Бобкова М.С., Мереминский С.Г. Терминология исторической науки. Историописание

Подождите немного. Документ загружается.

его, видимо, уже не устраивали, и он пытался найти объяснения

в особенностях земного жизнеустройства обских угров.

По мнению миссионера, распространению многобожия

способствовало желание «прибытчества» среди самих абориге-

нов. Некоторые «злохитрецы», стремившиеся «чюждым обога-

титися трудом», создавали все новые и новые «твары», а «сле-

потствующий народ» вынужден был приносить им обильные

жертвы. В результате массового поклонения идолам «самодел-

цы мнимых богов» вместе со жрецами–«шаманчыками» оказы-

вались «доволно сытыми» и обеспеченными. Таким образом, со-

гласно рассуждениям автора «Краткого описания…», не только

вечное зло в лице дьявола соблазняло человечество, но и отдель-

ные «злохитрецы» ради наживы продавали душу сатане и

способствовали «ослеплению» своих соплеменников. Сильная

приверженность простого народа «нечестивому многобожию»,

по мнению Новицкого, была связана также с тяжелым матери-

альным положением большинства аборигенов. Стремление к до-

статку в условиях нищеты и «скудости в препитании» толкало

таежных жителей в объятия «мнимых» богов. Большую роль

при этом, по данным миссионера, играла сила традиции, обычаи

«древних праотцов»

В последнюю четверть XVII — начале XVIII в. сибирская

историография еще не порвала со средневековыми провиденци-

алистскими объяснениями происхождения коренных народов

Сибири и традиционными стереотипами их восприятия. Абори-

гены по-прежнему характеризовались как дикие, варварские, от-

сталые люди с безобразной внешностью, которые ведут исклю-

чительно кочевой образ жизни и не имеют «человеческих поряд-

ков».

По описанию И. Идеса, остяки обладали «неприятно плос-

кими» лицами и были не способны к работе и военным заняти-

ям, прозябая в крайней бедности в своих жалких жилищах.

Благодаря обилию пушного зверя и рыбы они могли жить зна-

чительно лучше, но «так ленивы, что нисколько не стараются

добыть больше того, что им нужно, чтобы прожить зиму». Сход-

ные оценки содержатся в сочинении А. Бранда: нет на свете бо-

Новицкий Гр. Указ. соч. С. 53-54, 59-60, 80-81, 92-94.

лее ленивого и медлительного народа, чем малорослые, невид-

ные и жалкие остяки. Они бегут от работы, как от чумы, даже

если полностью остались без средств существования

Еще более уничижительную характеристику И. Идес дает

самоедам. Сам он в местах их обитания не был и рисует это на-

селение, вероятно, не столько по рассказам очевидцев, сколько

отдавая дань традиционному взгляду европейцев на чуждую

культуру жителей Севера. Внешний облик самоедов, согласно

запискам путешественника, «чрезвычайно неприятный и сквер-

ный»: ростом они малы и приземисты, лица у них широкие,

носы приплюснуты, рты большие, губы обвислые, глаза непри-

ятные, словом, «более некрасивого народа нет на свете». Не-

смотря на обилие рыбы и дичи, они едят всякую падаль, ибо

«слишком ленивы», чтобы воспользоваться дарами природы. Ко

всему прочему, самоеды женятся на кровных родственниках и

верят «дьявольским фокусам» колдунов. И если внешне, по за-

ключению посла, они хоть в чем-то походят на людей, то разу-

мом и повадками больше напоминают животных

Богатство фактического материала и пересмотр ряда уста-

ревших воззрений прежних «земнописателей» в записках путе-

шествия Н. Спафария сочетаются с традиционными бого-

словскими взглядами на происхождение народов. Так, прароди-

телем остяков, по его трактовке, является сын Ноя – Иафет, а ге-

неалогию монголов он вслед за средневековыми западноевро-

пейскими авторами также возводит к библейским персонажам

Гоге и Магоге

Обширные исторические экскурсы о происхождении кал-

мыков и татар вошли в «Описание о сибирских народах» С.У.

Ремезова. Интерес автора к вопросам первородства, полное до-

верие преданиям и легендам ближе к традиционным лето-

писным сюжетам о полумифических родоначальниках, чем к по-

следующим научным разработкам проблем этногенеза. Излагая

две различные версии происхождения калмыков (от индийских

зайсанов времени А. Македонского и от амурского хана эпохи

Чингисхана), он не предпринимает попытки сопоставить или

Идес И. и Бранд А. Указ. соч. С. 100, 113-114.

Там же. С. 269-272.

Спафарий Н. Указ. соч. С. 83, 128.

совместить эти суждения и определить их достоверность, а

лишь стремится установить преемственность между легендар-

ной и современной этнической номенклатурой

Не обнаруживает элементов критического анализа и раз-

дел «Второго описания...» «о начале происшествия» татар, в ко-

тором тобольский писатель опирается на библейские догматы о

разделении народов: «По Ремезову описанию о начале в Сибир-

ской стране и начальство их ханов производится от персов и Ва-

вилона... от различия языков и от столпотворения...»

. В данный

раздел автор вводит также фольклорные генеалогические леген-

ды о «великих ханах» Татаре и Сибире, что соответствует кано-

нам средневековых исторических сочинений с их вниманием к

полумифическим родоначальникам и внешним этимологиче-

ским совпадениям имени прародителя и названия народа

(местности).

В сибирской историографии последней четверти XVII –

начала XVIII в. сквозь толщу традиционных книжных стереоти-

пов и мифологических сюжетов явственно пробиваются новые

светские, реалистические характеристики сибирских абориге-

нов.

Так, непосредственное знакомство с жизнедеятельностью

остяков заставило И. Идеса и А. Бранда дополнить образ «очень

ленивого народа» не столь одномерными оценками. Страдая под

бременем жестоких морозов, однообразного питания и притес-

нений со стороны пришлого населения, коренные жители, по

описанию путешественников, подвержены болезням, порой гиб-

нут в сильные холода и часто меняют местожительство в поис-

ках более удобных и безопасных земель, но отличаются при

этом бережным отношением к природе, выносливостью, умени-

ем быстро передвигаться на лыжах и никогда не нарушают

своих клятв.

Гольденберг Л.А. Статья С.У. Ремезова «О калмыках как весьма из-

вестном в Сибири народе» // Страны и народы Востока. Вып. XVIII.

М., 1976. С. 228-233.

Российская национальная библиотека. Отдел рукописей. F – IV. Ф.

550. Д. 324. Л. 15 об.

Идес И. и Бранд. А. Указ. соч. С. 71, 73, 96, 101-116.

«Второе описание Ремезова» также не сводит характери-

стику народов к какому-то одному параметру, например ясачно-

му обложению, «зверообразности» культуры или религиозным

воззрениям, а дает представление о различных сторонах жизне-

деятельности коренных сибиряков. Общая оценка автохтонного

населения тобольским автором, как правило, свободна от бого-

словских штампов, обличительных эпитетов и обычных для ли-

тературных произведений XVII в. сравнений аборигенов с жи-

вотными.

Таким образом, «Описание о сибирских народах» Ремезо-

ва заметно отличается как от документальных материалов с ярко

выраженной практической направленностью или путевых рос-

писей с их фиксацией преимущественно внешней стороны на-

блюдаемых явлений, так и тем более от богословско-обличи-

тельных сентенций ряда сибирских летописей. Перед нами итог

целенаправленной работы по сбору и обобщению разнородного

материала о коренном населении, что сродни исследователь-

ским приемам изыскателей последующего времени. Не без

основания, хотя и несколько категорично, М.О. Косвен назвал

С.У. Ремезова «первым этнографом Сибири»

Веяния нового времени отчетливо проявляются в «Крат-

ком описании о народе остяцком» Г. Новицкого. По его пред-

ставлениям, коренные сообщества Северо-Западной Сибири

подчинялись исконным законам естественного права, под кото-

рыми он понимал «прыродное познание зла и добра». Именно

следование естественным началам привносило в «простоту и

беззаконие» жизненного устройства аборигенов «междоусобное

друголюбие» и прочие «многия добродетели».

Миссионер сумел подметить рациональный характер

обустройства обских угров, ведущих постоянную борьбу за вы-

живание в суровых природно-климатических условиях Севера.

Так, употребление сырой пищи было вызвано, на его взгляд,

тем, что в ней лучше, чем в вареных или печеных продуктах,

сохранялись полезные свойства. Даже пристрастию аборигенов

к табаку он нашел целесообразное объяснение: с помощью куре-

Косвен М.О. Материалы к истории ранней русской этнографии (XII –

XVII вв.) // Очерки истории русской этнографии, фольклористики и

антропологии. Вып. 1. М., 1956. С. 58.

ва из организма будто бы выводились накопившиеся в результа-

те питания рыбой мокроты

Завершая рассмотрение русской историографии коренного

населения Сибири последней четверти XVII — начала XVIII в.,

отметим, что в данный период, вероятно, зарождается исследо-

вательский интерес и формируются элементы научного подхода

к прошлому и настоящему коренного населения края. Вместе с

тем, представляется недостаточно обоснованным тезис о «науч-

ном начале», к тому же достигшем «высокого выражения» в

русском народоведении конца XVII в., и тем более о планомер-

ном научном изучении Сибири в это время

. Возможно, что

дальнейшая разработка терминологического аппарата современ-

ной отечественной исторической науки и, в частности, выявле-

ние возможных предметных и временных рамок понятия "исто-

риописание" поможет более адекватному отражению историо-

графических явлений. Важно, на наш взгляд, чтобы терминоло-

гия учитывала такую особенность исторических текстов, как

взаимосвязь представлений о прошлом и настоящем, когда ситу-

ация "здесь-и-сейчас" порождает проблему "там-и-тогда"

Новицкий Гр. Указ. соч. С. 51.

Бахрушин С.В. Г.Ф. Миллер как историк Сибири. С. 7; Косвен М.О.

Указ. соч. С. 67.

Зубова И.Л. Современное состояние исторической науки: о некото-

рых результатах поиска новых парадигмально-методологических ори-

ентаций // Фигуры истории, или "общие места" историографии. Вто-

рые санкт-петербургские чтения по теории, методологии и философии

истории. СПб., 2005. С. 58.

Н.А. Мининков

Практики историописания и зарождение исторической

науки в культуре Дона первой половины XIX века

Понятие «историописание», характерное для исторической

науки разных стран Европы и известное под названиями «histor-

ical writing», «Geschichtsschreibung» и под другими понятиями,

стало за последнее время распространяться в отечественной ис-

торической мысли. Это не случайно. Культурно-историческая

ситуация постмодернизма открыла путь к историческим штуди-

ям разного рода любителям истории, генеалогии и иных общих

и специальных исторических дисциплин значительно шире, чем

это было ранее.

Подобный вызов представляет собой весьма серьезное и

широкомасштабное явление современной мировой культуры. В

специфической же культурно-исторической ситуации постсо-

ветского пространства он приобрел некоторые дополнительные

характерные черты. Так, причины его возникновения определя-

ются далеко не только исключительной толерантностью культу-

ры постмодернизма, в которой за всякими историческими изыс-

каниями, даже весьма сомнительного научного уровня, призна-

ется право на признание если не в качестве научного феномена,

то полноценного и интересного явления духовной культуры об-

щества. Системный кризис в стране в конце предыдущего века

имел в качестве одной из его сторон многосторонний кризис

отечественной исторической науки. Одним из его выражений

стало распространение в обществе недоверия к научным трудам

отечественных историков. В значительной мере оно обусловле-

но тем, что в общественном сознании историю наряду с другими

науками социально-гуманитарного цикла сближали с идеологи-

ей вплоть до полного отождествления и считали своего рода вы-

ражением официоза, обращенного в прошлое. Едва ли есть со-

мнения в том, что определенные и даже весьма веские основа-

ния для подобных суждений отечественная историческая наука

советского времени подавала. В самом деле, положения и выво-

ды историков строились нередко не на основании анализа ис-

точников и исторических фактов, но априорно, исходя из поло-

жений формационной метатеории. Несомненны также самые тя-

желые последствия влияния «Краткого курса истории ВКП(б)»

для формирования и исследования самой разнообразной истори-

ческой проблематики. Вместе с тем историческая наука совет-

ского времени имела существенные достижения и достигла зна-

чительных успехов в исследовании ряда проблем российской и

зарубежной истории. О ее профессиональном уровне свидетель-

ствовало умение понять и оценить достижения европейской ис-

ториографии XX в., ее особый интерес к проблемам источнико-

ведения и методологии исторических исследований, к исследо-

ванию проблем истории с позиций метатеорий, альтернативных

по отношению к формационной метатеории. Наконец, об этом

свидетельствовало наличие таких исследований, которые поль-

зовались интересом не только в профессиональной среде, но и

среди широкой читательской аудитории.

Вследствие претензий любительской истории в разных об-

личиях на принципиальный пересмотр историографического на-

следия с критикой современной научной историографии возник-

ла и непрерывно развивалась обстановка конфликта между этой

историей и исторической наукой, в рамках которой признается

не только необходимость теоретико-методологического обнов-

ления, но и ценность историографического наследия. В таких

условиях более остро, чем прежде, встал перед научной исто-

риографией вопрос о смысловом наполнении терминологии, вы-

ражающей разные формы исторического познания и репрезента-

ции исторических знаний. Прежде всего, связано это с необхо-

димостью четкого отделения исторической науки в собственном

смысле слова от псевдонаучных дискурсов, претендующих, тем

не менее, на научность и распространяющих о себе мнение как о

настоящей науке, выступающих под знаменем коренной реви-

зии положений и выводов всей прежней историографии. Это

необходимо также для того, чтобы дать представление о суще-

ствовании множества форм выражения исторической мысли и

репрезентации исторических знаний, сложившихся в культуре

человечества.

В связи с этим, как представляется, следует исходить из

того обстоятельства, что есть основание для признания факта

существования некой интегрирующей категории, которая

способна объединить разные формы такого выражения и такой

репрезентации. Ей может быть, как представляется, признана

история как таковая. Однако в данном случае смысловое ее на-

полнение составляет не историческая наука, как это принято

считать в обыденном сознании нашего научного исторического

сообщества, но история как одна из важных отраслей духовной

культуры человечества. Что касается исторической науки, то

она занимает в этом дискурсе свое место, выделяясь целым ря-

дом характерных признаков. Вместе с тем также следует иметь в

виду, что история как форма духовной культуры человечества

значительно старше, чем историческая наука, которая стала воз-

никать лишь на определенной стадии развития культуры челове-

чества и исторических знаний, но не раньше нового времени,

когда возникает культурно-исторический феномен европейской

науки вообще.

В рамках истории как формы духовной культуры челове-

чества свое место занимает историописание. Оно составляет

лишь одно из проявлений истории как формы духовной культу-

ры, поскольку историческая мысль и историческое сознание во-

обще может быть выражено и репрезентировано в иных прояв-

лениях культуры. К подобным проявлениям относятся все не-

письменные проявления, такие, как устная история, выражение

истории средствами искусства – через живопись, скульптуру и

монументальное искусство и, наконец, через музыкальные жан-

ры. Все неписьменные выражения исторической мысли и исто-

рического сознания обладают весьма большой выразительно-

стью. Они способны оказывать очень даже большое воздействие

на эмоциональную сторону личности, к которой они обращены.

Они могут воздействовать на конструирование и деконструкцию

исторического сознания тех слоев населения, которые не

способны воспринимать письменную культуру вообще или вос-

принимают ее лишь в самой слабой степени, которым не под

силу понять смысл даже самого простого письменного истори-

ческого дискурса. Они способны втянуть в орбиту исторической

культуры эти слои населения, и в этой связи несомненна их

огромная социокультурная роль в смысле приобщения к

культурно-исторической идентичности определенного сообще-

ства. Вместе с тем, совершенно очевидно, что важнейшую роль

в выражении исторического сознания и исторической мысли иг-

рают письменные формы истории, или историописание, выра-

женное средствами языка письменной речи.

В свою очередь, историописание как понятие, интегриру-

ющее все проявления исторического сознания и исторической

мысли в его письменном виде, весьма многозначно. С этим об-

стоятельством столкнулась современная историография, миро-

вая культура нашего времени вообще. Формами его проявления

были, прежде всего, труды историков, а также произведения ли-

тературы и публицистики. К историописанию также относились

произведения на исторические темы, создававшиеся для разных

целей лицами, интересовавшимися историей. Наконец, начиная

с нового времени в понятие историпосания включились труды

историков, представлявшие собой зарождавшееся научное ис-

следование определенных проблем прошлого человечества и его

культуры. В этой связи, помимо проблемы научной характери-

стики историописания как понятия и как феномена культуры,

возникла по существу родственная ей проблема научной харак-

теристики историка как особой личности и как феномена

культуры разных эпох. Это предполагает определение его спе-

цифики по отношению как к любителю истории, так и к пред-

ставителю иного научного знания, уверенного в своих способ-

ностях вести научное историческое исследование, но не владею-

щего ни достаточными основами знания, ни основами методоло-

гии истории. Вместе с тем это предполагает установление соот-

ношения между такими понятиями, как «историк» и «историо-

писание». Это необходимо постольку, поскольку на пути пони-

мания адекватного такого соотношения имеются определенные

сложности, связанные с учетом особенностей общей и историо-

графической культуры, в которых реализовывалось историопи-

сание в виде определенного произведения. Так, для современ-

ной культуры невозможна характеристика в качестве историка

такого представителя историописания, который незнаком с тео-

рией и методологией истории, с научной характеристикой ис-

точника и исторического факта, который лишь относительно

знаком с историографией и лишь понаслышке знает историю ис-

торической науки и профессиональные традиции цеха истори-

ков. По существу, право именования историком осталось в

современной культуре за профессионалом, создателем научного

исторического текста, или за таким пришельцем в профессио-

нальную среду историков со стороны, который овладел основа-

ми исследовательской деятельности, охарактеризованной М.-

Блоком как «Ремесло историка».

Очевидно вместе с тем, что такое положение существова-

ло не всегда. В каждой конкретной культуре оно находилось в

зависимости от общего уровня ее развития и уровня развития в

ней представления об историческом знании и его репрезента-

ции. Так, было бы совершенно несправедливо отрицать право

считаться историками для создателей письменных исторических

дискурсов таких периодов, когда история как научная дисци-

плина еще не сложилась, или когда только лишь намечались

отдельные ее признаки. Культура древности и средневековья,

когда еще не было понятия об исторической науке в смысле

культуры нового времени, знает, тем не менее, целый ряд ис-

ключительно ярких личностей, труды которых стали достояни-

ем мировой исторической мысли. Вместе с тем и в новое время,

в условиях становления традиции научной историографии в

культурах разных сообществ, в качестве историков могут

рассматриваться авторы дискурсов по исторической тематике,

которые имеют лишь отдельные признаки научного исследова-

ния. Такие историки являлись авторами трудов XVIII-XIX вв. на

темы российского прошлого в целом или прошлого отдельных

регионов России. Крупнейшим из трудов такого рода был труд

купца И.И.Голикова «Деяния Петра Великого». Примером

подобного труда по истории Дона было сочинение инженер-ге-

нерал-майора, строителя крепости святого Димитрия Ростовско-

го А.И.Ригельмана

, представившего первое систематическое

изложение истории донского казачества. По-видимому, в этой

связи стоит вопрос о критериях, на основании которых авторы

подобных трудов рассматриваются в качестве историков. Во

всяком случае, в них должны быть представлены некоторые

сущностные черты научной историографии. В частности, к ним

могут относиться такие черты, как новизна и оригинальность

постановки проблемы и выражение в них проблемной ситуации,

См.: Ригельман А.И. История о донских казаках. Ростов-на-Дону,

1992.