Бахтин М. Формы времени и хронотопа в романе.Очерки по исторической поэтике

Подождите немного. Документ загружается.

изображенных хронотопов, а как бы на касательной к ним. Мы

встречаем его (то есть его активность) прежде всего в

композиции произведения: он расчленяет произведение на

части (песни, главы и др.), получающие, конечно, какое-либо

внешнее выражение, не отражающееся, однако,

непосредственно в изображенных хронотопах. Эти расчленения

различны в разных жанрах, причем в некоторых из них

традиционно сохраняются те расчленения, которые

определялись реальными условиями исполнения и слушания

произведений этих жанров в ранние эпохи их дописьменного

(устного) бытования. Так, мы довольно явственно прощупываем

хронотоп певца и слушателей в членении древних эпических

песен или хронотоп рассказывания в сказках. Но и в членении

произведений нового времени учитываются как хронотопы

изображенного мира, так и хронотопы читателей и творящих

произведения, то есть совершается взаимодействие

изображенного и изображающего мира. Это взаимодействие

очень четко раскрывается и в некоторых элементарных

композиционных моментах: всякое произведение имеет начало

и конец, изображенное в нем событие также имеет начало и

конец, но эти начала и концы лежат в разных мирах, в разных

хронотопах, которые никогда не могут слиться или

отождествиться и которые в то же время соотнесены и

неразрывно связаны друг с другом. Мы можем сказать и так:

перед нами два события — событие, о котором рассказано в

произведении, и событие самого рассказывания (в этом

последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели);

события эти происходят в разные времена (раз личные и по

длительности) и на разных местах, и в то же время они

неразрывно объединены в едином, но сложном событии,

которое мы можем обозначить как произведение в его

событийной полноте, включая сюда и его внешнюю

материальную данность, и его текст, и изображенный в нем

мир, и автора-творца, и слушателя-читателя. При этом мы

воспринимаем эту полноту в ее целостности и нераздельности,

но одновременно понимаем и всю разность составляющих ее

моментов.

Автор-создатель свободно движется в своем времени; он может

начать свой рассказ с конца, с середины и с любого момента

изображаемых событий, не разрушая при этом объективного

хода времени в изображенном событии. Здесь ярко

проявляется различие изображаемого и изображенного

времени.

Но тут возникает более общий вопрос: из какой временно-

пространственной точки смотрит автор на изображаемые им

события?

Во-первых, он смотрит из своей незавершенной современности

во всей ее сложности и полноте, причем сам он находится как

бы на касательной к изображаемой им действительности. Та

современность, из которой смотрит автор, включает в себя

прежде всего область литературы, притом не только

современной в узком смысле слова, но и прошлой,

продолжающей жить и обновляться в современности. Область

литературы и — шире — культуры (от которой нельзя оторвать

литературу) составляет необходимый контекст литературного

произведения и авторской позиции в нем, вне которого нельзя

понять ни произведения, ни отраженных в нем авторских

интенций . Отношение автора к различным явлениям

литературы и культуры носит диалогический характер,

аналогичный со взаимоотношениями между хронотопами

внутри произведения (о которых мы сказали выше). Но эти

диалогические отношения входят в особую смысловую сферу,

выхо дящую за рамки нашего чисто хронотопического

рассмотрения.

Автор-творец, как мы уже говорили, находясь вне хронотопов

изображаемого им мира, находится не просто вне, а как бы на

касательной к этим хронотопам. Он изображает мир или с

точки зрения участвующего в изображенном событии героя,

или с точки зрения рассказчика, или подставного автора, или,

наконец, не пользуясь ничьим посредством, ведет рассказ

прямо от себя как чистого автора (в прямой авторской речи),

но и в этом случае он может изображать временно-

пространственный мир с его событиями как если бы он видел и

наблюдал его, как если бы он был вездесущим свидетелем его.

Даже если он создал автобиографию или правдивейшую

исповедь, все равно он, как создавший ее, остается вне

изображенного в ней мира. Если я расскажу (или напишу) о

только что происшедшем со мною самим событии, я как

рассказывающий (или пишущий) об этом событии нахожусь

уже вне того времени-пространства, в котором это событие

совершалось. Абсолютно отождествить себя, свое «я», с тем

«я», о котором я рассказываю, так же невозможно, как

невозможно поднять себя самого за волосы. Изображенный

мир, каким бы он ни был реалистичным и правдивым, никогда

не может быть хронотопически тождественным с

изображающим реальным миром, где находится автор — творец

этого изображения. Вот почему термин «образ автора» кажется

мне неудачным: все, что стало образом в произведении и,

следовательно, входит в хронотопы его, является созданным, а

не создающим. «Образ автора», если понимать под ним автора-

творца, является contradictio in adjecto ; всякий образ — нечто

всегда созданное, а не создающее. Разумеется, слушатель-

читатель может создать себе образ автора (и обычно его

создает, то есть как-то представляет себе автора), при этом он

может использовать автобиографический и биографический

материал, изучить соответствующую эпоху, в которой жил и

творил автор, и другие материалы о нем, но он (слушатель-

читатель) создает только художественно-исторический образ

автора, который может быть более или менее правдивым и

глубоким, то есть подчиненным тем критериям, какие обычно

применяются к этого рода образам, но он, конечно, не может

войти в образную ткань произведения. Однако если этот образ

правдив и глубок, он помогает слушателю-читателю

правильнее и глубже понять произведение данного автора.

Сложной проблемы слушателя-читателя, его хронотопического

положения и его обновляющей произведение роли (в процессе

жизни произведения) мы в данной работе касаться не будем;

укажем только, что всякое литературное произведение

обращено вне себя, к слушателю-читателю и в какой-то мере

предвосхищает его возможные реакции.

* * *

В заключение мы должны коснуться еще одной важной

проблемы — проблемы границ хронотопического анализа.

Наука, искусство и литература имеют дело и со смысловыми

моментами, которые как таковые не поддаются временным и

пространственным определениям. Таковы, например, все

математические понятия: мы их используем для измерения

пространственных и временных явлений, но сами они как

таковые не имеют временно-пространственных определений;

они — предмет нашего абстрактного мышления. Это —

абстрактно-понятийное образование, необходимое для

формализации и строго научного изучения многих конкретных

явлений. Но смыслы существуют не только в абстрактном

мышлении, — с ними имеет дело и художественное мышление.

Эти художественные смыслы также не поддаются временно-

пространственным определениям. Более того, всякое явление

мы как-то осмысливаем, то есть включаем его не только в

сферу временно-пространственного существования, но и в

смысловую сферу. Это осмысление включает в себя и момент

оценки. Но вопросы о форме бытия этой сферы и о характере и

форме осмысливающих оценок — вопросы чисто философские

(но, разумеется, не метафизические), обсуждать которые мы

здесь не можем. Здесь же нам важно следующее: каковы бы ни

были эти смыслы, чтобы войти в наш опыт (притом социальный

опыт), они должны принять какое-либо временно-

пространственное выражение, то есть принять знаковую

форму, слышимую и видимую нами (иероглиф, математическую

формулу, словесно-языковое выражение, рисунок и др.). Без

такого временно-пространственного выражения невозможно

даже самое абстрактное мышление. Следовательно, всякое

вступление в сферу смыслов совершается только через ворота

хронотопов.

* * *

Как мы уже говорили в начале наших очерков, изучение

временных и пространственных отношений в произведениях

литературы началось только совсем недавно, причем изучались

преимущественно временные отношения в отрыве от

необходимо связанных с ними пространственных отношений,

то есть не было последовательно хронотопического подхода.

Насколько такой подход, предложенный в нашей работе,

окажется существенным и продуктивным, может определиться

только в дальнейшем развитии литературоведения.

1937-1938 .

Культурные и литературные традиции (в том числе и

древнейшие) сохраняются и живут не в индивидуальной

субъективной памяти отдельного человека и не в какой-то

коллективной «психике», по в объективных формах самой

культуры (в том числе в языковых и речевых формах), и в

этом смысле они межсубъективпы и межиндивидуальны

(следовательно, и социальны); отсюда они и приходят в

произведения литературы, иногда почти вовсе минуя

субъективную индивидуальную память творцов.

От других областей социального и личного опыта аитора-

творца мы здесь отвлекаемся.

«Заключительные замечания» написаны в 1973 г .