Бахтин М.М. Литературно-критические статьи

Подождите немного. Документ загружается.

организуют грамматические формы (синтаксические).

Мы научаемся отливать нашу речь в жанровые формы,

и, слыша чужую речь, мы уже с первых слов угадываем

ее жанр, предугадываем определенный объем (то есть

приблизительную длину речевого целого), определенное

композиционное построение, предвидим конец, то есть

с самого начала мы обладаем ощущением речевого це-

лого,

которое затем только дифференцируется в процес-

се речи. Если бы речевых жанров не существовало и мы

не владели ими, если бы нам приходилось их создавать

впервые в процессе речи, свободно и впервые строить

каждое высказывание, речевое общение было бы почти

невозможно.

Жанровые формы, в которые мы отливаем нашу речь,

конечно, существенно отличаются от форм языка в смыс-

ле их устойчивости и принудительности (нормативности)

для говорящего. Они в общем гораздо гибче, пластичнее

и свободнее форм языка. И в этом отношении разнооб-

разие речевых жанров очень велико. Целый ряд распро-

страненнейших в быту жанров настолько стандартен, что

индивидуальная речевая воля говорящего проявляется

только в выборе определенного жанра, да еще в экспрес-

сивном интонировании его. Таковы, например, много-

образные короткие бытовые жанры приветствий, проща-

ний, поздравлений, пожеланий всякого рода, осведомле-

нии о здоровье, о делах и т. п. Многообразие этих

жанров определяется тем, что они различны в зависи-

мости от ситуации, от социального положения и личных

взаимоотношений участников общения: имеются высокие,

строго официальные, почтительные формы этих жанров

наряду с формами фамильярными, притом разных сте-

пеней фамильярности, и формами интимными (они от-

личны от фамильярных) К Эти жанры требуют и опре-

деленного тона, то есть включают в свою структуру

и определенную экспрессивную интонацию. Жанры эти

—

в особенности высокие, официальные

—

обладают высо-

кой степенью устойчивости и принудительности. Речевая

воля обычно ограничивается здесь избранием определен-

ного жанра, и только легкие оттенки экспрессивной инто-

нации (можно взять более сухой или более почти-

тельный тон, более холодный или более теплый,

Эти и аналогичные явления интересовали лингвистов (пре-

имущественно историков языка) в чисто стилистическом разрезе

как отражение в языке исторически изменчивых форм этикета,

вежливости, благопристойности. См

например, F. Brunot.

М. Бахтин 449

внести интонацию радости и т. п.) могут отразить

индивидуальность говорящего (его эмоционально-рече-

вой замысел). Но и здесь возможна характерная для

речевого общения вообще переакцентуация жанров: так,

например, жанровую форму приветствия из официаль-

ной сферы можно перенести в сферу фамильярного об-

щения, то есть употребить с пародийно-иронической

переакцентуацией, с аналогичной целью можно нарочито

смешать жанры разных сфер.

Наряду с подобными стандартными жанрами сущест-

вовали и существуют, конечно, и более свободные и твор-

ческие жанры устного речевого общения: жанры салон-

ных бесед на бытовые, общественные, эстетические и

иные темы, жанры застольных бесед, бесед интимно-дру-

жеских, интимно-семейных и т. д. (номенклатуры устных

речевых жанров пока не существует, и даже пока не

ясен и принцип такой номенклатуры). Большинство этих

жанров поддается свободно-творческому переоформле-

нию (подобно художественным жанрам, а некоторые, мо-

жет быть, и в большей степени), но творчески свободное

использование не есть создание жанра заново

—

жанра-

ми нужно хорошо владеть, чтобы свободно пользо-

ваться ими.

Многие люди, великолепно владеющие языком, часто

чувствуют себя совершенно беспомощными в некоторых

сферах общения именно потому, что не владеют практи-

чески жанровыми формами данных сфер. Часто человек,

великолепно владеющий речью в различных сферах куль-

турного общения, умеющий прочитать доклад, вести на-

учный спор, великолепно выступающий по общественным

вопросам, молчит или очень неуклюже выступает в свет-

ской беседе. Дело здесь не в бедности словаря и не в сти-

ле,

отвлеченно взятом; все дело в неумении владеть ре-

пертуаром жанров светской беседы, в отсутствии доста-

точного запаса тех представлений о целом высказывания,

которые помогают быстро и непринужденно отливать

свою речь в определенные композиционно-стилистиче-

ские формы, в неумении вовремя взять слово, правильно

начать и правильно кончить (в этих жанрах композиция

очень несложная).

Чем лучше мы владеем жанрами, тем свободнее мы

их используем, тем полнее и ярче раскрываем в них свою

индивидуальность (там, где это можно и где это нуж-

но),

гибче и тоньше отражаем неповторимую ситуацию

450

общения — одним словом, тем совершеннее мы осущест-

вляем наш свободный речевой замысел.

Таким образом, говорящему даны не только обяза-

тельные для него формы общенародного языка (словар-

ный состав и грамматический строй), но и обязательные

для него формы высказывания, то есть речевые жанры;

эти последние так же необходимы для взаимного пони-

мания, как и формы языка. Речевые жанры по сравне-

нию с формами языка гораздо более изменчивы, гибки,

пластичны, но для говорящего индивидуума они имеют

нормативное значение, не создаются им, а даны ему.

Поэтому единичное высказывание при всей его индиви-

дуальности и творческом характере никак нельзя счи-

тать совершенно свободной комбинацией

форм языка, как это полагает, например, де Соссюр

(а за ним и многие другие лингвисты), противопостав-

ляющий высказывание (la parole) как чисто индивиду-

альный акт системе языка как явлению чисто социально-

му и принудительному для индивидуума

. Огромное

большинство лингвистов если не теоретически, то прак-

тически стоит на той же позиции: видят в высказывании

только индивидуальную комбинацию чисто языковых

(лексических и грамматических) форм и никаких иных

нормативных форм практически в нем не обнаруживают

и не изучают.

Игнорирование речевых жанров как относительно

устойчивых и нормативных форм высказывания неиз-

бежно должно было приводить лингвистов к уже ука-

занному нами смешению высказывания с предложением,

должно было приводить к положению (которое, правда,

никогда последовательно не защищалось), что наша

речь отливается только в устойчивые, данные нам формы

предложений, а сколько таких взаимно связанных пред-

ложений мы произнесем подряд и когда мы остановимся

(кончим)—это предоставляется полному произволу ин-

дивидуальной речевой воли говорящего или капризу

мифического «речевого потока».

Де Соссюр определяет высказывание (la parole) как «ин-

дивидуальный акт воли и понимания, в котором надлежит раз-

личать: 1) комбинации, при помощи которых говорящий субъект

пользуется языковым кодексом с целью выражения своей личной

мысли, и 2) психофизический механизм, позволяющий ему объек-

тивировать эти комбинации» (Соссюр Ф. Курс общей лингви-

стики. М., 1933, с. 38). Таким образом, Соссюр игнорирует тот

Факт, что кроме форм языка существуют еще и формы ком-

бинаций этих форм, то есть игнорирует речевые жанры.

15*

451

Когда мы избираем определенный тип предложения,

мы избираем его не для одного данного предложения,

не по соображениям того, что мы хотим выразить дан-

ным одним предложением,— мы подбираем тип предло-

жения с точки зрения того целого высказывания,

которое предносится нашему речевому воображению и

которое определяет наш выбор. Представление о форме

целого высказывания, то есть об определенном речевом

жанре, руководит нами в процессе нашей речи. Замысел

нашего высказывания в его целом может, правда, потре-

бовать для своего осуществления только одного предло-

жения, но может потребовать их и очень много. Избран-

ный жанр предсказывает нам их типы и их композицион-

ные связи.

Одна из причин игнорирования в лингвистике форм

высказывания

—

это крайняя разнородность этих форм

по композиционному построению и в особенности по их

размеру (речевой длине)—от однословной реплики до

большого романа. Резкое различие в размерах имеет

место и в пределах устных речевых жанров. Речевые

жанры поэтому представляются несоизмеримыми и не-

приемлемыми в качестве единиц речи.

Поэтому многие лингвисты (главным образом иссле-

дователи в области синтаксиса) пытаются найти особые

формы, которые были бы чем-то средним между предло-

жением и высказыванием, которые обладали бы завер-

шенностью, подобно высказыванию, и в то же время со-

измеримостью, подобно предложению. Таковы «фраза»

(например, у Карцевского), «коммуникация» (Шахма-

тов и другие). Единства в понимании этих единиц у

пользующихся ими исследователей нет, потому что

в жизни языка им не соответствует никакая определен-

ная и четко отграниченная реальность. Все эти искусст-

венные и условные единицы безразличны к смене рече-

вых субъектов, происходящей во всяком живом и реаль-

ном речевом общении, поэтому и стираются самые

существенные границы во всех сферах действия языка

—

границы между высказываниями. Отсюда (вследствие

этого) отпадает и главный критерий завершенности

высказывания как подлинной единицы речевого обще-

ния — способность определять активно ответную пози-

цию других участников общения.

В заключение этого раздела еще несколько замеча-

ний о предложении (подробно к вопросу о нем мы вер-

немся в итоговой части нашей работы).

452

Предложение как единица языка лишено способности

определять непосредственно активно ответную позицию

говорящего. Только став целым высказыванием, отдель-

ное предложение приобретает эту способность. Любое

предложение может фигурировать в качестве закончен-

ного высказывания, но в этом случае, как мы уже знаем,

оно восполняется рядом очень существенных моментов

неграмматического характера, в корне меняющих его

природу. И вот это обстоятельство и служит причиной

особой синтаксической аберрации: при анализе отдель-

ного предложения, выделенного из контекста, его до-

мысливают до целого высказывания. Вследствие этого

оно приобретает ту степень завершенности, которая

позволяет отвечать на него.

Предложение, как и слово,— значащая единица язы-

ка. Поэтому каждое отдельно взятое предложение, на-

пример «Солнце взошло», совершенно понятно, то есть

мы понимаем его языковое значение, его возмож-

ную роль в высказывании. Но занять в отношении этого

отдельного предложения ответную позицию никак нель-

зя,

если только мы не знаем, что говорящий сказал этим

предложением все, что он хотел сказать, что этому пред-

ложению не предшествуют и за ним не следуют другие

предложения того же говорящего. Но тогда это уже

не предложение, а полноценное высказывание, состоящее

из одного предложения: оно обрамлено и отграниченно

сменой речевых субъектов, и оно непосредственно отра-

жает внесловесную действительность (ситуацию). На

такое высказывание можно ответить.

Но если это предложение окружено контекстом, то

оно обретает полноту своего смысла только в этом

контексте, то есть только в целом высказывании, и отве-

тить можно только на это целое высказывание, знача-

щим элементом которого является данное предложение.

Высказывание, например, может быть таким: «Солнце

взошло. Пора вставать». Ответное понимание (или гром-

кий ответ): «Да, действительно, пора». Но оно может

быть и таким: «Солнце взошло. Но еще очень рано.

Нужно еще поспать». Здесь смысл высказывания и от-

ветная реакция на него будут другими. Предложение

это может входить и в состав художественного произве-

дения как элемент пейзажа. Здесь ответная реакция

—

художественно-идеологическое впечатление и оценка

—

может относиться только к целому пейзажу. В контексте

Другого произведения это предложение может получить

453

символическое значение. Во всех подобных случаях пред-

ложение является значащим элементом целого высказы-

вания, приобретающим свой окойчатёльныи смысл лишь

в этом целом.

Если наше предложение фигурирует в качестве закон-

ченного высказывания, то оно приобретает свой целост-

ный смысл в определенных конкретных условиях речево-

го общения. Так, оно может быть ответом на вопрос дру-

гого:

«Взошло ли солнце?» (конечно, при определен-

ных, оправдывающих этот вопрос обстоятельствах). Здесь

это высказывание является утверждением определенного

факта, утверждением, которое может быть верным или

неверным, с которым можно согласиться или не согла-

ситься. Предложение, утвердительное по своей форме,

становится реальным утверждением лишь в контек-

сте определенного высказывания.

При анализе такого отдельного предложения обычно

и воспринимают его как законченное высказывание в ка-

кой-то до предела упрощенной ситуации: солнце дейст-

вительно взошло, и говорящий констатирует: «Солнце

взошло», говорящий видит, что трава зеленая, и заяв-

ляет: «Трава зеленая». Подобные бессмысленные «ком-

муникации» часто прямо рассматриваются как класси-

ческие случаи предложения. В действительности же вся-

кое подобное сообщение к кому-то обращено, чем-то

вызвано, имеет какую-то цель, то есть является реальным

звеном в цепи речевого общения в определенной сфере

человеческой действительности или быта.

Предложение, как и слово, обладает законченностью

значения и законченностью грамматической фор-

мы,

но эта законченность значения носит абстрактный

характер и именно поэтому и является такой четкой;

это законченность элемента, но не завершенность целого.

Предложение как единица языка, подобно слову, не

имеет автора. Оно ничье, как и слово, и, только функ-

ционируя как целое высказывание, оно становится выра-

жением позиции индивидуально говорящего в конкрет-

ной ситуации речевого общения. Это подводит нас к

новой, третьей особенности высказывания

—

отношению

высказывания к самому говорящему (автору вы-

сказывания) икдругим участникам речевого общения.

Всякое высказывание

—

звено в цепи речевого обще-

ния. Это активная позиция говорящего в той или иной

предметно-смысловой сфере. Поэтому каждое высказы-

вание характеризуется прежде всего определенным пред-

454

метно-смысловым содержанием. Выбор языковых средств

и речевого жанра определяется прежде всего предметно-

смысловыми заданиями (замыслом) речевого субъекта

(или автора). Это первый момент высказывания, опреде-

ляющий его композиционно-стилистические особенности.

Второй момент высказывания, определяющий его ком-

позицию и стиль,— экспрессивный момент, то есть

субъективное эмоционально оценивающее отношение

говорящего к предметно-смысловому содержанию свое-

го высказывания. В разных сферах речевого общения

экспрессивный момент имеет разное значение и разную

степень силы, но есть он повсюду: абсолютно нейтральное

высказывание невозможно. Оценивающее отношение го-

ворящего к предмету своей речи (каков бы ни был этот

предмет) также определяет выбор лексических, грамма-

тических и композиционных средств высказывания. Инди-

видуальный стиль высказывания определяется главным

образом его экспрессивной стороной. В области стили-

стики это положение можно считать общепризнанным.

Некоторые исследователи даже прямо сводят стиль к

эмоционально оценивающей стороне речи.

Можно ли считать экспрессивный момент речи явле-

нием языка как системы? Можно ли говорить об экспрес-

сивной стороне языковых единиц, то есть слов и предло-

жений? На эти вопросы необходимо дать категорически

отрицательный ответ. Язык как система обладает, ко-

нечно, богатым арсеналом языковых средств

—

лексиче-

ских, морфологических и синтаксических

—

для выраже-

ния эмоционально оценивающей позиции говорящего, но

все эти средства как средства языка совершенно нейт-

ральны по отношению ко всякой определенной реальной

оценке. Слово «миленький»

—

ласкательное как по сво-

ему корневому значению, так и по суффиксу

—

само по

себе,

как единица языка, так же нейтрально, как и слово

«даль». Оно только языковое средство для возможного

выражения эмоционально оценивающего отношения к

действительности, но ни к какой определенной действи-

тельности оно не отнесено, это отнесение, то есть дейст-

вительную оценку, может осуществить только говорящий

в своем конкретном высказывании. Слова ничьи, и сами

по себе они ничего не оценивают, но они могут обслу-

жить любого говорящего и самые различные и прямо

противоположные оценки говорящих.

И предложение как единица языка нейтрально и не

имеет само по себе экспрессивной стороны; оно получает

455

ее (точнее, приобщается к ней) только в конкретном вы-

сказывании. Здесь возможна та же аберрация. Такое

предложение, как «Он умер», по-видимому, включает

в себя определенную экспрессию, тем более — такое пред-

ложение, как «Какая радость!». На самом же деле пред-

ложения такого рода воспринимаются нами как целые

высказывания, притом в типической ситуации, то есть

своего рода речевые жанры, имеющие типическую экс-

прессию. Как предложения они ее лишены, нейтральны.

В зависимости от контекста высказывания предложение

«Он умер» может выражать и положительную, радост-

ную,

даже ликующую экспрессию. И предложение «Ка-

кая радость!» в контексте определенного высказывания

может приобрести иронический или горько-саркастиче-

ский тон.

Одним из средств выражения эмоционально оценива-

ющего отношения говорящего к предмету своей речи яв-

ляется экспрессивная интонация, отчетливо звучащая в

устном исполнении

Экспрессивная интонация — консти-

тутивный признак высказывания. В системе языка, то

есть вне высказывания, ее нет. И слово и предложение

как языковые единицы лишены экспрессивной ин-

тонации. Если отдельное слово произносится с экспрес-

сивной интонацией, то это уже не слово, а законченное

высказывание, выраженное одним словом (нет никаких

оснований развертывать его в предложение). Существуют

очень распространенные в речевом общении, довольно

стандартные типы оценочных высказываний, то есть оце-

ночные речевые жанры, выражающие похвалу, одобре-

ние,

восхищение, порицание, брань: «Отлично!», «Моло-

дец!»,

«Прелесть!», «Позор!», «Гадость!», «Болван!»

и т. п. Слова, приобретающие в определенных условиях

социально-политической жизни особый вес, становятся

экспрессивными восклицательными высказываниями:

«Мир!», «Свобода!» и т. п. (это особый, общественно-по-

литический речевой жанр). В определенной ситуации сло-

во может приобрести глубоко экспрессивный смысл в

форме восклицательного высказывания: «Море! Море!»

(восклицают десять тысяч греков у Ксенофонта).

Во всех этих случаях мы имеем дело не с отдельным

словом как единицей языка и не со значением этого

слова, а с завершенным высказыванием и с конкрет-

Она,

конечно, осознается нами

существует

как

стилисти-

ческий фактор

и при

немом чтении письменной речи,

нымсмыслом — содержанием данного высказывания;

значение слова отнесено здесь к определенной реальной

действительности в определенных же реальных условиях

речевого общения. Поэтому мы здесь не просто понимаем

значение данного слова как слова языка, а занимаем

в отношении к нему активную ответную позицию (сочув-

ствие, согласие или несогласие, стимул к действию). Та-

ким образом, экспрессивная интонация принадлежит

здесь высказыванию, а не слову. И тем не менее очень

трудно расстаться с убеждением, что каждое слово язы-

ка само по себе имеет или может иметь «эмоциональный

тон»,

«эмоциональную окраску», «ценностный момент»,

«стилистический ореол» и т. п., а следовательно, и свой-

ственную ему как слову экспрессивную интонацию. Ведь

можно думать, что, выбирая слова для высказывания,

мы как раз и руководствуемся присущим отдельному

слову эмоциональным тоном: подбираем те, которые по

своему тону соответствуют экспрессии нашего высказы-

вания, и отвергаем другие. Именно так изображают свою

работу над словом сами поэты, и именно так истолковы-

вает этот процесс стилистика (например, «стилистиче-

ский эксперимент» Пешковского).

И все-таки это не так. Перед нами уже знакомая нам

аберрация. Выбирая слова, мы исходим из замышляе-

мого целого нашего высказывания

, а это замышляемое

и созидаемое нами целое всегда экспрессивно, и оно-то и

излучает свою экспрессию (точнее, нашу экспрессию) на

каждое выбираемое нами слово, так сказать, заражает

его экспрессией целого. Выбираем же мы слово по его

значению, которое само по себе не экспрессивно, но мо-

жет отвечать или не отвечать нашим экспрессивным це-

лям в с^язи с другими словами, то есть в связи с целым

нашего высказывания. Нейтральное значение слова, от-

несенное к определенной реальной действительности в

определенных реальных условиях речевого общения, по-

рождает искру экспрессии. А ведь именно это и проис-*

ходит в процессе создания высказывания. Повторяем,

только контакт языкового значения с конкретной реаль-

Когда мы строим свою речь, нам всегда предносится целое

нашего высказывания: и в форме определенной жанровой схемы

и в форме индивидуального речевого замысла. Мы не нанизываем

слова, не идем от слова к слову, а как бы заполняем нужными

словами целое. Нанизывают слова только на первой стадии из-

учения чужого языка, да и то только при плохом методическом

руководстве,

ностью, только контакт языка с действительностью, ко-

торый происходит в высказывании, порождает искру

экспрессии: ее нет ни в системе языка, ни в объективной,

вне нас существующей действительности.

Итак, эмоция, оценка, экспрессия чужды слову языка

и рождаются только в процессе его живого употребления

в конкретном высказывании. Значение слова само по

себе (без отнесения к реальной действительности), как мы

уже сказали, внеэмоцйонально. Есть слова, которые

специально означают эмоции, оценки: «радость»,

«скорбь», «прекрасный», «веселый», «грустный» и т. п.

Но и эти значения так же нейтральны, как и все прочие.

Экспрессивную окраску они получают только в выска-

зывании, и эта окраска независима от их значения, от-

дельно, отвлеченно взятого; например: «Всякая радость

мне сейчас только горька»

—

здесь слово «радость» экс-

прессивно интонируется, так сказать, вопреки своему

значению.

Однако сказанным вопрос далеко не исчерпывается.

Он значительно сложнее. Когда мы выбираем слова в

процессе построения высказывания, мы далеко не всегда

берем их из системы языка в их нейтральной, словар-

ной форме. Мы берем их обычно из других выска-

зываний, и прежде всего из высказываний, родствен-

ных нашему по жанру, то есть по теме, по композиции,

по стилю; мы, следовательно, отбираем слова по их

жанровой спецификации. Речевой жанр

—

это не форма

языка, а типическая форма высказывания; как такая

жанр включает в себя и определенную типическую, *свой-

ственную данному жанру экспрессию. В жанре слово

получает некоторую типическую экспрессию. Жанры со-

ответствуют типическим ситуациям речевого общения,

типическим темам, следовательно, и некоторым типиче-

ским контактам значений слов с конкретной реальной

действительностью при типических обстоятельствах. От-

сюда и возможность типических экспрессии, которые как

бы наслаиваются на слова. Эта типическая жанровая

экспрессия принадлежит, конечно, не слову как единице

языка, не входит в его значение, а отражает лишь от-

ношение слова и его значения к жанру, то есть к типиче-

ским высказываниям. Эта типическая экспрессия и со-

ответствующая ей типическая интонация не обладают

той силой принудительности, которой обладают формы

языка. Это более свободная жанровая нормативность.

В нашем примере «Всякая радость мне сейчас горька»

458