Булычев Ю.Ю. История русской культуры
Подождите немного. Документ загружается.
пресловутой “мелкобуржуазной стихии”, или, говоря человеческим языком,
русского крестьянства. Объявляя его главным врагом социалистического
строительства, вождь большевиков указывал, что в борьбе против
крестьянской страны крайне полезно учиться европейскому
государственному капитализму даже у немецкого империализма.
Но когда все институты и уклады традиционной России были
основательно разрушены и наступило время строить из ее обломков новую
социалистическую державу, возникла потребность в более почвенной,
консервативной и стабилизирующей общество идеологической линии.
После безусловной победы советов над внутренним “классовым
врагом”, образ врага, крайне необходимый тоталитарному государству в
целях идеологического сплочения общества, преимущественно переместился
за пределы СССР, сфокусировавшись на западной цивилизации, как
воплощенном зле империалистического капитализма. Первоначальная
марксистско-ленинская доктрина "мировой революции" была оттеснена на
второй и даже третий план советского партийно-государственного сознания,
а на первый выдвинулась сталинская концепция построения социализма в
одной стране. В конечном счете, если для мятежной республики Ленина
было важно ее первородство с Революцией, то в новомосковской сталинской
Державе упор был сделан на Ее революционное Первородство. Столь
плавное идеологическое переакцентирование оказывалось достаточным для
приспособления по природе левой идеологии к обслуживанию как
консервативных внутренних потребностей стабилизировавшегося режима,
так и довольно традиционных для России внешнеполитических интересов.
На этом пути открывались новые возможности ее глобального влияния, ибо
из служанки международной революции Россия превращалась в новый,
суверенный политический центр, агентами которого становились чуть ли не
все мировые левые силы.
Разгром интернационал-социалистической оппозиции, высылка
Троцкого и устранение большей части “ленинской гвардии” органами
сталинского НКВД расчищали путь для формирования неоконсервативной,
неопатриотической, неодержавной идеологии. И, создавая ее, советская
партийно-государственная мысль не могла сделать ничего иного, кроме
воспроизведения в присущем ей миросозерцательном контексте ряда
формальных принципов ранне-славянофильского почвенничества. Их
существенное духовно-смысловое изменение выразилось в решительном
отрицании советским официальным мировоззрением культурно-
исторической специфики России относительно стран Западной Европы и в
провозглашении не органически-национальной своеобразности, но социал-
революционной уникальности советского строя. Строя, который якобы
всецело создан сознательной и планомерной деятельностью партии, в виде
исторически беспримерной социальной модели, должной неизбежно
воцариться во всемирных масштабах.
Впрочем, при всей духовной различности истинно консервативных
социальных воззрений раннего славянофильства и неосамобытнических
101
установок советской идеологии первые и вторые оказывались
принципиально близки в одном моменте - в отождествлении общества и
общины, а потому формально совпадали в следующих конкретных
установках: Единство власти и народа (“народ и партия едины!”);
нравственное, не правовое взаимоотношение общественности и власти
(“руководящая роль КПСС - важнейшая нравственная норма социализма”);
преобладание коллективных интересов над личными, единомыслие и
единогласие (“идейно-политическое единство”) общества; отсутствие в нем
классовой конфликтности (догмат о “неантагонистических противоречиях”),
как признак коренного превосходства отечественного социального строя над
западной общественностью. Если мы вспомним основные постулаты ранне-
славянофильской теории социальной самобытности России, то картина
консервативной преемственности между политической мыслью советского и
дореволюционного русского общества будет вполне законченной. Следует
добавить лишь, что, при наблюдающемся формальном сходстве
неосамобытнического партийно-государственного мировоззрения со
славянофильскими понятиями, существенное типологическое сходство
первого следует установить не с православным консерватизмом, а с
миросозерцанием народничества.
В самом деле, как и народники, их советские восприемники оперировали
неким искусственным образом “советского народа”, руководствовались
верой в социализм, делали однобокий упор на роли социально-
экономических факторов, недооценивая фундаментальное значение
религиозных начал, духовно-культурных форм и традиционных
государственных институтов. Разумеется, эволюция первоначального
агрессивно-беспочвенного пролетарского коммунизма в сравнительно
консервативную и положительно связанную с русскими национальными
чертами советско-народническую социалистическую идеологию,
осуществившаяся в целях сверхклассового сплочения общества, создавала
более благоприятные условия для воспроизводства ряда исконно-русских
общественно-психологических черт и особенностей культурной жизни.
Следует учесть, кроме того, что советский строй, порвав с
аристократическим уровнем русской культурной традиции и уничтожив
старый культурный класс, во многих своих особенностях отвечал свойствам
простонародной русской психологии и социальным привычкам широких
слоев российского населения. По большому историческому счету, он
оказался более привычен для массы населения, чем крайне
индивидуалистический европейский капитализм, в сторону которого столь
быстро направлялась Петербургская Россия. Советская система давала
социальные возможности проявить себя выходцам из самых низовых,
беднейших общественных групп, отнюдь не бедных людьми природно
талантливыми. Это способствовало активизации, подъему и
распространению русских народных начал в искусстве и литературе
советского общества. Неонародническая идеология, утверждая принцип
единения творческой личности и народной массы, не давала воли
102
свободомыслящим аристократически ориентированным творцам, но
содействовала развитию давних традиций национального искусства,
продолжению наследия русской классической культуры. Разумеется, при
идеологическом порабощении общественной мысли, при тоталитарных
ограничениях всякой творческой непосредственности, классическое
наследство приобретало часто застывший, мертвенный оттенок. И все же
советская система своими грубо консервативными, культурно упрощенными
средствами защищала суверенитет России, как великой цивилизации и
самобытной державы. Способствуя экономическому, научному, военно-
техническому ее усилению, партийное руководство делало СССР и
самостоятельным центром мировой культурно-исторической жизни. В
чрезмерной закрытости страны и ожесточенной конфронтации с Западом,
при всех отрицательных следствиях, нельзя не заметить относительно
позитивной стороны, так как это предохраняло российскую культуру от
разрушительного влияния аморальной массовой западной псевдокультуры,
заставляло советских писателей, поэтов, композиторов, художников,
кинематографистов творчески питаться из суверенных источников русского
народного духа и вековых заветов традиционной Руси.
Отмечая духовную неполноценность материалистическо-
народнического и национал-большевистского патриотизма, следует видеть,
что он все же играл свою цивилизационно защитную роль в исторических
судьбах России. По верной мысли Г.П. Федотова, для миллионов
обращенных в нигилистическую веру рабочих и крестьян революция
оказалась фактором кристаллизации нового элементарного чувства Родины.
“Россия, освобожденная от буржуев, мужицкая Россия была своя. Ее стоило
защищать, хотя и очень еще был слаб инстинкт самозащиты в изъеденном
моральной гангреной организме. Новый советский патриотизм, - писал
мыслитель в 1936 году, - есть факт, который бессмысленно отрицать. Это
есть единственный шанс на бытие России. Если он будет бит, если народ
откажется защищать Россию Сталина, как он отказался защищать Россию
Николая II и Россию демократической республики, то для этого народа,
вероятно, нет возможностей исторического существования. Придется
признать, что Россия исчерпала себя за свой долгий тысячелетний век и,
подобно стольким древним государствам и нациям, ляжет под пар на долгий
отдых или под вспашку чужих национальных культур”
1
.
В свете наших национально-исторических прецедентов,
пореволюционная разновидность русской цивилизации может быть
истолкована как внешнее воспроизведение принципов древнего московского
строя вне духовно-смысловой преемственности к их православному и
земско-общественному содержанию. С такой точки зрения, новомосковская
государственность большевиков - суть формальное подобие
старомосковского строя за пределами изначальной религиозной и социально-
культурной традиции.
1
Федотов Г. П. Защита России // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Избр. статьи по
философии русской истории и культуры. Т. 2. - СПб.: София, 1992. С. 124.
103
§ 3. Доктрины советского патриотизма и социалистического
реализма в культурной политики партии
В результате перехода от идеологии "мировой революции" к идеологии
построения социализма в одной стране существенным образом изменилась
культурная политика партии. Партия выдвинула доктрину советского
патриотизма и под защиту классические, реалистические течения в
литературе и искусстве, стремясь придать им социалистическую идейную
направленность. Вместе с тем резко ограничилось многообразие
литературно-эстетических направлений и свобода художественного
творчества, которая все более строго подчинялась официальному
идеологическому канону. Согласно постановлению ЦК ВКП(б) от 23 апреля
1932 г. ликвидировалось многообразие левых и умеренных писательских
организаций. Был создан единый, подчиненный партии и государству
писательский союз. Упразднилась также ассоциация пролетарских
музыкантов, взамен был учрежден Союз советских композиторов. Союз взял
курс на развитие традиций классической музыки, способствуя творчеству
таких крупных композиторов как Прокофьев, Шостакович, Кабалевский.
В августе 1934 г. состоялся Первый Всесоюзный съезд советских
писателей. Съезд провозгласил социалистический реализм официальной
доктриной советской литературы. Эта доктрина воплотила компромисс
между традиционными художественными ценностями и требованиями
социалистической идеологии, допуская известную творческую свободу в
рамках официальных идейных установок. Главным представителем
социалистического реализма был признан М.Горький, сыгравший на Первом
Всесоюзном съезде советских писателей роль отца-основателя советской
литературы.
После утверждения социал-реалистической культурной ориентации в
советской литературе на первый план выдвинулись представители
классических традиций. Эти писатели начали приспосабливать старые,
привычные и понятные народу изобразительные формы к новому
содержанию, соответствующему пафосу строительства социализма в одной
стране. В первой половине 1930-х гг. появилась "Гидроцентраль" Мариэтты
Шагинян, роман Валентина Катаева "Время вперед", посвященный
соревнованию строителей Магнитогорская с рабочими Харькова,
индустриальные произведения Ильи Эренбурга "День второй" и "Не
переводя дыхания." К концу 30-х годов определился характер творчества
выдающегося писателя Михаила Шолохова . В это время была практически
завершена им эпопея "Тихий Дон" - обширное повествование, отразившее
события жизни донского казачества от времени перед первой мировой
войной до конца войны гражданской. В центре повествования Шолохова
стоит образ простого, сильного человека. Страстно ищущего правду и
борющегося за свое право жить так. как велит ему совесть и любовь. Другое
крупное произведение писателя, созданное в это время, - первая часть
104
романа, посвященного коллективизации, "Поднятая целина". Здесь уже
чувствуется много влияний официальной идеологии и политики, но
художественное мастерство не оставляет автора.
В гораздо более прямых и жестких формах коммунистический дух
сказался в творчестве Николая Островского (1904-1936) и Аркадия Гайдара
(1904-1941). Роман Н.Островского "Как закалялась сталь", явился по
официальному признанию одной из вершин социалистического реализма.
Герой этого произведения Павел Корчагин показал советской молодежи
пример физического самоуничтожения человеческой личности ради
интересов "социалистического строительства". По сути дела, Корчагин стал
каноническим воплощением идеала некой новой "советской святости" -
святости определяющейся беззаветным служением коммунистическому
идеалу. В этом же духе писал свои произведения для детей и юношества
Аркадий Гайдар (Голиков). Опираясь на свой опыт командира Красной
армии, он стремился воспитывать в читателях твердый, благородный,
героический характер, отличившись двумя классическими советскими
произведениями для детей - "Школа" (1930 г.) и "Тимур и его команда"
(1940).
В советской музыкальной культуре 1930-х годов наблюдается
энергичное развитие традиций русской классической музыки, ярким
свидетельством чему является творчество Сергея Сергеевича Прокофьева
(1871-1953). Этот замечательный своеобразием композитор проявил свою
одаренность еще до революции. В 1918 г. Прокофьев уехал из России,
работал в США, Германии, Франции. В 1932 г. он возвратился на родину и
принял активное участие в формировании пореволюционной музыкальной
культуры. Композитор пишет музыку к балету "Ромео и Джульетта" (1935-
36), к кинофильму Эйзенштейна "Александр Невский". Прокофьев
обращается к народно-патриотической тематике, что выразилось в кантате
"Здравница" (1939) и целом ряде произведений оперной и симфонической
музыки 40-х– начала 50-х гг. Для творчества Прокофьева было характерно
эпическое начало, широкое использование энергичных ритмических форм,
новаторское развитие той основополагающей линии нашей национальной
музыкальной культуры, которая восходит к творчеству М.П.Мусоргского,
А.П.Бородина, Н.А.Римского-Корсакова.
Особую роль в СССР приобретает жанр массовой песни. Этот факт
отражает глубокий сдвиг в сторону социалистического народничества
идеологии и массового сознания советского общества. Всеми средствами
художественного воздействия, и прежде всего средствами песни и кино, в
обществе культивируется патриархальное чувство Большой Советской
Семьи, объединенной любовью к своей стране и сердечной преданностью
Общему Делу. Один из исследователей патриархальной основы советского
мифа верно замечает, что именно культ Родины и земли соответствует
расцвету таких новых жанров в Советском Союзе 1930-х годов, как массовая
лирическая песня и кинокомедия, возникновению нового образа женщины в
изобразительных искусствах, а также распространению символов изобилия и
105
плодородия в архитектуре
1
. Начиная с 1934 г. лирико-патриотическое
песенное начало вытесняет идеологически отвлеченную пролетарско-
революционную музыку. Смысловой центр новой песни определяют
эмоционально насыщенные картины Родины, ощущение народного “Мы“ и
великодержавного сверхорганизма СССР. На первое место выходит
сердечность переживаний связи с Родиной. Именно сердце становится тем
органом, посредством которого советский человек воспринимает
окружающий родной мир. Изобилие устойчивых эпитетов – милый, родной,
вольный, широкий, веселый – свидетельствует о существенной “русскости“
определений качеств советского человека и восприятия им своего Отечества.
В развитии советской музыки 1930-х годов большое значение имело
творчество И.О.Дунаевского, поскольку именно он в решающей степени
создал музыкальный образ Страны Советов. Исаак Осипович Дунаевский
(1900-1955) родился в семье служащего. Окончил Харьковскую
консерваторию по классу скрипки (1919), работал как композитор и дирижер
в харьковских драмтеатрах. С 1924 г. Дунаевский живет в Москве и
руководит музыкальной частью театра сатиры. Композитор становится
одним из создателей советской оперетты – автором 12 произведений в этом
жанре. Но наиболее ярко проявляется талант композитора в области
песенного искусства. Песни и музыка Дунаевского к фильмам “Веселые
ребята“ (1934), “Три товарища“(1935), “Вратарь“ (1936), “Цирк“ (1936),
“Дети капитана Гранта“ (1936), “Волга-Волга“ (1938), “Весна“ (1947),
“Кубанские казаки“ (1951) становятся неотъемлемым и крайне характерным
компонентом феномена советской культуры. Песни Дунаевского полны
оптимизма, наполнены верой в жизнь и возможность земного счастья.
Композитор широко использует маршевый ритм, символизирующий
всенародно-походное движение страны, “к светлому будущему“. “Марш
веселых ребят“, “Песня о Каховке“, “Спортивный марш“, “Песня о веселом
ветре“, “Марш энтузиастов“ являются звучными музыкальными символами
советского мировосприятия.
В советском кинематографе 1930-х годов также нарастают
патриотические элементы и обращение к традициям русской реалистической
прозы с ее тонким психологизмом. в 1934 г. режиссеры Г.Н. и С.Д.
Васильевы создали народный советский фильм “Чапаев“. В 1938 г.
С.М.Эйзенштейн создал фильм “Александр Невский“. В фильмах
С.А.Герсаимова и Ю.Я.Райзмана, В.М.Петрова и Г.Л.Рошаля, М.С.Донского,
Я. А.Протазанова нашли кинематографическое истолкование крупные
произведения русской литературы и театральной классики.
Укрепились, соответственно, реалистические начала в советском театре,
где второе дыхание обрели русский классический балет, русская опера,
традиции русского драматического искусства, связанные со школой МХАТа.
Целый ряд левых писателей и деятелей культуры, творчество которых
не соответствовало новым идеологическим установкам, утрачивали
1
Гюнтер Ханс. Поющая Родина. Советская массовая песня как выражение архетипа
матери // Вопросы литературы. Июль-Август, 1997. С. 47.
106
возможность публиковать свои произведения, подвергались травле
официозными критиками и даже репрессировались органами НКВД. В
условиях ужесточения государственного контроля за культурным процессом
были репрессированы и погибли в лагерях режиссер Всеволод Мейерхольд,
писатели Исаак Бабель, Осип Мандельштам, Михаил Кольцов, Борис
Пильняк и многие другие литераторы. Разочаровавшись в перспективах
развития левого искусства при идеологически изменившемся режиме, в 1930
г. покончил с собой Маяковский. Чудом уцелел замечательный русский
писатель Михаил Афанасьевич Булгаков, создавший в трудные 30-е годы
свои выдающиеся произведения "Белая гвардия", "Собачье сердце", "Мастер
и Маргарита", не только не вписывающиеся в русло советской идеологии, но
содержащие даже критические по отношению к советской системе элементы.
§ 4. Антиутопическое значение творчества
Андрея Платонова
Рассматривая культурное развитие Советской России в 1930-х годах,
следует не забывать, что обращение партийного руководства к идеям
социалистического патриотизма, к традиционному наследию в литературе и
искусстве отнюдь не служило подлинному возрождению русского
культурного самосознания. Используя национал-большевистские элементы в
идеологии, партия укрепляла свою власть, чтобы осуществлять дальнейшее
подчинение всей жизни страны тоталитарной коммунистической доктрине.
Жестокий и безжалостный дух коммунистической Утопии продолжал
господствовать над обществом, уродуя сознание и жизнь людей, и
несравненно самобытной творческой силой был выражен в произведениях
наиболее глубокого и оригинального писателя 1930-х годов Андрея
Платонова.
Андрей Платонович Климентов ( литературный псевдоним Платонов)
родился в 1899 г. в Воронеже, в семье рабочего, где было 11 детей. Жить
большой семье было трудно и Андрей, не закончив школы, пошел работать
литейщиком, а затем помощником машиниста. Октябрьскую революцию
восемнадцатилетний рабочий встретил с восторгом. Он вспоминал, что
революция сразу же сделала его взрослым. В начале 1918 г. Андрей поступил
в железнодорожный политехникум. Параллельно стал заниматься
литературой, публикуя рассказы в местной советской прессе. В 1920 г. был
принят в союз журналистов Воронежа. Рабочая биография тесно связывает
Платонова с жизнью молодого советского государства. Мечта об общем
счастье, о новом справедливом обществе и новом коммунистическом
человеке пронизывает ранние платоновские рассказы. Вдохновленный
коммунистической мечтой, Платонов мечтает преодолеть личную
обособленность людей и создать некий единодушный общественный
организм. "Дело социальной коммунистической революции, - пишет он в
этот период,- уничтожить личность и родить ее смертью новое живое,
107
мощное существо - общество, коллектив, единый организм земной
поверхности, одного борца и с одним кулаком против природы..."
1
В 1927 г. Платонов переезжает в Москву. В этом же году выходит книга
его рассказов "Епифанские шлюзы", которую высоко оценил Горький.
Окрыленный. Платонов посвящает себя литературе. Его произведения
публикуются в журналах "Молодая гвардия", "Новый мир", "Октябрь". Но
новаторские и глубоко реалистические элементы в творчестве Платонова
вызывают подозрительное отношение коммунистических надзирателей за
литературным процессом. Рассказ "Усомнившийся Макар", где автор
критикует сложившуюся советскую систему, в которой чиновники думают за
народ, а народ существует без знания смысла жизни, похищенного
чиновниками, подвергается осуждению лидером напостовцев Леопольдом
Авербахом, как кулацкий, то есть политически вредный для дела
социалистического строительства. Однако это первое предупреждение не в
силах остановить эволюцию писателя к более глубокому анализу
коммунистического сознания и тотально идеологизируемого общества. В
1931 г. выходит повесть Платонова "Впрок", которая официально была
признана враждебной советской системе. На Платонове прочно закрепилось
клеймо идейно чуждого писателя. Его перестали печатать, даже Горький
отказывается от поддержки Платонова и помощи в публикации его
сочинений. Но писатель продолжает работу над большим романом,
"Чевенгур", начатом во второй половине 20-х годов. Творчество Платонова
развивается в направлении антиутопии и поиска совершенно новых
выразительных приемом, соответствующих решению новых художественно-
смысловых задач. Критическая сила и острая оригинальность произведений
писателя не оставляли никакой возможности для их публикации в Советском
Союзе. Платонов умер в 1951 г., заразившись от больного сына
туберкулезом. И только в период "перестройки", с конца 1980-х годов
платоновские сочинения стали доступны широкому читателю.
Наиболее характерным, предельно концентрированным воплощением
мировосприятия и творческого стиля Платонова является антиутопическая
повесть "Котлован", написанная автором в период с декабря 1929 по апрель
1930 г. События, определяющие существо названного повествования,
разворачиваются вокруг котлована для "общепролетарского дома", который
роет бригада социалистических строителей. Эта бригада, ютящаяся в
дощатом сарае, является моделью общества будущего - такого рабоче-
крестьянского общества, из состава которого исключается все духовно-
аристократическое, интеллектуальное, подлинно интеллигентное.
Возглавляют “котлованщиков”, заведуя делом их идейного воспитания,
полуграмотные "активисты", вооружающие сознание масс такими
сакраментальными понятиями, как “авангард”, “архилевый”, “антифашист”,
“большевик”, “буржуй”, “активист”, “колхоз есть благо бедняка”.
Имеется, правда, в "Котловане" инженер Прушевский, придумавший
строить "общепролетарский дом", однако по скудной внутренней культуре
1
Цит. по ст. Малухина В. Реквием по утопии // Знамя. 1987.№ 10. С.219.
108
он мало чем отличается от окружающих его пролетариев. Еще в 25 лет он
почувствовал "стеснение своего сознания и конец дальнейшему понятию
жизни, будто темная сила предстала в упор перед его ощущающим умом".
Этот интеллигент по социальному определению неспособен ответить на
философские вопросы мыслящего рабочего Вощева. Внутренняя
неприкаянность Прушевского во многом объясняется его отчужденностью от
традиционной духовной культуры своей страны. Это обстоятельство тонко
подчеркивается Платоновым в сцене созерцания инженером храмов. Белые
спокойные здания, "светящиеся больше, чем было света в воздухе", глубоко
озадачивали Прушевского. Он не знал ни имени, ни назначения этих
таинственных сооружений. Чувствуя, что они воплощают неизвестную в ему
веру и свободу, инженер огорчается, ибо "чужое и дальнее счастье
возбуждало в нем стыд и тревогу - он бы хотел, не сознавая, чтобы вечно
строящийся и недостроенный мир был похож на его разрушенную жизнь".
Еще один представитель интеллектуально-духовного слоя - бывший
священник. Однако этот субъект, "остриженный под фокстрот" и пишущий
на поминальных листках доносы о крестящихся гражданах, нашел себе место
среди нового порядка вещей только потому, что "отмежевался от своей
души".
В общем, социалистический коллектив, рисуемый Платоновым,
представляет собой как бы обрубок, оставшийся от нормального,
органически возникшего и развивающегося общества, его нижнюю часть,
лишенную какой-либо положительной связи с общенародным духовным
опытом и определенного национально-культурного облика. Глубокая
искусственность образа существования и мировоззрения котлованщиков,
превращает землю, на которой они строят "светлое будущее", в царство
предвзятости, скудости, убогости. В поселении, возникающем на пустыре
возле старого города, главным "производством" становится рытье котлована,
единственным жилищем - дощатый сарай, источником "культуры" - труба
радиорупора. Безличное, тупое существование, всецелая одержимость
искусственной утопической идеей, омертвляют сознание и все переживания
строителей "общепролетарского дома. На каждом шагу персонажи
"Котлована" не просто чувствуют, мыслят, действуют, а исполняют
"обязанности радости", "думают мысли", делают "вид ума", "ликвидируют
как чувства" влечения, демонстрируют "готовое настроение", заботятся о
наличии в теле энтузиазма. Они умеют бдительно "сторожить себя" от всякой
непосредственности, придавать идеологически должное выражение своим
лицам, и сами их лица обладают высокой готовностью принимать оное. Даже
в праздничной обстановке наиболее передовой люд, населяющий повесть, не
гуляет, не празднует, а “всесторонне развивает дальнейший этап праздника”.
Ко всем событиям, в том числе к рождению человека, такие люди готовы
подойти как к следствиям некой “сознательности” и “организованности”.
Подчас сама природа, обладая в целом несравненно большей
одушевленностью и спонтанностью, чем мысль и чувство многих
котлованщиков, вдруг подчиняется данному порядку “сознательности”, так
109
что ветер начинает не просто дуть, а “производить вьюгу”. Ибо весь поток
жизни в тотально реорганизованном мире выполняет запланированное
движение, и существуя-то почти исключительно для “непрерывности строя и
силы похода”.
Очищенное от живых, непосредственно личных начал, наполненное
внешними стандартами мысли и речи, "котлованское" сознание представляет
собой явление отчужденной, всецело идеологизированной "сознательности".
Платонов с гениальной художественной проникновенностью выстраивает
перед читателем модель психического процесса, мотивированного,
предопределяемого, а отчасти и создаваемого средствами идеологического
воздействия. В конечном счете, повесть художественно демонстрирует как
раз тот случай, когда идеология, овладев массами, снимает в себе
субъективную и концептуальную относительность и становится силой
материального порядка, создавая извращенную социальную
действительность.
Рассматривая произведение Платонова с этой точки зрения, мы можем
понять художественно представленный в ней способ общественного
существования как способ воплощения тоталитарной, абсолютной
идеологии. Поэтому-то в "Котловане" практически нет функционально
случайных персонажей - все взаимосвязанно действующие на переднем
плане "котлованщики" явственно олицетворяют различные приложения к
жизни абсолютизированной коммунистической доктрины.
По особой значимости впереди всех землекопов мы должны поставить
их идейного вдохновителя и руководителя Сафронова, решающего
"верховным голосом могущества" задачу поддержания пролетарской
сознательности, классового энтузиазма и социалистической радости в
котлованной артели. Материалист по воззрениями и самозабвенный идеалист
по образу жизни, он искренне верует в "счастье будущего", которое
представляет себе в виде "синего лета, освещенного неподвижным солнцем",
а потому не чужд философических настроений и сомнений: "Неужели внутри
всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?" Впрочем,
подобного рода сомнений и размышлений у Сафронова немного. В его
образе решительно преобладает безличная идеологическая тенденция. Не
удивительно поэтому, что, когда его убивают враги, соратник Чиклин не
считает утрату невосполнимой и "равнодушно утешает" покойника, говоря,
что остается за него, будет выступать с его точкой зрения, так что он вполне
может не существовать. Подобное заключение оставшегося в строю
товарища вполне соответствует установке самого Сафронова, для которого
человек сам по себе не представлял никакой цены. "Это монархизму люди
без разбору требовались для войны, - пояснял он как-то, - а нам только один
класс дорог, да мы и класс свой скоро будем чистить от несознательного
элемента. По существу, Сафронову не предстоит ничего безусловного, он не
чувствует критерия истины, ни в себе самом, ни в человеке вообще, ни выше
его. Свой класс и тот дорог ему относительно, так как неизвестно еще, кто
именно здесь олицетворяет "сознательный элемент", а кто нет. Очевидно,
110