Васильев B.B., Кротов A.A. История философии
Подождите немного. Документ загружается.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
111
е. тот образ, который ясно сообщает о породившей его вещи, и который получил
одобрение.
Несколько иначе эта схема познания представлена у Хрисиппа. По Хрисиппу,
критерием истины является не восприятие, состоящее из каталептической фантазии плюс
одобрение, но сама каталептическая фантазия. Дело в том, что эта последняя, по
Хрисиппу, с необходимостью принуждает нас к согласию. Если мы восприняли нечто
каталептически, то согласие следует автоматически. Поэтому нет смысла говорить о
критерии истины как соединения каталептической фантазии и одобрения. Однако и он
признавал все же возможность случаев, когда некоторые дополнительные обстоятельства
заставляют нас отвергнуть каталептическую фантазию. Так, когда в трагедии Еврипида
«Алкеста» Геракл возвращает Алкесту из Аида и приводит ее к Адмету, ее мужу, тот,
несмотря на ясность и несомненность образа Алкесты, не соглашается, что перед ним
именно его жена, поскольку он знал, что она в Аиде, откуда не возвращаются. Значит, в
определенных обстоятельствах каталептическая фантазия все же не может получить
одобрения.
Таким образом, хотя наше познание начинается с ощущений, ощущениями оно не
заканчивается. Не верно было бы считать гносеологию стоиков сенсуалистической.
Ощущения могут быть различной степени ясности, тогда
138
как истина должна быть ясна и очевидна. Помимо непроизвольных ощущений у нас
есть право на согласие или несогласие с ними. Значит, в познавательной деятельности
человек не полностью связан явлениями, действующими на его органы чувств. Человек
свободен в познании, поскольку последнее слово остается за ним и его согласием.
Когда объект уже воспринят, в нас остается воспоминание о нем. Из множества
воспоминаний образуется опыт, т. е. множество однородных представлений. Из наших
восприятий постепенно образуются понятия (εννοιοα), причем одни из них образуются
сами по себе, а другие являются результатом сознательной деятельности нашего
мышления. В первом случае у нас образуются общие представления, во втором —
искусственно образованные понятия. Разум (λόγος) образуется в человеческой душе из
восприятий и общих представлений постепенно. Его формирование заканчивается в
возрасте четырнадцати лет. Именно разум открывает перед нами возможность познания
не только единичных вещей, но и мирового целого.
Самыми высшими понятиями являлись, согласно Стоикам, следующие: 1)
подлежащее, 2) качество или наделенное качеством подлежащее, 3) находящееся в
определенном состоянии (το πώς έχον) или находящееся в определенном состоянии
наделенное качеством подлежащее, 4) относящееся к чему-то или относящееся к чему-то
находящееся в определенном состоянии наделенное качеством подлежащее.
Физика.
Физика. Физическое учение играет в стоицизме важнейшую роль. Мы видели, что в
сравнениях, приводимых стоиками, ей принадлежала главная роль. Это было связано с
тем, что она в глазах стоиков являлась учением о божестве. При этом многое в
физической доктрине стоицизма взято из предшествующей традиции, главным образом, у
Гераклита и отчасти у Аристотеля.
Началами всего существующего являются, согласно стоикам, действующее и
претерпевающее, или бог и материя. Материя есть то, что лишено всяких качеств,
полностью пассивно, готово принять любую форму, приходящее в движение только под
воздействием другого. Материя не может стать ни больше, ни меньше, она лишена какого
бы то ни было изменения. Изменяться могут только ее части, но не она сама.
Действующее начало называется разумом (λόγος), находящимся в материи, и богом,
который пронизывает материю и, оформляя ее, творит из нее все вещи. И бог, и материя
вечны и неуничтожимы. Хотя стоики различают их, тем не менее они их не разделяют. И
разум, и материя есть два аспекта одной и той же реальности.
Важнейшим принципом стоической физики является утверждение о том, что любое
действующее начало может быть только телом. «Все, что действует, есть тело» (Диоген
Лаэртский, VII, 56). Таким образом, стоики, как и эпикурейцы, выступают против
Платона и Аристотеля, признававших нематериальные действующие причины.
Следовательно, бог, выступающий как деятельное начало, есть тело. Он не что иное, как
огонь и дыхание ( ). Это не разрушительный огнь поядающий, но огонь
созидательный ( τεχνικόν), порождающий весь мир, содержащий в себе «семенные
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
112
логосы» (σπερματικοί λόγοι), т. е. разумные основания всякого явления, с необходимостью
определяющие все, что существует. Эти семенные логосы, поскольку они вечны и
неизменны, напоминают аристотелевские формы и платоновские идеи. Но, будучи
материальными и имманентными, они отличаются и от форм, и от идей. Таким образом,
все, находящееся в мире, и сам мир как це-
139
лое создано разумной причиной, творческим огнем. Стоики выступают против
эпикурейского тезиса о случайном происхождении мира. Как художник искусно творит
свое произведение, запечатлевая в нем свое мастерство и свой разум, так и творческий
огонь разумно и искусно созидает все и пронизывает все. При этом творческий огонь не
стоит вне мира, как платоновский демиург. Нет, он сам находится в нем, есть его
руководящая, направляющая и созидающая часть, природа и душа космоса. Стоики
называют его Зевсом.
Когда он создает мир, он в начале делает материю годной для творения, затем создает
четыре элемента, огонь, воду, воздух, землю. Космос возникает, когда из начального
огня, все переходит во влагу через промежуточную воздушную стадию, некоторые части
воды сгущаются до земли, некоторые снова возвращаются в воздушное состояние. Из
этих четырех элементов возникают все растения и животные.
По прошествии определенного времени космос возвращается в огненное состояние,
происходит то, что стоики называли «мировым пожаром» ( ). Все снова становится огнем,
в котором пребывают семена всего существующего, чтобы затем снова повторить все
сначала. Снова все двинется через воздушное состояние к влажному, поэтому Сенека
называет огонь концом мира, а влагу — его началом. Таким образом, рождение и гибель
космоса периодически повторяются, причем ничего нового не возникает. Поскольку в
боге содержатся одни и те же семенные логосы, все события в мире каждый раз
разворачиваются абсолютно одинаково, происходит, как позднее выразится Ницше,
«вечное возвращение того же самого».
Космос, создаваемый и руководимый богом и разумом, и сам есть живое существо,
разумное и одушевленное. Стоики доказывали это положение так. Разумное,
одушевленное и живое лучше неразумного, неодушевленного и мертвого. Космос —
самое лучшее. Следовательно, космос разумен, одушевлен и живой. Еще один аргумент
был таким. То, что порождает разумные существа, само разумно. Космос порождает
живые существа. Значит, космос разумен. Божественный разум проникает весь космос,
однако, не в равной мере. В некоторых вещах его присутствие заметно только в разумной
оформленности, им присущей, в других же — он проявляется непосредственно как
ведущее начало. Ведущим началом всего мира стоики называли эфир, небо или даже
солнце.
Космос, согласно стоикам, один-единственный, причем ограниченный и имеющий
форму шара. За его пределами находится беспредельная пустота, лишенная телесности. В
самом же космосе никакой пустоты нет, космос пребывает в полном единении,
обусловленном согласием и сопряжением небесного и земного.
Божественный разум отождествлялся стоиками с судьбой (ι):
«судьба — это разум, в соответствии с коим прошлое было, настоящее есть, а будущее
будет», говорил Хрисипп (SVF II 913). Классическое определение судьбы,
принадлежащее тому же Хрисиппу, было следующим: «Судьба — это некое природное
сочленение (σύνταξις) всего, когда вечно одно следует за другим, и связь этого
следования непреодолима» (Авл Гелий, Ν.Α. VII 2). Сенека же пишет: «Великое
утешение быть пленником вместе со всем миром. Ведь то, что приказало нам так жить и
так умирать, тою же самой необходимостью связало и богов. Неотвратимо движется ход
всего человеческого и божественного. И сам создатель всего и правитель, начертав
законы су-
140
деб, им следует. Однажды повелев, всегда повинуется» (De prov. 5, 8). В другом месте
Сенека говорит: «Если ты назовешь его (бога. — Д. Б.) судьбой (fatum), не ошибешься.
Ведь судьба есть не что иное, как связанный ряд причин, бог же есть первая причина
всего, от которого зависит все остальное» (De benef. IV 7).
Важнейшим моментом стоической доктрины является учение о провидении (πρόνοια).
Согласно Зенону, судьба и провидение тождественны
1
. Это значит, что все происходящее
в мире по закону необходимости одновременно является самым лучшим, что божество, с
необходимостью устрояющее мир, направляет его к лучшему и совершенному. Таким
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
113
образом, любое событие одновременно и необходимо вытекает из предшествующего ряда
причин, начиная с первой, и является самым лучшим. В таком случае в мире нет и не
может быть никакого зла. Не все стоики согласились с Зеноном, его ближайший ученик
Клеанф ограничил принцип провидения. Как свидетельствует Халкидий: «То, что
происходит властью провидения, происходит также необходимо, но не все то, что
происходит по необходимости, происходит по воле провидения, — утверждал Клеанф»
(In Tim. с. 144 (SVF I 551)).
Таким образом, в мире все устроено целесообразно. Низшее существует для высшего,
худшее для лучшего. Неодушевленное существует для одушевленного, одушевленное —
для разумного. Так, по Хрисиппу, мы созданы богами для них и для самих себя,
животные созданы для нас: лошади для наших войн и сражений, собаки для охоты, а
барсы, медведи и львы — для упражнения в храбрости. Даже вредные животные созданы
для нашей пользы. Согласно Плутарху (Stoic. repugn. 21, p. 1044 d.), Хрисипп говорил,
что клопы полезны, чтобы не давать нам долго спать, а мыши заставляют нас не
разбрасывать все в беспорядке. Впрочем, некоторые живые существа возникли не для
утилитарных целей, но для красоты. Так, по Хрисиппу, павлин возник ради красоты
своего хвоста.
Если в мире все устроено целесообразно, откуда же берутся беды и несчастья, откуда
берется зло? Во-первых, говорили стоики, всевозможные беды могут быть насланы богом
на дурных людей, дабы их примером вразумить остальных. Однако такое решение не
дает ответа на вопрос, почему беды и несчастья случаются с людьми добродетельными и
праведными. Второе решение, предлагавшееся стоиками, заключалось в том, что в
большом мировом хозяйстве, хорошо устроенном, тем не менее могут случаться всякие
мелкие неприятности. Божественная природа все рождает прекрасно и ко благу, но при
этом, достигая главного блага, она попутно (κατά παρακολούθησιν) порождает и какие-то
дефекты. Хрисипп приводил такой пример. Создавая человеческую голову, природа
разумно и заботливо создала ее из тончайших и маленьких косточек, однако, несмотря на
сие великое искусство, голова попутным образом получилась хрупкой и ломкой. Так и в
мире, зло возникает попутным образом, когда природа, создавая свои прекрасные
творения, попутно создает всякие уродства и причиняет добрым людям незаслуженные
ими страдания. В этом, как говорит Сенека, играет роль то, что материя обладает своими
собственными причинами. В лю-
Как говорит Феодорет (Graec. aff. cur. VI 14, p. 153 Raeder), «Зенон Китийский назвал
судьбу движущей силой материи. Ее же он поименовал провидением и природой».
141
бом случае, согласно стоикам, нужно обращать внимание не на частные неудачи
божественного разума, но на его, так сказать, стратегический успех. Стоики осознавали
проблематичность этого решения, но у них не было иного выхода. Либо при всех
дефектах мир устроен все же целесообразно, либо остаются атомы и пустота, случай и
механическая необходимость эпикурейцев. Наконец, зло, согласно Хрисиппу, должно
быть, ибо без него мы не могли бы понять и оценить благо.
В системе стоического фатализма человеку оставляется лишь свобода подчиняться
законам мирового целого и его движению. Стоики иллюстрировали свое понимание
свободы примером с собакой, привязанной к колеснице. Если собака бежит за
колесницей, она делает это по своей воле, как бы понимая, что никуда ей не деться, и
одновременно подчиняется влекущей необходимости. Если отказывается и не хочет
бежать, все равно колесница тащит ее за собой. Итак, человеческая свобода — это
сознательное и разумное следование необходимости. Как сказано в молитвенных стихах
стоика Клеанфа:
Веди меня, Зевес, и ты, что ткешь судьбу, Куда от века вами предопределен, Да не
ропща пойду. А коль не восхощу, Негодным став, то все равно туда ж пойду.
(Эпиктет, Encheiridion, 53).
Исходя из того, что все существующее есть необходимая связь причин и следствий,
стоики утверждали возможность мантики и предсказаний будущего. Они пытались
создать для распространенной и в Греции, и в Риме практики предсказаний научную
основу. Вообще, их отношение к религии резко отличалось от последовательного ее
неприятия эпикурейцами. Стоики пытаются ассимилировать античную религию в свое
мировоззрение, признают и бога, и богов и демонов. Они стараются ответить на критику
религии путем аллегорического истолкования основных фигур пантеона и главных
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
114
мифов. Аллегорическому толкованию подвергаются гомеровские тексты. Эта
ассимиляция религии проводится под знаком пантеизма. Многочисленные боги и герои
Греции хорошо подошли для мировоззрения, провозглашавшего, что все есть божество.
Человеческую душу стоики определяли как «соприсущий нам воздух» (SVF II 774),
«соприсущий нам и непрерывный воздух, пронизывающий все наше тело» (SVF II 885).
Сам воздух нашей души определялся как «мыслящее тепло» (SVF II 779) или как огонь.
Душа делилась стоиками на восемь частей: на ведущее и руководящее начало ( ), на пять
ощущений, на способность речи ( φωνητικόν) и на способность размножения (
σπερματικόν). Руководящее начало находится не в голове, но в груди, поскольку из груди
исходит голос. Душа, согласно стоикам, не может обладать бестелесностью, поскольку
она есть воздух или огонь, не может и обладать вечным существованием. Во время
мирового пожара все отдельные души возвращаются в единую огненную природу, откуда
они когда-то отделились
1
. Что же касается
Как говорит Сенека (Epistulae, 66), «разум есть не что иное, как часть божественного
духа, погрузившаяся в человеческое тело».
142
времени до мирового пожара, то, по Клеанфу, до него существуют все души, а, по
Хрисиппу, только души мудрецов.
Лестница существ, согласно стоикам, выглядит так. Самая низшая ступень,
неодушевленное, обладает только свойством или структурой ( ), в растениях к этому
присоединяется естество (φύσις) как способность к движению. Душа (ψυχή) впервые
появляется у животных, она отличается способностью представления (φαντασία) и
влечением ( ). У человека ко всему этому присоединяется разум (λόγος).
Этика.
Этика. В отличие от Эпикура первое стремление всякого живого существа не к
удовольствию, но к самосохранению. Наиболее близким является для любого живого
существа его собственное устроение и сознание о нем. Никакое живое существо не может
относиться к себе самому как к чужому, оно с рождения отталкивает все губительное и
вредное, усваивает же себе все родственное и близкое. А этого не могло бы быть, если бы
мы сразу не обладали чувством и сознанием (sensus) (Цицерон, De finibus III 5) себя и
своего устроения. Удовольствие является лишь побочным эффектом (έπιγέννημα) этого
изначального стремления к самосохранению. По Хрисиппу, это врожденное чувство
близости к самим себе распространяется и на наши части, и на наши порождения (Ср.
SVF III 179). Любовь к своим порождениям образует фундамент человеческой
социальности.
Человек есть существо разумное, поэтому он близок самому себе не просто как живое
существо, но как разумное существо, т. е. человеку в самом себе, прежде всего, дорога
его разумная часть. Главным определением счастливой жизни была формула «жизнь
согласно природе», которая понималась как «жизнь согласно разуму» и «жизнь согласно
добродетели». Родоначальник стоицизма Зенон говорил просто о согласной жизни, имея
в виду отсутствие в душе добродетельного человека разногласий, его согласие с самим
собой, т. е. со своим разумом. Ученик Зенона Клеанф добавил к «согласной жизни» слова
«с природой» ( φύσει), имея в виду жизнь, согласную с общим законом, управляющим
Вселенной. Хрисипп примирил эти два подхода, понимая «природу» и как общий закон,
и как естество каждого человека. Поскольку природа каждого из нас является частью
мировой природы, то между этими смыслами нет противоречия. В соответствии с таким
учением о цели жизни стоики определяли добродетель как «согласное с собой состояние
души» (Диоген Лаэртский, VII 89), как «состояние души, благодаря разуму согласное
касательно всей жизни» (Климент Александрийский, Paedagogus I 13), или как
«состояние души, находящейся в согласии с самой собой касательно всей жизни»
(Стобей, II р. 60, 7 —8 W). Таким образом, совершенная жизнь заключается в согласии с
самим собой и общим законом, пронизывающим все, в согласии нашей разумной части и
мирового разума. Это и будет добродетелью счастливца и благим течением его жизни.
Благом стоики считали исключительно добродетель. Зенон так говорит об этом. «Все
существующее либо хорошо, либо плохо, либо безразлично. Хорошим является
следующее: разумение, целомудрие, справедливость, мужество и все, что есть
добродетель или причастно добродетели. Плохим — неразумие, необузданность,
несправедливость, трусость и все, что есть порок или причастно пороку. Безразличным
же является следующее: жизнь и смерть, слава и бесславие, страдание и удовольствие,
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
115
богатство и бедность, болезнь и здоровье, и все тому подобное» (Стобей, Ecl. II р. 57, 18
W). Сенека же пишет: «Высшим благом является нравственно-прекрасное (honestum).
143
И я добавлю, чтобы ты еще больше удивился: нравственно-прекрасное является
единственным благом» (Epistulae 71, 4). Итак, все, что нужно для счастливой жизни,
заключено только в добродетели, добродетель вполне достаточна для счастья и довлеет
самой себе. Основой любой добродетели является разум. Между различными благами, т.
е. между добродетелями нет никакого различия, ни одна из них не лучше и не хуже
другой. Точно так же и все пороки одинаковы, среди них нет лучшего или худшего. В
отличие от прочих искусств мудрость, т. е. добродетельная жизнь, имеет свою цель в
самой себе.
Область безразличного делилась стоиками на два вида: предпочтительное (προηγμένα)
и непредпочтительное (άπροηγμένα). Хотя для счастливой жизни безразличное не могло
принести никакой пользы, для обычной жизни выбор безразличного представлялся
стоикам важным и требующим обоснования. Так, жизнь, здоровье, сила, богатство, слава,
хорошее происхождение считались предпочтительными, а их противоположности —
непредпочтительными. Для добродетельной жизни все это было для стоиков
безразличным. Некоторые стоики (Аристон Хиосский) шли еще дальше и полностью
элиминировали всякое различие между предпочтительным и непредпочтительным,
доводя стоическую точку зрения на благо до логического конца.
Добродетель определялась стоиками как «некое совершенство всякого существа»
(Диоген Лаэртский, VII 90) и как «возникшее благодаря разуму некое расположение и
силу ведущего начала души» (Плутарх, De virt. mor. 3). Всякий человек от природы имеет
предрасположенность к добродетели или, как выражается Цицерон, «врожденные семена
добродетелей» (Цицерон, Tusc. disp. III 1,2). Итак, добродетель врождена нам и
существует от природы, тогда как порок и зло могут прийти только извне и представляют
собой извращение (διαστροφή, perversio) природы.
Основными добродетелями, как уже говорилось, стоики считали разумение,
справедливость, благоразумие и мужество. В определенном смысле справедливость,
благоразумие и мужество были разновидностями разумения. Так, Зенон определял
справедливость как разумение в делах распределения, благоразумие как разумение
относительно предметов выбора, мужество как разумение в том, что нужно переносить.
Но он все же не считал, что разумение есть единственная добродетель, а о прочих не
должно быть и речи, как будет думать Аристон Хиосский. Добродетели не отделимы
друг от друга, а тот, кто имеет хотя бы одну добродетель, будет иметь их все.
Добродетель нельзя утратить в нормальном состоянии рассудка, однако при тяжелых
психических расстройствах вместе с разумом утрачивается и добродетель
1
.
Нравственное действие оценивалось стоиками не по его результату, но по
внутреннему настрою того, кто его совершает. Деяние, которое могло бы со стороны
показаться ужасным и невозможным, с точки зрения намерения может быть
добродетельным и разумным.
К важным достижениям этической доктрины стоицизма можно отнести разработку
стоиками учения о страстях (πάθη). Страсть определялась Зеноном как «неразумное и
противоестественное движение души, или влечение, переходящее меру» (Диоген
Лаэртский, VII 110). Однако другой видный сто-
Впрочем, Клеанф полностью не признавал возможность утраты добродетели.
144
ик, Хрисипп, определял страсти как ложные суждения нашей разумной части. По
стоикам, существуют четыре главных рода страстей: печаль, страх, вожделение,
удовольствие. «Печаль — это неразумное сжатие, или недавнее мнение о присутствии
зла, из-за которого, как кажется, происходит сжатие. Страх — это неразумное уклонение,
или бегство от кажущегося ужасным. Вожделение — это неразумное стремление, иди
преследование кажущегося блага. Удовольствие — это неразумное воспарение (επαρσις),
или недавнее мнение о присутствии блага, из-за которого, как кажется, происходит
воспарение» (Андроник, Περί παθών Ι (SVF III 391)). Из этих определений видно, что
страсть, во-первых, является неразумной, противоречащей разуму, во-вторых, страсти
связаны с кажущимся, а не с действительным. Страсти не могут быть, по стоикам,
умеряемы, они должны быть полностью устранены. В этом отличие стоиков от
Аристотеля. Уничтожение страстей является делом философии. Цицерон так говорит об
этом: «Вот что делает философия. Она лечит души, устраняет пустые тревоги,
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
116
освобождает от вожделений, прогоняет страхи» (Цицерон, Tusc. disp. II 4, 11). Страстям
стоики противопоставляли «благие претерпевания» (εύπάθειαι), радость, осторожность и
«добрую волю» (βούλησις), которые отличаются от страстей тем, что не противоречат
разуму, но согласны с ним (εΰλογαν). Сострадание и раскаяние не входили, согласно
стоикам, в число «благих претерпеваний» и должны были быть отвергнуты. Поскольку
между разумом и неразумием, между добродетелью и пороком нет ничего
промежуточного, то и все люди строго делятся на два вида: мудрецов и неразумных.
Даже те, кто стремится к нравственному совершенствованию, но его не достиг (οί
προκύπτοντες), должны быть зачислены в разряд неразумных и дурных. Мудрец обладает
всеми добродетелями, совершает только правильные поступки, никогда не ошибается.
Ему чуждо мнение, поскольку его познание основательно и твердо, и невежество.
Мудрец не бесчувственен, но бесстрастен. Он может почувствовать боль и страх, но он не
примет это в свою душу. Мудрец может делать все что угодно, ибо он все будет делать
совершенно и согласно с природой. Он может жить в обществе, жениться, производить
детей на свет, ибо все это никак не может помешать его свободе. Он свободен настолько,
что даже может вкушать человеческое мясо, если это будет оправдано разумом. Только
мудрец подлинный царь, поскольку царь должен знать, что такое хорошо и что такое
плохо. Только мудрец — подлинный судья или оратор. Стоический мудрец никого не
жалеет и никого не прощает, ибо это противоречит его пониманию долга. Только мудрец
богат, красив и счастлив. Мудрец имеет право на свою собственную жизнь, которую он
может оставить либо за отечество или друзей, либо из-за тяжелой и неизлечимой болезни.
Мудрец — крайне редкое, но не невозможное явление на земле. По Сенеке, он рождается
раз в пятьсот лет.
Базисом стоического учения об обществе было утверждение, что каждый человек по
природе стремится к самосохранению, заботится о себе и о том, что ему близко. Из этой
любви к себе вырастает и любовь к своим близким и, в конце концов, к человеческому
роду в целом. Поскольку наше подлинное «Я» — это разум, которым обладает также
каждый человек, то наша любовь к себе есть, на самом деле, любовь к человеку как
таковому. Отсюда вырастает преодоление в рамках стоицизма деления на своих и чужих,
на греков и варваров. Люди как существа обладающие разумом образуют огромную
вселенскую общину, к этой общине принадлежат и боги, которые тоже обла-
145
Литература
1. Stoicorum veterum fragmenta, coll. J. Arnim. Vol. I —III. Lipsiae, 1903— 1905.
2. Фрагменты ранних стоиков. Т. I —II (второй том в двух частях) / Пер. и комм. А. А.
Столярова. М., 1998 — 2002.
3. Луций Аней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. М, 1977.
4. Марк Аврелий Антонин. Размышления. Л., 1985.
5. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.,
1979.
6. Столяров А. А. Стоя и стоицизм. М., 1995.
7. Pohlenz M. Die Stoa. Bd.I — IL Göttingen, 1948 - 1949.
Глава 8. СКЕПТИЦИЗМ
Скептицизмом называется такая точка зрения, в соответствии с которой отрицается
возможность любого познания мира и утверждается необходимость воздержания от
какого бы то ни было суждения о нем. Скептическое отношение к человеческому
познанию очень характерно для греческого духа. Философы и поэты ранней Греции,
Гомер и Гераклит, Архилох и Демокрит, Еврипид и Платон многократно говорили о
слабости наших чувств, краткости человеческой жизни, немощи человеческого ума.
Однако собрать разбросанные крупицы скептического отношения к миру и переплавить
их в единое мировоззрение было суждено элейцу Пиррону (360 — 270 гг. до н. э.).
Именно к нему восходят определения скептицизма как отдельного философского
направления, отличного от простого недоверия к показаниям наших чувств и ума.
Итак, под скептиками, по Пиррону, имеются в виду те, кто постоянно рассматривает
нечто, но не приходит при этом ни к какому решению. Греческое слово «скепсис»
(σκέψις) и значит «рассмотрение». Таких людей можно назвать и ищущими, поскольку
они всегда ищут истину, но не находят ее. Также они называются воздерживающимися,
ибо, рассмотрев то или иное утверждение, они воздерживаются от суждения, верно оно
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
117
или нет. Еще последователи Пиррона назывались «апоретиками», ибо они приводили в
состоянии «апории», т. е. безвыходности, и тех, кто утверждал какие-либо учения, и
самих себя. Греческие скептики отличали себя как от тех, кто высказывал определенные
суждения или догматы о мире и его природе, так и от тех, кто полностью отрицал
возможность познания мира. Скептики исходили в этом делении из того, что в любом
исследовании возможны три исхода. Можно найти решение исследуемой проблемы,
можно отрицать такое решение и можно продолжать исследовать. Первый вариант
представлен догматизмом, второй — философией Средней (или второй) и Новой (или
третьей) Академии, Аркесилаем и Карнеадом, третий — Пирроном и его
последователями, которые не утверждают познания мира и его природы, не отрицают
его, но воздерживаются от решения и продолжают искать, чтобы никогда не найти. Итак,
скептицизм в собственном смысле слова — это учение Пиррона и его последователей.
Хронологически он разделяется на следующие этапы. Скептицизм Пиррона и Тимона,
затем, скептицизм Энесидема и Агриппы, наконец, скептицизм Секста Эмпирика и
Менодота. Поскольку на поздний скептицизм оказали влияние Аркесилай и Карнеад, мы
разберем и их близкое к скептицизму учение.
Скептицизм Пиррона и Тимона
Соотечественник Парменида и Зенона Пиррон испытал влияние последователя
Демокрита Анаксарха, софистической критики достоверного по-
147
знания, а также сенсуализма киренаиков. Античные авторы сообщают о его поездке в
Индию и Персию и о влиянии на него жизненной практики индийских аскетов, так
называемых «гимнософистов». Он стал первым учить о непознаваемости (άκαταληψία)
всего и о необходимости воздерживаться (έπέχεσθαι) от суждения. Он учил, что по
природе нет ничего прекрасного и безобразного, ничего справедливого и
несправедливого и т. д., но люди все осуществляют по своим установлениям и по
привычке. Доказывалось это положением Пиррона, что «каждая вещь не в большей
степени то, чем это» (Диоген Лаэртский, IX 61), т. е. о любой вещи можно высказать
определение и противоположное ему, так что ничего о природе вещи мы не будем знать.
В силу этого ни о чем нельзя высказываться определенно, нельзя утверждать нечто о
сущности той или иной вещи, но нужно, по Пиррону, следовать тому, что является.
Каждое высказывание является равносильным (ίσοσθενής) противоположному
высказыванию, поэтому между ними невозможен выбор. Скептическое учение, как и все
остальные, подчиняются этому принципу. Поэтому в скептических принципах «всякая
вещь ничуть не больше есть это, чем то» и других нельзя видеть принципы и догматы, но
временные орудия для достижения другой цели. Высказывания скептиков, согласно им
самим, суть только выражение состояния безразличия и отсутствия склонности к любому
высказыванию (άρρεψία). Само учение о том, что всякое высказывание имеет совершенно
равносильную противоположность, уничтожив все догматические учения, уничтожает и
само себя как учение, т. е. как утверждение определенного положения. Здесь происходит
переход от критики догматизма к выяснению надлежащего отношения к миру, переход к
этике.
Ученик Пиррона Тимон, безусловно, следующий здесь своему учителю, так определял
отношение скептика к миру. «Желающий быть счастливым должен обращать внимание
на следующие три вещи. Во-первых, на то, каковы вещи, во-вторых, каким образом нам
нужно к ним относиться, наконец, что воспоследует для человека за таковым
отношением. И касательно вещей он (т. е. желающий жить счастливо. — Д. Б.) выявит,
что они в равной степени безразличны, непостоянны и не подлежат суждению, а коли
так, то и мнения о них не могут быть ни истинными, ни ложными. А отсюда следует, что
им не стоит доверять, но надо быть лишенным мнений, быть лишенным склонности к
чему-либо и неколебимым. О каждой вещи надо говорить, что она есть не в большей
степени, чем ее нет, что она и есть и не есть, что она ни есть, ни не есть. А кто пришел в
такое расположение духа, по словам Тимона, у него сперва появится полное воздержание
от высказываний и речи ( ), а затем невозмутимость ( )» (Евсевий
Кесарийский, Praep.
ev. XIV 18, 2). В этом фрагменте обращает внимание на себя следующее. Во-первых,
Целью скептического мировоззрения, по Пиррону и Тимону, была счастливая, или
блаженная, жизнь. Значение теоретического рассмотрения у скептиков является сугубо
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
118
отрицательным и выступающим как средство. Здесь хорошо виден этический характер
скептического учения, сближающий скептицизм с направленностью прочих
эллинистических школ. Во-вторых, этический идеал Пиррона определяется
отрицательно, как отсутствие волнений и беспокойства, которые могут быть причинены
вещами при ненадлежащем к ним отношении. Невозмутимость и безразличие ( )
суть единственные «блага», к которым нужно стремиться. Все остальное в одинаковой
степени безразлично для счастья. Как говорит Цицерон,
148
для Пиррона не было никакой разницы между самым лучшим самочувствием и
тяжелейшей болезнью.
Хорошей иллюстрацией пирронического идеала может служить следующий рассказ.
Когда Пиррон оказался на корабле, попавшем в бурю, он указал своим перепуганным
спутникам на свинью, как ни в чем не бывало жравшую на палубе из своего корыта, и
сказал, что мудрец именно таков. Скептическому мудрецу чужды жалость и
привязанность. Сам Пиррон, когда увидел, что его учитель Анаксарх попал в болото, с
чувством полного безразличия и без всякой жалости проследовал мимо своей дорогой,
вызвав восхищение Анаксарха. В обычной жизни, как сообщает Диоген Лаэртский,
Пиррон ни на что не обращал внимания, ни на встречные колесницы, ни на кручи, ни на
злых собак. Он мог торговать на базаре, обмывать поросенка, путешествовать по Греции
с разным сбродом. Ничто не могло быть зазорным для человека, преданного безразличию
и невозмутимости.
Как уже упоминалось, одним из учеников Пиррона был Тимон (320 — 230 гг. до н. э.),
уроженец Флиунта, который прославился прежде всего, как автор «Силл», сатирических
стихов, высмеивающих философов-догматиков и их учения. В «Силах» Тимон пощадил
только Ксенофана и Пиррона. Против философов, утверждавших, что истина постигается
благодаря взаимодействию разума и чувств, Тимон направил стих: «Сошлися вместе
Аттаг да с Нумением» (Диоген Лаэртский, IX 114)
1
.
Аркесилай у Карнеад
Аркесилай и Карнеад принадлежали к школе последователей Платона Академии.
Однако их учение было проникнуто влиянием Пиррона, разработкой положительных
платоновских доктрин они не занимались. Главный их интерес лежал в критике
оппонентов Академии, в первую голову стоиков. Их диалектические и полемические
разработки оказали серьезное влияние на историю греческого скептицизма, серьезно
обогатив аргументацию и диалектическую изощренность позднейших скептиков.
Аркесилай (315 — 241 гг. до н.э)
Аркесилай (315 — 241 гг. до н.э), ставший главой платоновской Академии после
Кратета, перевел академическую философию, которая до этого занималась
истолкованием платоновских текстов и догматической разработкой платоновских
доктрин, на новые рельсы. Он первый, как сообщает Цицерон, «начал не доказывать свое
собственное мнение, но оспаривать мнение другого» (Цицерон, De orat. III 67.). Он
первым, как говорит Диоген Лаэртский, стал воздерживаться от суждений из-за того, что
любому суждению может быть противопоставлено прямо противоположное. Вместо того
чтобы доказывать свое мнение и опровергать противное, Аркесилай брался доказать как
тезис, так и антитезис с одинаковой убедительностью. Древние считали, что платонизм
Аркесилая — только маска, под которой скрываются пирронизм и эристика, т. е.
скептицизм и искусство спора. О нем даже был сложен стих: «Спереди Платон, сзади
Пиррон, посередке же Диодор» (Диоген Лаэртский, IV 33)
2
.
Однако, позиция Аркесилая отличалась от скептицизма Пиррона и его
последователей. Хотя он также, как они, воздерживался от любого суждения,
1
Аттаг и Нумений — два знаменитых обманщика.
2
Диодор Крон — знаменитый диалектик и эристик Мегарской школы.
149
не доказывал ни существования, ни несуществования чего-либо, не считал что-то
более, а что-то менее достоверным, однако для Аркесилая целью философской
деятельности было само воздержание от суждения (: ), а не невозмутимость
( ). Невозмутимость, согласно Аркесилаю, является только сопутствующим
обстоятельством воздержания от суждения. Аркесилай выступал против стоической
логики и гносеологии. Он опровергал стоическое учение о согласии ( ,
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
119
assensio), по которому окончательное познание ( ) наступает после акта
согласия. В таком случае, по Карнеаду, мы даем согласие на то, что нами еще не познано,
и, таким образом, познание, наступившее в результате такого согласия, ничего не стоит.
Далее, теория согласия вступает в противоречие со стоическим учением о мудреце,
поскольку мудрецу чуждо всякое мнение, но если он совершает акт согласия, т. е.
соглашается на то, что еще неокончательно познано, то он тем самым имеет мнение. Если
же он не совершает акта согласия, то он вообще ничего не знает. Аркесилай критикует и
стоическую концепцию каталептической фантазии, стоического критерия истины, ибо
нет такого истинного представления, которое не могло бы быть ложным. Итак, по
Аркесилаю, нет никакой истины, «все скрывается в потемках» (Цицерон, Acad. post. 12,
45), но в сфере практической жизни он все же признавал определенную правильность.
«Тот, кто воздерживается от всякого суждения, определяет выбор и избегание, и вообще
все практические действия хорошим разумным обоснованием (τω εύλόγω). ... Действие
является правильным, если оно для своего осуществления имеет хорошее, разумное
обоснование» (Секст Эмпирик, Adv. math. VII 158).
Карнеад (214— 129 гг. до н. э.)
Карнеад (214— 129 гг. до н. э.), ставший основоположником третьей, или Новой,
Академии, делом своей жизни считал опровержение стоического догматизма, в
особенности учения стоика Хрисиппа. Он даже говорил: «Если бы не было Хрисиппа, то
не было бы и меня» (Диоген Лаэртский, IV 62). Карнеад был очень одаренным
диалектиком и оратором. Однажды, будучи послан в Рим с дипломатической миссией, он
выступал в Сенате в течение двух дней. В первый день он представил аргументы в
защиту справедливости, во второй день — против, изумив слабых в диалектике римлян.
Его деятельность в Риме была прекращена по настоянию Катона Старшего.
Вслед за Аркесилаем Карнеад критикует стоическую теорию критерия истины, т. е.
каталептическую фантазию. Карнеад говорит, что каталептическая фантазия ничем не
отличается от других представлений. Ее ясность и самоочевидность не могут служить
гарантией ее истинности, поскольку бывают ясны и самоочевидны представления во сне
и фантазии безумных. То, что каталептическая фантазия с необходимостью ведет нас к
принятию ее, также не ведет нас к признанию ее истинности, ибо и бред безумного может
иметь такой же результат. Далее, каталептического представления нет, поскольку его нет
в случае нашего главного ощущения, зрения. Действительно, мы не обладаем ясным и
самоочевидным представлением цвета, поскольку цвет постоянно изменяется. Таким
образом, мы знаем о изменениях цвета, но истинного цвета, цвета, воспринятого
каталептически, мы не знаем. Карнеад выступал против основного закона логики, закона
противоречия. Он не принимал положения о том,, что суждение может быть либо
ложным, либо истинным. Так, если я говорю «Я лгу», высказываю я истину или ложь?
Если я действительно лгу, то я высказываю истину, если же говорю правду, то я
высказываю ложь. Значит, это суждение не может быть ни истинным, ни ложным. Также
невозможно
150
и научное доказательство, ибо, во-первых, каждое доказательство само требует
обоснования и мы уходим в бесконечность. Во-вторых, общее доказательство базируется
на более частном, а частное — на общем, не зная первого, мы не сможем доказать
второго, не зная второго, мы не докажем первого. Из-за такой взаимозависимости
осуществить научное доказательство невозможно. Итак, невозможно никакое научное
познание, точное и достоверное, поскольку мы не можем отличить истинное
представление от ложного и не можем ничего доказывать. В таком случае, если внешний
мир полностью непознаваем, нам остаются только наши собственные состояния. Как и
Аркесилай, Карнеад не выводил из невозможности познания мира невозможность
практического действия. Напротив, для обоснования последнего он ввел учение о
вероятности или убедительности (πιθανότης). Как говорит Секст Эмпирик, отделяя
позицию скептиков от позиции Карнеада, «Мы считаем, что все представления,
насколько это касается рассуждения, равны в отношении достоверности и
недостоверности, тогда как они (академики. —Д. Б.) одни представления называют
убедительными, другие — неубедительными» (Секст Эмпирик, Р. I 227). Убедительные
представления делятся на три вида: 1) просто убедительные, 2) убедительные и
проверенные, 3) убедительные, проверенные и не имеющие помехи от других
представлений. Так, когда я вхожу в темную комнату и вижу лежащую на полу веревку, у
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
120
меня возникает убедительное представление о ней как о змее. Однако когда я рассмотрю
ее свойства, ее цвет, ее неподвижность и т. д., я пойму, что это веревка, т. е. у меня
появится убедительное и проверенное представление. Убедительное и проверенное
представление достигает вершины убедительности, если никакое другое представление
не заставит меня усомниться в нем.
Карнеад показывал абсурдность многих аргументов стоиков относительно мира,
богов, судьбы, свободной воли. Так, аргумент Зенона о разумности мира — мир разумен,
поскольку разум лучше неразумия, а мир лучше всего, — Карнеад свел к абсурду
следующим аргументом: если верна аргументация Зенона, то мир умеет читать книги,
ведь знающий грамоту лучше неуча, а мир — лучше всего. По той же аргументации мир
можно назвать математиком, музыкантом и, конечно, философом. Против божественной
благости Карнеад выдвигал следующий аргумент: если боги, благоволя к человеку,
наделили его всем, значит, они наделили его и способностью употреблять во зло их дары,
значит, они не заботятся о человеке, если дали ему возможность творить зло. Кроме того,
благие к человеку боги позаботились о том, чтобы наполнить землю всякими злобными и
вредными тварями, губительными для него. Стоическое понятие о богах как о телесных
живых существах также абсурдно, ибо в этом случае боги окажутся смертными и
чувствительными к боли. Что же это за боги, которые умирают и страдают? Если боги
ведут блаженную жизнь, по стоикам, это невозможно, если они не обладают четырьмя
добродетелями. Но как божество может быть храбрым, или как оно может умерять свои
страсти?
Скептицизм Энесидема и Агриппы
После ТОГО как платоновская Академия вновь вернулась к догматизму и угас
академический скептицизм, скепсис возвращается к своим пирроновским истокам. Это
происходит в деятельности Энесидема из Кноса, жившего
151
и писавшего в первой половине I в. до н. э. Он написал восемь книг «Пирроновых
рассуждений», краткое извлечение из которых было сохранено патриархом Фотием.
Энесидем приводил аргументы против истины, причинности и доказательства.
Истины не может быть, поскольку она может быть либо ощущаемой, либо
умопостигаемой, либо соединением ощущаемого и умопостигаемого. Она не может быть
ощущаемой, поскольку само ощущение полностью лишено разумности, а значит и не
имеет отношения к истине. Она не может быть умопостигаемой, поскольку
умопостигаемое зависит от ощущаемого. Она не может быть и соединением ощущаемого
и умопостигаемого, поскольку ощущаемое и умопостигаемое противоречат и самим себе,
и друг другу.
Против причинности Энесидем рассуждал таким образом. Одно тело не может быть
причиною другого. Во-первых, тело, пребывая в самом себе, не может стать причиной
другого тела, иначе оно перестанет пребывать в себе. Во-вторых, оно не может создать
ничего другого даже в результате соединения с чем-то вторым, поскольку то, что не
может творить само по себе, не будет этого делать даже при условии соединения с чем-то
иным. Кроме того, из одного тела не могут образоваться два, ибо одно есть одно, а два
есть два. Но даже если бы было возможным образование из одного тела двух, то из двух
получилось бы четыре, из четырех — восемь, и нам пришлось бы уйти в бесконечность.
Раз тело не может ничего создать, то оно не может быть причиной для другого тела.
Бестелесное же не может быть причиной чего-то другого, поскольку оно неосязаемо и не
может ни действовать, ни претерпевать. Бестелесное не может создать ничего телесного,
ибо они чужды друг другу по самой своей природе. Таким образом, тело не может быть
причиной ни для телесного, ни для бестелесного, так же и бестелесное не может быть
причиной ни бестелесного, ни телесного. Таким образом, не может быть никакой
причинности. Далее, причина не существует, поскольку по самому своему понятию
причина есть нечто относительное, то есть причина чего-то, а относительное не может
иметь самостоятельного существования. Причины не может быть, поскольку если бы она
была, она была бы либо до, либо одновременно, либо после следствия. Одновременной
причина быть не может, поскольку тогда и причина, и следствие находятся в том же
состоянии. После следствия причина не может быть, ибо она, очевидным образом,
перестанет быть причиной. До следствия причина не может быть, ибо тогда она не
является причиной, поскольку еще не существует того, чьей причиной она являлась.
История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. —
М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.