Алаев Л.Б., Ашрафян К.З., Иванов Н.И. (отв. ред.) История Востока. В 6 т. Том 3. Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI-XVIII вв
Подождите немного. Документ загружается.
была разбита военной эскадрой Нгуенов во главе с губернатором Куангнама Нгуен Фук Таном. В
результате флагманский корабль затонул, а два других обратились в бегство. С тех пор авторитет
Голландии как партнера в Дангнгоае упал, и торговля с этой страной сошла на нет. На Юге же
Голландия какое-то время еще успешно торговала, несмотря на инцидент 1643 г. Однако в 1654 г.
голландская фактория в Хойане закрылась, и торговые суда Голландии лишь изредка заходили в
порты Юга. Сами вьетнамцы в то время еще не владели искусством дальнего мореплавания,
ограничиваясь каботажными рейсами вдоль побережья с северной части страны до Таиланда, в то
время как много иностранных судов приходило во вьетнамские порты. Особенно оживленно в
XVII в. развивались торговые связи с Китаем и Японией. Множество китайских и японских судов,
используя муссонные ветры, прибывали во вьетнамские порты, прежде всего в Тханглаунг,
Фохиен и Хойан. Во Вьетнаме покупали изделия кустарных промыслов — шелка, ценные породы
древесины, сахар, алойное дерево, пряности, украшения из золота, серебра и слоновой кости.
В XVI—XVII вв. власть опиралась на конфуцианство, которое в этот период было официальной
идеологией вьетнамского общества. Однако наряду с ослаблением в это время феодальной
централизованной монархии конфуцианство как ее идеологическая основа также стало сдавать
позиции и утрачивать монопольное положение в обществе. Буддизм и даосизм, развитие которых
в XV в. ограничивалось, стали поднимать голову. В то же время с XVI в. европейские миссионеры
начинают проповедовать христианство. Их деятельность особенно активизировалась в XVII в. С
образованием во Франции в 1668 г. Общества иностранных миссий миссионеры этой страны
постепенно получают почти исключительное право на проповедническую деятельность во
Вьетнаме. Власти Вьетнама с самого начала отрицательно относились к распространению новой
религии, идущей вразрез с устоями конфуцианства и задевающей национальные обычаи и
традиции народа. Однако, несмотря на указы, запрещающие христианство, многие миссионеры
продолжали действовать тайно. В XVII в. стала очевидной и экспансионистская направленность
деятельности миссионеров, шедшей рука об руку с европейским капиталом, который видел во
Вьетнаме источник прибыли и обильных природных ресурсов.
314
Среди позитивных моментов, которые безусловно были в деятельности европейских миссионеров,
следует выделить обогащение вьетнамской культуры новой письменностью. Впоследствии она
получила название «национальной» (или «государственной» — куок нгы). В ее основе лежало
использование латинского алфавита для фонетической передачи вьетнамской речи. Создание
латинизированной письменности куок нгы было безусловно прогрессивным явлением,
облегчавшим доступ более широких слоев народа к ценностям культуры. Литература, в частности,
переставала быть достоянием избранных, владевших китайской иероглифической письменностью,
малопонятной простым людям.
Итак, в XVI—XVII вв. во Вьетнаме можно было наблюдать две как бы взаимоисключающие
тенденции. Рост сепаратизма среди феодальных группировок имел своим результатом ослабление
центральной власти. Это привело к разделу страны между двумя феодальными домами — Маков и
Чиней (XVI в.), а затем к более фундаментальному ее расколу между Чинями и Нгуенами (XVII—
XVIII вв.). В то же время конфликт между Чинями и Нгуенами, принявший вооруженные формы в
1627— 1672 гг., подтолкнул последних к дальнейшему продвижению на Юг. В результате этого
было завершено формирование территории Вьетнама в его современных границах.
С точки зрения национально-государственных интересов Вьетнама эта часть деятельности
Нгуенов объективно заслуживает позитивной оценки. Однако сами они в течение почти двух
веков были носителями центробежной тенденции, и их продвижение на Юг осуществлялось в ее
рамках. Чини же в основном выступали в противоборстве с Нгуенами в качестве
центрообразующего ядра нации, но и у них не хватило политической воли и динамизма, чтобы
объединить страну.
За счет эксплуатации населения и Чини и Нгуены имели возможность содержать довольно
мощные армии, ориентированные главным образом друг против друга и на подавление
внутренних волнений. Однако это была весьма убедительная сдерживающая сила и в отношении
внешнего противника. С ее помощью поддерживался баланс сил на Индокитайском полуострове в
XVII—XVIII вв. в пользу Вьетнама, в частности, в его отношениях с главным соперником за
влияние в регионе — Сиамом. В эти века Сиам не сумел помешать экспансии Вьетнама на
полуострове и аннексии земель, всегда бывших предметом соперничества двух государств. В
целом уровень развития Вьетнама к XVIII в., был не ниже уровня таких крупных стран Индокитая,
как Сиам и Бирма, а в некоторых аспектах и превышал его.
Глава 17
КОРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО ЧОСОН В XVI-XVII вв.
Социально-экономическое и политическое положение Кореи на протяжении XVI в. неуклонно
ухудшалось. В тяжелых условиях оказались все отрасли хозяйства, но особенно ощутимым был
упадок земледелия. Сократился пахотный фонд страны: к концу XVI в. в нем числилось немногим
более 1,5 млн. кёль (почти на 200 тыс. кёль меньше, чем в середине XV в.). Вероятно, на самом
деле он был еще меньше, поскольку тогда значились обрабатываемыми многие участки, уже
брошенные крестьянами. Участившееся их бегство уменьшало облагаемое налогом зем-
ледельческое население. Ирригационная система пришла в еще большее расстройство: часть
сооружений перешла в частные руки и отведенная под них земля не всегда использовалась по
назначению, другие подолгу не ремонтировались и постепенно разрушались, новых же строилось
мало. Корея вновь и вновь переживала стихийные бедствия, неурожаи, эпидемии. Средств,
которые собирала с населения казна, едва хватало на текущие расходы. Не было возможности
создавать резервные накопления, регулярно выплачивать жалованье чиновникам и служилому
люду, оказывать традиционную помощь голодающим и пострадавшим от стихийных бедствий.
Экономические трудности подтолкнули развитие в Корее внутренней торговли. Нехватка в
городах продовольствия, топлива, фуража, а в деревнях — орудий труда, предметов первой
необходимости побуждала людей заняться торговлей, издавна считавшейся недостойной
профессией. Для многих она была способом хоть как-то обеспечить свое существование. Группы
мелких торговцев, бродящих по дорогам страны, толпящихся на городских улицах и сельских
околицах, стали непременным атрибутом корейской действительности. Роль денег выполняли
специальные листы бумаги (чохва) и дешевые ткани, но чаще всего по-прежнему производился
натуральный обмен. Появились богатые торговцы, монополизировавшие куплю-продажу ходовых
товаров или все операции в отдельных районах. Благодаря своему могуществу они пополняли
ряды местной элиты.
Новое крупное явление экономической жизни Кореи — формирование местных рынков. Если
прежде они имелись лишь в нескольких городах (Сеул, Пхеньян, Кэсон и др.), то с середины XV в.
начали возникать в уездах провинции Чолла. В XVI в. рынки функционировали уже в трех южных
провинциях (Чолла, Кёнсан, Чхунчхон), постепенно продвигаясь далее на север. Власти
безуспешно пытались воспрепятствовать их распространению, видя в них «притоны» для бродяг и
разбойников. Возражая против этого, видный чиновник и философ Ли Хван в 1547 г.
317
убеждал вана Мёнъджона, что у народа нет иной, кроме рынка, возможности обмениваться
средствами существования и тем помогать друг другу. С середины XVI в. было разрешено
устраивать торги 2—3 раза в месяц, причем обязательно в единые для всех дни, чтобы не
допускать таким образом хождения «праздных людей» с рынка на рынок.
Сложная ситуация в экономике отражала продолжавшееся в XVI в. разложение феодальной
общественной системы, созданной в Корее реформами конца XIV — первой половины XV в.
Как и прежде, его основу составлял двуединый процесс: укрепление и расширение частной
феодальной земельной собственности при параллельном ослаблении государственной
собственности на землю. Последнее проявилось, в частности, в постепенной потере
государством контроля над земельным фондом страны. В конце XV — первой четверти XVI в.
удалось провести всего несколько выборочных проверок его состояния в центральных и
южных провинциях. Лишь в 1577 г. была сделана попытка организовать новую всеобщую
перепись земель. Но она провалилась в самом начале из-за саботажа не заинтересованных в
ней местных чиновников и сопротивления крестьян, опасавшихся, что перепись принесет им
дополнительные поборы.
Одновременно происходило сокращение владений государства. Существенный урон несли все
их категории, но особенно те, что предназначались на содержание местных учреждений.
Выделенные им участки обслуживали преимущественно личные потребности чиновной
верхушки, фактически утрачивая ведомственную принадлежность. Все более активно
расхищались земли военных поселений (тунджон), которые должны были поставлять
средства органам управления армией и флотом, гарнизонам крепостей и военных портов.
Местные правители либо сами незаконно присваивали их, либо ради карьеры под разными
предлогами передавали столичным «влиятельным лицам». Возникшую таким образом
нехватку средств, как обычно, старались возместить реквизициями у окрестного населения.
Прогрессирующее сужение принадлежавшего государству земельного фонда негативно
сказывалось на эффективности административной системы, ослабляло обороноспособность
страны.
Численность и аппетиты бюрократии росли, возможности же государства обеспечивать ее
должностными наделами (чикчон) продолжали уменьшаться. Из-за неурожаев казна несколько
раз (в 1512, 1525, 1534 гг.) была вынуждена прекращать на время выплату чиновникам
причитавшихся им поступлений с этих земель. Наконец, в 1556 г. (некоторые авторы
называют 1557 г.) пришлось вообще ликвидировать должностные наделы. С этого времени их
перестали выдавать. Но, судя по отсутствию сведений о конфискациях, полученные прежде
наделы навсегда остались у их владельцев. Тем самым во второй половине XVI в.
завершилась история служебного землевладения, составлявшего на предшествующих этапах
важный элемент феодальной земельной системы в Корее.
Обратная сторона отмеченных выше явлений — неуклонный рост частной феодальной
земельной собственности. В этом отношении тон за-
318
давала царствующая семья, любыми способами расширявшая свои владения. Управлявшее ее
имуществом ведомство Нэсуса, не довольствуясь официальными пожалованиями, скупало земли
для членов семьи вана и их родственников на средства, взятые из казны или полученные от рос-
товщических операций. Не гнушалось оно также мошенническими сделками и прямыми захватами
собственности государства и отдельных лиц. Присваивались не только пахотные и лесные угодья,
но даже прибрежные участки моря, используемые обычно населением для рыболовства.
Не отставали от правящего клана столичная знать, крупные чиновники в провинциях и уездах.
Вызванные нехваткой земли у государства сокращение ванских пожалований и ликвидация
должностных наделов приводили к попыткам чиновников расширять свои владения посредством
скупки, различных махинаций с ведомственной собственностью, насильственных акций против
тех, кто не мог отстоять свое имущество. Нередкими стали случаи, когда одному или нескольким
хозяевам принадлежала пахотная земля целого уезда, население которого из-за этого теряло
средства существования и разбегалось. Захватывались также леса, луга, камышовые заросли,
места рыбной ловли. Так, в Сеуле в 1554 г. возникли трудности с топливом, поскольку к тому
времени все леса на расстоянии 30 ли от города оказались в частных руках и резко подскочила
цена на дрова.
Еще более упрочились экономические 'позиции буддийской церкви. Повсеместно строились новые
монастыри и молельни, росла численность монахов. Соответственно увеличивались монастырские
владения, главным образом за счет пожертвований. Особенно благоприятной для буддизма в
Корее была середина XVI в., когда ван Мёнъджон оказывал ему активное покровительство:
десятки монастырей получили от него земли и разнообразные привилегии. В 1566 г. монастырская
собственность подверглась частичной конфискации, которая, впрочем, слабо на ней отразилась. К
концу XVI в. в Корее, по неполным данным, насчитывалось около трех тысяч монастырей и
различных молелен, многие из которых имели обширные владения и большое число монахов. В
совокупности монастыри являлись влиятельной группой земельных собственников.
С середины XVI в. в Корее начали возникать «храмы славы» (совон), посвященные памяти
наиболее видных конфуцианских деятелей. Каждый из них сочетал в себе центр изучения и
комментирования трудов данного деятеля, место проведения празднеств и церемоний, школу для
местных детей. К началу XVII в. в стране было уже 102 «храма славы», превратившихся в важные
органы пропаганды конфуцианства, а заодно—в политические клубы местных его сторонников.
Создавались они отчасти на средства, полученные в дар от вана, но в гораздо большей степени —
на пожертвования состоятельных жителей. Немалую долю приобретенного таким образом
имущества составляла земля, благодаря чему «храмы славы», роль которых в идейно-
политической жизни Кореи быстро возрастала, также становились богатыми землевладельцами.
Рост крупной земельной собственности осуществлялся в значительной мере посредством
поглощения мелких ее форм, что соответственно рт-
319
ражалось на положении и настроениях низших слоев господствующего класса. Но в целом мелкая
феодальная земельная собственность сохраняла свои масштабы, поскольку ряды ее обладателей
пополнялись разбогатевшими торговцами и ростовщиками, нерангированными служащими
местных учреждений, деревенской верхушкой. Так постепенно размывалась прежняя сословная
ограниченность феодального землевладения. Пользуясь ослаблением введенных ранее правил,
бесконтрольностью и коррупцией, упомянутые выше лица присваивали казенную собственность,
покупали или отнимали чужие земли. Из их среды выходили тхохо — местные богачи, которые с
XVI в. набирали в провинциях все больше сил и влияния. Они не только любыми путями
наращивали свои владения, но и угнетали и грабили окрестное население, уклонялись от всех
повинностей, не считались с властями и законом. Изданные в 1546-м и в последующие годы указы
о наказании самых злостных тхохо не могли остановить их захватнических действий.
Разложение существовавшей с XV в. аграрной структуры, общее ослабление правопорядка
открыли простор дальнейшему росту феодальной эксплуатации. Соответствующие изменения
произошли в традиционной «триаде» повинностей. К началу XVI в. самопроизвольно
прекратилась прежняя градация земельного налога в зависимости от урожайности и качества
почвы. Установилась единая для всей страны ставка, считавшаяся некогда минимальной^ — 4 ту
с каждого кёль. Произошло это не по чьей-то милости, а из-за обнищания крестьянских хозяйств, с
чем нельзя было не считаться, а также из-за нежелания местных властей обременять себя
хлопотами по строгому выполнению Податного закона 1444 г. (ежегодное определение категорий
земли, урожайности, степени ущерба от стихийных бедствий и т.д.). Но и минимальная ставка
(вкупе с другими повинностями) часто оказывалась непосильной для крестьян, принуждая их
бежать из своих деревень. В 1521 г. официально числилось около 11 тыс. кёль брошенных земель,
хотя их наверняка было больше (чиновники нередко не докладывали о них, боясь наказаний).
Возникшие таким образом недоимки насильно взимали с соседей беглецов. Злоупотребления со
сбором земельного налога с пустующих земель в XVI в. и позже получили большое
распространение.
В начале XVI в. правивший Кореей князь (гун) Ёнсан, чтобы поправить дела казны, увеличил и без
того разорительную натуральную подать с крестьян. По свидетельству современников,
наименований ее видов было тогда «как шерстинок у вола». В 1544 г. податной реестр несколько
сократили, в последующее время делались частичные послабления отдельным провинциям и
уездам. Однако мелкие уступки затем возмещались с лихвой, и к концу XVI в. перечень и объемы
податей были столь же велики, как и прежде. Особенно тяжелыми стали «подношения государю»,
включавшие зачастую даже то, что в данной местности не производилось. Местные власти
собирали с жителей дополнительные средства, чтобы через торговцев приобрести недостающее в
других уездах. В XVI в. этот способ получил широкий размах, породив своеобразную систему
податных откупов. Население лишали возможности самому поставлять
320
даже то, что было в его силах. Вместо него все необходимое вносили в казну торговцы, которые
вместе с чиновниками затем брали с людей в несколько раз больше потраченного. Подати
становились все более невыносимыми. С середины XVI в. выдвигались предложения заменить
основную их часть умеренным рисовым налогом, используя полученные от него средства на
покупку казной нужных товаров. Но в ту пору эта идея не нашла поддержки.
Увеличились также число видов и интенсивность трудовой повинности. Ее продолжительность и
тяжесть были столь велики, что крестьяне иногда не имели возможности обработать свои поля и
властям приходилось полностью или частично освобождать их от земельного налога. Среди
наиболее трудных была военная повинность, превратившаяся для не служивших в армии в еще
один регулярный налог — «воинское полотно» (кунпхо). Нехватка средств на содержание войск
побуждала чиновников, преследовавших и собственные интересы, искусственно раздувать списки
плательщиков, повышать ставку налога. В 1537 г. ее сократили до 2 пхиль (около 40 м) ткани с
человека в год, но все равно она вдвое превышала нормативы XV в. и осталась тяжелой
(напомним, что в семье, как правило, имелся не один военнообязанный).
Непосильные платежи и повинности усугублялись ростовщической кабалой. Упадок земледелия
усилил спрос на ссуду «возвратным зерном», но уменьшил возможности ее выдачи.
Соответственно в государственных и частных ссудных конторах увеличивались проценты,
выплатить которые обнищавшему населению было все труднее. Огромные размеры приняла
многолетняя массовая задолженность по ссуде. Действовавшие с конца XV в. правила требовали
отправлять в отставку начальников уездов, где накапливались крупные недоимки. Одновременно,
чтобы предотвратить произвол чиновников, ограничили долю взимаемой прежней задолженности
30 процентами в год. Рост невыплаченных долгов еще более уменьшал предназначенные для
ссуды накопления зерна, особенно у государства, не позволял проводить практиковавшееся преж-
де списание недоимок. Когда ван Мёнъджон решил в 1546 г. сократить по всей стране старые
долги, он столкнулся с сопротивлением чиновников, ведавших финансами. Вану пришлось
объяснить им, что невозможно собрать старые долги, поскольку приходится открывать
государственные склады и кормить голодающих.
Следствием расширения частной феодальной земельной собственности, усиления эксплуатации
являлось дальнейшее обезземеливание крестьянства. Об этом можно судить по замечанию
чиновника одного из ведомств Лю Ока, высказанному в 1518 г. вану Чунъджону: «Вообще,
существование народа зависит от его земли. Но богачи прибирают ее к своим рукам. Обнищавшие
же люди продают ее, хотя раньше их земля передавалась от отца к сыну. Вот почему у богачей —
межа за межой, а у бедняков негде даже шило воткнуть. Богатые становятся еще богаче, бедные —
еще беднее. Никогда это не было таким сильным, как сейчас». Вынужденная продажа земли
нередко происходила по принудительно заниженной цене и мало чем отличалась от обычного
захвата.
321
Численность свободного крестьянства — главной социальной опоры средневекового корейского
государства (оно в основном несло бремя налогов, податей и повинностей, службы в армии и т.д.)
— постепенно сокращалась. Воспользовавшись некоторым оживлением буддизма, часть крестьян
уходила в монахи. Другие превращались в бродяг. Многие крестьяне оставались на своих наделах
в качестве арендаторов, и испольщина (пёнджак) вновь приобретала заметное место в корейской
деревне. Часть бывших крестьян становились батраками у богачей. Но все больше росло число
тех, кто насильно или даже по своей воле попадал под «покровительство» местных влиятельных
лиц, пополняя категорию частных ноби (крепостных). В частные руки стремились перейти и
казенные ноби. Как бы ни было там тяжело, все же люди предпочитали иметь дело с одним
эксплуататором, а не со сворой чиновников.
Росту «подлого» сословия способствовало законодательство конца XV в., вводившее при
смешанных браках передачу крепостной зависимости не только по материнской, как полагалось
прежде, но и по отцовской линии. В течение XVI в. при дворе несколько раз обсуждались
предложения отменить это новое правило, закрывавшее один из каналов пополнения свободного
крестьянства и отражавшееся на обороноспособности страны. Однако интересы крупных
землевладельцев, нуждавшихся в зависимой рабочей силе, преобладали, и такие предложения
неизменно отвергались.
Народные массы Кореи оказывали нарастающее сопротивление угнетателям, чаще всего путем
подачи коллективных жалоб и протестов, бегством в глухие места (на севере — даже за пределы
пограничных рек Амноккан и Туманган). Но нередко приходилось браться за оружие. Главной
ареной восстаний были центральные и южные провинции, где активнее всего происходили
отмеченные выше социально-экономические процессы. Иногда здесь создавались крупные
повстанческие отряды. Один из них, действовавший в 1515 г. в провинции Чолла, насчитывал
более 440 человек. В 1530 г. восстание охватило провинции Кёнги, Чхунчхон и Чолла.
Возглавляемые крестьянским вожаком Сунсоком отряды отражали нападения местных
правительственных войск, отдельные группы восставших даже проникали в Сеул. Когда эти
отряды были разгромлены, помимо Сунсока и 39 его сподвижников (вероятно, командиров
отрядов) власти выявили еще несколько сот повстанцев.
С середины XVI в. восстания в Корее участились. Особенно напряженной была борьба в западной
провинции Хванхэ. Возникшие здесь в 1557 г. отряды, руководимые О Нинсоком, сражались с
карателями в ряде уездов. Однако, разбив их, власти не добились спокойствия. В 1559 г. восстание
вспыхнуло вновь, на этот раз во главе с Лим Ккокчоном (Заикой Лимом). Его отряд во
взаимодействии с другими совершал набеги на уезды Хванхэ и соседних провинций, доходил даже
до столицы, нападая при этом на правительственные учреждения и дома богачей, освобождая
узников из тюрем, перехватывая обозы и т.д. Поддержка населения помогала укрыться от
преследований, отразить натиск карателей. Так, в конце 1560 г. повстанцами был рассеян отряд
правительст-
322
венных войск (500 солдат) под командованием присланного из Сеула военачальника. Двинув
против восставших еще более значительные военные силы, правительство использовало и иные
меры: отменило в провинции Хванхэ земельный налог, согнало местное население и заблоки-
ровало отряд Лим Ккокчона. Но и эти меры были малоэффективны. Только измена одного из
помощников командира повстанцев решила исход борьбы. Длившееся около двух лет восстание
Лим Ккокчона считается крупнейшим в XVI в. После его подавления в разных районах Кореи не
прекращались народные волнения.
Ухудшение положения страны вызвало дальнейшее обострение противоречий в среде
господствующего класса. На первый взгляд две враждующие группировки — хунгупха
(сторонники ортодоксального конфуцианства) и сарим (неоконфуцианцы) — расходились в
трактовке вопросов вероучения, но на самом деле первая из них отражала интересы столичной
знати, вторая — провинциального чиновничества. Они боролись между собой прежде всего за
власть и привилегии, а также спорили и по вопросам управления страной. В конце XV в.
группировка сарим, пользовавшаяся тогда влиянием при дворе, в результате интриг противников
была отстранена от власти, многие ее члены казнены, отправлены в ссылку, их имущество
конфисковано.
Занимавший в то время престол князь Ёнсан — одна из наиболее одиозных фигур среди
феодальных правителей Кореи (последующие поколения даже не признали его ваном).
Неуравновешенный и жестокий, он вел разгульный образ жизни и прославился тем, что приказал
снести все здания в радиусе 30 ли вокруг Сеула, чтобы устроить охотничьи угодья. При нем резко
возросли все виды поборов, процветали коррупция и произвол, жертвами которых нередко
становилась и столичная знать. В 1506 г. группировка хунгупха свергла Ёнсана. Однако ее засилье
при дворе довольно скоро начало тяготить нового вана, Чунъджона, и в 1515 г. он приблизил к
себе нескольких молодых деятелей из группировки сарим во главе с видным конфуцианским
философом Чо Гванджо.
Выражая общее недовольство быстрым ростом крупной земельной собственности, представители
сарим в 1517 г. развернули при дворе дискуссию о необходимости аграрных преобразований.
Выдвинутая ими утопическая идея возврата к уравнительному надельному землевладению (за
образец предлагалась система «равных полей» в танском Китае) после ряда обсуждений была
отвергнута. Лишь в 1518 г. им удалось склонить вана к тому, чтобы установить предел (50 кёль)
для вновь создаваемых владений (тех, что уже имелись, указ не затрагивал). Через год этот предел
понизили в пять раз. Хотя решения, вырванные у вана группировкой сарим, не были практически
исполнимы и оставались на бумаге, они тем не менее всполошили крупных земельных
собственников, которые перешли в наступление. В 1519 г. Чо Гванджо и несколько десятков его
соратников, обвиненные в покушении на власть вана, были казнены.
Соперничество двух группировок продолжалось и впоследствии с переменным успехом. Позиции
сарим все же оказались более перспективными, так как ее поддерживали набиравшие силу
провинциальное чи-
323
новничество, разбогатевшие местные землевладельцы, а кроме того, ее опорой был растущий в
сфере идеологии и политики авторитет неоконфуцианства. Во второй половине XVI в. многие уже
называли себя его сторонниками, даже потомки деятелей хунгупха, и сарим заняла господ-
ствующее положение, утратив при этом былой радикализм. Однако мир и стабильность длились
сравнительно недолго. Постепенно снова разгорелась борьба за власть, в ходе которой
формировались крупные группировки (их называли теперь «партиями») столичных и местных
чиновников, землевладельцев, конфуцианских ученых, объединенных родственными и
дружескими узами. На поверхности это выглядело как противоборство из-за толкования
конфуцианских догм. В 1575 г. произошел первый раскол сарим на две враждующие «партии»:
«западников» и «восточников» (наименования связаны с расположением районов Сеула, где
проживали лидеры). Сначала преобладали «западники», затем «восточники». Последние в 1591 г.
сами распались на «северных» и «южных», разойдясь во мнениях о том, как поступить с
отстраненными «западниками». Увлеченные борьбой за власть и препирательствами по пустякам,
деятели этих «партий» уделяли все меньше внимания реальным потребностям государства.
Внутренние трудности Кореи сочетались с ухудшением ее внешнеполитического положения. На
севере продолжались опустошительные набеги чжурчжэней. В 1540 г. удалось окончательно
вытеснить с корейской территории ту их часть, которая обитала возле Амноккана. Одновременно
корейские войска перешли за Туманган и нанесли удар по находившимся здесь племенам.
Некоторое время на границе сохранялось спокойствие, но с начала 80-х годов возобновились
нападения чжурчжэней из-за Тумангана. В организации сопротивления отличился выдающийся
корейский военачальник Ли Сунсин. Неспокойно было и на юге Кореи, где японские поселенцы в
трех открытых для них портах (Пусан, Нэипхо, ЁМПХО) отказывались подчиняться местным
властям. В 1510 г. произошло восстание, поддержанное присланным с Цусимы отрядом. Подавив
его, корейское правительство затем ограничило на этой территории японскую торговлю,
несколько раз было вынуждено прерывать все сношения с Японией. В 1555 г. японская эскадра
(более 60 кораблей) совершила пиратский налет на побережье провинции Чолла, но была
разгромлена. Владетель Цусимы выдал Корее головы пиратских предводителей и такой ценой
выхлопотал ее согласие на возобновление торговли (с допуском не более 50 японских кораблей в
год).
Ослабленная в экономическом и военном отношениях, раздираемая междоусобицами при дворе —
такой была Корея к началу 90-х годов XVI в., когда вспыхнула тяжелейшая в ее истории война.
Правитель Японии Тоётоми Хидэёси, лелеявший планы захвата Китая и создания империи на
Дальнем Востоке, не скрывал своих притязаний на Корею. Однако корейские высшие сановники,
занятые внутренними дрязгами, отмахивались от тревожных сообщений и не занимались
подготовкой страны к обороне. Незначительные по масштабам меры попытались предпринять
лишь тогда, когда было уже поздно.
324
Весной 1592 г. японские войска (в общей сложности свыше 200 тыс. человек) в несколько приемов
высадились на юго-восточном побережье Кореи (по корейскому календарю 1592 год — это год
имджин, потому и война названа Имджинской). Малочисленные гарнизоны и население Пусана и
Тоннэ оказали им отчаянное, но безуспешное сопротивление. Тремя мощными колоннами
японская армия устремилась на север. Известия о ее вторжении повергли Сеул в растерянность.
Навстречу ей спешно послали несколько военачальников с задачей задержать противника у
горных перевалов на пути к столице. Но те не сумели собрать достаточное количество войск,
укрепиться на выгодных позициях, подготовиться к бою и были наголову разбиты. Дорога на
столицу оказалась открытой для врага.
Тогда сеульские власти вызвали войска из провинций, намереваясь организовать оборону. Вести о
разгроме авангардных сил породили в городе панику, прежде всего в правящих кругах. Под
покровом ночи ван Сонджо, его семья и ближайшие придворные тайно покинули столицу, бросив
ее на произвол судьбы. Трусливое бегство правителей возмутило жителей Сеула, которые сожгли
здания нескольких дворцов и ведомств, уничтожив при этом списки казенных и частных ноби.
Когда ван и его сопровождение прибыли в Кэсон, их с плачем и гневными упреками встретила
толпа, забросавшая беглецов камнями и комьями грязи. Чтобы успокоить население, вану
пришлось отправить в отставку ряд министров. Затем двор перебрался в Пхеньян.
Японская армия в сравнительно короткий срок достигла Сеула и заняла его без боя. Корейские
военачальники, на которых ван возложил оборону столицы, не смогли ее организовать и бежали.
Срочно набранное в трех южных провинциях 50-тысячное войско, поспешившее на выручку, на
подступах к столице было разбито, во многом из-за бездарности командиров. Проведя некоторое
время в Сеуле и основательно его разграбив, японская армия двинулась дальше. Возле р.
Имджинган она впервые столкнулась с серьезным сопротивлением корейских войск. Его удалось
преодолеть лишь с помощью военной хитрости (инсценировав отступление и заманив корейцев на
южный берег реки). Завладев Кэсоном, японская армия разделилась на две части: одна
направилась на северо-запад, другая — на северо-восток.
Едва японские передовые отряды подошли к р. Тэдонган, ванский двор переместился из Пхеньяна
в пограничный Ыйджу, рассчитывая в дальнейшем укрыться в Китае. Жители Пхеньяна и
находившиеся здесь войска, брошенные на произвол судьбы бежавшими военачальниками,
мужественно защищали город, но не смогли его удержать. Здесь, в Пхеньяне, японское
наступление на северо-запад было приостановлено. Прибывший из Китая на помощь корейцам
пятитысячный отряд пытался освободить Пхеньян, но был разбит. Между тем вторая часть япон-
ской армии с боями продвинулась на крайний северо-восток, вплоть до корейско-китайской
границы.
Отмеченные выше внутренние факторы, а также лучшая подготовленность и оснащенность
оружием японских войск (мушкеты против луков
325
со стрелами у корейцев) предопределили неудачи Кореи на начальном этапе войны. Но японская
армия не была всесильна. Несмотря на большую численность, она смогла держать под контролем
только крупные города и прилегающие к ним районы по пути своего продвижения. Остальная
территория страны в той или иной мере оставалась в ведении корейской администрации, а в самую
южную провинцию — Чолла захватчикам вообще не удалось прорваться. В ряде мест сохранились
отдельные подразделения правительственных войск, способные дать отпор захватчикам. Не
занятая противником территория постепенно стала оплотом начавшегося после первоначальной
растерянности сопротивления корейцев. Его наиболее боевую часть составило народное
ополчение Ыйбён («Воины справедливости»), возникшее в тылу японской армии еще на ранней
стадии войны. В числе первых были отряды конфуцианских деятелей Квак Чэу, Чохона и др.
Нередко ополчение приходилось создавать вопреки воле местных властей, боявшихся вооружать
население. Действуя в трудных условиях, ополченцы сумели отбить у врага несколько уездных
городов, вдохновляя тем самым силы народного сопротивления.
Если на суше армия Кореи терпела поражения, то на море складывалась совсем иная ситуация.
Две корейские эскадры, размещавшиеся у берегов провинции Кёнсан, где началась японская
агрессия, из-за трусости и нераспорядительности своих командующих (Пак Хона и Вон Гю-на)
сразу же были разбиты, однако в провинции Чолла сохранились еще две эскадры. Их возглавил
упоминавшийся ранее военачальник Ли Сун-син, организовавший взаимодействие с сухопутными
войсками провинции. Уже через месяц после начала войны руководимый Ли Сунсином флот нанес
удары по японским базам на побережье и островах, потопив 42 корабля. Затем у порта Норянджин
на о-ве Намхэдо были уничтожены еще 12 крупных японских кораблей. В этом бою с корейской
стороны впервые участвовали «корабли-черепахи» (кобуксон) — подвижные гребные суда,
покрытые металлическим навесом, предохранявшим экипаж от обстрела, и имевшие в общей
сложности более 70 пушек. В ряде последующих сражений флот Ли Сунсина снова нанес большой
урон противнику (тот потерял свыше 150 кораблей), лишив его возможности продвинуться на
запад, поддержать с моря свои сухопутные войска, пополнить резервы. Завершились летние
операции корейского флота дерзким прорывом в Пусан — базу главных японских морских сил,
где было сожжено еще более 100 кораблей.
Наряду с успехами корейского флота ширилась борьба ополченцев. Летом и осенью 1592 г. их
боевые действия охватили все провинции страны. Война с японскими захватчиками стала в Корее
в полном смысле слова общенародной. В ней участвовали все слои населения, но, естественно, в
первую очередь крестьяне, городские низы, люди «подлого» сословия. Большую активность
проявили буддийские монахи. Отрядами командовали местные военные и гражданские
чиновники, конфуцианские ученые, буддийские деятели, простолюдины. Помимо названных выше
прославились Квон Июль, Ко Гёнмён, Пак Саджэ, Ким Мен, Ким
326
Хэ, Ким Симин, Сосан дэса («отец Сосан») и многие другие. Отряды часто объединялись в
крупные формирования, наносившие ощутимые удары по врагу. Под натиском ополченцев
японцам пришлось оставить некоторые взятые ранее города или отказаться от намеченных
нападений.
Действия флота и народных ополченцев серьезно ослабили наступательный порыв японских
войск, дали возможность корейскому правительству частично восстановить и укрепить свою
армию. Но главную ставку оно делало на помощь минского Китая, над которым также нависла
угроза японского вторжения. Минские власти, занятые подавлением мятежей на окраинах
империи, лишь в конце 1592 г. смогли направить в Корею подкрепление. Китайская армия под
командованием Ли Жусуна и взаимодействующие с ней корейские войска в начале 1593 г. выбили
японцев из Пхеньяна. Начался быстрый откат японской армии с северо-запада и северо-востока
Кореи. Стоило, однако, японцам нанести ответный удар, как Ли Жусун приостановил
наступление, позволив противнику сосредоточить силы и закрепиться в Сеуле. Несмотря на
призывы корейских военачальников возобновить преследование, он долгое время уклонялся от
боевых действий и самовольно начал переговоры с японским командованием о мире. В Сеул
китайско-корейская армия вступила только после того, как японцы сами оставили его под угрозой
окружения отрядами ополченцев. Перед этим они перебили часть жителей, устроили в городе
пожары. После освобождения Сеула Ли Жусун вновь надолго затормозил наступление, чем
воспользовались японские войска. Они отошли на юго-восток, создав линию обороны в районе
Пусана. Чтобы расширить этот плацдарм, японцы пытались в середине 1593 г. прорваться в
провинцию Чолла и осадили закрывавшую им путь крепость Чинджу. Взяв ее после длительных,
кровопролитных боев, они не смогли продвинуться дальше и укрылись на пусанском плацдарме.
С этого времени военные действия в Корее практически прекратились. Между Японией и Китаем
(в обход Кореи) продолжались затяжные переговоры о мире, в ходе которых Хидэёси выдвигал
непомерные требования, главным из них было — уступить ему половину корейской территории.
Не дожидаясь результатов переговоров, минские власти в середине 1594 г. вывели свои войска из
Кореи. На первых порах сократила свои силы в Корее и Япония, оставив лишь необходимые для
обороны удерживаемого плацдарма. Но уже с конца 1596 г. она вновь стала направлять сюда
крупные подкрепления.
Поражения 1592 г. и неясность исхода войны побудили корейское правительство заняться
укреплением своей армии. Расплывчатую прежде структуру заменили более четким делением на
три рода войск: воинов рукопашного боя (с копьями и мечами), лучников и войска огневого боя (с
мушкетами и пушками). Усовершенствовали также управление войсками: местные формирования
возглавили постоянные командиры; теперь не нужно было, как раньше, при возникновении
военных действий ждать прибытия из столицы назначенных ваном военачальников. Улучшилось
вооружение армии: наряду с копьями и мечами поставлялись мушкеты (их знали еще до войны, но
почти не применяли), несколько
327
видов пушек, фугасы для подрыва крепостных стен и т.д. Имелось некоторое количество «огневых
колесниц» — повозок с 50 мушкетами, из которых каждые 10 стреляли залпом от одного фитиля.
В Сеуле создали учебный военный корпус (Хуллён тогам), который готовил профессионалов для
трех родов войск.
Военные преобразования не давали должного эффекта из-за тяжелого экономического положения
страны. Огромные материальные и людские потери в районах боевых действий дополнил
массовый голод, охвативший в 1592—1595 гг. всю страну. Не считаясь с этим, власти усилили
поборы, провели насильственные реквизиции продовольствия для армии. С этой же целью
разрешили продажу за зерно чинов и званий, а также права простолюдинам перейти в
«благородное» сословие, ноби — в простолюдины. В столь сложной обстановке вновь оживилось
соперничество придворных клик, предпринимались даже попытки мятежа. По ложному доносу
был смещен и разжалован Ли Сунсин. Назначенный вместо него Вон Гюн, жаждавший реванша за
провал в первые месяцы войны, ухитрился в короткий срок своими безответственными действия-
ми ослабить боеспособность корейского флота.
В Корее замечали приготовления Японии к новому туру войны и принимали некоторые
предупредительные меры (стягивали войска, укрепляли крепости, накапливали припасы). В начале
1597 г. по просьбе корейских властей с Ляодуна возвратилась часть китайской армии. Вскоре
после этого на юге Кореи высадились главные японские силы. Направленный против них
корейский флот был разбит, а его незадачливый командующий Вон Гюн убит во время бегства.
Развивая достигнутый успех, японская армия летом 1597 г. перешла в развернутое наступление на
суше и на море, намереваясь захватить провинцию Чолла, являвшуюся базой корейского
сопротивления. Однако из-за активного противодействия корейско-китайских войск ей удалось
овладеть лишь несколькими уездами провинций Чолла и соседней Чхунчхон. В решающем
сражении у Чиксана она потерпела поражение и снова откатилась на юг. Надежды закрепиться там
и через некоторое время возобновить наступление развеялись из-за натиска корейско-китайских
войск (из Китая прибыли крупные подкрепления) и отрядов народного ополчения.
Восстановленный в прежней должности, Ли Сунсин с остатками флота (12 кораблей) осенью 1597
г. вступил в бой с превосходящими силами противника и потопил 30 его кораблей. Одновременно
он энергично пополнял свой флот, готовил его к новым операциям. В начале 1598 г. к корейскому
флоту присоединилась китайская эскадра. Сухопутные и морские силы Кореи и Китая
совместными действиями измотали и оттеснили на крайний юг японскую армию. Лишенная
возможности подвоза продовольствия и снаряжения, неся большие людские потери, она к
середине 1598 г. оказалась на грани катастрофы.
Пришедшая на исходе лета 1598 г. весть о смерти Хидэёси явилась сигналом к бегству японцев из
Кореи. Спешно погрузившись на суда, они пытались проскользнуть мимо блокировавшего
побережье корейско-китайского флота. Но свыше 500 японских судов были перехвачены в
328
бухте Норянджин. В ожесточенном сражении многие из них были сожжены, противник потерял