М.: E-edition, 2013. — 128 c.
Позиция, с которой говорит Львовский, неоднократно
артикулировалась, и едва ли повторение общих слов про новый
историзм, внимание к проблемам памяти, травмы и устной истории
позволит дополнительно приблизиться к пониманию этой поэзии. Можно
лишь повторить, что стихотворения Львовского говорят на языке
современной гуманитарной науки, для которой понятия травмы и памяти
стали ключевыми. Это встречное движение поэзии и социальных наук —
прежде всего истории, но не в смысле школьных учебников, а в смысле
живого опыта, который может быть осознан только в рамках некоторой
концептуальной схемы, так как в ее отсутствие он фрагментируется,
«расползается» и не может быть «схвачен» в том числе поэтическими
средствами. Но теоретическая оснащенность — не единственная и даже
не главная скрепа: теория лишь отчасти задает траекторию, по
которой движется текст, и последний нельзя назвать просто
иллюстрацией к известным теоретическим положениям. В центре
внимания поэта — опыт непосредственного существования, но этот опыт
всегда оказывается несколько чужим, поглощенным глобальными
историческими нарративами. Это опыт такого существования в истории,
при котором частное почти неотделимо от общего, — вернее, при
котором частное превращается в общее на наших глазах. [К.Корчагин]