропорционально количеству

напрасно вырытой земли в "Котловане" возрастает и количество

бессмысленных жертвоприношений.

Этот порочный круг бессмысленности пытается прорвать центральный

герой повести - рабочий - смыслоискатель Вощев, который суть символ

неутолимости человеческой жажды лично осмысленного бытия. В лице

Вощева чисто духовная потребность идеального Смысла и Истины, не

признающая убогих классовых разграничений, пришла в победивший

пролетариат, который "навсегда порвал с идеализмом", возвысив над духом

материю, над свободой необходимость, над личностью коллектив.

Прибившись в поисках смысла жизни к артели землекопов, Ващев начинает

сознавать, что смысл этот у народа похитили активисты. Но когда активист

был убит, Вощев, ударив в лоб покойника "для прочной его гибели и для

собственного сознательного счастья" решил, что должен сам стать

активистом - носителем смысла в народе - и объявил колхозникам, что теперь

он будет за них горевать...

Таким образом, замкнутый круг отчужденного сознания нигде не

размыкается Платоновым. Дух обреченности, безысходности и смерти

торжествует в "Котловане".

Умирает в заброшенном подвале мать Насти - символ измученного и

разбитого прошлого. "Когда будешь уходить от меня, не говори, что я

мертвая здесь осталась, - завещает мать дочери. - Никому не рассказывай, что

ты родилась от меня, а то тебя заморят."

Умирают Сафронов и Козлов, как-то просто и незаметно убитые

деревенским "пассивом".

Навек затихают в своих гробах коллективизируемые крестьяне.

Умирает Настя и погребается Чиклиным в котловане.

Теряет свою веру Жачев и уползает в город убивать Пашкина.

Вскоре после смерти Насти, весь околокотлованный народ, покинув

деревню, нисходит вниз, будто хочет "спастись навеки в пропасти

котлована".

Такое мрачное будущее коммунистического строительства

художественно прозрел несравненный по оригинальности писатель

Советской России, еще недавно сам веровавший в Утопию.

112

§ 5. Анализ мифологических оснований советского сознания

А.Ф.Лосевым

Нечто подобное тому, что А.Платонов совершил в области

художественного творчества, в сфере философско-публицистического

сознания к началу 1930-х годов сделал А.Ф.Лосев.

Алексей Федорович Лосев (1893-1988) является выдающимся русским

мыслителем и ученым, "последним из могикан" отечественной религиозной

философии начала ХХ в. Он родился в Новочеркасске в семье преподавателя

гимназии, впоследствии скрипача и дирижера губернских оркестров. Мать

Лосева была дочерью священника и одна воспитала своего сына, так как отец

рано оставил семью. В раннем детстве будущий философ много времени

проводил в доме своего деда-священника, который приобщил внука к жизни

православного храма. Яркие и теплые детские впечатления Алексея

оказались тесно связаны с музыкой колокольного звона, церковного

песнопения, таинственным мерцанием свечей и лампад, запахом воска и

ладана, духовной трепетностью молитвы. Впоследствии, став зрелым

мыслителем, Лосев проникновенно скажет в одной из своих книг, что едва

мерцающая в темноте перед образом лампадка есть символ искреннего,

теплого и часто горячего человеческого сердца, объятого тьмой небытия и

взыскующего подлинного бытия, способного осветить жизнь, а воск

церковных свечей суть выражение кроткой любви, мягкосердия и чистоты.

Окончив классическую гимназию с золотой медалью ( а параллельно -

музыкальную школу по классу скрипки), Алексей поступил в Московский

университет, совершенствовал свои знания в Берлине. В 1915 г. он закончил

историко-филологический факультет по двум отделениям: классической

филологии и философии. В 1919 г. на Всероссийском конкурсе Лосев

избирается профессором классической филологии Нижегородского

университета, пишет статьи и читает лекции о музыке. В начале 20-х годов

становится действительным членом Государственной Академии

художественных наук и профессором Государственного института

музыкальной науки. Философское и жизненное мировоззрение ученого

формируется под влиянием участия Лосева в двух объединениях философов:

Психологическом обществе при Московском университете и Религиозно-

философском обществе памяти Вл.Соловьева, где участвовали

Е.Н.Трубецкой, П.А.Флоренский, Н.А.Бердяев, Вяч. Иванов, С.Н.Булгаков и

другие известные мыслители. После запрета этого объединения

большевиками, Лосев включается в работу Вольной Академии духовной

культуры, основанной Бердяевым.

Следует отметить, что Лосев оставался глубоко православным

человеком. В 20-е годы он имел духовного отца со святой горы Афон -

архимандрита Давида, который являлся настоятелем афонского

Андреевского скита и строителем Андреевского подворья в Петрограде. 3

июня 1929 г. архим. Давид постриг Алексея Федоровича и его жену

Валентину Михайловну, которые стали монахами в миру Андроником и

113

Афанасией. В это время Лосев жил глубоко церковной жизнью вместе с

прихожанами храма Воздвижения Креста Господня, где мыслитель был

регентом, пел, читал и звонил в колокола. Лосев был очень хорошим

звонарем, не признавал излишне художественного партесного пения,

предпочитая духовно строгие знаменный и соловецкий распевы

1

.

В 1927 г. выходят оригинальные, глубокие сочинения мыслителя

"Античный космос и современная наука" и "Философия имени". В названных

книгах Лосев подвергает философскому осмыслению платонизм, типологию

античной и новоевропейской культуры, сущность имени и вообще природу

слова, опираясь на православную богословскую традицию и мистический

опыт имяславия. Оформляется своеобразное лосевское воззрение, в рамках

которого мир представляется и мыслится как конкретно-духовная,

личностная, полная глубочайшего идеального смысла и действительного

бытия реальность, энергийно отражающая в себе духовное существо

запредельной миру Божественной Личности. В этой своей работе философ

руководствовался идеями П.А.Флоренского о Мифе, Символе, Лике,

Магическом Имени, как конкретно-духовной, организующей и

направляющей силе бытия. Великую заслугу Флоренского Лосев видел в том,

что тот понял платоновскую идею не логически, не абстрактно-теоретически,

но в качестве живого лика, отражающего в игре световых лучей свою

внутреннюю, сокровенную жизнь. "Такое понимание платоновской идеи, -

заключал философ, - дало возможность Флоренскому близко связать ее с

интуициями статуи, и, в частности, с изображением богов и употреблением

их в мистериях. Понимание Флоренского воистину можно назвать

мифологическим и в полном смысле магическим пониманием, потому что ни

Гегель, ни Наторп, давшие до Флоренского наиболее яркие и ценные

концепции платонизма, не дошли до Идеи как самостоятельного мифа, как

лика личности, а только дали - самое большее - логическую структуру мифа"

2

.

На базе наследия Флоренского, Лосев развивает понимание мира как

живой, мифолого-символической стихии имени и именования. Такое

мировоззрение было диаметрально противоположно бесчеловечному,

безличному, бездушному, новоевропейскому "научному мировоззрению", а

вместе с ним официальному позитивизму и материализму большевиков. Не

приемля всякого рода обыденной пошлости, безличности и бесчеловечности,

Лосев решительно отрицает подобную картину мира как ложную,

превратную мифологию. Мир без конца и предела, без формы и смысла

существования; мир, состоящий из мельчайших атомов, вечно двигающихся

по точнейшим и абсолютнейшим законам, создавая нерушимую и железную

скованность вечного и неумолимого механизма; мир - труп, в котором

отсутствуют сознание и душа; мир, в котором мы лишь незаметная песчинка,

никому не нужная и затерявшаяся в бездне и пучине таких же песчинок, как

1

См.: Иерей Алексий (Бабурин). Монах Андроник. Из разговоров с А.Ф.Лосевым //

Москва. 1995.№ 4.

2

Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии.-М.: Мысль, 1993. С. 693.

114

и наша Земля; мир, в котором все смертно, ничтожно кроме великого

движения истории против души, сознания, религии к "светлому будущему"

человечества, воздвигаемому как механическая и бездушная вселенная на

вселенском кладбище людей, - разве это не миф? - вопрошал мыслитель на

страницах "Философии имени". "...Я спрашиваю, - восклицал он, - разве это

не мифология, разве это не затаенная мечта нашей культуры, разве мы можем

умереть, мы, новая Европа, не положивши свои кости ради торжества

материализма?"

1

В 1930 г. была опубликована книга "Диалектика мифа", определившая

всю дальнейшую жизнь философа. В этой работе Лосев продолжает развитие

понятия о мифе как жизненной реальности, энергично выражающей

личностное начало и представляющей чудесную, в словах данную личную

историю. Миф есть чудо, точно так же, как чудом и мифом является

реальный Божий мир. Поэтому, утверждает философ, человек бессилен

преодолеть мифологическую природу мира и собственного сознания.

Всякого рода претензии на внемифологическое "научное", атеистическое

мировоззрение есть ложная установка, порождающая самые извращенные

формы общественной жизни и мысли. Человек призван отказаться от борьбы

с мифом и признать истину традиционного религиозного мифологизма как

подлинного духовного основания культуры. Истинная, ясно осознанная,

абсолютная мифология есть идеально-духовное религиозное ведение

Личностного Бога, осуществляющееся лишь в русле Православия.

С точки зрения Лосева, западноевропейская дурная мифологичность, с

присущими ей агностицизмом, рационализмом, позитивизмом, зарождается в

лоне католичества. Утвердив свое Filioque, то есть принцип исхождения Св.

Духа от Отца и Сына, Западная Церковь оттеснила Отца, как

сверхсмысловое, сокровенное лоно бытия и смысла, на второй план, а на

первый выдвинуло начало оформленности, словесности, ограниченности. Но

именно такую смысловую сферу, которая не уходит корнями в

сверхсмысловое лоно, называют рационалистической. Поскольку исходить

от Сына - значит исходить из Разума, выводить все знание логическим путем,

постольку Filioque есть рационализм, возникающий на почве человеческого

стремления отнять свою духовную природу у Бога и сделать самого себя

всецело самостоятельным, утверждает Лосев в "Диалектике мифа". В книге

же "Очерки античного символизма и мифологии" он решительно

утверждает, что "католичество есть язычество в христианстве" и что "

православное учение о Святой Троице так же отличается от католического

Filioque, как вселенско-ликующее умозрение колокольного звона, от

сдавленно-субъективного торжества универсально-личной

самоутвержденности органа, как простота и умная наивность византийского

купола от мистических капризов готики, как умиленное видение иконного

лика от нескромного осязания и зрительного взвешивания статуи."

Принципиальная духовно-стилевая несовместимость католицизма и

Православия, на взгляд Лосева, выражается как их взаимной антипатией, так

1

Лосев А.Ф. Философия имени.-М.: Изд-во Московского ун-та, 1990. С. 196-197.

115

и различными формами их извращения и разложения. Православие для

католичества анархично, католичество для Православия развратно и

прелестно. Католицизм извращается в истерию, казуистику, формализм

инквизицию. Православие, развращаясь, дает хулиганство, разбойничество,

анархизм и бандитизм. "Только в своем извращении и развращении, - делает

интересное замечание Лосев, намекая на духовную природу марксистско-

большевистской идеологии, - они могут сойтись, в особенности, если их

синтезировать при помощи протестантско-возрожденского иудаизма,

который умеет истерию и формализм, неврастению и римское право

объединять с разбойничеством, кровавым сладострастием и сатанизмом при

помощи холодного и сухого блуда политико-экономических теорий"

1

.

Не ограничиваясь такого рода намеками, молодой, смелый, верующий

автор дерзал в остро иронической публицистической форме прямо коснуться

тех несуразностей коммунистической мифологии, которые определялись ее

новоевропейскими корнями, ее притязанием на "единственно истинную",

научную картину мира и ее отрицанием мифологически живой, осознанной,

личностной и духовной христианской традиции. Мертвое и слепое

вселенское чудище - этой интуицией исчерпывается все живое

материалистического мировоззрения, определяется его полная

оригинальность и самостоятельность, сокровенная материалистическая

мифология и своего рода материалистическое догматическое богословие,

которое сам материализм не умеет осознать, писал Лосев в "Диалектике

мифа". "Единственное и исключительное оригинальное творчество

новоевропейского материализма, - продолжал он эту мысль, - заключается

именно в мифе о вселенском мертвом Левиафане, который - и в этом

заключается материалистическое исповедание чуда - воплощается в

реальные вещи мира, умирает в них, чтобы потом опять воскреснуть и

вознестись на черное небо мертвого и тупого сна без сновидений и без

всяких признаков жизни. Ведь это же подлинное ч у д о - появление вещей

из материи... Материалисты верят в чудесное, сверхъестественное

воплощение - чуть-чуть только что не отца, а пока только какой-то глухой и

слепой матери-материи - воплощение в некое ясное и осмысленное слово, в

реальные вещи, причем материалистический догмат требует, чтобы была

"сила и материя", чтобы было движение, а не просто мертвые вещи..,

подобно тому как и в христианской религии воплотившееся Слово Божие

обещает ниспослать и ниспосылает "иного утешителя, Духа Истины,

который от Отца исходит", чтобы он сообщил благодатные силы для жизни,

проповеди, творчества и "движения". Так материалистическое учение о

материи, законах природы (действующих в вещах) и движении есть

вырождение христианского учения о троичности Лиц Божества и о

воплощении Сына Божия, - вырождение, которое тем не менее в такой же

мере мифологично и догматично, как и любая религиозная догма"

2

.

1

Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. С.892.

2

Лосев А.Ф. Диалектика мифа. Философия. Мифология. Культура. М.: Политиздат, 1991.

С.114-115.

116

Лосев отмечал тесную связь между материализмом и рассудочной

буржуазной цивилизацией. "Научный позитивизм и эмпиризм, как и все это

глупое превознесение науки в качестве абсолютно свободного и ни от чего не

зависящего знания, есть не что иное, как последнее мещанское растление и

обалдение духа, как подлинная, в точном социологическом смысле,

мелкобуржуазная идеология, - писал мыслитель. - Это паршивый мелкий

скряга хочет покорить мир своему ничтожному собственническому капризу.

Для этого он и мыслит себе мир как некую бездушную, механически

движущуюся скотину (иной мир он и не посмел бы себе присваивать); и для

этого он и мыслит себя как хорошего банкира, который путем одних

математических вычислений овладевает живыми людьми и живым трудом..."

1

Поскольку миф о всемогуществе знания и мироздании без Бога есть

всецело буржуазный миф, рожденный в сфере либерально-

индивидуалистического мышления, то представители пролетарской

идеологии напрасно усвоили систему атеизма и вероучение о примате

знания. "И одно из двух, - заключал философ: - или атеизм и миф о примате

знания есть буржуазное порождение, тогда пролетарий не может быть

атеистом; или он может и должен быть атеистом, и тогда пролетарское

мировоззрение ничем не отличается от капиталистического в самом

существенном вопросе всего мировоззрения и, кроме того, существуют для

него внеклассовые социальные ценности, т. е марксизм в таком случае есть, с

точки зрения пролетариата, ложная теория."

2

Эти убийственные критические суждения Лосева относительно

невразумительных духовно-мировоззренческих оснований большевистской

идеологии привели к аресту автора "Диалектики мифа" 18 апреля 1930 г. и 5

июля этого года его жены Валентины Михайловны, которая вела все

издательские дела мужа. Через 17 месяцев предварительного заключения

Лосеву объявили приговор - 10 лет лагерей. Валентина Михайловна

получила 5 лет. Философа официально объявили злостным, опасным

идеалистом. На XVI съезде ВКП(б) его воззрения разоблачал Л.М.

Каганович и даже М.Горький, на страницах "Правды" и "Известий" в декабре

1931 г., осудил воззрения Лосева.

После приговора идейно чуждый философ был отправлен на

строительство Беломорско-Балтийского канала. Тяжелый физический труд, а

потом нудная канцелярская работа при тусклом освещении подорвали

здоровье Лосева. Он начал слепнуть. К счастью, в 1933 г., в связи с

инвалидностью и усердной работой, философ и его жена получили досрочное

освобождение. Начался новый этап жизни мыслителя, продолжавшийся

более 20 лет - преподавание в провинциальных вузах и работа "в стол", при

практически полном отсутствии публикаций. В 1942 г. ученый получил

место преподавателя в Москве, а в 1943 г. ему по совокупности исследований

была присвоена степень доктора филологических наук. Как ученый, Лосев

1

Там же. С.115.

2

Там же. С.108.

117

состоялся, несмотря на гнетущие идеологические условия. Однако

религиозно-философским замыслам Алексея Федоровича было не суждено

осуществиться. И сегодня нам остается только догадываться какого

масштаба православного мыслителя потеряла в Лосеве отечественная

культура.

Последний период деятельности ученого открылся в 1950-е годы и

продолжался до самой его смерти. За это время он публикует примерно 400

различных работ, в числе которых около 30 монографий и самое

значительное произведение автора (над ним Лосев трудился более 30 лет) -

восьмитомная "История античной эстетики", представляющая собой

подлинную энциклопедию эллинской мысли. Алексей Федорович не дожил

нескольких месяцев до 95-летия. Он скончался 24 мая 1988 г. в день памяти

славянских просветителей святых Кирилла и Мефодия, которых он глубоко

почитал и называл своими духовными наставниками.

§ 6. Религиозно-философские идеи М.М.Бахтина

Еще одним примером трудной судьбы в Советской России всякого

одаренного мыслителя, сохраняющего связь с традиционными

христианскими и национальными культурными ценностями, может служить

жизнь М.М.Бахтина.

Михаил Михайлович Бахтин родился в г. Орле, окончил

филологический факультет Петроградского университета, в 1920 г. начал

педагогическую и научную деятельность в Витебском пединституте,

принявшись за работу над проблемами нравственной философии и

философии литературы. Вернувшись в Ленинград, молодой ученый издал

несколько литературоведческих статей, осмелившись взяться за

исследование творчества "реакционного" Ф.М.Достоевского. Официозные

печатные органы "На литературном посту" и "Литература и марксизм"

подвергли статьи Бахтина идеологической критике, а к концу 20-х годов за

ученым закрепился ярлык "враг народа". Органы безопасности завели на него

уголовное дело и заключили в Соловецкую тюрьму. В 34 года измученный

доносами и допросами Бахтин заболел. потерял ногу и был сослан с женой в

Кустанай. После пяти лет ссылки, в 1945 г. Бахтину удалось устроиться

преподавателем литературы в Мордовский пединститут в Саранске, где он

проработал оставшуюся часть жизни. В 1946 г. ученый защитил диссертацию

"Франсуа Рабле и история реализма", однако только в начале 1960-х годов

началась публикация его работ, встретившаяся с большими препятствиями. В

то время как книги Бахтина становились известны за границей и в различных

странах появлялись бахтинские общества, советские власти продолжали

относиться к ученому и его трудам с подозрением. В 1961 г. Бахтин ушел на

пенсию, оказавшись затем с женой в доме для престарелых близ Подольска.

Здесь жена его умерла, а Бахтину столичная писательская организация

помогла перебраться в Москву. Там он и прожил до смерти в марте 1975 г.

Ныне большой вклад Бахтина в отечественное литературоведение, в

решение ключевых проблем лингвистики, искусствознания и общей теории

118

культуры общепризнан. Однако далеко не осознано еще духовное значение

оригинальной философии словесного творчества, очерченной мыслителем в

начале его научного пути. Между тем эта философия, проникнутая влиянием

христианских ценностей, может быть расценена как продолжение

фундаментального русского учения о соборности человеческого бытия,

познания и мышления.

Основополагающим понятием для Бахтина в процессе оформления его

философского воззрения служило понятие личной "вненаходимости" людей

относительно друг друга. Такого рода вненаходимость определяется

единственностью и неповторимостью нашего персонального существования

в мире, и обусловливает в свою очередь способность дополнять

самопознание одного человека познанием его со стороны другого, а также

духовно и телесно оформлять личность личностью. Например, хаос

самоощущений ребенка, поясняет Бахтин, ценностно оформляется извне

материнской, родительской заботой и родительским словом. Изнутри себя

самого человек никогда бы не мог заговорить о себе самом в любовном,

ласкательно-уменьшительном смысле, говоря о "рученьках" и "ноженьках"

любимого существа. "Я испытываю абсолютную нужду в любви, которую

только другой со своего единственного места вне меня может осуществить

внутренне... Эта с детства формирующая человека извне любовь матери и

других людей на протяжении всей его жизни оплотняет его внутреннее

тело..."

1

Уникальный по глубине синтез индивидуального нравственного

сознания с этически-эстетической направленностью сознания на бытие

другого человека Бахтин видит в Христе, Который во всех своих нормах

противопоставляет понятия "Я" и "ближний", с необходимостью абсолютной

жертвы для себя и милости для ближнего. Определение Бога в христианстве,

как Отца Небесного, позволяет санкционировать и оправдывать милость к

человеку там, где внутри себя самого он не может себя миловать и

оправдывать принципиально. "Чем я должен быть для другого, тем Бог

является для меня. То, что другой преодолевает и отвергает в себе самом как

дурную данность, то я приемлю и милую в нем как дорогую мне плоть

другого".

Наличие двух не сливающихся сознания, базовым элементом каждого из

которых является отношение одного сознания к другому, Бахтин считает

принципиальным условием всех творчески продуктивных событий, несущих

нечто новое, единственное, неповторимое. В частности, в художественном

соотношении сознания автора и сознания героя литературного произведения

первое призвано конкретно очертить, ценностно оформить и завершить

второе, а оно - оттенить незавершимость авторского мировосприятия. Таким

образом, в сфере литературы отражается общий формообразующий принцип

души - принцип оформления внутренней жизни человека из сознания

другого. В итоге подобного формообразования только и может сложиться

целостное понятие человеческой жизни, как жизни прожитой другим во

1

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества.-М.:Искусство, 1979. С. 47.

119

времени. Ведь я сам, будучи субъектом времени, вневременен. Целое моей

жизни не имеет ценностной значимости для меня самого, поскольку события

моего рождения, ценностного пребывания в мире и, наконец, моей смерти

совершаются не во мне, а в других. Сюжет моей личной жизни в

значительной мере создают другие люди - ее герои. И только в изложении

своего житья для другого я сам становлюсь героем этого процесса.

Бахтин тонко замечает: уже в факте моего самосознания сказывается то,

что я ценностно отражаюсь в Ком-то, что Кто-то глубоко заинтересован в

моем бытии и моей доброте. Однако этот скрытый момент Божественной

"другости" запределен моему самосознанию и принципиально не

гарантирован, ибо это ограничило бы свободу и уникальность моего "Я".

Нельзя жить и осознавать себя ни в гарантии, ни в пустоте, но только в вере,

заключает Бахтин. Осуществление же веры и есть жизнь, воспринимаемая

изнутри. Во внутреннем жизненном смысле, Бог открывается нам через

покаяние и прехождение себя. Там, где мы преодолеваем в себе ценностное

самодовление, преодолевается именно то, что закрывало от нас Бога. Там, где

мы абсолютно не совпадаем с самими собой, открывается место для

Божественного.

С точки зрения соборно-личностной философии, мыслитель подвергал

критике монологические, индивидуалистические, "обедняющие", по его

выражению, теории. Последние объясняют бытие и существование из одного

единственного, одинокого сознания, стремясь понять все в качестве объекта,

познаваемого единственным, ни с каким иным сознанием не

взаимодействующим умом. Этой установкой и определяется теоретическое

обеднение действительности, так как всякого рода творческая

продуктивность бытия обусловливается не слиянием всех воедино, но

заострением своей вненаходимости и неслиянности, использованием

привилегии своего единственного места вне других людей. "Когда нас двое,

то с точки зрения действительной продуктивности события важно не то, что

кроме меня есть еще один, по существу, такой же человек (два человека), а

то, что он другой для меня человек, и в этом смысле его простое сочувствие

моей жизни не есть наше слияние в одно существо и не есть нумерическое

повторение моей жизни, но существенное обогащение события, ибо моя

жизнь сопереживается им в новой форме, в новой ценностной категории - как

жизнь другого человека, которая ценностно иначе окрашена и иначе

преломляется, по-иному оправдана, чем его собственная жизнь."

1

Сама душа человеческая, по слову Бахтина, есть "дар моего духа

другому". Все формы одушевленного, этического и эстетического бытия,

подчеркивал мыслитель, принципиально не могут быть формами выражения

только себя и своего, но являются формами отношения к другому и к его

самовыражению.

Все эти глубокие религиозно-философские идеи ранних работ Бахтина,

возможно, нашли бы в дальнейшем более развитое и системное выражение,

если бы тому не препятствовали гнетущие, угрожающие условия жизни

1

Там же. С. 79.

120

Булычев Ю.Ю. История русской культуры

Подождите немного. Документ загружается.