Арьес Ф. Человек перед лицом смерти
Подождите немного. Документ загружается.
В конечном счете дрезденский врач склоняется к признанию тезиса о чувствительности
мертвого тела. Если свидетельства кровотечения в присутствии убийцы остаются
сомнительными, то есть немало других признаков активности мертвецов: волосы, ногти и
зубы продолжают расти у человека и после смерти (представление, весьма
распространенное и в наши дни), на трупе может выступать пот, эрекция полового органа
мертвеца также подтверждается многими наблюдениями, особенно у повешенных. В
XVIII в. ходили даже рассказы о некоторых любителях острых ощущений, пытавшихся
насладиться половым возбуждением, которое, как считалось, испытывает человек в
первые минуты после повешения, но часто не успевавших вовремя остановить этот
изысканный эксперимент. Когда раздевали солдат, павших на поле боя, пишет Гарманн,
то их находили в том состоянии, в каком они были бы, если бы сражались в любовной
битве. Врач добавляет, что эрекцию у покойников можно вызвать, если впрыснуть в
артерии трупа некую жидкость.
Представление о чувствительности трупа было тесно связано с идеей неделимости тела,
ни один элемент которого не может жить отдельно от всего целого. Гарманн отдает
==303
дань модной тогда теме пересадки органов и сообщает несколько случаев, точно
документированных. Так, один дворянин лишился на войне носа, ему приставили нос
другого человека, операция удалась, и новый нос оставался некоторое время на своем
месте, пока вдруг не начал гнить. Выяснилось, что именно тогда первоначальный
владелец носа скончался, увлекая за собой в пучину разложения и свой нос,
находившийся далеко от него.
Все подобные явления Гарманн относит к естественным, отличая их от чудес, вроде
ходящих мертвецов или мертвецов благоухающих, что было для его современников
верным признаком святости умершего. В других случаях трудно понять, имеем ли мы
здесь дело с феноменом природы, чудом или дьявольским наваждением. Таковы,
например, случаи движения отдельных конечностей мертвеца: так, одна монахиня
поцеловала руку умершей монахине, а та в ответ трижды сжала ее руку. Не менее
спорными, но серьезными и заслуживающими углубленного изучения были случаи, когда
трупы издавали какие-либо звуки, подобные, например, свиному хрюканью, из глубины
могилы; когда затем одну такую могилу разрыли, то с ужасом увидели, что мертвец съел
свой саван, — то было грозное предзнаменование чумы. Длинную главу в своей книге
Гарманн посвящает этим издающим звуки и изголодавшимся трупам. В какой мере можно
было отнести эти явления к естественным, а в какой к порождениям дьявола, было
неясно
258
. Впрочем, почти все эти невероятные случаи, подтверждавшие тезис о
чувствительности трупа, казались тогда правдоподобными: современники их
комментировали нередко с оговорками и сомнениями, но в конце концов принимали как
точно установленные факты.
Чувствительность трупа имела весьма важные практические следствия для повседневной
жизни людей, а именно для всякой тогдашней фармакопеи. Трупы рассматривались как
сырье для изготовления очень действенных лекарств, которым вовсе не приписывалось
никакого магического характера. Пот, выступивший на теле умершего, считался хорошим
средством против геморроев и всяких опухолей. Чтобы вылечить больного, достаточно
иногда потереть воспалившееся место рукой мертвеца, как это произошло с одной
женщиной, исцелившейся от водянки, когда ее погладили по животу еще не остывшей
рукой только что умершего человека.
Ряд лекарств был предназначен для исцеления какой-либо части тела (руки, ноги),
соответствующей части, ампутированной у трупа. Бульон из обломков иссохшего черепа,
истолченных в порошок, призван был облегчить страдания
==304
эпилептика, подобно тому как половые органы оленя могли помочь при тяжелой истерии
и при ослаблении сексуальной потенции. К трупу применялся всеобщий принцип
симпатии и антипатии, предполагающий в мертвом теле сохранение остатков жизни. По
этой же причине не рекомендовалось изготовлять барабан из шкур одновременно волка и
ягненка: при первом же ударе шкура ягненка лопнет из страха перед волком.
Кости скелета рассматривались и как средство профилактики. Хорошим делом считалось
носить их на шее или зашивать в одежду — не как символическое напоминание о
неизбежной смерти, а как профилактический амулет. Так, солдаты на войне носили на
себе косточки пальцев убитых. Из обожженных костей счастливых супругов или
страстных любовников приготовляли возбуждающий любовный напиток. Гарманн
приводит также рецепт «божественной воды», названной так за свои чудесные свойства:
берется целиком труп человека, отличавшегося при жизни добрым здоровьем, но
умершего насильственной смертью; мясо, кости и внутренности разрезаются на мелкие
кусочки; все смешивается и с помощью перегонки превращается в жидкость. Наряду с
другими медицинскими эффектами эта вода позволяла оценить шансы тяжелобольного на
исцеление: в определенное количество «божественной воды» добавляли от 3 до 9 капель
крови больного и осторожно взбалтывали над огнем. Если вода и кровь хорошо
смешивались, это знак, что больной будет жить; если же смесь не получалась, он умрет.
Помимо крови разрешалось
использовать в этом случае мочу, пот или другие выделения
больного. Лекарства из трупов были чаще всего предназначены для больных, занимавших
самое высокое положение в обществе, ведь эти целебные средства были дорогостоящими,
и приготовить их было делом трудным. Известно, что во время своей последней болезни
английский король Карл II принимал лечебное питье,
составленное из 42 капель экстракта
человеческого черепа.
Но не только сам труп или его отдельные части использовались тогдашними врачами.
Считалось, скажем, что одежда умершего или хотя бы один лоскут от нее помогают
против головной боли или геморроев. Такое представление было распространено в XVII
— XVIII вв., например, во Фландрии и Брабанте. Даже земля с могил, особенно с могил
повешенных, обладала, по мнению современников, большой терапевтической силой.
Земля, впитавшая в себя продукты разложения человеческих тел, рассматривалась не
только как прекрасное удобрение, но и как целительный источник жизни.
==305
Однако в некоторых иных случаях соприкосновение с мертвецом могло быть
вредоносным. Добавлять истолченные кости в пиво — значит делать тех, кто его пьет,
чрезвычайно жестокими. В периоды менструаций женщинам не советовали дотрагиваться
до покойников: это грозило прервать нормальный месячный цикл. Испарения кладбищ
способны погубить растительность: это наблюдение послужит позднее одним из
аргументов в кампании за перенесение кладбищ в более отдаленные места. Все эти
опасности рассматривались как проявление куда более общего феномена: многообразного
воздействия мертвого тела на человека и иных живых существ. Полезные эффекты
преобладали над вредными, при этом те и другие считались естественными, роль же
магии была совершенно незначительной. Впрочем, и в ведовской практике
использовались, к примеру, правые руки недоношенных или выкинутых младенцев или
же пергамент, изготовленный из их кожи. Рассказывали также, что свеча из человечьего
жира помогает обнаружить спрятанные сокровища.
Заккиа в своем трактате посвящает целую главу «чудесам», то есть явлениям,
сверхъестественный характер которых должен был установить именно врач: чудесные
исцеления, эпидемии, насланные Богом, и т.п. К таким чудесным явлениям он относит
«нетленность трупов», различая в духе времени нетленность естественную и
сверхъестественную. Все это должно было иметь большое практическое значение и для
уголовно-процессуального права, и для общественной гигиены. Изучение нетленности
имело и научное значение, ибо сопротивление тела разложению предполагает сохранение
в трупе остатков жизни и чувствительности. Наконец, все это имело значение
сентиментальное, почти чувственное: труп сам по себе вызывал у живых интерес и
возбуждение. К случаям естественной нетленности Заккиа относит случаи
бальзамирования или замораживания тела. Бывает также нетленность, вызванная
различными природными факторами, без вмешательства искусства; такими факторами
служат время года, вид болезни, возраст умершего. К чудесным случаям относится старое
предание о некоем повешенном, чье тело два года провисело в петле не разлагаясь.
Нетленность трупа может сопровождаться описанными выше явлениями
чувствительности мертвого тела, способного порой источать кровь в присутствии убийцы
или выделять пот.
Наибольшее внимание привлекает место захоронения. Одни почвы способствуют
разложению, другие консервируют тело. Важны и минералы: труп, положенный в
свинцовый гроб, менее подвержен гниению, поэтому великих
==306
мира сего хоронят именно в свинцовых гробах. Играет роль и глубина захоронения.
Заккиа повторяет за древним Галеном, что под действием лунного света тело быстро
разлагается. В глубокой же яме оно становится твердым, жестким и сухим, сохраняясь
наподобие «копченого мяса». Считалось, что на кладбищах разложение и тление идут
быстро; о Сент-Инносан говорили, что оно «пожирает плоть», за сутки превращая мертвое
тело в иссохший скелет. На некоторых других кладбищах трупы сохранялись дольше или
мумифицировались: Заккиа упоминает в этой связи кладбище при церкви кордельеров в
Тулузе и капуцинское «кампо санто» в Риме, близ Пьяцца Барберини. Влажная торфяная
почва сельского кладбища, описанного в романе Эмили Бронте, оказывала на
захороненные там тела такое же действие, как и бальзамирование
259
.
Иногда хорошая сохранность трупа воспринималась как Божья кара, и, напротив, быстрое
разложение было желанной целью. В XV в. многие, не имевшие почему-либо
возможности быть погребенными на парижском кладбище Сент-Инносан, просят в своих
завещаниях положить им в могилу хотя бы горсть земли с этого кладбища, рассчитывая
ускорить тем самым исчезновение своей мертвой плоти. Перед нами все тот же прогресс
идеи небытия и презрения к телу, прослеженный нами в предыдущих главах. Заккиа
приводит случай, когда тело мертвеца полностью разложилось, но одна рука сохранилась
в целости; ходили разговоры, будто именно этой рукой покойный избивал свою мать и
потому тление не коснулось ее — в знак вечного бесчестья. Заккиа относит этот случай к
сверхъестественным, как и рассказанную в начале VIII в. Бедой Достопочтенным легенду,
согласно которой дети, родившиеся в определенные дни в конце января, оказывались в
состоянии избежать посмертного разложения.
Таковы вкратце — ибо литература об этом огромна и многословна — идеи врачей конца
XVII в. о трупах и связанных с ними явлениях. И Заккиа, и Гарманн видели в мертвеце
некое подобие личности и считали, что труп сохраняет еще субстанцию жизни и при
случае дает ей выход. В XIX в. медицина отвергнет эти верования и встанет на позицию
тех, кто еще в XVII в. утверждал, что смерть есть отделение души от
тела, деформация и
не-жизнь. Смерть станет сплошной негативностью и утратит всякий смысл вне
определенной ее причины, в частности вне той или иной болезни, точно описанной,
установленной, классифицированной. Своеобразным пережитком старой медицины
выглядит научная статья, опубликованная в 1860 г. в «Ревю франсэз де медсин милитэр» и
посвященная выра-
==307
жению лиц солдат, павших на поле боя. Это весьма серьезное физиономическое
исследование трупов, напоминающее нам о медицинской традиции былых веков.
Вскрытие и бальзамирование
Врачи сменили людей церкви или соперничали с ними в выражении потаенных движений
коллективной системы ощущений. Их идеи циркулировали далеко за пределами ученых
кружков. Знание человеческого тела распространялось среди широкой публики, умеющей
читать и писать. В распространении этого знания решающую роль сыграли вскрытия
трупов, давно уже ставшие привычными на медицинских факультетах. Еще древнее был,
как известно, обычай вскрывать мертвое тело, дабы уберечь его от разложения.
Бальзамирование тел великих мира сего вошло в обиход в Западной Европе в XV в.
одновременно с пышными церемониями королевских похорон. Король не умирает. Едва
он испустит последний вздох, его тело выставляют напоказ, наподобие живого спящего,
со всеми атрибутами его власти. Сохранение жизнеподобия было столь же необходимо в
этом ритуале, как предотвращение разложения было физически необходимым в силу
большой продолжительности похоронных церемоний. Сохраняемое таким образом тело
играло ту же роль, что позднее его восковое или деревянное изображение. Обычай
бальзамировать тело умершего переняли у королей принцы крови и представители
высшей аристократии. Так, в среде английской знати XVI — начала XVII в. он был
повсеместно распространен, во второй же половина XVII столетия похороны становятся
менее продолжительными и пышными — число вскрытий заметно уменьшается. О связи
между быстротой погребения и вскрытием говорит завещание одной знатной англичанки
XVII в., которая требует, чтобы ее не вскрывали, а сразу же после смерти положили «на
солому и в свинцовый гроб прежде, чем она окоченеет».
Среди французской знати того времени бальзамирование было уже, судя по завещаниям,
рутинной практикой, само собой разумеющейся. В тех случаях, когда тело должно было
быть перенесено на дальнее расстояние и в течение долгого времени оставаться без
погребения, завещатель прямо говорил о бальзамировании. Так, мы читаем в одном
завещании 1652 г.: «Я хочу и приказываю, чтобы двадцать четыре часа спустя после моей
кончины мое тело было вскрыто, забальзамировано и положено в свинцовый гроб, дабы
быть перенесенным, если я умру в этом городе, в монастырь достопочтенных отцов
якобинцев (...) и сохраняться там пят-
==308
надцать дней или три недели». Различие между этим завещанием и завещанием уже
упомянутой англичанки бросается в глаза и исполнено большого смысла: французский
завещатель предписывает положить его в свинцовый гроб не сразу, но через сутки после
смерти. Мы видим здесь проявление страха быть похороненным заживо, страха, который
впоследствии станет у многих настоящей манией и будет отныне давать о себе знать во
всех решениях, касающихся вскрытия тела. В завещаниях XVIII в. решение подвергнуть
свое тело вскрытию часто бывает, если не приводятся другие причины, продиктовано
страхом быть похороненным заживо. Вскрытие становится, таким образом, одним из
средств установления факта смерти: разве аббат Прево, автор «Манон Леско», которого
сочли мертвым, не ожил внезапно под скальпелем врача, приступившего к вскрытию!
В завещании 1771 г., составленном графиней де Совиньи, предусмотрен уже целый ряд
мер предосторожности, продиктованных все тем же страхом погребения заживо: «Я хочу,
чтобы меня вскрыли спустя 48 часов после моей кончины и чтобы в течение всего этого
времени я оставалась в своей постели»
260
. Химик Жан Шапталь, ставший при Наполеоне
министром, объясняя в своих мемуарах, почему он не стал врачом, вспоминает, как
однажды в анатомическом театре в Монпелье ему предстояло вскрыть тело человека,
умершего за 4 или 5 часов перед этим. «Но при первом же ударе скальпеля по хрящам,
соединяющим ребра с грудиной, труп поднес правую руку к сердцу и слабо пошевелил
головой. Скальпель выпал у меня из рук, я в ужасе убежал»
Однако в большинстве случаев вскрытие упоминается в завещаниях в негативном
контексте: о вскрытии говорят лишь для того, чтобы категорически его воспретить. Люди
боялись не только быть похороненными заживо, но и быть заживо разрезанными,
очнуться от слишком глубокого сна под ножом в анатомическом театре. В одном из
завещаний 1669 г. уточняется: «Я объявляю, что моим намерением является, чтобы тело
мое сохранялось как можно дольше, прежде чем оно будет предано земле, без того,
однако, чтобы производилось вскрытие для бальзамирования»
262
.
Помимо этих соображений играет роль еще одна забота, ранее, кажется, не
встречавшаяся: забота о целостности тела. В своем завещании 1597 г., за два года до своей
кончины в Мадриде, герцог де Терранова требует похоронить его в родной Сицилии, в
церкви монастыря, основанного его предками, рядом с «герцогиней, моей возлюбленной
супругой». Итак, его телу предстоит долгое путешествие, однако он решительно
настаивает, чтобы его тело «не вскрывали, дабы положить в него благовония или что-либо
другое, а ос-
==309
тавили таким, как оно есть, и так похоронили»
263
. Герцог наотрез отказывается от издавна
полагавшихся ему по социальному рангу сложных процедур сохранения от разложения
его благородной плоти. Мы угадываем здесь ту же идею, какую мы уже встречали у
врачей: идею целостности мертвого тела, носителя единства жизненной субстанции.
Наконец, третий мотив, упоминавшийся с конца XVII в. для обоснования или отрицания
необходимости
вскрытия, — научное познание, исследование, движимое
экзистенциальной тревогой и любопытством. В своем завещании 1754 г. герцог де Сен-
Симон объясняется напрямую. Перечислив меры предосторожности, которые следовало
принять, чтобы точно установить факт смерти, он предписывает по истечении 30 часов с
момента кончины вскрыть его тело в двух местах, в области носа и в нижней части горла,
«дабы узнать ради общественной пользы причины этой закупорки носовой полости,
которая была для меня настоящей болезнью, и этих странных приступов удушья, которые
я всегда ощущал». Лишь после этого его должны были перенести в сельскую церковь,
находившуюся в его владениях
Некоторые же завещатели упорно отвергали вскрытие, несмотря на звучавшие вокруг них
научные аргументы. Вот одно из завещаний 1712 г.: «Прежде всего я запрещаю, чтобы, по
каким бы то ни было возможным соображениям, производилось какое-либо вскрытие
моего тела, будучи убежден, что из этого нельзя извлечь никаких указаний к пользе и
сбережению моих дорогих детей, которых я достаточно люблю, чтобы пожертвовать ради
них своими антипатиями, если бы я думал, что это принесет им хоть малейшее благо».
Тот же мотив мы находим в завещании советника парижского парламента 1723 г.: «Я
желаю и хочу, чтобы не производилось вскрытие моего тела, какая бы ни была причина
или повод, даже в целях предотвращения у других того или иного преходящего недуга»
265
.
Анатомия для всех
Вполне могло быть, что семейный хирург без всякой огласки производил вскрытие в
отдельном анатомическом кабинете. Ведь анатомия была нужна и полезна не только
врачам. Она нужна была и философам, как об этом говорит статья «Анатомия» в
«Энциклопедии» Д'Аламбера и Дидро: «Познание самого себя предполагает знание тела, а
знание тела предполагает знание такого удивительного сцепления причин и следствий,
что никакое иное знание не ведет более прямой дорогой к понятию всеведущей и всемо-
К оглавлению
==310
гущей мудрости». Разбираться в анатомии важно и должностным лицам, иначе они «будут
вынуждены слепо придерживаться отчетов врачей и хирургов» и во всем полагаться на
экспертов. Анатомия необходима и художникам, да и вообще «всякому человеку»,
составляя неотъемлемую часть культурного багажа любого образованного члена
общества: «Каждый заинтересован в познании своего тела». То был прямой путь к
познанию Бога — Бога XVIII столетия!
В своем дневнике периода Французской революции парижанин Селестен Гиттар де
Флорибан вел наблюдения за тем, как функционирует его тело, и каждый день заботливо
вносил новые записи
266
. Неудивительно, что велик был интерес и к изучению анатомии.
Требовалось, чтобы обучение ей стало доступно для широкой публики. Та же статья в
«Энциклопедии» считает полезным, чтобы в различных больницах были достаточно
подготовленные прозекторы, способные показывать на разных трупах отдельные части
организма «всем тем, кто по своему положению обязан овладеть этим знанием или кого
влечет к этому любопытство». Наблюдать за работой прозектора и слышать его
объяснения было бы достаточно для тех, кто «не стремится углубляться», и им совсем не
обязательно было бы самим производить вскрытие трупов.
Само слово «анатомия» очень рано входит в обыденную речь. Если верить «Опыту
всеобщего словаря» Антуана Фюретьера (1684), о человеке, истощенном долгой
болезнью, исхудавшем, похожем на скелет, говорили: «Он стал настоящей анатомией».
Встречается слово anatomic и во французской поэзии эпохи барокко. Вспомним также
глуповатого, но во всем следующего обычаям своего времени Тома Диафуаруса в
«Мнимом больном» Мольера: он дарит своей невесте Анжелике анатомический рисунок и
приглашает ее присутствовать на вскрытии. Урок анатомии — частый сюжет живописи и
гравюры XVII в. — был, подобно защите диссертации, большой публичной церемонией, с
дивертисментами и прохладительными напитками.
С другой стороны, сборники анатомических таблиц отнюдь не были тогда чисто
техническим пособием, предназначенным лишь для специалистов, но входили в число
книг, особенно ценимых библиофилами. Как отмечает А.Шастель, «эти таблицы в своей
композиции часто вдохновляются знаменитыми картинами или скульптурами: скелеты и
изображения людей без кожи принимают позы героев Рафаэля, Микеланджело или
античных мастеров». Эти изображения представляют собой, кроме того, «суетности»,
подобные тем, которые мы рассмотрели в преды -
==311
дущей главе. Анатомические рисунки представлены в морализирующем контексте,
продолжает Шастель, и снабжены соответствующими нравоучительными подписями. Мы
видим в этих сборниках, например, изображение скелета, пребывающего в задумчивости
перед человеческим черепом. или скелета-могильщика, опершегося на свою лопа-
Наконец, урок анатомии, запечатленный в живописи или гравюре, давал прекрасный
предлог для создания группового портрета, сменив в этой функции прежнюю
религиозную сцену с участием донаторов. Это еще один знак того, что телесное приходит
на смену духовному. Обстановка анатомического кабинета и сила чувства, побуждающего
всех присутствующих размышлять о причудливом строении человеческого организма и о
мистерии жизни, придавали такому групповому портрету стройность и единство.
Частные вскрытия и гробокопатели
В XVIII в. слышалось немало жалоб на то, что молодым хирургам не удавалось найти для
своих штудий достаточного количества мертвых тел — из-за конкуренции со стороны
лиц, производивших частные вскрытия, не имевшие отношения к профессиональной
подготовке врачей. Резекция стала модным искусством. Богатый человек, не лишенный
интереса к разным явлениям природы, мог иметь в своем доме как химическую
лабораторию, так и частный анатомический кабинет. Многие семьи использовали трупы
своих умерших для собственного просвещения или для удовлетворения любопытства. Об
этом свидетельствуют и некоторые пассажи в завещаниях, и статья «Труп» в
«Энциклопедии», и другие тексты.
Представление о таких частных вскрытиях дает, например, весьма целомудренный роман
маркиза де Сада «Маркиза де Ганж» (1813). Маркиза была похищена друзьями ее мужа и
содержалась под охраной в покоях старинного замка. Как-то ночью, «при слабых лучах
бледной луны», она проникла через приоткрытую дверцу в небольшой кабинет. «Но какой
же чудовищный предмет представляется ее взорам! Она видит на столе вскрытый труп,
почти полностью разрезанный, над которым только что работал хирург замка, чьей
лабораторией и было это помещение». Хирург отправился спать, отложив на следующий
день завершение своей работы
268
.
==312
Такой частный анатомический кабинет мог иметь всякий просвещенный и богатый
любитель природы. Обычай этот восходит к Италии XVI в.: так, по крайней мере, можно
понять из «Диалогов о жизни и смерти» Инноченцио Рингьери (1550), где Смерть
высказывает свое заветное желание — пробраться «в комнату этих людей, которые
практикуют анатомию мертвого тела и
связывают вместе остаток костей, чтобы украсить
свое жилище». Смерть хотела бы «облачиться в эти кости, разбудить их посреди ночи и
ужаснуть их, дабы они навсегда отказались от привычки носить к себе в дом останки с
кладбищ, эти трофеи моих побед»
269
. От Триумфа Смерти — к анатомическому кабинету!
О том, как выглядели такие кабинеты, позволяет судить анатомический кабинет XVIII в.
во дворце принца Раймондо ди Сангро в Неаполе (один из немногих сохранившихся).
Если верить его эпитафии, принц проявлял блестящие способности не только в военном
деле и в математике, но и «в исследовании скрытых тайн природы». Из кабинета можно
было пройти в дворцовую часовню, где находятся семейные гробницы и где сохранились
останки нескольких человек с содранной кожей, несомненно попавших туда после
вскрытия трупов в кабинете. Эти лаборатории смерти поражали воображение
современников. Если они казались таинственными и вызывали смятение, то не потому,
что проводимые там опыты были такой уж редкостью (вскрытий проводилось тогда очень
много: личный врач Людовика XVI хвалился тем, что за свою жизнь произвел вскрытие
1200 трупов), а скорее из-за головокружения, которое должен был испытывать человек
перед явившимися его взору источниками жизни.
В описании фантастической галереи великого герцога Тосканского в одном из романов
маркиза де Сада упоминаются раскрашенные восковые фигуры, необыкновенно
правдоподобно представляющие мертвецов на разных стадиях разложения — от момента
кончины до полного разрушения трупа. Некоторые из таких восковых макетов
сохранились до наших дней. Изображения мертвецов сменяются изображениями людей, с
которых содрана кожа («экорше»), особенно частыми в XVIII в. Они все меньше
представляли собой memento mori, напоминание о
неизбежности смерти, а все больше
побуждали к тревожным и смятенным вопросам о природе жизни, как та известная статуя
«экорше», что стоит в Миланском соборе.
Чтобы удовлетворить спрос, вызванный подобной страстью к анатомии, нужно было
много трупов. Литература того времени изобилует историями о гробокопателях,
похищающих тела мертвецов на кладбищах. Далеко не
все в этих вол-
==313
нующих историях было плодом воображения. Расследование, проведенное в конце XVIII
в. Жоли де Флёри, говорит о распространенности этого вида преступления: трупы
выкапывали и продавали начинающим хирургам. Отчет сообщает о жалобах прихожан,
живших близ кладбища Сен-Жан в Париже, на участившиеся зимой 1785/86 г.
преступления такого рода, «возмущающие человечность и оскорбляющие религию ».Так,
в ночь с четверга на пятницу, 13 января 1786 г., 6 неизвестных злоумышленников
выкопали и унесли 7 трупов взрослых и 3 детей. Писатель Себастьян Мерсье в своих
«Картинах Парижа», увидевших свет в 1789 г., упоминает о четырех молодых хирургах,
тайно пробравшихся ночью на кладбище, выкопавших какой-то труп и отвезших его на
фиакре к себе домой. После вскрытия они сожгли останки в печи, «дабы скрыть их от глаз
соседей. Они согреваются зимой жиром мертвецов» . То же самое
происходило тогда и в
Лондоне. В 1793 г. молодой французский эмигрант Рене де Шатобриан, ставший позднее
знаменитым писателем, жил там на чердаке, слуховое окно которого выходило на
кладбище. «Каждую ночь трещотка сторожа извещала меня о новой краже трупов »
Сближение Эроса и Смерти в эпоху барокко
Почти светский успех анатомии в то
время объясняется не только ростом научной
любознательности. Более глубокой причиной было тяготение современников к вещам
зыбким и трудно определимым, к границе жизни и смерти, страданиям и сексуальности.
Говоря о сближении Эроса и Смерти, начавшемся еще в конце XV в., мы покидаем мир
реальных фактов, какими были резекции в анатомических кабинетах, и входим в тайный и
плотный мир воображаемого.
Пляски Смерти XIV — XV вв. отличались целомудрием, в следующем столетии они
дышат насилием и эротикой. Апокалиптический Всадник у Дюрера восседает на
истощенной кляче, от которой остались лишь кожа да кости. С худобой несчастного
животного резко — таково было намерение художника — контрастирует мощь гениталий.
У Николя Манюэля Смерть не ограничивается тем, что подходит к своей жертве, молодой
женщине, и увлекает ее с собой. Нет, она еще насилует ее и всовывает ей руку во
влагалище. Смерть предстает уже не простым орудием судьбы и необходимости, она
движима похотью, жаждой наслаждений.
Интересно проследить, как старые иконографические темы преобразуются в XVI в.,
обретая чувственность, прежде
==314
неизвестную. Сравним хотя бы изображения мученичества св. Эразма, относящиеся к XV
и XVII вв. Картина фламандца Дирка Баутса в Синт-Питерскерк в Лёвене (Бельгия)
исполнена покоя средневековой миниатюры. Усердный палач наматывает здесь на
тяжелый ворот внутренности святого, римский император и его двор бесстрастно взирают
на эту сцену. Все дышит миром и тишиной: каждый делает свою работу без ненависти,
без ожесточения, без страсти. Даже сам святой мученик лежит на месте казни с
безразличием и отрешенностью постороннего. Подобно умирающему в первых трактатах
artes moriendi, он словно лишь присутствует при собственной смерти. Те же спокойствие и
кротость палача и жертвы можно видеть и на других шедеврах старой фламандской
живописи: «Мученичество св. Ипполита» того же Баутса или «Наказание судьи
неправедного» Херарда Давида в Хрунинхемюзеюм в Брюгге.