Алаев Л.Б., Ашрафян К.З., Иванов Н.И. (отв. ред.) История Востока. В 6 т. Том 3. Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI-XVIII вв
Подождите немного. Документ загружается.
поддерживать с ними союзнические отношения. Особое почтение правители из династии
Караманлы оказывали местным марабутам («святым») и религиозным братствам, которые
пользовались при них огромным влиянием.
В управлении страной сохранилось много османских традиций. Прежним остался
бюрократический аппарат. Ключевыми постами в правительстве являлись бей — командующий
войсками, отвечавший за сбор налогов и порядок внутри страны, и кяхья — первый гражданский
сановник, своего рода главный помощник паши по управлению государством. Большое значение
имели также рейс аль-бахр (глава адмиралтейства, в ведении которого помимо флота находился
сбор таможенных пошлин), хазнадар (казначей), шейх аль-балад (градоначальник г. Триполи) и
ханифитский кадий. Вместе с ходжами — государственными секретарями по отдельным отраслям
управления — они составляли государственный совет, или малый диван. Время от времени
созывались заседания большого дивана — своего рода совещательного собрания, в состав кото-
рого входили представители духовенства, шейхи кочевых племен и аяны г. Триполи,
представлявшие различные слои городского населения.
Переход власти в руки кулугли привел к постепенной арабизации правящего класса и государства.
Если при Ахмеде и его сыне Мухаммеде Караманлы (1745—1754) основным языком продолжал
считаться турецкий, то при Али-паше (1754—1793) положение коренным образом изменилось. В
правящих кругах стали широко пользоваться арабским, который при Юсеф-паше (1795—1832)
стал официальным языком двора и триполийского государства.
Отношения с Портой приобретали все более призрачный характер. Вассальные связи, по
существу, ограничивались уплатой дани и признанием религиозного авторитета султана как
халифа всех правоверных. В 1768 г. Али-паша, несмотря на официальные предписания Порты, не
принял участия в войне против России и не отправил на помощь султану ни одного триполийского
корабля. Не менее серьезные трудности возникали, когда Караманлы предпринимали враждебные
акции в отношении держав, с которыми Порта находилась в дружественных отношениях.
Караманлы имели собственную концепцию внешней политики и преследовали собственные
интересы. В течение всего XVIII века они нахо-
423
дились в состоянии перманентной конфронтации с Западом. В их глазах он представал как враг
ислама, и они считали своим долгом вести с ним священную войну. Ахмед Караманлы построил в
Триполи новые верфи и значительно усилил свой флот. Его корабли захватывали и топили торго-
вые суда христиан. Исключение составляли Англия и Голландия, которые еще со времен
Нидерландской революции считались союзниками ислама. При Караманлы к ним была отнесена
также Франция, с которой в 1729 г. был заключен договор о мире. Аналогичные договоры время
от времени заключались с другими европейскими странами, которые в обмен за свободу
судоходства обязывались выплачивать Триполи ежегодную дань. Иногда по примеру Англии и
Голландии они поставляли также пушки, паруса, канаты и другое оснащение для кораблей. Вместе
с морскими призами эти поставки и дани составляли немаловажную часть государственных
доходов. Неудивительно, что вопрос о сроках и размерах платежей занимал центральное место в
отношениях с европейскими странами и служил поводом для многочисленных конфликтов,
которые в целом создавали атмосферу постоянной напряженности.
Внутренняя жизнь государства Караманлы была заполнена дворцовыми интригами, заговорами и
феодальными междоусобицами. За 34 года своего правления Ахмед Караманлы подавил более 20
антиправительственных выступлений. Постоянное недовольство наблюдалось среди янычар и
рейсов. Их влияние снова стало расти во второй половине XVIII в. После русско-турецкой войны
1768—1774 гг. оппозиционные силы стали все чаще обращаться к лозунгам исламского
фундаментализма и открыто ориентировались на Порту.
В конце 70-х годов появились первые признаки нового экономического кризиса. Недостаток
товаров, рост цен и ряд стихийных бедствий, особенно голод 1784 г. и последовавшая за ним чума
1785 г., еще более обострили ситуацию. Беднота роптала, янычары чуть ли не в открытую
претендовали на власть. Избавления ждали от турок, и они пришли. Летом 1793 г., в самый разгар
внутренних неурядиц, на рейде Триполи появились корабли Али Джезаирли, алжирского
авантюриста, ренегата греческого происхождения, одно время процветавшего под сенью своего
брата — дея Алжира. В Триполи многие считали его самозванцем. На самом деле он
действительно заручился поддержкой Порты, которая с его помощью надеялась восстановить в
стране прямое турецкое управление. Высадив около 400 алжирских наемников, Али Джезаирли
практически без сопротивления занял Триполи. Али Караманлы, его сыновья и прочие
родственники бежали в Тунис.
Утвердившись у власти, Али Джезаирли обещал восстановить в стране мир и справедливость.
Достичь этого он намеревался путем применения грубой силы. Прежде всего он назначил
алжирцев на все ответственные посты и увеличил армию, затем повысил дань с иностранцев и
установил дополнительные налоги на богатую часть населения, в частности на представителей
еврейской общины. В результате резко обострились отношения с европейскими странами,
торговля замерла. Купцы закрывали лавки и скрывались. Под флагом борьбы с саботажем Али
Джезаирли
424
начал массовые репрессии. Каждый день происходили казни, производились конфискации
имущества.
Спасаясь от грабежей и террора, аяны и кулугли покидали Триполи. В конце концов они
обратились за поддержкой к находившемуся в Тунисе Юсефу Карамзины — сыну Али-паши и
одному из главных претендентов на престол. С их помощью он поднял восстание в западной части
Триполитании и в ноябре 1793 г. начал осаду Триполи, которая продолжалась в течение 14
месяцев. Лишь с прибытием значительных тунисских подкреплений ему удалось в январе 1795 г.
взять город и свергнуть Али Джезаирли. К власти в Триполи вновь пришли представители дина-
стии Караманлы — сначала Ахмед II, затем его брат Юсеф (1795—1832), который восстановил в
стране прежние порядки, в целом сохранявшиеся вплоть до 1835 г.
ХУСЕЙНИДСКИЙ ТУНИС
По сравнению с большинством арабских стран, разложение османских порядков в Тунисе
приобрело наиболее интенсивный характер. Глубоко укоренившиеся традиции городской
культуры, наличие значительного числа хозяйственно самостоятельных земледельцев, наконец,
андалусская иммиграция, во многом сохранявшая свой полуевропейский облик, — все это
способствовало сравнительно быстрому забвению османских ценностей и возрождению местных
традиций социальной жизни. Среди тунисских янычар было много кулугли и ренегатов (евро-
пейцев, принявших ислам). Вследствие этого очаг янычар утратил чисто турецкий характер, да и в
таифе рейсов преобладали выходцы из стран Южной Европы.
С конца XVI в. в правящей верхушке Туниса ключевыми фигурами считались дей, бей и паша —
наместник султана. В середине XVII в. на первый план вышли беи — командующие местными
военными формированиями, отвечавшие за сбор налогов и порядок внутри страны. Они были
тесно связаны с местной знатью и быстро оттеснили янычар и выдвигавшихся ими деев, стоявших
во главе правительства с 1594 г. Деи, затем беи (с 1640 г.) сосредоточили в своих руках всю
полноту реальной власти. Паши, официальные представители Порты, осуществляли в основном
чисто протокольные функции.
Начиная с 1612 г. все беи происходили из дома Мурада Корсо (1612— 1631). Передача власти по
наследству привела к фактическому возрождению тунисской монархии. Это стало очевидно с 1650
г., когда были ликвидированы полномочия дивана (политического совета) как органа кол-
лективного руководства, и особенно со времен Мурада II (1659—1675), который поселился в
бывшей резиденции хафсидских султанов и ввел настоящий придворный церемониал.
Эпоха Смутного времени, как и в других частях Османской империи, в конечном счете ускорила
становление новой тунисской государствен-
425
ности. Династические распри и мятежи 1675—1705 гг., сопровождавшиеся вторжениями
алжирских войск в 1686 и 1694 гг., укрепили чувства национального партикуляризма и вместе с
тем усилили тягу к созданию твердой власти. В 1702 г. ага спахиев (начальник конницы) Ибрахим
аш-Шериф произвел военный переворот, уничтожил всех представителей династии Мурадидов и
провозгласил себя беем. В 1704 г. он присвоил себе функции дея и добился от Порты полномочий
паши. Сосредоточив в своих руках все три главных поста, Ибрахим аш-Шериф стал единоличным
правителем Туниса. Он покончил с анархией и установил в стране режим сильной власти,
отвечавшей интересам горожан, прежде всего патрицианской буржуазии.
Несколько иной оборот приняли внешние дела. Вслед за неудачным походом в Триполитанию
зимой 1704/05 г. Ибрахиму аш-Шерифу пришлось отражать очередное нашествие алжирцев. В
июне 1705 г. его войска потерпели тяжелое поражение, сам он попал в плен. Оборону столицы
возглавил новый ага спахиев, Хусейн бен Али Турки — сын уроженца Кандии (Крита),
служившего в армии Мурадидов. 13 июля 1705 г. собрание тунисской знати — войсковых
старшин, улемов и аянов г. Туниса — избрало его беем. «Единодушие, — отмечает в связи с этим
А.Рэймон, — с которым военачальники, сановники и именитые граждане Туниса доверили
освободившийся пост are турецких спахиев Хусейну бен Али как единственному человеку,
способному спасти Тунис, можно рассматривать в качестве одного из первых проявлений
национального сознания в Тунисе».
Хусейн бен Али оправдал возлагавшиеся на него надежды. Располагая войском всего в 18 тыс.
солдат, он с помощью бедуинских ополчений нанес поражение 40-тысячной армии алжирских
янычар и заставил их покинуть Тунис.
Отразив нашествие, Хусейн бен Али значительно укрепил свою власть. Он подавил попытку дея
Туниса вновь занять главенствующее положение, а затем вообще упразднил этот пост, точнее,
сделал его простым полицмейстером столицы. Одновременно он отказался принимать наместника
из Стамбула. В 1708 г. Порта была вынуждена согласиться с этим и назначить самого Хусейна бен
Али пашой и бейлербеем Туниса. В 1710 г. новое собрание тунисской знати провозгласило его
право передавать свои полномочия по наследству и таким образом официально санкционировало
учреждение новой тунисской монархии, которая просуществовала вплоть до 1957 г.
Беи из династии Хусейнидов признавали себя вассалами Османской империи. Но их связи с
Портой носили скорее религиозно-идеологический характер. Султан рассматривался в Тунисе не
как светский сюзерен, а как имам, или халиф, т.е. духовный глава тунисских мусульман. Его имя
упоминалось в пятничной хутбе и чеканилось на монетах тунисского производства. В отличие от
большинства других арабских стран, Тунис не платил дань Порте. Время от времени, обычно при
вступлении на престол или по другому важному поводу, беи отправляли в Стамбул посольства с
дарами. Сановники Порты, где Тунис продолжал значиться
426
в списке османских провинций, фиксировали их в качестве дани, а самих послов рассматривали
как обычных эмиссаров провинциального наместника. Однако эта бюрократическая фикция ничем
не стесняла самостоятельность Туниса, который проводил собственную политику как во внешних,
так и во внутренних делах.
В Тунисе не было ни турецких войск, ни османской администрации. Турецкие законы не имели
здесь юридической силы. Договоры и соглашения, которые Хусейниды заключали с другими
странами, не подлежали ратификации в Порте. Тунис имел свой флаг, герб и другие атрибуты
государственного суверенитета. У него были собственная армия, флот и администрация; бей сам
вершил суд и производил назначения на все государственные должности.
Глава хусейнидского государства носил титул «паша, бей, мирмиран Туниса». Еще при жизни
назначался его наследник — бей аль-махалла («бей лагеря»), самый старший в семье Хусейнидов,
обычно сын, брат или племянник царствующего государя. Дважды в год во главе походной
колонны, или «лагеря», он объезжал страну, собирал налоги и карал всякого, кто допускал
отступления от законности и порядка. Главным министром тунисского правительства считался
сахиб ат-табаа («хранитель печати»). Среди других сановников важнейшими были хазнадар —
казначей, кяхья — командующий войсками и кяхья Халк аль-Вади (Ла Гулет-ты), в ведении
которого находились флот и отношения с европейскими государствами. Большую роль играл
также башкятиб (главный секретарь), стоявший во главе государственного секретариата, в
котором было две секции: арабская и турецкая.
Основной социальной опорой Хусейнидов была феодальная знать как арабского (тунисцы,
андалусцы), так и османского (турки, босняки) происхождения. Выдвиженцы янычарского очага
утратили свое руководящее положение. Их место постепенно заняли мамлюки, в основном
уроженцы Кавказа. Из них комплектовалась личная гвардия Хусейнидов. Наиболее отличившиеся
занимали крупные государственные посты и командовали войсками. В конце XVIII в. мамлюки
образовали замкнутую аристократическую касту, связанную между собой и с династией
взаимными родственными отношениями.
Большую роль в управлении страной играли представители патрицианской буржуазии и
духовенства. Они служили в государственных канцеляриях и занимали большинство постов в
духовной и шариатской иерархии. Огромное влияние имели марабуты — святые подвижники и
шейхи могущественных религиозных братств, или тарикатов. Их завии пользовались правом
неприкосновенности и предоставляли убежище всем, кто обращался к заступничеству «святых».
Во внутренних районах, особенно в степях, прилегающих к Сахаре, беи, по существу, делили свою
власть с шейхами кочевых племен. В XVIII в. кочевники составляли около половины всего
населения. Часть из них имела привилегированный статус свободных племен. При Хусей-нидах
они делились на две группы: племена махзен, которые несли службу правительству и
освобождались от налогов, и так называемые
427
знаменные племена, которые были обязаны как нести военную службу, так и платить налоги. Обе
группы свободных племен осуществляли «покровительство» над зависимыми от них податными
племенами (маауин), жившими на их землях, а также над земледельческим населением оазисов и
внутренних районов. Многие шейхи одновременно являлись каи-дами (воеводами),
осуществлявшими власть на местах. Они подчинялись непосредственно бейскому правительству.
Особое положение занимали андалусцы (мориски), изгнанные из Испании. В основном они жили в
городах и селениях Северного Туниса. Вплоть до середины XVIII в. многие из них сохранили
испанский язык и обычаи, отличавшие их от тунисских горожан. С 1609 г. они пользовались
широкой административно-судебной автономией. Андалусцы имели свои мечети, школы и
собственные органы власти (альгуазины и мушава-рун) во главе с «шейхом андалусской нации»,
который рассматривался как каид морисков.
На море Хусейниды унаследовали традиции священной войны, или газавата. Их флот считался
одним из наиболее сильных в Северной Африке. В конце XVIII в. ежегодно в море выходило от 50
до 100 кораблей под тунисским флагом. Они захватывали торговые суда европейских стран, вели
бои с кораблями противника. Кратковременные периоды мира наступали время от времени после
заключения договоров о торговле и мореплавании, в соответствии с которыми европейские страны
платили дань Тунису. Она была крупным источником доходов, хотя, быть может, и не столь
важным, как в Триполи или Алжире.
Восстановление порядка при Хусейне бен Али (1705—1735) открыло дорогу для возрождения
страны. Однако в 1729 г. мир вновь был нарушен. Спор о порядке наследования трона положил
начало новому туру гражданских войн. Вся страна раскололась на два враждующих лагеря, или
соффа: башийа — сторонников Али-паши, племянника царствующего бея Хусейна бен Али,
первоначально провозглашенного наследником, и хассинийа — сторонников Хусейна бен Али и
его поздно родившихся сыновей, которые по достижении совершеннолетия предъявили свои права
на престол. Возмущенный Али-паша в 1729 г. поднял восстание. Потерпев неудачу, он обратился
за помощью к алжирцам. В сентябре 1735 г. при их поддержке он взял г. Тунис и провозгласил
себя беем.
Все правление Али-паши (1735—1756) прошло в борьбе с группировкой хассинийа. Хусейн бен
Али и его сыновья бежали в Кайруан. Опираясь на поддержку населения Сахеля и некоторых
племен, они в течение пяти лет успешно противостояли войскам Али-паши. Лишь в 1740 г. ему
удалось взять Кайруан и казнить Хусейна бен Али. Сыновья последнего нашли убежище в Алжире
и, заручившись, в свою очередь, содействием дея, продолжали борьбу за власть.
В 1746 г. алжирские войска предприняли очередной поход на Тунис, но потерпели неудачу. Летом
1756 г. они повторили поход. На этот раз им удалось разбить войска Али-паши и благодаря
предательству тунисских янычар, перешедших на их сторону, взять столицу Туниса. Вся семья
428
Али-паши была уничтожена, сам он задушен. К власти пришли сыновья Хусейна бен Али: сначала
Мухаммед-бей (1756—1759), затем Али-беи (1759—1782). За помощь в борьбе с Али-пашой они
признали вассальную зависимость от Алжира, сохранявшуюся до 1806 г. Она выражалась в уплате
символической дани (два вьюка с маслом для освещения мечетей г. Алжира), а также в
обязательстве не возводить укреплений на алжиро-тунисской границе и не поднимать тунисский
флаг выше алжирского.
Мухаммед-бей и Али-беи возобновили политику Хусейна бен Али, направленную на возрождение
Туниса. После жестокой расправы над племенами в 1759—1762 гг. во владениях Хусейнидов
воцарились мир и порядок. В течение почти 50 лет в стране не было ни одного восстания или
мятежа. Главное же, Мохаммед-бей и Али-беи резко изменили общее направление экономической
политики. От государственной опеки и регламентации они перешли к политике свободной
торговли. В 1759 г. в Тунисе была отменена система монополий. Беи, сами являвшиеся крупными
купцами, не препятствовали частному предпринимательству и во многом содействовали развитию
внешней торговли.
Дальнейшее развитие новая экономическая политика получила при Хамуда-паше (1782—1814) —
наиболее выдающемся представителе династии Хусейнидов. Это был умный и просвещенный
правитель. Он свободно говорил и писал на арабском и турецком языках, знал итальянский.
Подобно Али-бею, он оказывал покровительство ученым и поэтам, строил мечети, школы и
благотворительные учреждения. Обоих правителей окружала плеяда талантливых
государственных деятелей. Среди них были Ибн Абд аль-Азиз — историк и главный министр
Али-бея, Мустафа Ходжа — мамлюк грузинского происхождения, женатый на сестре Хамуда-
паши, Юсеф Сахиб ат-Табаа — министр Хамуда-паши, погибший от рук заговорщиков в 1815 г.
Отход от жесткой регламентации и государственного контроля дал хорошие результаты.
Разрешение свободной торговли стимулировало быстрый подъем сельского хозяйства. В
прибрежных районах и на севере возникли первые очаги торгового земледелия, особенно в
зерновом хозяйстве и в оливководстве. За 25 лет (1759—1784) площадь обрабатываемых земель
увеличилась на треть. Впервые за многие годы отмечалась тенденция к оседанию кочевников на
землю. Росло число деревень. Население страны к концу XVIII в. достигло 2,5—3 млн. человек, а
по некоторым оценкам — и того более. В атмосфере экономической свободы стихийные бедствия
— недобор зерна в 1758 г., засуха и голод 1776— 1779 гг., чума 1784—1785 гг. и ряд неурожайных
лет в 1794—1800 гг. — не имели столь губительных последствий, как в других арабских странах.
Прочные торговые связи позволяли нейтрализовать дефицит продовольствия, во всяком случае,
стихийные бедствия не выходили за рамки временных трудностей и не перерастали в
хозяйственную разруху.
Что касается ремесленного производства, то его подъем был тесно связан с развитием внешней
торговли. Наибольший рост отмечался в тех отраслях, которые ориентировались на массовый
экспорт. Производство, например, шеший (головных уборов) достигло 50—100 тыс. дюжин в год.
429
В нем было занято 15 тыс. человек. Появились предприниматели, которые координировали работу
ремесленников, поставляли им сырье и скупали продукцию. Однако рост производства, в
частности в литейном деле, изготовлении фаянса (элидж), шерстяных и шелковых тканей, про-
исходил на старой технической базе, в основном за счет дополнительных затрат времени и труда.
Торговля была главным двигателем прогресса. В отличие от староосманских властей Али-беи и
Хамуда-паша энергично поддерживали тунисских купцов и арматоров. Защищая их интересы, они
лишили европейцев торговых привилегий в Тунисе, вели войну с Венецией (1784— 1786) и
трижды вступали в конфликт с Францией (1769—1770, 1789— 1795, 1798—1800). Договоры о
торговле и мореплавании, как правило, возобновлялись и соблюдались лишь в отношении стран
Северной Европы (Голландия, Швеция, Норвегия, Дания) и Испании и не распространялись на
ближайших торговых конкурентов. Вследствие этого священная война на море приобрела
довольно отчетливый характер ожесточенной торговой войны. В конце XVIII в. именно
купечество было наиболее фанатичным поборником газавата и всячески разжигало антихри-
стианские настроения. За свой счет купцы снаряжали корсарские корабли, которые вели
настоящую охоту за итальянскими и французскими парусниками. Тунисские пираты не знали
пощады и буквально терроризировали торговый флот Неаполя и Марселя. Успехи на море, а также
события Французской революции 1789 г. и падение Мальты открыли для тунисского судоходства
путь на север. В 1800 г. тунисские суда впервые появились на о-ве Мальта, затем в Ливорно и
других итальянских портах.
Средиземноморская торговля, особенно с Францией и Египтом, была чрезвычайно выгодна для
Туниса и давала огромные прибыли. Она привела к обогащению и выделению верхушки
тунисского купечества (около 600 фамилий, державших в своих руках всю экспортно-импортную
торговлю и транзит). Тунисские купцы находились в постоянном деловом контакте между собой,
создавали торговые товарищества, использовали векселя и другие ранние формы кредита. С точки
зрения политики не менее важное значение имело установление тесных связей купцов с
представителями правящей верхушки, также активно включившейся в торгово-спекулятивные
операции. В результате в конце XVIII в. в Тунисе сложился своеобразный альянс интересов,
который придал хусейнидской монархии характер феодально-купеческого государства.
Осознание особых тунисских интересов придало новый импульс развитию национального
партикуляризма. Можно утверждать, что во второй половине XVIII в. рост регионально-
патриотического сознания стал определяющим фактором культурного развития страны.
В XVIII в. прекратился интеллектуальный регресс общества. Если в XVII в. в Тунисе появилось
четыре труда по истории, то в XVIII в. — семь. После трех столетий забвения вспомнили о своем
великом историке и мыслителе Ибн Халдуне. Если до середины XVIII в., пишет Ахмед
Абдассалям, в стране нельзя было найти ни одного экземпляра его сочи-
430
нений, то теперь они имелись как в турецком переводе, так и в арабском оригинале. Помимо
интереса к прошлому в обществе нарастал интерес к жизни тунисского народа, к его обычаям и
языку. Появились суфийские трактаты, стихи и даже исторические сочинения, написанные на
разговорном арабском языке.
Культурный подъем XVIII в. сопровождался некоторым ослаблением ксенофобии и религиозного
фанатизма. Тем не менее антикатолические настроения османских гази и морисков продолжали
жить, составляя основу как народного сознания, так и официальной идеологии. Апология ислама
по-прежнему была нормой, определявшей интеллектуальную и духовную жизнь. Хотя в отличие
от других арабских стран жители Туниса чаще выезжали за границу, они были обязаны соблюдать
там максимальную осмотрительность и не терять своего мусульманского достоинства. По
возвращении, писал французский наблюдатель, они не должны были восторгаться чужими
странами и даже сравнивать их порядки, богатства и культуру с тунисской действительностью. В
противном случае их ждали репутация плохих мусульман и даже обвинения в пособничестве
иностранцам.
В сознании последующих поколений эпоха Хамуда-паши воспринималась как «золотой век»
тунисской истории. Бурное развитие торговли, относительное благосостояние и мир внутри
страны способствовали подъему производительных сил и национальной консолидации тунисского
общества. Можно утверждать, что к началу XIX в. завершился довольно длительный процесс
трансформации османского эялета в полунезависимое национальное государство. И даже
последующие мятежи янычар существенно не изменили характер тунисской государственности.
Правда на рубеже XIX в. хусейнидский Тунис сильно отставал от стран Запада и в лучшем случае
«знал, пишет Л.Валенси, торговый капитализм и промышленность, соответствующую
мануфактурной стадии в Европе».
ДЕЙСКИЙ АЛЖИР
Развитие Алжира в XVIII в. имело принципиально иной характер. Национально-регионалистские
тенденции едва пробивали себе дорогу. Господствовало традиционное исламское сознание.
Можно сказать, что наряду с Сирией Алжир был «самой османской» из всех арабских стран.
В начале XVIII в. Алжир представал еще как могучая военно-крестьянская держава. Из 2,5 млн.
населения 95% жили в сельской местности. Половина из них говорила на берберском языке,
остальные — на арабском и лишь немногие — на турецком. В степях основную массу населения
составляли кочевники, тесно связанные с горными крестьянскими районами. Немногочисленные
города жили обособленно и даже по этническому составу отличались от сельской местности. В
городах было много турок, ренегатов (европейцев, принявших ислам) и кулугли, т.е. алжирцев,
родившихся от смешанных браков ренегатов и турок с местными алжирскими женщинами, а
также евреев и «мавров» (так на-
431
зывали как коренных алжирских горожан, так и потомков андалусских беженцев, покинувших
Испанию в XVI — начале XVII в.) Все эти группы жили обособленно, не смешиваясь между
собой, нередко в отдельных кварталах. Городская жизнь, культура вообще, находилась в довольно
жалком состоянии. Старинные культурные центры — Тлемсен, Константина, не говоря уже о
Беджайе (Бужи), — пришли в полное запустение. Алжир — столица страны — представлял собой
гарнизонный город. Это была крупнейшая морская крепость, средоточие арсеналов, казарм и
правительственных учреждений. Упадок морской мощи повлек за собой упадок города.
Численность населения г. Алжира, составлявшая в середине XVII в. около 100 тыс., упала до 50
тыс. в середине XVIII в. и 30 тыс. к 1830 г. В Константине в 1787 г. было 30 тыс. жителей, в Бед-
жайе — 20 тыс., в Тлемсене — около 18 тыс.
Вся полнота власти находилась в руках армии. Она состояла из янычар, зуавов — наемной пехоты,
вербовавшейся из горцев Кабилии, и спахиев (спаги) — турецкой и арабской конницы,
находившейся на жалованье у государства. Артиллерия и некоторые пехотные части форми-
ровались из кулугли. Флот пополнялся в основном за счет ренегатов — выходцев из различных
средиземноморских стран, преимущественно из восточного Средиземноморья. Внутри страны
порядок поддерживался при помощи мохазни — военных контингентов, поставлявшихся военно-
служилыми племенами махзен. Они находились непосредственно в распоряжении местных
правителей, составляя их дайру («окружение»), или размещались в поле в особых лагерях,
называвшихся змала. В случае войны производилась также мобилизация крестьянских ополчений.
В XVIII в. Алжир мог выставить армию численностью до 100 тыс. человек. Из них 10—12 тыс.
приходилось на очаг янычар — своего рода гвардию режима, его основную надежду и опору. Со
времен Селима I (1512—1520) алжирский очаг пополнялся за счет добровольцев, вербовавшихся в
Стамбуле. В большинстве своем это были выходцы из простого народа: портовые рабочие,
лодочники, сапожники, погонщики ослов — одним словом, как писал русский офицер
М.Г.Коковцев, «самые левантские бездельники и ренегаты». Прибыв на место, они превращались,
по словам Ш.-А.Жюльена, в «славных и великолепных сеньоров», не порывавших, однако, с
портовыми привычками и жаргоном. В Алжире эти волонтеры священной войны образовывали
замкнутую корпорацию, закрытую для местных жителей. Сыновья янычар, родившиеся в стране,
наследовали их личное имущество, но не могли вступать в ряды очага. Вследствие этого в отличие
от других арабских стран в Алжире янычарский очаг не подвергался арабизации и вплоть до
французского завоевания в 1830 г. сохранял свой инонациональный характер.
Как борцы за веру, янычары пользовались многочисленными привилегиями. Они освобождались
от налогов, имели собственный суд, получали регулярное жалованье и специальные
продовольственные пайки — мясо, хлеб и другие продукты, отпускавшиеся им по сниженным
ценам, не превышавшим так называемой себестоимости товаров. Йолдаши («товарищи»), как
называли янычар, жили в казармах, отдельно от своих
432
семей, питались из общего котла, сами выбирали своих командиров, которые совместно с
выборными от солдат образовывали войсковой диван, или совет. Важнейшие дела решались на
войсковом круге. Среди янычар тщательно поддерживался культ боевого товарищества и взаимо-
выручки. Все их сознание было пронизано духом эгалитаризма и нетерпимости ко всему, что
нарушало принципы равенства и братства.
Оскорбленное чувство справедливости вызывало немедленный отпор янычар. Их возмущение,
нередко подогревавшееся винными парами или гашишем, в большинстве случаев выливалось в
буйные мятежи. Один из них, в 1659 г., привел к установлению в Алжире власти войскового дива-
на. От его имени страной стали править янычарские командиры, или аги, избиравшиеся на два
месяца без права переизбрания. Калейдоскопическая смена правителей и их некомпетентность
полностью парализовали действенность власти. В 1672 г., после многих лет безначалия, восстание
янычар и примкнувших к ним горожан покончило с этим режимом необузданной вольницы. По
соглашению между повстанцами вся полнота власти была передана единоличному янычарскому
правителю в лице дея, который должен был избираться войсковым советом и утверждаться
населением. Полномочия турецкого паши превратились в пустую фикцию. Попытки Порты
восстановить свою власть вызвали серьезное недовольство. В 1711 г. дей Али Чауш выслал из
страны последнего наместника султана и отказался принимать нового пашу.
Таким образом, в 1711 г. Алжир стал фактически независимым государством. Хотя формально он
продолжал считаться османской провинцией, на деле это никак не проявлялось. Алжир имел
собственную армию, флот и администрацию, проводил самостоятельную внешнюю и внутреннюю
политику, заключал международные трактаты. Сюзеренитет Порты, точнее, принадлежность
Алжира к османскому дар улъ-ислам («земле ислама»), выражалась в основном в признании
религиозного авторитета султана как главы всех мусульман. Его имя упоминалось в пятничной
хутбе, чеканилось на монетах алжирского производства. Он назначал верховного кадия (кади аль-
кудат), или шейх уль-ислама Алжира, принимал дары и посылал подарки алжирскому
правительству, главным образом по случаю мусульманских праздников и знаменательных дат.
Большинство современников воспринимало алжирское государство как республику. Дей выступал
как своего рода пожизненный президент, избиравшийся без ограничения срока полномочий.
Впрочем, выборы в Алжире, как и в других мусульманских странах, никогда не производились на
основе большинства голосов. Требовалось единогласие, своего рода консенсус. Вследствие этого
выборы превращались в длительную процедуру, которая продолжалась, как писал М.Г.Коковцев,
«дотоле, пока все согласятся в наименовании себе начальника». Процедура сопровождалась
закулисными сделками, подкупами и скандалами. Если достичь согласия не удавалось, то
противоборствующие стороны выясняли отношения с помощью оружия. В большинстве случаев
оно играло решающую роль. В 1672—1816 гг. из 25 деев 14 пришли к власти путем военного
переворота. Правда, в XVIII в., после окончания периода смут
433
и междоусобиц, власть приобрела более стабильный характер. Из 10 деев, правивших страной в
1710—1798 гг., только трое пали жертвами переворотов. В остальных случаях выстрел из
сигнальной пушки и подъем зеленого флага над Джениной (резиденцией правительства) в честь
нового дея означали завершение более или менее регулярной процедуры, установленной
«конституцией» 1672 г.
Система управления в дейском Алжире была точной копией османской. Дей, именовавшийся
также султаном Алжира, в 1711 г. присвоил себе функции бейлербея, или паши, — официального
представителя Порты (и таким образом выступал одновременно как глава государства и
правительства). Свои полномочия он осуществлял совместно с диваном (правительственный
совет), в состав которого входило около 60 человек, в том числе все наиболее видные военные и
гражданские сановники, а также представители духовенства во главе с шейх уль-исламом.
Самыми важными считались посты хазнаджи (канцлера казначейства), который ведал
государственной казной и замещал дея в случае отсутствия или болезни, ага аль-араб
(командующего сухопутными войсками) и укиль аль-хардж (главы алжирского адмиралтейства),
ведавшего также внешней торговлей и иностранными делами. За ними шла череда руководителей
отдельных ведомств и канцелярий. Несколько сот секретарей (ходжа) вели делопроизводство, в
котором использовался арабский литературный язык, реже (особенно в переписке с Портой) —
турецкий. Все указы (дахиры, или ираде) и другие решения правительства должны были осно-
вываться на шариате, изобиловали цитатами из Корана и сунны пророка и вступали в силу только
после их обнародования шейх уль-исламом.
Как глава шариатского государства, дей должен был воплощать все добродетели ислама. Он
выступал как главный хранитель османской аутентичности и янычарских традиций. С воцарением
в Дженине он уже не принадлежал себе, жил отдельно от семьи и занимался только госу-
дарственными делами. Его день был строго расписан. За каждым шагом правителя бдительно
следили его сулаши и чауши. Заняв самый высокий пост в государстве, дей продолжал считаться
рядовым членом янычарского очага и как таковой получал жалованье и паек простого янычара.
Все остальные доходы (бакшиш при назначении сановников, подношения от подчиненных и
подарки от иностранных консулов), строго говоря, были незаконны. До поры до времени на это
закрывали глаза, но в нужный момент могли поставить в вину как злостное нарушение закон-
ности.
Осуществление функций дея было сопряжено с постоянной опасностью. На каждом шагу его
подстерегали ловушки, расставленные клеветой и завистью. Любой промах мог стоить жизни.
«Буйство злонравных янычар, — писал М.Г.Коковцев, — не оставляет ему ни одной минуты
спокойной; он беспрестанно трепещет и боится; рассылает повсюду лазутчиков для разведывания
заговоров и вымышляет способы к пресечению оных». Это чувство страха, говорил Ш.-А.Жюльен,
толкало самых добрых деев на самые бесчеловечные поступки. По малейшему подозрению, даже
простому доносу людей хватали и подвергали мучительным
434
пыткам. За «измену» сажали на кол или на длинные железные крюки, крепившиеся к крепостной
стене, на которых несчастные висели до наступления смерти, иногда по пять-шесть суток.
Христиан и евреев, уличенных в деятельности против ислама, сжигали на костре.
Аналогичный характер имела власть на местах. Алжир делился на четыре санджака, или бейлика,
как они обычно именуются в современной историографии. Один из них, по османской традиции,
находился под непосредственным управлением бейлербея, функции которого с 1711 г. исполнял
дей. Его бейлик назывался Дар ас-султан («Земля правителя») и включал Митиджу с
прилегающими к столице районами побережья. Наиболее крупным и богатым был Восточный
бейлик со столицей в г. Константине. Далее шли Южный бейлик (или Титтери) со столицей в
небольшом местечке Медея и Западный, столица которого переносилась из Маскары в Тлемсен,
затем в Оран (с 1792 г.).
Единого государственного аппарата не существовало. Страна была сильно децентрализована и
фактически являлась конгломератом автономных полугосударственных образований. Каждый
бейлик имел собственную казну, вооруженные силы и свое правительство во главе с беем,
назначавшимся диваном Алжира. Бей управлял своими землями совместно с местным диваном, в
состав которого входили халифа (заместитель бея), ага (командующий войсками), хазнадар
(казначей), представители духовенства и другие сановники. Бейлики делились на столь же авто-
номные утаны во главе с каидами, объединявшими под своим началом конфедерации племен и
крестьянских общин. Как и в других частях Османской империи, в Алжире не было низового
звена государственного аппарата. Все общины и племена пользовались полным самоуправлением,
и никто не имел права вмешиваться в их внутреннюю жизнь. Они сами избирали своих шейхов и
других должностных лиц, входивших в состав общинного совета, или джемаа (в Кабилии —
таджемайт).
При слабости государственного аппарата особое значение приобретали неформальные структуры
власти. В основном они сложились на рубеже XVII—XVIII вв. и сразу же оказались под
контролем еврейских мафиозных кланов. Еще со времен османского завоевания представители
еврейской общины выступали в качестве административно-хозяйственных агентов государства,
брали откупа и подряды. Одновременно они являлись кредиторами и доверенными лицами
алжирских правителей. Выдвиженцы очага были, как правило, невежественны, зачастую просто
неграмотны и при принятии важных решений, особенно финансово-экономического характера,
были вынуждены полагаться на своих личных советников. Еврейские мафиози пользовались этим
без всякого стеснения. Помимо высоких покровителей они имели разветвленную систему связей.
Повсюду у них были осведомители, клиенты и субклиенты. Действуя из-за кулис, патроны
мафиозных кланов играли решающую роль при назначении беев и других важных сановников,
определяли основные направления внешней и внутренней политики. Влияние мафиозных кланов
непрерывно росло, и к концу XVIII в. они стали, по существу, теневым правительством Алжира.
Их главари, в частности Нефтали Буснаш и
435
его внук, носивший то же имя, а также Иосиф Бакри, превратились, по словам А. де Граммона, в
«подлинных королей Алжира».
В целом своеобразие господствующего класса вытекало из характера собственности. В Алжире не
было помещиков и крупных землевладельцев. В частной собственности находились только сады и
огородные участки (фахс). Земли хауш («обнесенные забором») в окрестностях столицы были не
поместьями, а скорее «дачами», принадлежавшими высшим сановникам, пока они стояли у власти.
Все остальные земли — леса, пастбища и поля — считались достоянием уммы и находились в
коллективном пользовании крестьянских общин и племен. В городах большинство недвижимости
являлось хабусом (вакфом). Арсеналы и пороховые заводы, рудники, карьеры и мельницы
находились в исключительной собственности казны. Торговля и цеховое ремесло жестко
регламентировались. Строго соблюдалась система твердых цен-нормативов («максимумы»).
Внешняя торговля являлась монополией правительства. Начальники, писал М.Г.Коковцев,
«насильно» забирали у своих подданных «за малую цену» зерно, масло, шерсть и перепродавали
их иностранным купцам с «немалым выигрышем для себя».
В условиях господства монополий и общественного характера собственности правящие классы не
претендовали на владельческие права, тем более на права собственности. Их богатство и
материальное могущество проистекали из права распоряжения. Они управляли казенными и ва-
куфными имуществами, брали на откуп (лезма) налоги и другие сборы. За это им полагались
определенные отчисления. Но основной формой реализации их права распоряжения были
незаконные поборы в виде хищений и взяток. Вполне возможно, что к концу XVIII в. сложилась
негласная система регламентации этих доходов. Во всяком случае, их капитализация составляла
продажную цену должностей, которыми чуть ли не в открытую торговало алжирское начальство.
Деньги и товарообмен имели второстепенное значение. Хозяйство страны носило натуральный
характер. По сравнению с Тунисом население Алжира казалось более бедным и, по свидетельству
М.Г.Коковцева, выглядело «весьма убого». Это можно объяснить как господством шариатской
морали, побуждавшей алжирцев скрывать свой достаток, так и низким развитием потребностей.
Иначе трудно понять, почему источники XVIII в. обычно говорят об относительной зажиточности
населения, в частности крестьянства. Оно, видимо, было вполне удовлетворено своим
положением. Власти не вмешивались в его жизнь, да и фискальные изъятия были невелики. Из
всех османских провинций в Алжире были самые низкие налоги. В среднем они не превышали 2%
доходов крестьянского хозяйства.
Если не считать первой четверти XVIII в., то экономическое положение Алжира было достаточно
стабильным. Невероятный голод 1716— 1722 гг., когда на базарах, как говорили, торговали
человечьим мясом, был сравнительно быстро забыт, и в памяти последующих поколений XVIII
век, особенно его вторая половина, остался как время процветания и достатка. Лишь изредка, раз в
10—15 лет, ровное течение жизни нару-
436
шалось нашествиями саранчи, засухой и голодом, нередко сопровождавшимися эпидемиями
чумы.
В годы народных бедствий в некоторых районах отмечались волнения среди жителей. В
остальном внутреннее положение отличалось исключительным равновесием. Интриги, заговоры и
казни практически не выходили за пределы правящих кругов. Лишь в 1754 г. страну потрясли два
военных переворота. 11 декабря заговорщики во главе с Узун Али, албанцем по происхождению,
убили Мухаммеда бен Бакра, чуть ли не единственного дея Алжира, владевшего грамотой, и, в
свою очередь, пали жертвой кровавой расправы. Страшная резня в Дженине продолжалась
несколько часов. Молва говорила о пяти деях, возведенных в этот день на престол и тут же
убитых.
Алжир являлся одной из самых закрытых стран османского мира. У него не было даже
собственного торгово-пассажирского флота. Если не считать паломничества в Мекку, то
подданные деев никуда не выезжали. Европейские консулы и купцы практически не имели
контактов за пределами официальных кругов. В интеллектуальной жизни царил застой. Инерция,
догматизм и ксенофобия определяли духовный климат страны. Мечеть была единственным
прибежищем, где еще теплились очаги традиционной мусульманской образованности.
Господствующий класс был полностью денационализирован. В верхах наибольшим влиянием
пользовались турки и другие выходцы с Востока, а также кабилы и евреи. Их объединяли корысть
и общая приверженность старине. Новых веяний, в той или иной степени охвативших боль-
шинство арабских стран, в Алжире практически не ощущалось. Едва заметные ростки
национального партикуляризма пробивались лишь в старых культурных центрах, главным
образом в Тлемсене. Именно здесь жили наиболее известные суфии и поэты, писавшие на
мальхуне — алжирском диалекте арабского языка. Своим творчеством они пробуждали интерес к
алжирской истории, к языку и обычаям народа. Наиболее ярко эти мотивы звучали в поэзии Бен
Мсайаба (ум. в 1768 г.), который воспевал былое величие Тлемсена и призывал возродить его
славу.
Наибольший отклик национально-партикуляристские настроения находили среди кулугли,
особенно среди военных. Они чувствовали за собой поддержку горожан и составляли основную
силу оппозиции. В январе 1746 г. кулугли подняли восстание в Тлемсене. На первых порах им
сопутствовал успех. Повстанцам удалось изгнать бея, захватить город и провозгласить
восстановление независимости тлемсенского государства, существовавшего здесь до османского
завоевания. Однако войскам дея Кючук Ибрахима (1745—1748) удалось сравнительно быстро
подавить восстание. В ходе расследования были установлены связи повстанцев с кулугли г.
Алжира и других районов. Начались массовые казни. При Мухаммеде бен Бакре (1748—1754) и
Али Мельмули (Баба Али, 1754— 1766) было подавлено еще несколько военных мятежей, в
частности в г. Алжире (1750 г.) и Тенесе (1755 г.), а также два крупных восстания христианских
рабов (в 1752 и 1763 гг.).
437
Не менее серьезную опасность представляли восстания в Кабилии в 1754—1758 и 1767—1769 гг.
Они отражали общий подъем борьбы за местные интересы, тесно связанный с активизацией
религиозно-дервиш-ских братств (тарикатов). В XVIII в. «братья» (ихваны), или марабуты, резко
оживили свою деятельность. Создавались новые братства. В их проповедях находили отражение
чаяния наиболее широких слоев алжирского населения, в частности их неосознанный протест
против дейского режима. В форме мюридизма (послушничества) марабуты создавали па-
раллельные структуры власти, в какой-то мере осуществлявшие функции национально-
государственной интеграции. Наибольшую известность получили братства рахманийа, созданное
в Кабилии Мухаммедом аль-Гуштули (ум. в 1793 г.), деркауа — ветвь шазилийи, выделившаяся в
начале XVIII в. в особый орден, и тиджанийа, основанная Ахмедом ат-Тиджани (1737—1815) с
центром в Айн-Махди (к западу от Лагуата). В западной части Алжира большим влиянием
пользовались также марабуты тайибийи и кадирийи. Успехи «братьев» означали постепенную
утрату режимом живой связи с населением и в конечном счете вели к изоляции правящей
верхушки.
Одновременно началось ослабление военной мощи Алжира, особенно на море. На суше алжирцы
в течение всего XVIII века продолжали одерживать победы. Они трижды разгромили войска
марокканского султана Мулай Исмаила (1672—1727) и надолго отбили желание у марокканцев
вмешиваться во внутренние дела Алжира. В 1705—1756 гг. алжирские войска четыре раза
вторгались в Тунис и в конце концов навязали ему свой сюзеренитет. В Европе наибольшее
впечатление производили победы Алжира над испанскими войсками. В 1708 г. алжирцы взяли
Оран, и хотя испанцы вернули его в 1732 г., бои шли почти без перерыва в течение 60 лет.
Испанский гарнизон находился в состоянии постоянной блокады и служил неиссякаемым
источником рабов для алжирской казны.
В 1775 г. испанцы предприняли крупную экспедицию. Под защитой 44 военных кораблей к
берегам Алжира отправилась армада из 344 транспортных судов с 22,6 тыс. человек на борту под
командованием О'Рейли, фаворита короля Карла III. 8 июля под стенами столицы войска дея Му-
хаммеда бен Османа (1766—1791), стяжавшего в тот день славу национального героя, окружили и