Васильченко А. Штрафбаты Гитлера. Живые мертвецы Вермахта
Подождите немного. Документ загружается.
ликвидированы в мае 1942 года. Это не соответствовало действительности.
Берлинское «Бюро справок о погибших воинах Вермахта и попавших в плен»
сохранило картотеку «особых подразделений», из которой следует, что
многие «особые подразделения» продолжали существовать до конца 1942
года, а «особое подразделение IX» действовало в Шварценборне едва ли не
до конца марта 1945 года. Не соответствует действительности и позиция
историка Франца Зайдлера, который в работе «Военная юстиция в немецком
Вермахте» писал: «Во время войны из особых подразделений резервной
армии никто не был передан в руки полиции». На самом деле «особые
подразделения резервной армии» охотно прибегали к этой возможности, но с
февраля 1942 года она стала привилегией «особых полевых батальонов».
Особый полевой батальон был сформирован 24 августа 1941 года. В его
состав вошли три особых полевых подразделения, которые были созданы 1
февраля 1940 года как дополнение «особых подразделений» резервной
армии. В эти полевые подразделения могли попадать как «выпускники»
резервных подразделений, которые доказали свою пригодность для армии,
так и те фронтовые солдаты, которые совершили незначительные проступки
— они не попадали под трибунал, но все равно должны были пройти «курс
перевоспитания».
Служба в особом полевом батальоне, который считался одновременно и
штрафным, и воспитательным учреждением, была еще сложнее, нежели
служба в «особых подразделениях» резервной армии. С октября 1941 года
особый полевой батальон был перекинут на Восточный фронт. Служащих
особого полевого батальона нужно было привлекать «к тяжелому
физическому труду и строгому армейскому воспитанию в прифронтовой
зоне, максимально близко к воюющим войскам, что должно было являться
опасным обстоятельством».
Труд был обязательным условием. В будни надлежало работать не меньше
10 часов, в воскресенье — не менее 4 часов. Причем речь шла не просто о
тяжелом труде, а об опасном и тяжелом труде: разминировании,
строительстве блиндажей, погребении тел.
В данном случае служба в особом полевом батальоне полностью
соответствовала тому, что предлагали немецкие военные психиатры. Мы
можем вспомнить, что доктор Симон, ссылаясь на «психопатов», излагал
точку зрения о «снижении опасности от них в трудовых подразделениях».
Доктор Вайлер в январе 1940 года излагал гораздо более четкую картину
применения «особых полевых солдат»: «Так как воинская часть должна
освобождаться от подобных элементов, то их нужно размещать в особых
подразделениях. В них они должны нести военную службу под вражеским
обстрелом, в условиях строго дисциплинарного режима, с пайком,
достаточным только для поддержания жизненно важных функций, и прочих
опасностей войны. Их участь сдержит порывы других, которые попытаются
мешать военной службе». В то время как большинство армейских психиатров
размышляло об использовании «психопатов», военное руководство пошло
совершенно другим путем. Срок пребывания в особом полевом батальоне
должен быть ограничен 4 месяцами («как правило, 4 месяцами»).
Максимальный срок службы в особом батальоне не должен был превышать
полгода. По истечении 6 месяцев у служащего имелась альтернатива: или
возвращение в действующую часть, или передача в руки полиции как
неспособного к усовершенствованию, то есть направление в
концентрационный лагерь. Забегая вперед, можно сказать, что в период с
1938 по 1944 год в концентрационные лагеря из Вермахта было направлено
около тысячи солдат. Как минимум две трети прибывало в лагеря из особых
подразделений и особого батальона.
Глава 4 Полевые арестантские подразделения и штрафные полевые
лагеря
10 октября 1941 года «Фелькише беобахтер» («Народный обозреватель»)
вышел с передовицей, на которой красовался огромный заголовок «Час
пробил: поход на Востоке предрешен!» Потребовалось целых два месяца,
чтобы в декабре 1941 года окончательно признать, что несмотря на огромные
потери цель немецких стратегов — скоротечный разгром Красной Армии —
так и не была достигнута. Впереди была зима, к которой Вермахт оказался не
готов. Масштаб ошибки, которая была растиражирована «Народным
обозревателем», показывает дневник генерал-полковника Гальдера. Шеф
Генерального штаба сухопутной армии сделал 9 декабря 1941 года
следующую запись: «Беседа с фельдмаршалом фон Боком: Гудериан
сообщает, что состояние воинских частей настолько критичное, что тот не
знает, как далее отражать атаки противника. Серьезнейший «кризис доверия»
в частях. Боевая способность пехоты падает! В глубоком тылу собираются
все доступные силы… Группа армий остро нуждается в людях!»
Если в ноябре 1941 года немецкие части на Восточном фронте испытывали
недостаток в 340 тысячах человек, то после успешного советского
контрнаступления под Москвой «кадровый дефицит» составлял уже 625
тысяч человек. Высокие потери, которые были запланированы
командованием Вермахта только на первые летние месяцы «восточной
кампании», удалось как-то компенсировать лишь к весне 1942 года. Но
полностью укомплектовать армию не удалось ни при помощи «акций
прочесывания», ни при помощи внедрения в январе 1942 года института
штабных помощниц, ни при помощи других мероприятий. Большая часть
немецких поражений сопровождалась массовыми обморожениями, так как
Вермахт в рамках стратегии молниеносной войны не был подготовлен к
ведению боевых действий в условиях суровой зимы. Наконец, руководство
Вермахта оказалось вынужденным начать мобилизацию молодежи 1923 года
рождения, хотя это планировалось сделать только год спустя. В
аналитической записке «Боеспособность Вермахта в начале 1942 года»,
подготовленной в июне 1942 года для Генерального штаба, сообщалось
следующее: «Без мобилизации молодежи 1923 года рождения не имеется
никакой возможности компенсировать непредвиденные высокие потери,
понесенные в ходе летней кампании».
В этой ситуации пришлось изменять систему исполнения наказаний,
существовавшую ранее в Вермахте, и призывать в армию тех, кто еще
недавно считался «недостойным военной службы». 2 апреля 1942 года
Адольф Гитлер отдал приказ: «Система исполнения наказаний в условиях
ведения войны тотчас должна адаптироваться к обстановке на фронтах. Это
должно касаться мероприятий, которые среди прочих оказались
эффективными. Искупление вины впредь должно широко использоваться на
Восточном фронте… Впрочем, некоторые из осужденных в будущем не
могут, по крайней мере, не сразу, попасть в состав сражающихся регулярных
частей. Стимулом должно стать ужесточение порядка и дифференциация
отбывания наказаний для элементов, которые хотят посредством наказаний
покинуть фронт. С этой целью сразу же нужно выявить арестантов, которых
надо направить в прифронтовую зону, по возможности, в зону боевых
действий, дабы они выполняли тяжелую работу в самых опасных для жизни
условиях».
Для реализации этого приказа поначалу было создано три полевых
арестантских подразделения (ФГА). Их формирование согласно приказу
Верховного командования Вермахта от 14 апреля 1942 года проходило в
военных тюрьмах: Глац, Гермерсхайм и Анклам. Первое время в них
числилось около 200 человек. Примечательно, что специально отобранные
арестанты подвозились из множества тюрем и лагерей, в том числе форта
Торгау, Брухзаля, Фрайбурга, Грауденца и т.Jд. Для подбора подходящих
кандидатур была подготовлена инструкция, в которой говорилось:
«Для отбытия наказания в полевые арестантские подразделения (ФГА)
принимаются в расчет: заключенные вермахта, категории kv, gvF, gvH
(соответственно годные к строевой службе, к полевым условиям, к службе в
гарнизоне) за исключением тех, кто под мнимой маской искупления вины
попытается избежать исполнения наказания — а именно симулянты,
дезертиры, неоднократно самовольно оставлявшие часть, осужденные за
подрыв боеспособности». На особом негативном учете стояли те, кто уже
неоднократно наказывался за побеги. В июне 1942 году круг потенциальных
служащих пополнился теми, кто имел сроки заключения не более трех
месяцев. Службу в полевых арестантских подразделениях должны были
нести те, чье «искупление вины на фронте» казалось командованию
невозможным или несвоевременным.
Одновременно с появлением полевых арестантских подразделений
создавались полевые штрафные лагеря.
Уже 13 апреля 1942 года в тюрьму Вермахта в форте Торгау пришел приказ
формировать штрафные полевые лагеря (ФСЛ) I и II, которые
предназначались для немецких военнослужащих в Северной Норвегии и
Лапландии. Во всех тюрьмах Вермахта должна была провестись очередная
«инвентаризация». Направляться в лагеря должны были все, кроме тех, кому
за хорошее поведение было предусмотрено послабление и перевод в
действующую часть, и их противоположность то есть те, кто направлялся в
концентрационный лагерь (передавался в руки полиции). Соответственно
каждый из лагерей должен был состоять из 600 арестантов. Охрана и
вахтенный персонал в каждом лагере должны были насчитывать где-то по
285 человек. Так что количественное соотношение «надзирателей» и
арестантов составляло где-то 1:2.
Условия в полевых арестантских подразделениях и штрафных лагерях
были фактически одинаковыми: уже знакомые тяжелые работы в опасной
прифронтовой зоне — разминирование, строительство бункеров и блиндажей
и т.Jд. Кроме этого, сознательное ухудшение условий существования должно
было достигаться за счет существенного сокращения продовольственного
пайка и значительного увеличения «рабочего дня». В полевых
подразделениях арестанты должны были трудиться как минимум 10 часов, в
штрафных лагерях — не менее 12 часов. При всем этом полевым арестантам
официально полагалось самое плохое довольствие в Вермахте, которое
обозначалось литерой IV 2, что составляло 20J% от обычного солдатского
пайка. Руководители штрафных лагерей и полевых подразделений, согласно
§J13 Военного порядка отправления наказаний, могли выступать в роли
военных судей. У вахтенного персонала в обоих учреждениях были
одинаковые права и обязанности: «При малейшем сопротивлении,
подстрекательстве или попытке к бегству уставной персонал обязан
применять оружие на поражение. Предупредительного окрика не требуется.
Чтобы пресекать попытки к бегству в бараках, по пути на работу и на
рабочем месте, создаются определенные зоны, при вступлении в которые
огонь ведется сразу же на поражение». Это был произвол, который
развязывал руки надзирателям и конвоирам. На предписание о том, что
«надзиратель не должен злоупотреблять своей властью и служебным
положением», фактически никто не обращал внимания. Это проявилось уже
во время транспортировки арестантов из форта Торгау в Норвегию. В
дознаниях Баварского земельного уголовного розыска значилось следующее:
«Штрафники должны были пройти свыше 500 километров вдоль побережья
Ледовитого океана, самостоятельно перемещая свой багаж. Маршировали
они, как правило, по ночам. Арестанты по большей части выбились из сил
уже на первой трети пути, но для соблюдения дисциплины на марше их
подгоняли дубинками или прикладами…Согласно свидетельским
показаниям, арестант, падавший на землю из-за голода или болезни, получал
приказ встать и идти дальше. Если арестант не реагировал на команду, то она
еще дважды повторялась конвоиром. Если и на этот раз не было никакой
реакции, то арестанта расстреливали на месте, так как тот отказывался
выполнить приказ… количество расстрелянных во время марша по берегу
Ледовитого океана колебалось между 30 и 50. Однако при этом нужно
учитывать, что люди шли в колонне, а потому свидетели знали только то, что
происходило в их колонне… Свидетели показали, что арестанты не получали
от служащих Вермахта ни хлеба, ни сигарет. Изредка сигареты и хлеб
сбрасывались на землю с проезжавших мимо грузовиков. Однако тот, кто
выходил из строя, чтобы поднять их, тут же расстреливался за попытку к
бегству».
Отношение к арестантам не изменилось, даже когда они прибыли к месту
назначения в Киркенес и Петсамо. Преследуемые как «военные вредители,
носители враждебного духа» или также как «слабые люди, чью слабость
нельзя перевоспитать, а лишь устранить при помощи наказаний», они
подвергались всевозможным издевательствам. «По свидетельским
показаниям, у конвоиров и надзирателей были полностью развязаны руки, их
беспощадность не знала границ. За надуманными поводами арестантов
избивали или расстреливали. Поведение отдельных офицеров и надзирателей
граничило с садизмом». Один из подобных примеров в 1951 году описывал
журнал «Шпигель»: «В лагере я слышал, как одному из солдат-штрафников
был отдан приказ поднять ствол дерева. Но тот был слишком слаб для этого.
К нему приблизился лейтенант и повторил свой приказ еще три раза.
Штрафник вновь и вновь пытался сдвинуть поваленное дерево, но
безуспешно. В итоге ему выстрелили в голову».
Для того чтобы сокрыть подобные убийства в распоряжении
надсмотрщиков полевых штрафных лагерей имелись специальные
формуляры, в которые вносились лишь имена жертв. В данном бланке
значились следующие сведения: «Такой-то арестант был виновен в
чрезвычайном дисциплинарном нарушении, за что был казнен. Погребен на
таком-то кладбище. Извещения о смерти и некрологи запрещены».
1 августа 1942 года был создан третий штрафной лагерь. А в конце 1942
года полевые штрафные лагеря перенесли с побережья Ледовитого океана
непосредственно на Восточный фронт. Тем временем в форте Торгау
готовились к отправке новые транспорты с штрафниками. Вернер Краусс,
член «Красной капеллы», который сидел в форте как опасный преступник,
был знаком с бытом штрафников. В этой связи он замечал: «Обращение со
штрафниками было хуже некуда. Они систематически изматывались голодом
и побоями. При возвращении из Финляндии такой лагерь по пути терял едва
ли не 75J% арестантов».
В первый период деятельности штрафного полевого лагеря II (май —
декабрь 1942 года) было составлено более точное представление о потерях.
Эта проблема освещалась различными документами, в том числе
медицинским отчетом. Старший штабной врач Таухер, в течение двух дней
проводивший инспекцию, писал 23 декабря 1942 года: «Общее впечатление
было удручающе плохим. В особенности это касалось людей, которые уже
добрых 4 недели не работали, а оставались в железнодорожном составе в
Ревеле… Зная предписания для штрафных лагерей, не ожидал обнаружить у
арестантов ожирения, но степень истощения неприятно поражает… Большое
количество арестантов жалуется на одышку, обмороки при подъеме и
наклонах, сердечные боли. Эти жалобы являются следствием дистрофии.
Обследование показало почти у всех очень низкое кровяное давление и
медленный пульс. Работа сердца была очень медленная, звуки биения глухие,
слабые. Цвет лица серый и бледный. Надо подумать над тем, что среди
арестантов много молодых, которые нуждаются в питании гораздо больше,
нежели пожилые люди… Множество арестантов страдает от обморожений
пальцев ног второй и третьей степени».
Если привлекать другие источники, то становится очевидным, что из 600
арестантов штрафного лагеря II, которые в мае 1942 года были посланы в
направлении Полярного круга из тюрьмы Вермахта Торгау-Брукенкопфин, к
зиме от холода и голода погибла как минимум пятая часть. По некоторым
данным, каждый третий. Кстати, по данным обследования доктора Таухера,
из 400 арестантов только 82 человека были в нормальной форме, а состояние
здоровья позволяло работать. Схожие пропорции существовали также в
штрафных лагерях I и III. Вместе с тем все указывает на то, что в указанный
период в полевых штрафных лагерях Вермахта применялась практика,
которая в концентрационных лагерях называлась «уничтожение трудом».
Когда военный судья Фриц Ходес как постоянный сотрудник «Журнала
военного права» уже в 1940 году назвал полевые штрафные лагеря
«концентрационными лагерями Вермахта», то подобная характеристика
получила подтверждение на практике.
В конце 1942 года в систему полевых штрафных лагерей было внесено
несколько изменений. Сначала эти изменения находились в связи с
признанием того факта, что быстрый темп «уничтожения трудом» (как это
было видно на примере полевого штрафного лагеря II) был, в конце концов,
неэффективен хотя бы с военной точки зрения. Изнуренные арестанты не
могли дать какого-либо существенного результата. А ведь, кроме этого, их
надо было охранять и хотя бы номинально снабжать продовольствием. В
итоге 6 января 1943 года в Верховное командование сухопутных сил
поступило письмо, в котором говорилось: «В данных обстоятельствах
подобные штрафные лагеря не приносят никакой выгоды, а являются только
обузой. По этой причине группа армий просит отказаться от практики
направления провинившихся в полевые штрафные лагеря I и III».
Дабы не ставить под угрозу запланированные военно-строительные
проекты, было принято решение «в кратчайшие сроки привести лагерь II в
рабочую готовность». Сделать это планировалось посредством того, что
использование штрафников предполагалось: а) лишь в зоне боевых действий;
б) когда состояние здоровья арестантов будет поддерживаться на
необходимом уровне. Впрочем, эти изменения были столько же
незначительны, как увеличение в конце 1942 года продовольственного пайка
для заключенных концентрационных лагерей. «Улучшение» питания в
концлагерях якобы должно было увеличить работоспособность
заключенных.
Однако в конце 1942 года имело место быть и одно принципиальное
изменение, которое касалось всех трех полевых штрафных лагерей. До этого
момента руководство Вермахта придерживалось позиции: «Тот, кто оказался
в штрафном лагере, принципиально должен был оставаться там на весь срок
войны. Только в исключительных случаях пребывание в штрафном лагере
могло быть заменено отправкой на фронт, дабы арестант искупил там свою
вину».
Однако в октябре 1942 года было принято решение, что пребывание в
полевом штрафном лагере должно было длиться от 6 до 9 месяцев.
Сокращение сроков арестантской работы было продиктовано недостатком
солдат в Вермахте. Резервы пытались изыскать, в том числе за счет
арестантов из полевых штрафных лагерей. На уровне словесных определений
эта ситуация выглядела и вовсе нелепо. «Трудновоспитуемые» и «абсолютно
неисправимые» в одночасье превратились в «невоспитанных» и
«неисправимых».
Отныне после 6–9 месяцев пребывания в штрафном лагере арестант должен
был быть проверен на предмет возможного продолжения его «испытания» в
полевом арестантском подразделении. При соответствующей проверке
адресант мог направиться из ФГА на фронт для «искупления вины». Однако
если по истечении отведенных месяцев арестант не проявлял признаков
«исправления», то его по «доброй традиции» передавали в руки полиции и
свое «перевоспитание» он должен был продолжать в концлагере. Стоит
отметить, что полевые штрафные лагеря наряду с частично
расформированными «особыми подразделениями» стали второй военной
инстанцией, откуда можно было на вполне «законных» основаниях попасть в
концентрационный лагерь.
Остается лишь заметить, что даже в подобной «либеральной» ситуации
полевой штрафной лагерь все равно продолжал оставаться
«концентрационным лагерем Вермахта». В отношениях арестантов и
надсмотрщиков едва ли что-то поменялось. Кроме всего прочего, это
наглядно показывает сообщение Роберта Штайна. Роберт Штайн являлся
принципиальным противником национал-социалистического режима. За
самовольное отлучение из части он был приговорен к году тюремного
заключения. Но тюрьму ему заменили на полевой штрафной лагерь. Там он
пребывал до 1 сентября 1943 года, а затем оказался в концентрационном
лагере. Об использовании штрафников на Восточном фронте он вспоминал
следующее: «Непосредственно на фронте мы занимались разминированием
территорий и саперными работами на озере Ильмень… Наш штрафной
лагерь был полностью отрезан от внешнего мира. Вокруг него проходил
высоченный забор с колючей проволокой. Нашим жилищем были землянки с
деревянным настилом. Это были круглые нелепые строения, которые
наполовину утопали в земле. Мы находились под постоянным надзором.
Когда вели на работы, то нас сопровождали два конвоира. Во время
разминирования к нам был приставлен сапер. Мы только выкапывали мины,
а обезвреживал их именно он. Мы делали все под конвоем: грузили
обезвреженные мины, погребали тела, рыли окопы, прокладывали дороги.
Фронтовики видели нас, мы вызывали у них жалость, так как они понимали,
что происходило: единственным обращением к нам был удар прикладом,
неизменный удар прикладом. Примерно 90J% арестантов из нашего
штрафного лагеря погибло. Это было в прифронтовой зоне, мы попали под
обстрел. Но некоторые гибли от голода и побоев. На свой страх и риск мы
выбирались из лагеря, чтобы собрать грибов. Каждая из таких вылазок могла
закончиться расстрелом. Из еды у нас был только картофель, который мы ели
прямо с кожурой. Это был форменный лагерь смерти. Удалившись от него на
несколько метров, мы становились дезертирами. Пойманных бедолаг вешали
для устрашения. Они висели в нелепой форме без знаков отличия, так как
больше не были солдатами Вермахта. Но еще больше людей гибло от мин».
На характер концентрационного лагеря, который был присущ ФСЛ,
указывали документы первой половины 1943 года, в которых приводились
причины смерти арестантов. Наиболее популярными графами были:
«застрелен при попытке к бегству» или «умер от общего изнеможения».
Насколько силен был голод, позволяют почувствовать следующие указания о
причинах смерти: «паралич сердца после отравления грибами»;
«инфекционный энтерит» и т.Jд.
Совершенно очевидной становится параллель между штрафными и
концентрационными лагерями, если принять в расчет сведения 1943 года о
двух случаях «приведения в исполнение смертного приговора самым
позорным способом», а именно «через повешение перед общим построением
арестантов». На подобную взаимосвязь указывает событие, которое
произошло в 1944 году. О нем рассказал Вернер Краусс, в то время
являвшийся заключенным форта Торгау: «Среди нас в госпитале оказался
человек, пребывавший в одном из таких лагерей. Его лицо было глубоко
рассечено. Он был слишком запуган, чтобы признаться врачу, что это были
следы истязаний. На все вопросы он отвечал, что травму он получил в
аварии».
Очерченные выше изменения в лагерной системе и изменение их
функциональных задач в некоторой степени были связаны с тем, что в начале
1943 года полевой штрафной лагерь III был преобразован в полевое
арестантское подразделение, которое получило номер 19.
Несмотря на случившуюся трансформацию, «традиции концентрационного
лагеря» оказались в этом подразделении слишком живучими. Об этом
говорит свидетельство Петера Шиллинга, который в конце 1944 года видел
казнь 19 «дезертиров» из ФГА-19. «По прибытии командир ФГА лаконично
заявил мне, что в его подразделении мне не придется рассчитывать на
длинную жизнь. Убийство 19 арестантов было там самым обыденным делом.
Я помню, как надсмотрщик отдал приказ одному из наших товарищей по
несчастью принести листовку, которая выпала из пропагандистской бомбы.