Бартелеми Д. Рыцарство. От древней Германии до Франции XII века

Подождите немного. Документ загружается.

486

Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

периода Республики и прежде всего Пунических войн или войн Це-

заря. Поэтому в шестую книгу «Поликратика» попало очень многое

из «Фарсалии» Лукана, «Стратегем» Фронтина, «Военного дела»

Вегеция. Лишь отбор, соединение и некоторые вставки принадлежат

клирику, современнику Кретьена де Труа, кстати, испытавшему влия-

ние Гальфрида Монмутского. И его постоянные ссылки на римского

солдата, усердного и беспощадного, не кажутся ни безобидными, ни

неактуальными, когда осознаешь, что Иоанн Солсберийский не си-

дел, подобно Ордерику Виталию, в первых рядах зрителей турниров

перед французскими замками, в хорошем обществе. Он имел в виду

более суровую войну, какую английские короли время от времени

вели с «дикарями» Уэльса, — последних называли так, оправдывая

подчас дикое обращение с ними.

Иоанн Солсберийский, к сожалению, не Тацит. Он не умеет при-

знавать «добродетель» в обществе, непохожем на то, в каком живет

сам, или замечать неоднозначные черты своего общества.

Впрочем, за вычетом нескольких похвал англо-норманнским коро-

лям, он видит эту добродетель только на страницах латинских книг,

прежде всего античных. Он ее полностью приравнивает к дисциплине

или к предельному самопожертвованию. Разве он не с удовольствием

упоминает Манлия Самовластного, велевшего высечь и обезглавить

собственного сына за то, что тот без его приказа организовал атаку,

благодаря которой римляне выиграли сражение? Но до крайностей те-

ории слепого повиновения этот средневековый клирик все же не дохо-

дит. Он осуждает, называя языческой, тираду Лелия в «Фарсалии»

1309

«Если ты мне прикажешь, — говорит тот Цезарю, — вонзить меч

в грудь брату, в горло отцу, в живот беременной жене, — я, конеч-

но, содрогнусь, но моя рука сделает все это». XII в. был непривычен

к такому фанатизму, и ни одна из «жест», которые люди нашего

Нового времени находили жестокими и дикими, не требует того, что

звучит в словах Лукана: разве авторы «жест» не порицали неумерен-

ность?Даже в историю осады Фив или Трои потребовалось вставить

много эпизодов, чтобы оживить повествование. Придворные клирики

привнесли в них толику изящества, толику французской любви в то

самое время, когда клирик Иоанн, еще школяр, старался ожесто-

чить себе душу чтением Фронтина и Лукана, в чем преуспел лишь

наполовину.

Тем не менее для вождей (duces) он нашел там хорошие примеры,

как обращаться к войскам, и соответствующие наставления, которые

призывают к воинственной грубости и к подчинению

1310

7. Вымыслы XII века

487

В принципе Иоанн Солсберийский рассчитывает на возрождаю-

щееся римское право, чтобы оно принудило армию вести себя смело

и выполнять приказы монарха, который ею командует. Дезертировать,

изменять, не подчиняться приказам — это, замечает он, преступле-

ния, квалифицируемые как оскорбление величества, за что виновный

и его дети заслуживают смерти, а родня — разорения и лишения

прав.

Ожидая, пока подобный закон введут в Англии или во Франции,

Иоанн Солсберийский находит в книгах и другие источники вдох-

новения. Чтобы вселить боевой дух в соотечественников, которые,

как ему казалось, слишком вяло борются с валлийцами, он напоми-

нает им одну страницу из Юстина (который кратко пересказал Трога

Помпея), произведшую на него сильное впечатление. Дело было

в древние времена, когда персы побежали под натиском мидийцев.

Тогда матери и жены преградили им путь бесчестья своими телами,

сбросили одежды и обнажили половые органы, требуя вернуться или

найти убежище, укрывшись именно там

1311

. Благодаря оскорблению

персы опомнились, обернулись к преследователям и одержали по-

беду. Вот что следовало бы сделать и перед валлийцами, — отмечает

Иоанн Солсберийский с долей иронии...

Этот женский метод стимуляции храбрости ощутимо отличает-

ся от того, что предлагали куртуазные романы! Не замысловатые

речи в духе средневековой культуры, которыми какая-нибудь Энида,

какая-нибудь Бланшефлёр убеждают возлюбленных быть отважными,

а шокирующая картинка, хлесткое предложение из грубых времен

древности. Клирик Иоанн явно не желает заимствовать мотивы

любви-соперничества в куртуазном варианте у (старшего) современ-

ника Гальфрида Монмутского, хотя и упоминает его в другом месте.

Надо также сказать, что, рассуждая о диких валлийцах, он недалек

от того, чтобы призвать к массовому избиению всех мужчин, по

примеру того, как в предыдущем веке поступил доблестный Гарольд

Годвинсон, прежде чем погибнуть при Гастингсе в 1066 г.

1312

Британки, поступив так, в принципе зашли бы дальше герман-

ских женщин древности, которые обнажали только грудь либо, у Та-

цита, довольствовались подсчетом ран своих мужчин во время боя

1313

Может быть, доблесть предков, по которой Иоанн Солсберийский

вздыхает подобно стольким почитателям минувших времен, в той

же мере была германской, что и римской? Какой-нибудь Венанций

Фортунат не стал бы отрицать этого. Что касается Тацита, то не-

много жаль, что Иоанн не обратился к нему и ни на миг не подумал

486

Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

7. Вымыслы XII века

487

разделить доблесть и дисциплину, тогда как именно этот римский

автор мог противопоставить дисциплинированным римским воен-

ным — доблестных германских воинов, наделенных некоторыми

проторыцарскими чертами.

Если Иоанн что и усвоил из общих мест латинской литературы,

посвященных варварам, так это представление о переменчивости нра-

ва последних: после бурного натиска они быстро устают. И, напротив,

как рассказывает Флор, говоря о борьбе с цизальпинскими галлами,

римляне отличаются стойкостью, которую им придает дисциплина

1314

Именно ей они обязаны тем, что завоевали мир. И тем хуже, если

у Иоанна не было ни материала, ни концепций, чтобы осмыслить при-

чины упадка Рима. Англия еще не произвела на свет Гиббона, чей

диагноз, впрочем, привел бы Иоанна в ужас

1315

. Ион, преданный сво-

ей схоластике, не слишком историчной, не ощущает разрыва между

героями Римской республики и теми, кто носил cingulum militiae при

поздней империи, то есть через пятьсот лет.

Однако древний Восток дал один пример такого размягчения

нравов, грозившего и «нашим временам», который вызвал у него

содрогание, — пример Сарданапала. Иоанн Солсберийский может

перенять у Лукана сарказм насчет войны в пиршественных одеждах:

когда наряды у бойцов слишком пышные, это побуждает врага пожи-

виться за их счет. Сколько возможностей заклеймить разукрашенных

рыцарей XII в., обожавших геральдическую символику и подступав-

ших в таком виде к границам не только французских княжеств, но

и к границам Шотландии, где в 1172 г. война приобрела не очень

рыцарский характер

1316

. В этом отношении клирик Иоанн полностью

солидаризируется со святым Бернаром Клервоским, высмеивавшим

и поносившим мирское рыцарство, чтобы тем выше, по контрасту,

превознести тамплиеров, чье отличие от мирян просто чудесно

1317

. Ио-

анн Солсберийский разделяет его идеал аскетичного воина, который

потому и более жесток в бою, избегает фанфаронства, а убивать его

вынуждает сама суровость образа жизни. Тем не менее, поскольку

ему ближе добрые языческие авторы, чем святому Бернару, то слова,

чтобы высмеять гордеца и бахвала, он находит в комедии Теренция.

«Больше всех хвалится при дворе» как раз тот, кто меньше всех про-

являет отваги в бою. И как можно хвастаться тем, что тысячу раз

избежал смерти?

1318

И как армия, достойная называться армией, может считать работу,

тяжелый труд рабскими? Однако они вызывали ропот уже у римских

солдат, как в «Анналах» рассказывает Тацит, — у солдат, которых

Марк Корбулон сурово наказывал и хотел вести в Германию ради

тяжелой войны

1319

Здесь Иоанн Солсберийский предпринимает попытку очернить всю

красоту аристократической войны, всю ее несомненную искусность

ив то же время всю ее умеренность, словом, все ее рыцарские

достоинства, противопоставляя ей чистого и сурового, скромного

и дисциплинированного римского солдата. И тем хуже для культуры

нравов!

По счастью, ситуация все-таки была не столь простой, выбор

никогда не был столь однозначным — между кровавой суровостью

и милосердной изнеженностью. Разве французский XII в., приукрасив

античную войну, сделал ее совершенно пресной? И разве Лансело-

ты, Персевали и Говены, которых ставили в пример другим рыцарям

при пышных и (умеренно) сладострастных дворах, были кисейными

барышнями, разве они жалели усилий и скупились на свою кровь?

Говорить в 1160 г., что «в наше время» воины выродились, значило

забывать о крестовых походах, свидетельствах Усамы ибн Мункыза,

подвигах Вильгельма Маршала. Представлять в качестве образца

римского солдата — это было по сути оскорблением для тех самых

тамплиеров, которых живописал святой Бернар!

Но тамплиеров Иоанн Солсберийский мог и встречать, он слышал

об их слабостях, они были живы и, следовательно, не оправдывали

всех надежд. А вот римского солдата уже можно было поднять на

пьедестал как непревзойденный эталон. Он был столь же недосягае-

мым для критики, как граф Роланд и мессир Говен, и намного более

дисциплинированным. Разве что Вивьен со своим обетом Богу, Лан-

селот, всецело преданный королеве, могли сравниться с ним с точки

зрения покорности. Поэтому идеализированный, отчасти выдуманный

римлянин, выходец из отфильтрованного прошлого, занял видное

место в представлениях клириков XII в., бывавших при дворах. Петр

Блуаский в 1183 г. вслед за Иоанном Солсберийским произносит ему

[римскому солдату] вдохновенный панегирик, славя его грубую про-

стоту и скромность и вместе с тем осуждая преступления рыцарей

после посвящения и высмеивая их подвиги, существующие только

в виде картинок на щитах

1320

Конечно, в тот момент рыцари и дамы не воспринимали античного

героя как вызов рыцарскому идеалу. Они вместе читали романы, где

благородных воинов Греции и Рима авторы переодевали в костюмы

французов своего времени. Но «Поликратик» в конце концов будет

переведен на французский — во время Столетней войны, повелением

488 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

короля Карла V. В ближней перспективе этот образец, с его покорно-

стью и величием, мог бы сыграть в развитии воинского идеала куда

более важную роль, чем образы рыцарей Круглого стола, сражавших-

ся лишь затем, чтобы убить время и ввести читателя в заблуждение.

К тому же, как мы видели, в самой литературе, вплоть до описания

замка Грааля, нарастала тенденция воспевать аскезу и суровость —

в тысяча двухсотом году она просто носилась в воздухе. И ее быстрое

укрепление, отрицавшее рыцарские достоинства, более легкомыслен-

ные и более снисходительные — а значит, более характерные для

«рыцарей», — вносило путаницу в определения «рыцарства» вплоть

до Нового времени. Эти определения приобретали все более милита-

ризованный характер.

МЕЧ, ВЗЯТЫЙ НА АЛТАРЕ

Если бы представления Иоанна Солсберийского об армии как

о профессиональной элите, набираемой из трудящихся классов и фор-

мируемой наподобие нашего Иностранного легиона

1321

, в XII в. вопло-

тились в жизнь, произошла бы самая настоящая военная мутация.

А значит, и определенные социальные изменения, хотя подобные

административные действия меньше подорвали бы основы, чем соз-

дание народных ополчений Нового времени и чем изображаемое

в наших современных мифах возвышение серва, воина «поневоле»,

произошедшее благодаря подвигу — в которое Иоанн Солсберийский

недвусмысленно отказывался верить

1322

Но в любом случае рассуждения об отборе (delectus) менее убеди-

тельны и окажут меньше влияния, чем страницы, посвященные при-

сяге и верности, каковою всякий солдат обязан Церкви уже в силу

того, что находится на службе. В самом деле, идея такой верности

уже входит в систему взглядов на отношения Церкви и государства,

разработанную близким другом Томаса Бекета: Церковь поддержи-

вает государство, но и сдерживает его. Ведь он, как и его читатели-

клирики, принимает интересы Церкви близко к сердцу. Разве он,

как и каждый из них, — не потенциальный епископ? Поэтому его

влияние при дворе и межеумочное положение связаны, как отмечает

Сидни Пейнтер, с определенным представлением о христианском

рыцарстве, представлением, которое он излагал и прежде всего фор-

мировал. Если в одном месте «Повести о Граале» можно прочесть,

что рыцарство — высшее сословие, учрежденное Богом, эти слова

7. Вымыслы XII века

489

в большей степени порождены «Поликратиком», нежели крестовым

походом

1323

Удаляясь, в духовном смысле, в римскую античность, Иоанн

Солсберийский не берет с собой феодальный и сеньориальный аспект

того средневекового рыцарства, которое никогда не называли словом

militia без множества экивоков. Он, конечно, упоминает вассальную

верность, но без нажима, между делом. Он цитирует слова Фульберта

Шартрского об обязанностях перед сеньором, но Фульберт в тысяч-

ном году позаимствовал эти мысли у Цицерона, так что страница

«Поликратика» не окрашивается в кричаще франкские тона. Впрочем,

беглое упоминание о вассалитете почти не влечет за собой рассужде-

ний о фьефе и сеньории. У военного есть только жалованье (stipen-

dium), и его воинская функция никак не связана с наследственной

собственностью, судебными правами, знатностью. Это освобождает

militia от многого, и клирик Иоанн может начертить эпюру ее функ-

ции и дисциплины. Этот временный служитель англо-норманнских

королей, а также их постоянный и пламенный почитатель даже не

упоминает о их важной роли посвятителей в рыцари.

Он славит в Генрихе Боклерке победителя при Бремюле, но не

склонен особо отмечать посвящение Жоффруа Плантагенета или

Галерана де Мёлана, чей мятеж после этого выглядит проявлением

тем большей неблагодарности

1324

. В подобном случае римское право

говорит об оскорблении величества, и этого Иоанну Солсберийскому

достаточно. Его монарх — суверен в римском духе, а все тонкости

и расчеты феодальных взаимоотношений недостойны внимания.

Но восхищение римским монархом, солдатом, магистратом не по-

буждает его отречься от христианства. Он не отрицает христианского

Бога, подчеркнуто ставя Его волю выше всяких государственных со-

ображений. И не отвергает церковной собственности, за счет которой

живет. Напомним, что интерес англо-норманнских клириков к «рим-

ской дисциплине» тесно связан с тем, что она запрещала грабить

земли, а ведь они владели землями

1325

. И эта забота, на мой взгляд,

в большой мере пронизывает самые актуальные страницы книги

Иоанна Солсберийского — те, где он упоминает о мече, который

возлагают на алтарь, а потом берут с него.

Одно из главных положений его доктрины состоит в том, что вся-

кого военного надо не только мобилизовать, но и привести к присяге.

То есть солдат клянется Богом и величеством монарха делать всё,

что повелит государь. В самом деле, он обязан так же повиноваться

монарху, как и Богу, поскольку первый — как видно по восьмой

488 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

книге — это «образ» второго. «Богу служат, верно любя того, кто

царствует милостью Божьей»

1326

Правда, верность королю уподобляли верности Богу уже Каролин-

ги, но теперь римское величие монарха и государства объединяются,

из чего следует перечень важных и грозных обязанностей: если

надо, полагается умереть за res publico.. Впрочем, чтобы потребовать

такой жертвы, было бы достаточно закона о величестве, карающего

за дезертирство

1327

. Наконец, в обмен на такую присягу римляне

получали «воинский пояс» (cingulum militiae) с соответствующими

привилегиями

1328

. После этого они могли унижать и разоружать сол-

дат, которые взбунтовались или обесчестили себя тяжелым проступ-

ком, — пусть даже с возможностью реабилитации последних, если

те проявят беспримерную доблесть

1329

. Разве это не добрый римский

принцип — больше бояться командира в случае неповиновения, чем

врага, с которым ведешь бой?

Но в столь сильном государстве возникает риск, что повиновение

Богу, Церкви отойдет на задний план — ив принципе, хотя Иоанн

Солсберийский открыто этого не предусматривает, что монархическое

государство даже двинет войска против нее. В королевстве каролинг-

ского типа с его запутанной системой сеньориальных отношений этот

риск был явно меньшим, чем после григорианской реформы. Отныне

светская и духовная власть посматривали друг на друга косо, и, если

постараться превратить «рыцарство» в армию, оно могло бы стать

менее христианским, чем когда-либо.

Чувствуется, что это подспудно тревожило Иоанна Солсберий-

ского (и Церковь тысяча двухсотого года), коль скоро он, и даже

несколько раз, подчеркивает, что присяга государству и монарху

ipso facto предполагает уважение к Богу и Его верховенству, или же

утверждает, что неуважение к святыням (сначала к языческим, по-

том к христианским) было главным поводом для лишения cingulum

в римской древности

1330

. Бороться с государством, выступая с ору-

жием в руках против другого воинства (безоружного), вершащего

суд, — значит идти против собственной службы, против военных. Но

хуже всего — подрывать основы Церкви, творя святотатство; и тому

государю, который не покарает святотатца собственным мечом, само-

му грозит меч Божий.

Всякий раз, когда Иоанн Солсберийский касается вопроса об

обидах, чинимых Церкви, он забывает о своих римских образцах

и видит перед собой рыцаря XII в. Он не только рассуждает о том,

что со времен поздней Империи неприсягнувший солдат был подобен

7. Вымыслы XII века

490

нерукоположенному священнику (оба занимаются своим делом неза-

конно). Переходя к позитиву, он сравнивает дисциплину духовенства,

ее требования с дисциплиной вооруженной службы. Но есть ли ощу-

тимые признаки того, что таковая служба подчинена Богу? Клириков

рукополагают епископы. Клирики дают обет, аналога которому на

«вооруженной службе» нет. Посвящение, как уже упоминалось, было

прежде всего церемонией феодальной и куртуазной, для которой

освящение оружия было дополнительным и даже дублирующим обря-

дом

1331

, во всяком случае чем-то необязательным. Однако достаточно

частым, коль скоро Иоанн Солсберийский может рассуждать о воз-

ложении меча — рыцарем, кого только что посвятили, — на алтарь,

«откуда» тот впоследствии берет его обратно. «Утверждается торже-

ственный обычай, дабы тот, кто только что получил рыцарский пояс,

возложил в церкви меч на алтарь. Тем самым он обязуется верно

служить алтарю, обещает Богу выполнять свои обязанности на Его

службе»

1332

. Но ведь это приношение бессловесное. Как такое возмож-

но? Иоанн Солсберийский пока не утруждает себя этим вопросом: он

уверяет, что от неграмотных нельзя требовать письменной «долговой

расписки», а ведь меч — долговая расписка рыцаря, кто этого не ви-

дит? Рыцарь дает молчаливое обещание делать много для Церкви и ни-

чего против нее, довольствоваться своим жалованием, как требует

Евангелие (Лк. 3:14)

1333

. А кому неизвестна миссия «рукоположенного

воинства»? Иоанн формулирует ее немного выше в классическом

виде: защищать Церковь, бороться с изменой, почитать священство,

спасать бедных от несправедливости, умиротворять страну. И за своих

братьев рыцари, христианские воины, проливают кровь и даже уми-

рают, если понадобится

1334

. Жертвуя собой более ради общественного

блага, чем из тщеславия, они становятся святыми.

Лучше бы они произносили все эти клятвы вслух, громко и внят-

но. Чуть дальше, внезапно отходя от книжных аналогий, Иоанн дает

прорваться своей досаде. Это происходит в главе, посвященной воз-

мутителям спокойствия Церкви, для противодействия которым он как

истый постгригорианец рассчитывает скорей на государя, нежели на

чудо. «Немало находится таких, кто открыто совершает злодеяние.

Возлагая рыцарский пояс на алтарь ради освящения, они заявляют,

что пришли сюда объявить войну алтарю, его служителям и Богу,

почитаемому здесь. После этого я скорей бы поверил, что они пре-

дались злу (malice), чем тому, что они законно приняты в состав

воинства (milice)»

1335

. Здесь новы не столько каламбур и обличение,

сколько картина святотатства, которая вдруг неожиданно возникает

492 Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

в конце этой главы «Поликратика», где знание часто мешается с при-/

страстием. Неужели посвящаемые в XII в. могли изрекать такие;

кощунственные слова? А рыцарь-посвятитель сам призывал их к гру-

бости, как в «Гарене Лотарингском»?

1336

И так можно было вступить

в сословие, облеченное высокой христианской миссией? И публика

это допускала, и никто из присутствующих рыцарей не поднимался,

чтобы немедленно разоружить юного провокатора! И у монарха не

находилось возражений! Каково признание, если все это правда, а не

карикатурное утрирование!

Но я думаю, что это карикатура и что имеются в виду молодые

рыцари, наследники сеньорий, для которых посвящение знаменовало

достижение совершеннолетия и получение права ввязаться в ра-

спри из-за владений — не всегда заведомо несправедливые. В этих

строках «Поликратика» militia перестает быть литературным вы-

мыслом и вновь становится рыцарством, сеньорами (которых надо

нейтрализовать).

Но в XII в. рыцарство также осознает само себя, стремится приоб-

рести всеобщность и создает правила поведения, обычаи и эмблемы,

расцвет которых мы видели в предыдущих главах. Снова называя

рыцарство «сословием», Иоанн Солсберийский только укрепляет ка-

ролингскую — или, в Англии, альфредовскую

1337

— идею трех сосло-

вий. Он придает ей новую легитимность. Разве он не поддерживает

рыцарство, хоть и желает держать его на почтительном расстоянии?

Даже если вслед за ним и другие моралисты, Этьен де Фужер, Петр

Блуаский, возмущаются применением, какое посвященные находят

мечу, взяв его обратно с алтаря, — никто из них не ратует за отказ

от этого двусмысленного поступка, от этого опасного ритуала. Таким

образом, класс рыцарей, по-настоящему не оформившийся как брат-

ство, как организованное сословие, переходит в тысяча двухсотый

год, образуя единство в моральном смысле. Для него это лестный,

драгоценный вымысел. И он пользуется этим вымыслом, злоупотре-

бляет им, забивая себе головы вздором о святом Граале.

Идеи Иоанна Солсберийского сопутствовали и способствовали

прогрессу государства Нового времени, государства, опирающегося

на римское право, — до такой степени, что сразу же нанесли смер-

тельный удар некоторым основам аристократической свободы, кото-

рые, как нам показалось, со времен древней Германии хранило все

рыцарство, достойное этого названия. Однако это рыцарство вновь

обрело более классическое отношение к верховенству Бога. И, может

быть, это дает нам пищу для размышлений. Действительно, если

\ 7. Вымыслы XII века

493

Представления клириков о militia отныне принимали более этатичный

флик — как в одном пассаже Алана Лилльского

1338

, — на практике

сословие рыцарей оставалось сеньориальным, в большинстве слу-

чаев имевшим двойные полномочия — судебные и военные. Алан

Лилльский был парижским магистром, автором написанной в 1184 г.

«Суммы об искусстве проповедовать» разным социальным группам.

В конечном счете он не слишком суров к рыцарям. В самом деле,

он рекомендует им довольствоваться своими доходами, не совершать

ни насилий, ни грабежей, «но быть защитниками родины, опекунами

сирот и вдов» — следуя по стопам князей. «И пусть же они носят

мирское оружие, внутренне облачившись в панцирь веры». Далее

Алан Лилльский проводит развернутое сопоставление материального

и духовного рыцаря

1339

. Автор прозаического «Ланселота» то же самое

изложит в наставлениях Дамы озера незадолго до 1230 г.

1340

В каком-

то смысле Иоанн посягает на свободу аристократии, составляя для

нее подобную спецификацию требований, желая сделать из нее «со-

словие», которое подчинялось бы иным правилам, чем свойственные

ей правила чести. Но Церковь, подчиняя, причем довольно мягко,

аристократию непосредственно Богу, обеспечивает ей, согласно Ио-

анну Солсберийскому, некую автономию по отношению к монарху.

Сам клирик Иоанн избегает призывов к слепому повиновению. Он

еще раз утверждает моральную норму, которая послужит рыцарям

опорой и поддержит их в борьбе с любым деспотизмом. Да хранит

их Бог от превращения в настоящую армию.

Однако к Богу все чаще и чаще обращались на рубеже тысяча

двухсотого года с тем, чтобы призвать к поддержке короля и хри-

стианнейших рыцарей: тому свидетельства — «История Филиппа

Августа» Ригора и литургические дополнения к церемониям посвяще-

ния (или к сопровождающим их обрядам). И с тех пор было уже не

редкостью, когда авторы ссылались одновременно на Роланда, Лан-

селота и на римскую дисциплину и тем самым, нагромождая лестные

выдумки, приписывали «рыцарству» черты, которые противоречили

одна другой.

Заключение

495

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В начале этого эссе, около сотого года, римлянин Тацит отметил

у германских варваров доблесть, и она вызвала у него невольное восхи-

щение, хоть и не заставила закрыть глаза на ограничения и оборотные

стороны не слишком этатичной социальной организации, с которой

была связана. И эта первая форма рыцарства мало-помалу стала господ-

ствующей, не обязательно, конечно, противясь любой дисциплине, но

часто одерживая над ней верх в ходе франкской истории.

В конце эссе, напротив, англичанин Иоанн Солсберийский уже

взирает с ностальгией на римскую дисциплину. Он приравнивает ее

к доблести — возможно, несколько поспешно, но не то чтобы за-

ведомо необоснованно. Близилось время, когда вместе с городской,

культурной, административной мутациями государство вновь обретет

некий «римский» характер, а самостоятельности рыцарей придет

конец, когда на них станут возлагать строго определенную миссию

либо, в качестве паллиативного средства от социального упадка,

предлагать им мечтания.

Тем самым оба автора, Тацит и Иоанн Солсберийский, вполне

могут, соответственно, предварить и заключить эссе о «рыцарстве»,

в котором даты рождения и упадка последнего несколько расходятся

с обычными представлениями историков.

В самом деле, если на древнюю Германию часто ссылаются как

на место, куда уходит корнями посвящение в рыцари, то видеть

в ней рыцарский мир желают редко — напротив, месть и кровь,

воинственные кличи придают ей брутальный облик. Однако вот

уже несколько десятков лет как историческая критика обнаружила

у франков и даже у германцев сотого года некое подобие аристокра-

тии. И, соединив эту идею с выводами антропологии, касающимися

ограничений и норм «архаической» мести, я в самом деле сумел

даже в древней Германии увидеть первые проявления у знатных

\воинов тенденции щадить друг друга, быть воинственными больше

на словах, чем на деле. И «германская» свобода показалась мне бо-

лее подходящим источником «рыцарства» в моем определении, чем

римская дисциплина.

^ Древние германцы принадлежали к «варварскому» обществу, где,

ка(( и в других обществах с доминированием знатных воинов, можно

выявить «подобие рыцарства». Там ощущается присутствие героиче-

ского идеала, и порой германцы выбирали такую тактику и такие

аргументы, чтобы ни в мести, ни в смертельной борьбе не доходить

до крайности. Уже давало о себе знать презрение к простому крестья-

нину, характерное для аристократии, которая, с другой стороны, хоро-

шо умела требовать от «герцогов» и королей соблюдать некую этику

и навязывала им самые настоящие соглашения, добиваясь уважения

к своей «вольности» — которую то хвалит, то обличает Тацит.

Черты этого первого рыцарства, должно быть, несколько стерлись,

когда германцы, объединившись во франкский и аламаннский союзы,

проникли на территорию Римской империи и в ее армию. Тем не

менее упадок (или мутация, если угодно) этой империи позволил им

сохранить многие из своих манер и социальных привычек, которые

смогла усвоить и галло-римская аристократия. Разве аристократия

Северной Галлии не сделалась франкской, после того как Хлодвиг

принял христианство? И настолько, что «франкские» короли и лейды

VI в., часто (но не всегда) критикуемые Григорием Турским, не обя-

зательно отказывались от всего «германского»; к тому же христиан-

ство определенного рода, ориентированное на псалмы и на святилища

с реликвиями, позволяло им оставаться умеренно-мстительными.

Те гнусные поступки, о которых иногда писал епископ Григорий, не

помешали им официально сохранять в рамках франкской монархии

культуру чести.

В каролингском мире «вассалы» уже были всадниками с благород-

ными манерами, и их этики было бы достаточно, чтобы мы признали

в них «рыцарей», если делать акцент по преимуществу на долге вер-

ности королю, Богу, сеньорам. Собственно, не существовало такой

эпохи, когда бы воплощенной этикой знати было рыцарство и только

оно, и если в XII в. внимание к хорошим манерам при контактах

«равных» друг с другом возрастет, это вовсе не будет означать заб-

вения идеала вассальной верности, уравновешиваемого мстительным

представлением о чести. Хорошие манеры займут более важное

место, но ведь упоминания о них можно обнаружить еще во многих

сборниках документов IX в. Если говорить о рыцарстве во франк-

496

Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

ском мире и в первом феодальном веке, то под этим словом надо

понимать рыцарское сообщество, нормы взаимоотношений между|

рыцарями, а также такие обычаи, как вызов на поединок, прощение

в обмен за публичное покаяние, а также заключение союзов межд/

противниками, в частности, между тюремщиками и пленниками, не-

похоже, встречавшееся все чаще. Особенно часто такое случалось ро

время междоусобных войн — но не исключительно. Для этого перио-

да Пьер Бурдье уже мог бы говорить о появлении некой рыцарской

манеры поведения (habitus), настолько тесного взаимопонимания

знатные воины достигли меж собой и так решительно отгородились

от своих сервов.

В то же самое время, без сомнения, возник и укоренился идеал

или, скорее, идеология христианского «рыцарства» как защитников

слабых и поборников справедливости, а значит, потенциальных

реформаторов общества и даже врагов феодалов. Мало того, что

библейское христианство могло взять на себя задачу осуществления

«германской» мести (потому что она в конечном счете была не столь

варварской, как судебная лютость римлян), — при Карле Великом

и Людовике Благочестивом расцвело то, что Жан Флори называет

идеологией меча: «верные» короля разделили с ним обязанности по

защите вдов и сирот, женщин, безоружных крестьян. В какой-то мере

это был обман, маска рыцарской функции как прикрытие феодального

гнета, утверждение, которому противоречило реальное поведение

этих «верных». Эта христианская идеология скорей оправдывала

и прощала рыцарей, чем улучшала их нравы, а с другой стороны —

представляла собой символическое насилие, освящавшее слабость

как статусную характеристику тех, кому покровительствуют. Не

отражает ли «Житие Геральда Орильякского» всю двойственность

такой идеологии? И все-таки в мире, где царил настоящий социальный

контроль, где пенитенциарная система исходила, по выражению Пи-

тера Брауна, из «презумпции греха» (monde peccatise), эта идеология

могла некоторым образом цивилизовать нравы. По крайней мере тут

есть что обсуждать.

Пусть в каролингских школах твердили немного наивные мак-

симы о верности, особо не задумываясь, насколько эти формулы

имеют отношение к реальной жизни, — франкский мир IX в. уже

кажется нам чрезвычайно изощренным. Потому что шел технический

прогресс, развилась черная металлургия, благодаря которой создава-

лись прочные мечи и еще более прочные доспехи, так что знатным

Заключение

497

противникам при столкновениях приходилось прибегать к хитрости

\или к вероломству!). И потому что существовали социоюридиче-

процедуры, от судебного поединка до обмена заложниками,

организаторы которых практиковали и демонстрировали настоящее

искусство обуздывать насилие и проявлять либо милосердие, либо

суровость в зависимости от конкретного случая, под эгидой Права

и Милости, — если можно говорить о рыцарском искусстве, то это

оно и есть!

Эту изощренность (относительную) унаследовал первый феодаль-

ный век, как и всю каролингскую культуру, и произошло это еще

на фоне аграрного роста. Позже тысячный год страшно оклеветали,

драматизировали, извратили, и намерение разоблачить эти домыслы,

как здесь, так и в других публикациях, одновременно помогало мне

работать и поощряло переосмыслять социальную историю, пытаться

кое-что в ней прояснять. А ведь посткаролингский период (900-1030)

во многих отношениях был веком активного взаимодействия в среде

рыцарства. Наличие замков умеряло активность феодальной войны

(между сеньорами), и ее участники всё больше настраивались на

мирное общение и на зрелище (которое можно было видеть со стен

замков). Эпические идеалы давали о себе знать, когда речь шла

о предках или о походах на язычников и неверных, но французская

глубинка прежде всего совершенствовала феодальную казуистику —

краеугольным камнем ее морали оставалась верность сеньору. Если

еще сохранялся риск соскользнуть в насилие, то в конечном счете

скорей для войн князей, чем для войн между сеньорами соседних

замков, ограничиваемых в том числе и «Божьим миром».

Вот главный тезис этого эссе: классическое рыцарство, состоящее

из организованных, традиционных подвигов, игр, зрелищ и хороших

манер в общении между рыцарями всех стран, зародилось и понем-

ногу сформировалось в остах и при дворах региональных князей.

Его черты едва брезжат на некоторых страницах Рихера Реймского,

написанных в 990-х гг., но более отчетливо и явно обнаруживаются

в «Истории Вильгельма Завоевателя», в том месте, где Гильом Пуа-

тевинский в 1070-х гг. рассказывает об осаде Мулиэрна в 1048 г.

Еще ярче они проявляются на многих страницах книги великолеп-

ного Ордерика Виталия. Никто лучше него не рассказал об усилиях

князей выглядеть справедливыми и изысканными (на самом деле не

ограничивая свою власть над знатью), о том, как рыцари во время

сражения старались щадить друг друга, взаимно избегать убийства

498

Доминик Бартелеми. Рыцарство; от древней Германии до Франции XII в.

или пожизненного пленения. У обоих авторов, Гильома Пуатевин-j

ского и Ордерика Виталия, также без прикрас показано, как самые

почитаемые рыцари одновременно с заботой о чести пеклись и о мг

териальной выгоде. В то же время тот и другой славят или по край-

ней мере описывают зарождение настоящего княжеского правлет

опирающегося на новое богатство городов, на Церковь, отделяющею

себя от мира. Князь XII в. поддерживал со знатью отношения двой-

ственного характера: он претендовал на то, что путем торжественного

посвящения вводит ее представителей в состав рыцарства, но тут же

подчеркивал, что этот факт делает их его должниками, порождает

вассальную зависимость.

В этот период «рыцарской мутации» как в текстах, так и в жизни

реально проявляется представление о том, что принадлежность к ры-

царству (не только как статус) крайне важна для знатного человека

независимо от страны, от народа («франкского», «аквитанского», «нор-

мандского»), к которому он принадлежит по рождению и наследуемым

владениям. Рыцарство делокализовано. Оно по-настоящему усваивает

нечто вроде сеньориального универсализма, выраженного в готовности

принять в свое лоно турок и сарацин, что у тех вызывает определен-

ный отклик, и в еще более твердом намерении распространиться из

французских дворов на все дворы христианской Европы.

Так что идея, что рыцарство зародилось около тысяча сотого года

во Франции, сама по себе не ошибочна! Авторы XIX в. были неправы

лишь в том, что усматривали антагонизм между тогдашним рыцар-

ством и откровенным варварством — недостаточно христианским

и недостаточно благородным — вассалов прежних веков. Они также

переоценивали роль крестового похода в укреплении влияния Церкви

на рыцарей. Ведь в крестовом походе мы могли видеть удивительное

смешение священной, жестокой, войны и рыцарской войны между

прагматичными противниками, уважающими друг друга. Стиль по-

ведения рыцарей тысяча сотого года был прямым продолжением

раннего франкского Средневековья и его «германского» характера

(в социологическом, а не этническом смысле) и по-прежнему неодно-

значно сочетался с рассуждениями о защите церквей и слабых.

Рыцари не стали к тому моменту ббльшими христианами, чем пре-

жде; они испрашивали благословение оружия еще с X в., домогались

этого и вне церемониала своего феодального и куртуазного посвяще-

ния. И если влияние Церкви на них обрело другой характер, то оно

обрело таковой и по отношению ко всем классам общества.

Заключение 499

По меньшей мере один из этих классов отныне составлял рыцар-

ству некое подобие конкуренции — имеется в виду городская деловая

буржуазия, смешанная с подневольными министериалами, подъем

которых становится очевидным на заре XII в. Само рыцарство нуж-

далось в реорганизации и в создании широкомасштабной системы

оЙмена и связей, сами его рыцарские достоинства получили свою

цену, поскольку рыцари часто становились кем-то вроде наемников

(soudoyers). Случайно ли соборы с 1130 г. трактовали их турниры

как «мерзкие торжища»?Тем не менее многие из рыцарей были или

называли себя «бедными», алчными до княжеских щедрот; есть ощу-

щение, что этот класс начал утрачивать стабильность и что не всем

было так уж просто получить доступ к блеску княжеских дворов.

Однако в XII в. этот блеск вылился в невиданную роскошь бла-

годаря укреплению власти князей и финансированию, которое обе-

спечивал ей подъем города и деревни. И с тех пор дворы стали ис-

точниками новшеств — распространителями куртуазных любовных

игр, усиливших роль благородных женщин, уже заметную и раньше,

а также игровых вариаций на тему окружающего христианства, таких

как поиски Грааля.

В этом смысле класс рыцарей еще ждали отдельные прекрасные

дни — по милости короля, князя и даже Церкви, заведомо относив-

шейся к этому классу более снисходительно, чем к другим. История

развития государства — это в то же время история препон, какие

оно ставило для социальной трансформации, и первым этапом этой

истории был второй феодальный век, в течение которого знать полу-

чала щедроты и привилегии, компенсирующие ей некоторую утрату

могущества (как и конец монополии на управление).

Классическое рыцарство с его турнирами и празднествами, с его

литературой было в большей степени выдуманным и искусственным

сословием, чем «проторыцарство» раннего Средневековья: те, кто его

выдумывал, пускали пыль в глаза часто затем, чтобы скрыть неслы-

ханные разочарования класса рыцарей или совершаемые исподволь

(со времен Иоанна Солсберийского) усилия сделать их людьми во-

енными в строгом смысле слова, поставить на службу государству.

Однако рыцарство еще долго будет выполнять вполне реальную со-

циальную функцию. Ведь это был стиль жизни, завораживавший се-

мейства нуворишей, и те продлевали существование рыцарства, всеми

силами стремясь войти в его состав. Это было еще и олицетворение

настоящих воинов, принципы поведения которых еще долго будут

259

Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в. 497 Заключение

(пусть наполовину, не целиком) принципами ведения войн, даже

христианских и национальных. В этом смысле XII в. знаменует и воз-

никновение отдельных длительных тенденций в военном деле — тяги/

к зрелищности (с периодическими обновлениями зрелища) и в то

время неизменного стремления приукрашивать войну в эстетическо|

и моральном отношениях. Даже рискуя сделать ее слишком прив/

кательной для «христианской цивилизации» Запада.

Париж, 18 декабря 200$ г.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Варварские воины

Записки Юлия Цезаря и его продолжателей о галльской войне /

Пер. М. М. Покровского. М.: День. 1991 (VI, 24). Воспроизведено у Тацита:

Жизнеописание Юлия Агриколы. (XI, 5) // Тацит, Публий Корнелий. Анна-

лы. Малые произведения. История. М.: Ладомир. 2001. С. 431, и в трактате

«О происхождении германцев и местоположении Германии», XXVIII, 5 //

Там же. С. 472.

Страбон. География / Пер. Г. А. Стратановского. М.: «Ладомир»,

1994. IV, 9, 2. С. 195.

Там же. С. 196.

Поскольку во времена борьбы с Цезарем их конница превосходила его

конницу, ему пришлось набирать германских всадников (52 г. до н. э., За-

писки Юлия Цезаря... VII, 65).

Страбон. География. IV, 4, 2. С. 196.

Там же. IV, 4, 3. С. 197.

Там же. IV, 4, 5. С. 198.

Там же. IV, 4, 2. С. 195.

Записки Юлия Цезаря... II, 1.

Там же. II, 6.

Там же. I, 2.

Там же. VII, 21.

Там же. VI, 14 и 15.

Там же. VI, 13.

По-французски и рыцари, и римские всадники называются chevaliers

[Прим. пер.].

Записки Юлия Цезаря... VI, 18.

Plaid, {лат. placitum) — у франков военный смотр и одновременно

народное собрание, решавшее политические, законодательные и судебные

вопросы. Впоследствии трансформировалось в собрание франкской знати.

Также слово placitum стало означать тяжбу, судебное собрание или ветре-

260

Доминик Бартелеми. Рыцарство: от древней Германии до Франции XII в.

чу между воюющими аристократами, на которой стороны пытались прийти

к мировому соглашению [Прим. ред.].

Германия. 13. С. 465. См. ниже, с. 24 и 39-30. — Ост {лат. hostis) —

термин, обозначавший армию или крупный отряд. Часто словом hostis на-

зывали своего рода ополчение (племенное или феодальное), собираемое из

всех боеспособных мужчин для крупномасштабного похода или отражения

вражеского вторжения [Прим. ред.].

Но если так рассуждать, у греков тоже была «Илиада», у евреев — Би-

блия (с Псалтырем или Книгой Иосифа Навина), у Индии — «Махабхарата»...

Однако не все: многих нанимал сам Цезарь во время галльской войны

и гражданской войны с Помпеем.

Записки Юлия Цезаря... VI, 23.

Там же. VI, 21.

Хищничество и отказ от земледелия критикуются в разделе III, 17.

Записки Юлия Цезаря... VI, 23.

Там же. VII, 4 и 5.

История // Тацит, Публий Корнелий. Анналы. Малые произведения.

История. М.: Ладомир. 2001.

Германия. 33. С. 475.

Там же. 5. С. 460.

Там же. 36. С. 476.

Там же. 28. С. 473.

Там же. 4. С. 459.

Там же. 4. С. 460.

Там же. 20 и 21. С. 469-470.

Там же. 14. С. 466.

Там же. 25. С. 471.

Там же. 14 и 25. С. 466, 471.

Там же. 15. С. 466.

Там же. 20. С. 469.

Там же. 23. С. 470.

Там же. 22. С. 470.

Там же. 3. С. 459.

Там же. 7 и 8. С. 462.

Там же. 7. С. 462.

Там же. 14. С. 465.

«Рауль Камбрейский». Лесса 237. См. ниже. С. 411.

Германия. 18. С. 467-468.

Там же. 13. С. 465. Фрамея — вид копья

Там же. 6. С. 461.

Жак Перре предлагает двоякий перевод: Germanie. Р. 79. N. 1.

Германия. 14. С. 465-466.

В «феодальном обществе» если и есть звания, они связаны с размером

владений (то есть честь имеет очень материальный характер).

Несмотря на нюанс, указанный в главе 7 (с. 461): «Царей они выби-

рают из наиболее знатных, вождей — из наиболее доблестных».

497 Заключение

Германия. 13. С. 465.

Тацит сам проводит такое различие: Германия,. 30. С. 474.

Германия. 14. С. 465.

Там же. 14. С. 465-466.

Там же. 6. С. 460-461.

Там же.

Там же. 14. С. 466.

См. выше. С. 19.

Demougeot, ЁтШеппе. La Formation de l'Europe... P. 293.

Германия. 14. С. 465.

Там же. 13. С. 465.

Там же. И. С. 464.

Там действительно обсуждаются «значительные дела».

Германия. 7. С 461.

Там же. 7. С. 461-462.

Далее мы увидим, что даже для Средних веков противоречие между

«частным» вассалитетом и «общественными» институтами историческая

схоластика преувеличила.

Записки Юлия Цезаря... VI, 23: «principes regionum aut pagorum»

(старейшины областей и пагов); Германия, 12 (с. 464): «per pagos vicosque»

(в округах и селениях). [Переводчик Цезаря слово pagus перевел как «паг»,

переводчик Тацита — как «округ»; у Д. Бартелеми это pays (страна) —

Прим. перев.]

Германия. 12. С. 464-465.

См. выше. С. 19.

Германия. 11. С. 464.

Там же. 21. С. 469.

После этого можно обсудить главу 12 [у Тацита] о суде народного

собрания. Тацит в ней ссылается на «наказания», а не композиции. Но так

же ли строго он разделяет оба этих термина, как мы? Он упоминает казни

за бесчестие, к которым приговаривают предателей и перебежчиков, с со-

циальной коннотацией. А за мелкие проступки берут только штрафы, что

предвосхищает римско-варварские законы.

Германия. 22. С. 470.

Там же. 21. С. 469-470.

Воспроизведено в издании: Clastres, Pierre. Recherches d'anthropologie

politique. Paris: Seuil, 1980. P. 209-248 (особенно p. 217, 225, 237: «это над-

менное рыцарство Чако»; «цвет этого дикарского рыцарства»).

Германия. 13. С. 465.

Там же. 14. С. 465.

Там же. 35. С. 476.

Там же. 31. С. 475.

Там же. 30. С. 474.

«Анналы», напротив, объясняют их ослабление скорее междоусобными

войнами.

Германия, 36. С. 477.