Вишневский А.Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР

Подождите немного. Документ загружается.

ным поборником переустройства всей системы отношений на посттоталитарных про-

сторах бывшего СССР.

Снова «центр»? Нет ли в самом этом слове намека на нашаривание нового обра-

за того, что уже существовало, на хотя бы частичное воссоздание прошлого, пусть и

с приставкой «нео»: российского неоколониализма, неоимпериализма и т. д.? Труд-

ный вопрос. Стоит ли делать вид, что огромное неравенство между Россией и други-

ми бывшими республиками СССР в территории, населении, экономическом или воен-

ном потенциалах и т. д. — несущественно и никогда не будет играть роли? Да и пси-

хологическая инерция «первой среди равных» долго будет еще давать себя знать.

Так что какие-то «нео»- посягательства, скорее всего, неизбежны, и, при желании, их

всегда можно будет оправдать именно объективной «центральностью» России. А ес-

ли кто-нибудь об этом забудет, то ему всегда напомнят что нужно российские импер-

ские «геополитики».

Идея создания на месте СССР Евразийского союза звучала еще у Горбачева и у

Сахарова (хотя понимали его они, скорее всего, по-разному). Провозглашенный, но

малоэффективный пока СНГ можно было бы рассматривать как зародыш такого сою-

за, связывать с ним поиски нового, неимперского компромисса между геополитичес-

кими соседями в постсоветском пространстве. Но коль скоро сам такой компромисс

есть часть общего реформаторского, либерального проекта, связанных с ним поисков

«откpытого общества», неимпеpских и неконфpонтационных стpатегий во внешней

политике, в том числе и в отношениях с «ближним зарубежьем», он не воспринима-

ется антиpефоpматоpскими силами, оказавшимися в оппозиции внутpи стpаны и

ищущими централистского, имперского реванша. Идеологизированные «геополити-

ки» намеренно демонстрируют великодержавное высокомерие и крайнюю агрессив-

ность по отношению к «ближнему зарубежью», старательно разрушают идею неим-

перского союза.

«Нечто под названием СНГ на протяжении непродолжительной истории своего су-

ществования последовательно доказывает свою бесполезность, недееспособность и, во

многих отношениях, вредность для нашей страны… Единственно разумным стало бы ре-

шение о неучастии России в СНГ и переходе на построение системы двухсторонних свя-

зей нашей страны со всеми бывшими союзными республиками… Сейчас интересам Рос-

сии отвечало бы максимальное дистанцирование от этих „друзей”… Объявление не-

которого района мира сферой интересов России должно повлечь за собой поддержа-

ние порядка на ней собственными внутренними ресурсами и силами. Особенно, если

речь идет о жизненных интересах России в отношении территории стран СНГ. Если нет

возможности здесь столкнуть между собой конкурирующие национальные элиты, то

следует без промедления нанести превентивный ядерный удар по силам и базам кон-

кретной антирусской группировки, либо их зарубежных подстрекателей… К примеру,

возможен вариант точечного уничтожения литовского парламента во время его заседа-

ния нейтронным зарядом»

172

. Со сладострастным смакованием перечисляются разные

варианты мести республикам-отступникам. Предлагается, например, ликвидировать Ка-

захстан, разделив его территорию с Китаем, «отдавая должное геополитическим инте-

411

Глава 10. Империя и мир

167

Там же, с. 3.

ресам последнего в его продвижении на Запад»; «великодушно вернуть» Азербайджан

Ирану, поскольку до 1825 г.

173

он принадлежал Персидской империи; способствовать

отчленению от Грузии Абхазии и Южной Осетии

174

и т. д. — подобными текстами испи-

сываются десятки страниц.

Следствием столь жесткой имперской позиции русских «патриотов» и в самой Рос-

сии (в какой-то, пусть пока и ограниченной мере, она влияет и на официальную поли-

тику Москвы), а тем более за ее пределами может быть только ослабление сторонников

либеральной постсоветской интеграции по европейскому образцу при одновременном

сближении и укреплении всех сил, противостоящих такой интеграции. В самом деле, за-

чем соседям России снова рисковать своею независимостью, вступая в новый союз с от-

крытым претендентом на региональное господство, создавая вместе с ним систему кол-

лективной безопасности и т. д.?

И все же разрушительную силу, пусть и немалую, риторики сторонников импер-

ского реванша и даже их некоторых действий не следует переоценивать. Стремление

держаться подальше от России — не единственный рефлекс, который вызвало в быв-

ших республиках СССР их внезапное превращение в независимые государства. На то

есть свои и геополитические, и внутриполитические резоны.

Оттого, что СССР прекратил свое существование, проблемы взаимодействия его

бывших частей с сопредельными геополитическими метаструктурами не исчезли, а та-

кое взаимодействие не всегда бывает мирным. Именно на границах Больших прост-

ранств нередко возникают зоны особенно сильных военно-политических напряже-

ний. Странно было бы думать, что государства, образовавшиеся после распада СССР,

окажутся в мире, лишенном противостояния и вражды, и не столкнутся с попытками

экономической, политической и даже военной экспансии со стороны более сильных

соседей. На первый взгляд кажется, что это — уже не проблема целостного «Евразий-

ского пространства», нередко прямо отождествляемого с распавшейся империей, —

большинство новых государств только и думают о том, как бы скорее его покинуть. Но

так ли это? Геополитические пространства — историческая и географическая дан-

ность, покинуть свое пространство не так просто.

Выйдя из состава СССР, его бывшие республики не сменили своего географическо-

го места на планете и не лишились оснований искать наилучших условий существова-

ния в той геополитической среде, которая их окружает. Сейчас чувство региональной

общности экономических, культурных или военно-политических интересов ослаблено.

По понятным причинам, распад СССР сопровождается усилением центробежных тенден-

ций, на первый план выходит то, что разделяет отдельные части бывшего Союза, а не то,

что их объединяет. Но это вовсе не значит, что напрочь исчезли объективные интере-

сы, подталкивающие ко взаимодействию и компромиссу, — они лишь ищут новой фор-

мы воплощения.

Вернемся еще раз ко взаимоотношениям России с теперь уже независимыми госу-

дарствами Центральной Азии (Казахстаном, Узбекистаном, Киргизией, Таджикистаном и

Часть вторая/ Агония империи

412

168

Цымбуpский В. Циклы похищения Европы. (Большое примечание к «Острову Россия»). //Иное.

Т. 2. Россия как субъект. М.,1995, с. 254.

Туркменией). Их обособление во многом было обусловлено политической конъюнкту-

рой, сложившейся в СССР к началу 90-х годов: ослаблением центральной власти, демон-

страционным эффектом успехов прибалтийского сепаратизма, выходом на свободу в са-

мой Центральной Азии националистических и религиозных настроений, может быть и

не очень массовых, но, в силу длительного бескомпромиссного противодействия влас-

тей, приобретших энергию туго сжатой пружины. Действовали, однако, и другие факто-

ры, не столь конъюнктурные. Важнейшим среди них была, пожалуй, менявшаяся пози-

ция самой России, ослабление ее заинтересованности в сохранении государственного

единства с Центральной Азией.

Положение России в ее pоли импеpской метpополии по отношению к pеспубликам

Центральной Азии к этому времени стало достаточно сложным. С одной стороны, их от-

падение от СССР гpозило России сеpьезными экономическими, внутpиполитическими,

геополитическими и пpочими осложнениями, котоpые — поскольку этот ваpиант осу-

ществился — не замедлили дать о себе знать. Здесь и pазpыв хозяйственных связей, и

потеpя важных источников сыpья, немалой части пpомышленного потенциала, десяти-

летиями создававшегося за счет «центpализованных капиталовложений», и судьба мил-

лионов «pусскоязычных», живущих в этих pеспубликах, да и местной пpоpоссийски

оpиентиpованной элиты, и pезкое сокpащение демогpафического потенциала, и неиз-

бежное усиление позиций мусульманских стpан на южной гpанице России пpи веpоят-

ном обостpении отношений с ними.

Но если бы pеспублики Центральной Азии остались в составе импеpии и СССР

сохpанился бы в той или иной фоpме, пеpспективы России были бы еще более тpевож-

ными. Опиpаясь на свой pастущий демогpафический потенциал, постепенно модеpни-

зиpуясь, эти республики изнутри добивались бы все нового и нового пеpеpаспpеделе-

ния влияния и pесуpсов в свою пользу. Не случайно, например, в последние годы суще-

ствования СССР не раз высказывалась возникшая намного раньше идея пеpеноса столи-

цы Союза из Москвы на Волгу. Возрождались и другие идеи евразийцев, призывавших

Россию к переориентации на Восток. В конце XX века все это означало бы для России

не только сохранение огромного экономического бремени, но и нарастание политичес-

кого и социокультурного давления на нее. Она продвинулась намного дальше Централь-

ной Азии по пути «инструментальной» модернизации и подошла к осознанию новых для

себя задач модернизации социальной: перехода к рыночной экономике, правовому го-

сударству, гражданскому обществу. В Центральной Азии настоятельность этих задач

ощущалась гораздо слабее. Если бы Россия и Центральная Азия оставались в составе

одного государства, Россия из последних сил тянула бы Центральную Азию вперед, а та,

может быть с не меньшей энергией, тянула бы Россию назад, что долго бы еще тормози-

ло общее движение. Так что в Беловежских соглашениях, при всей их небесспорности

и внешней легковесности, несомненно нашел отражение и инстинкт самосохранения

России, отпечатались ее глубинные современные интересы. По-видимому, установле-

ние новой дистанции между Россией и Центральной Азией исторически назрело.

Но стал ли 1991 год концом их совместной истории? Сколь бы противоречивыми

ни были цивилизаторская миссия империи и ее результаты в Центральной Азии, отде-

413

Глава 10. Империя и мир

169

Там же.

170

Цымбуpский В. Метамоpфоза России… Социально-политические исследования. 1994, 3, с. 3.

лившись от России, центральноазиатские страны лишились мощного локомотива разви-

тия. Что ждет их теперь? Как сложится судьба модернизации — главной оси, вокруг ко-

торой в любом случае будет вращаться вся проблематика развития региона в ближай-

шие десятилетия? Торможение модернизации, а в худшем случае, ее приостановка, со-

провождающаяся жесткой антимодернистской реакцией, вполне возможны. Нельзя ис-

ключить даже крайнего варианта развития событий: прихода к власти традиционалист-

ских элит и полной смены стратегии: стопроцентной «деколонизации» ценой отказа от

модернизации и вообще всех «западных» ценностей, возврата в прошлое, закрытости

общества и пр. Но этот вариант маловероятен, а как долговременный — и вовсе неве-

роятен. На деле, скорее всего, появятся (похоже, уже появляются) новые разновиднос-

ти все той же консервативной модернизации, различные смешанные варианты, комби-

нации разной степени прагматического инструментального модернизма с коммунисти-

ческим, религиозным, этническим или каким-либо иным фундаментализмом и опираю-

щимся на него политическим авторитаризмом.

Опыт СССР показал, насколько труден этот путь, не будет он простым и в постсовет-

ской Центральной Азии. Она все еще бедна, а средние слои слишком слабы, чтобы слу-

жить надежной опорой для модернизированной политической элиты, способной уве-

ренно вести свои государства по пути экономических и политических реформ. Не имея

достаточной социальной базы внутри своих стран, испытывая постоянный дефицит ма-

териальных и интеллектуальных ресурсов, она может оставаться у власти только при на-

личии внешней поддержки и почти естественным образом будет вынуждена искать ее

прежде всего в бывшей метрополии. Разумеется, можно попытаться найти другую мет-

рополию, например, переориентироваться на Турцию или Иран, но характер отношений

с ними не будет иным, а модернизаторский потенциал Турции или Ирана несравним с

российским. Немалого стоят и общая история последнего столетия, довольно широкое

распространение русского языка и русской культуры, даже остатки советского ментали-

тета — совместного с Россией наследия недавнего прошлого.

Таким образом, объективные интересы модернизации подталкивают и будут под-

талкивать страны Центральной Азии к востановлению — в той или иной мере, конечно,

— прежних отношений с Россией, несмотря на их противоречивость, на свойственный

им налет колониализма. Свой долговременный интерес есть здесь и у России: одно де-

ло иметь на своих южных границах современные цивилизованные государства, другое

— непредсказуемые средневековые автократии.

Центральная Азия — это пять из пятнадцати бывших республик СССР. Но объектив-

ная заинтересованность в более тесном взаимодействии с Россией и между собой есть

не только у них. Уже отмечалось, что, входя в состав СССР и все больше испытывая гне-

тущее влияние его устаревшей экономической и политической системы, тяготясь давле-

нием безграничного московского централизма, бывшие республики тем не менее были

сособственниками беспредельных просторов и огромных ресурсов Союза. Общим до-

стоянием была и его военная мощь — отдельные части ее и думать забыли о безопас-

ности своих внешних границ. Совершенно естественно, что все бывшие республики

(включая и Россию), стремясь избавиться от нежелательных сторон их прежних взаимо-

Часть вторая/ Агония империи

414

отношений, были бы непрочь хотя бы частично сохранить положительные стороны бы-

лого «братства». Теперь Украина, Узбекистан или Грузия не могут смотреть на Сибирь

как на свою собственность, но все же полная переориентация Сибири, скажем, на Япо-

нию или Китай больно задела бы их интересы. То же можно сказать, к примеру, и об ин-

тересах России в Средней Азии или на Украине. Есть очень много экономических, соци-

окультурных, военно-политических и прочих оснований для того, чтобы принадлеж-

ность к геополитическому субрегиону и особые права внутри него воспринимались все-

ми его частями как серьезные ценности. А это естественным образом означает заинте-

ресованность в сохранении целостности геополитического пространства и его относи-

тельной отделенности от других таких же пространств — разумеется, без той жесткой

закрытости, которую создавал «железный занавес».

Все это говорится не для того, чтобы подвести читателя к выводу о необходимости

восстановления прежнего СССР. Но важно осознать, что сейчас, как и прежде, на про-

сторах бывшей империи действуют не только центробежные, но и центростремительные

силы. Пренебрегать не следует ни теми, ни другими, их равновесие устанавливается в

ходе самоорганизации всей геополитической системы и не так уж сильно зависит от

мнений и поступков отдельных актеров, выступающих на политической сцене. К концу

ХХ века многие правила мировой игры изменились, она приобрела иной масштаб, и все

европейские государства почувствовали себя слишком маленькими, чтобы действовать

на мировой арене в одиночку. Европейский Союз — региональный ответ на эту новую

ситуацию. Постсоветские страны стоят перед тем же вызовом. Некоторые из них уже

заняли очередь в Европейский Союз — вместе с большинством стран Восточной Евро-

пы. Покинув один лагерь, в который они были загнаны насильно, они торопятся войти

в другой — на этот раз добровольно.

Такова логика истории, но ведь она не упраздняет логику географии. Все постсо-

ветские страны никогда не смогут войти в Европейский Союз, им поневоле придется по-

думать о создании чего-то подобного на своем собственном географическом простран-

стве. Новизна обстановки не в том, что отпала необходимость в организации евразий-

ского пространства и защите его интересов как целого, а в том, что решение этих задач

должно опираться на иные, чем прежде, основания. Империя была исторически необ-

ходимым компромиссом интересов центра и окраин. Теперь нужен новый компромисс,

исключающий сами понятия центра и периферии. Эпоха монопольной геополитической

ответственности Петербурга или Москвы, эпоха отождествления российских и евразий-

ских интересов закончилась. Другие евразийские государства также не могут быть без-

различны к будущему геополитического пространства, в которое их вписала историче-

ская судьба, и способны разделить с Россией ответственность за это будущее. Это и зна-

чит, что пришло время коллективной евразийской безопасности, сам ее субъект должен

стать коллективным. Предстоит непростой и небыстрый путь к созданию системы такой

безопасности, которая должна сохранить преемственность по отношению к одним чер-

там геополитической стратегии имперских времен и одновременно резко отмежеваться

от других ее черт, обессмысленных самим временем.

Глава 10. Империя и мир

416

ÇÀÊËÞ×ÅÍÈÅ:

ОГЛЯНИСЬ БЕЗ ГНЕВА

стория не знает сослагательного наклонения. Но велико искушение хотя бы

мысленно переиграть уже сыгранный исторический спектакль, а человек

слаб. Потому и появляются бесчисленные версии того, что могло бы быть, ес-

ли бы… Как сложилась бы новейшая история России, если бы ей дано было прожить

двадцатый век заново?

Могла ли Россия по-прежнему оставаться Россией серпа — аграрной, сельской,

крестьянской? Едва ли. Ее превращение в промышленную и городскую к началу века

уже назрело, было подготовлено всей послепетровской историей, его же требовали и

тогдашние европейские и мировые реальности — и экономические, и культурные, и во-

енные. Это превращение и было главной революцией, которую предстояло пережить

России и которую она в действительности пережила в ХХ столетии.

Могла ли такая революция, по смыслу своему, пускавшая под нож вековой уклад

российской жизни, разрушавшая его устои, выводившая из исторической игры целые

общественные слои, — могла ли она быть безболезненной, бескровной? Едва ли.

Российское общество подошло к 1917 году, к пику революции, расколотым надвое:

одна его часть была готова к штурму старого мира, другая — к его защите. Старая

Россия стоила бы немногого, если бы, подойдя к порогу неизбежных перемен, она не

создала сил, способных осуществить эти перемены, не выдвинула годных для этого

людей, не породила нужных идей. Но и в том случае, если бы в критическую минуту

у старого мира России не нашлось стойких и убежденных защитников, цена ей тоже

была бы невелика.

Состав обоих лагерей постоянно менялся. В каждом из них были люди, готовые ид-

ти до мыслимого и даже немыслимого конца, равно как те, кто не мог шагнуть дальше

того или иного предела и, достигнув его, выходил из игры или переходил в противопо-

ложный лагерь. Но сами лагери, группировавшиеся вокруг полюсов расколотого мира,

неизменно сохранялись, и у каждого была своя правда. При том, что историческая пра-

вота была на стороне поборников нового, их правда была глубокой лишь до тех пор, по-

ка она могла сосуществовать с глубокой же правдой их консервативных противников.

Стоило этой взаимной дополнительности нарушиться и одной из двух правд потерять

право на существование, как и вторая лишилась своей глубины и превратилась в набор

непродуктивных банальностей.

416

Потому и в Гражданской войне, где сторонники обеих правд сошлись с оружием в

руках, не могло быть победителей. Внешний факт победы красных над белыми ничего

не решал — когда воодушевленные победой красные остались наедине со своей прав-

дой, у них в руках оказалась лишь ее дешевая оболочка. Но победи в Гражданской вой-

не белые, с ними произошло бы то же самое. Военная победа одной из сторон не могла

изменить соотношения глубинных общественных сил, которые одни только и определя-

ют ход истории.

События 1917 года преобразили Россию необратимо, они разрушили все нагромоз-

дившиеся к тому времени препоны модернизации и сделали ее ускорение неизбежным.

Но одно дело убрать препятствия, а другое — увеличить напор перемен: этого за один

год не сделаешь. Большевики были полны готовности ускорить обновление России,

подстегнуть «клячу историю», но им очень скоро пришлось притормаживать, приводя

ритм и глубину преобразований в соответствие с истинными возможностями страны и

ее народа. «Левой! Левой!» — призывал Маяковский в духе первых революционных

лет, а в жизни все громче слышалось: «Правой! Правой!» В конце концов коммунисты

в России стали носителями правой идеологии, так они воспринимались критиками ре-

жима накануне распада СССР, и то, что впоследствии они стали рассматриваться как

представители «левой оппозиции», никак не оправдывается глубоко консервативной —

к тому времени — сущностью их идеологии и политики.

Но если предположить, что восемьдесят лет назад события повернулись бы по-

иному и какой-нибудь антипод Маяковского написал бы «Правый марш» с призывом

распрячь «клячу историю» и вернуться к закону, «данному Адамом и Евой», то он то-

же наверняка был бы разочарован. Окажись у власти в России открытые защитники

прошлого и противники перемен, они быстро расправились бы с носителями слиш-

ком революционных идей в политике, экономике или культуре (в основном с теми же,

с кем и расправились большевики сталинского разлива), а затем начали бы «ле-

веть», втягиваясь в столь необходимую России модернизацию и, в конце концов,

пришли бы, — двигаясь с другой стороны, — к тому же консервативно-модерниза-

ционному компромиссу. Внешний рисунок российской истории ХХ века был бы иным,

но лишь в деталях. При всей невероятности масштабов долговременного «красного

террора», нельзя поручиться, что «белый террор» был бы более умеренным. Предре-

волюционный раскол общества был очень глубоким, белым победителям пришлось

бы опираться на те же социальные слои, на которые опирались и красные, а парано-

ики были не только у большевиков.

Глубинные же экономические и социальные перемены оказались бы, скорее всего,

очень сходными с теми, что и имели место на самом деле. Россия могла продвинуться

по пути модернизации немного больше или немного меньше. Зная условия старта в на-

чале столетия, при самом большом разгуле фантазии, трудно представить себе Россию

конца ХХ века опередившей США или Западную Европу по уровню развития промышлен-

ности, науки или либеральных институтов. Возможно было лишь сокращение разрыва,

оно и произошло.

417

Заключение

418

«Условия старта», а не чьи-то недомыслие или злая воля предопределили глубокую

противоречивость советского варианта «консервативной модернизации». Она позволи-

ла СССР воспринять, а отчасти даже и развить многие инструментальные достижения за-

падных обществ (современные технологии, внешние формы жизни, науку, образование

и пр.), но не смогла создать адекватных социальных механизмов их саморазвития (ры-

ночной экономики, современной социальной структуры, современных институтов граж-

данского общества, политической демократии и т. д.).

Экономическая модернизация пpевpатила стpану из агpаpной в индустpиальную,

дала ей основные элементы современной технологической цивилизации. Но она не со-

здала социальных механизмов, обеспечивающих саморазвитие экономической системы

промышленных обществ, — частной собственности и рынка.

Гоpодская модернизация переместила десятки миллионов людей из деревни в го-

род, изменила условия их повседневного социального общения и подчинила его техно-

логии городской жизни. Но она не создала носителей специфических городских отно-

шений — средних городских слоев, способных самостоятельно поддерживать и разви-

вать социальную организацию и культуру городского общества.

Демогpафическая модернизация изменила условия воспроизводства человечес-

кого рода, а потому и условия частной, интимной жизни людей. Но и она осталась

незавершенной, ибо развивалась в обстановке, которая противоречила главному

пpинципу демогpафической модеpнизации, — пpинципу свободы индивидуального

выбоpа во всем, что касается личной жизни человека.

Культурная модернизация обеспечила стремительный рост образования, приобще-

ние к современным техническим и научным знаниям, другие инструментальные измене-

ния, без которых невозможно становление современного типа культуры, а значит и типа

личности. Но она не привела к вытеснению средневековой холистской культурной пара-

дигмы современной индивидуалистской, породила Homo soveticus — промежуточный

тип личности, сочетающий в себе черты современности и традиционной «соборности».

Политическая модернизация открыла новые каналы вертикальной социальной мо-

бильности, притом впервые — для большинства народа и привела к власти новую, де-

мократическую по своему происхождению, политическую элиту. Но она не создала де-

мократических механизмов ее функционирования и обновления. Новая элита осталась

«статусной», зависящей только от вышестоящего уровня, и быстро переродилась. Это

привело к утверждению политического режима «нового средневековья», принявшего в

XX веке форму тоталитаризма.

Какую бы составную часть осуществленных перемен мы ни взяли, в каждом случае,

после короткого периода успехов модернизационные инструментальные цели вступали

в непреодолимое противоречие с консервативными социальными средствами, дальней-

шие прогрессивные изменения оказывались блокированными, модернизация остава-

лась незавершенной, заходила в тупик. В конечном счете, это привело к кризису систе-

мы и потребовало ее полного реформирования.

Заключение

419

Заключение

И без того глубокий системный кризис был усугублен огромной территориальной

неоднородностью СССР.

Советская модель модернизации, ядро которой составляла ускоренная индустриали-

зация с особым упором на развитие тяжелой промышленности, сложилась в XX веке, но

имела корни и в прошлом. Cамо стремление к модернизации, равно как и способы дости-

жения этой цели были во многом продиктованы ролью царской или советской империи

как мировой великой державы. Эта роль была лучше понятна населению восточнославян-

ской метрополии, до известной степени отвечала его устремлениям и историческому опы-

ту, поэтому оно с большей готовностью приняло и советскую модель модернизации. Но

полуколониальными окраинами империи эта модель воспринималась с трудом. Хотя по

отношению к большинству из них империя выполняла цивилизаторскую, модернизатор-

скую миссию, ее цивилизаторские возможности были ограничены. Поэтому «пять модер-

низаций», которые прокладывали себе дорогу во всех частях империи, на ее окраинах бы-

ли еще более «консервативными», нежели в центре. Незавершенность модернизации, за-

шедшей в тупик повсюду в СССР, была особенно велика на его среднеазиатской или кав-

казской периферии, как и в некоторых внутренних «национальных» районах.

Хотя требования имперского существования сыграли огромную роль в подстегива-

нии советской модернизации, именно модернизация, в конечном счете, привела к рас-

паду империи. Она породила или усилила как центростремительные, так и центробеж-

ные силы, от соотношения которых зависела, в конечном счете, судьба империи. Кон-

сервативный характер советской модернизации ограничил возможности роста центро-

стремительных сил и связанного с ними федерализма и, напротив, создал благоприят-

ные предпосылки для укрепления центробежных сил, национализма и сепаратизма.

Когда экономическая и политическая стратегия, вдохновляемая великодержавными ам-

бициями, истощила СССР, он стал легкой добычей сепаратизма, которому слабый, фик-

тивный федерализм не смог ничего противопоставить.

Это стало лишь еще одним доказательством того, что к концу XX века возможности

советской модели модернизации были полностью исчерпаны. Продолжение модерни-

зации, которая ни в одной из частей бывшего СССР не была завершена, требовало сме-

ны модели и выработки такого курса развития, который позволил бы, с одной стороны,

сохранить основные достижения «инструментальной» модернизации советского време-

ни, а с другой — развить адекватные им, но не существовавшие в СССР социальные

группы, социальные механизмы и институты, которые сделали бы постсоветские обще-

ства способными к саморазвитию.

Таковы задачи, с которыми сегодняшняя Россия выходит на новую линию старта.

Дверь в новое столетие и в новое тысячелетие она открывает, стоя на плечах свое-

го ХХ века, страшного, трагического, залитого кровью, но далеко не бессмысленного.

По меньшей мере два главных результата столетнего развития навсегда отделили ее

от ее собственного прошлого и перевели в разряд «развитых» стран, благодаря чему

она — только теперь! — может на равных вступить в конкуренцию с любой другой

страной мира.