рии, и к физике, и к музыке, и, следовательно, начи-
нает выясняться художественный смысл всей плато-
новской концепции материи»*.
Также из описания женской красоты, которую да-
ет Лукиан Самосатский в своих «Диалогах», мы ви-
дим, насколько тонко и значительно античное вос-
приятие звука. Лукиан начинает живописать образ
женщины описанием ее голоса: «Прежде всего ее го-
лос певуч и звонок. Гомер, скорее, о ней сказал бы -
«слаще меда слово с языка», чем о пилосском старце.
Ее голос необыкновенно мягкий: он не настолько ни-
зок, чтобы приблизиться к мужскому голосу, и не из-
лишне нежен, чтобы казаться вялым. Он похож на го-
лос еще не возмужавшего юноши. Он сладок и ласков,
он пленяет слух нежной вкрадчивостью, так что ког-
да он умолкает, отзвук его пения продолжает звучать
и какая-то часть его еще продолжает жить в твоем
слухе, звонко обволакивая тебя. Он продлевает слухо-
вое впечатление и оставляет в душе след полных успо-
каивающей убедительности слов».
При рассмотрении философских и богословских
вопросов раннее средневековье также обращается к
аналогиям и аргументам, выведенным из осмысления
звукового феномена. В таком подходе проявляется
глубокое и всестороннее знание вокального искусст-
ва, простирающееся от «постановки голоса» до «тай-
ного единства аффектов и пения». Августин Аврелий
в своей «Исповеди» так обращается к Господу: «Усла-
ды слуха крепче меня опутали и поработили, но Ты
развязал меня и освободил. Теперь - признаюсь - на
песнях, одушевленных изречениями Твоими, испол-
ненных голосом сладостным и обработанным, я не-
сколько отдыхаю, не застывая, однако, на месте: мо-
гу встать, когда захочу. Песни эти требуют, однако,
* Ibid., стр. 574-575.
51