Вакенродер В.Г. Фантазии об искусстве
Подождите немного. Документ загружается.
Й.-г.
ВАКЕНРОдЁР
Наши
письма
разминулись
Вакенродер
Тику
Вторник
Моему
довольству,
более
того,
самой
моей
жизни
мно
го
способствует,
что
ты
счастлив
в
Гёттингене.
Да
будет
так
всечасно,
пока
мест
ты
там,
и
да
будет
время,
когда
я
снова
заключу
тебя
в
свои
объятья,
таким
же
прекрас-.
ным
для
тебя.
Я
заранее
радуюсь
тому,
как
ты
в
Эрлан
гене
будешь
объяснять
мне
Шекспира.
Оттого,
что
здесь
так
мало
людей,
с
которыми
меня
бы
соединяли
духов
ные
интересы,
я
стараюсь,
сколько
могу,
заниматься
по
лезнымй
вещами.
Ты,
верно,
уже
понял
по
процитирован
ным
мной
недавно
строкам
из
старонемецкого
стихотво
рения,
чем
сейчас
я
занят.
Я
слушаю
курс
общей
истории
литературы,
особенно истории
изящных
наук
у
немцев;
ко
торый
читает
Кох,
человек,
воистину
ученый,
знающий
и
деятельный.
Я
уже
познакомился
со
старонемецкими
поэ
тами
и
увидел,
что
в
занятиях
этих,
если
им
предавать
ся
с
душой,
есть
много
привлекательного.
Я
списал
себе
несколько
стихотворений
и
нередко
льщу
себя
надеждой
(пусть
ребяческой,
но
сладостной)
когда-нибудь
в
тиши
библиотеки
сделать
открытие
в
сем
предмете
или
по
край
ней
мере
углубить
его
небольшими
разъяснениями.
Уже
один
язык,
этимология
и
родство
меж
словами
(особен
но
благозвучие
старого
восточнофранкского
языка)
дела
ют
чтение
этих остатков
древности
интересным.
Но
и
по
мимо
этого
там
можно
найти
немало
вдохновения
и-
поэ
тического
духа.
Ты
спросишь,
отчего
я
вдруг
взялся
за
эти
занятия,
но
ничто
сейчас
не
действует
на
меня
боле~
благотворно,
нежели
труд,
а
опасность
стать
чересчур
уче
ным
мне,
верно,
не
грозит.
Есть
у
меня
еще
один
излюбленный
предмет
для
изу
чения,
которому,
будь
я
там, где
ты,
я
предался
бы
всей
душой,
и
это
археQЛОГИЯ.
Завидую
тебе;
как
бы
кстати
пришлась
мне
Гёттингенская
библиотека!
Если
тебе
попа-
.
дется
там
какое-либо
исследование
о
старом
искусстве,
извести
меня.
Надеюсь
в
Эрлангене
иметь
более
досуга
чем
здесь,
чтобы
предаваться
своим
любимым
склонностям.
Что
ты
скажешь
о
моих
недавних
набросках
из
теории
взаимоотношений?
Для
меня
это
важно
знать.
Могу
к
ним
кое-что
присовокупить,
ибо
второпях
вспомнил
не
все,
222
ИЗ
ПЕРЕПИСКИ
ВАКЕнrОДЕРЛ
и ТИКА
что
может
полностью
выяснить
мой
образ
мыслей
на
этот
счет
и
вооружить
его
против
возражений.
К
примеру,
что
мое
средство
есть
лишь
последнее
прибежище
и
когда
играешь
роль
глупца
или
человека
холодного,
то это под
час
бывает
мучительно;
что
в
обществе
нескольких
чело
век
различной
цены
незачем
чересчур
открыто
выказывать
свою
любовь
и
расположение
одним,
если
не
хочешь
вый
ти
из
роли
по
отношению
к
другим
и
купить
прелесть
ми
нутной радости
общения
неприятными
следствиями,
кото
рые
в
дальнейшем
повлекут
за
собой
изменение
твоего
ха
paктepa
и
обнаружат
истинный
образ мыслей.
Мне
при
шел
на
ум
еще
один
пример.
Коль
скоро
я
буду
когда-ни
будь
говорить
о
воспитании
и
со
всем
рвением
порицать
пошлость
принятой
у нас
методы,
доказывая,
сколь
па
губно
для
ребенка,
если
его
уже
в
четыре
года
_
сурово
го-··
нят
В
школу,
начиняют
знаниями
всякого
рода,
а
дома
требуют,
чтобы
он
так
разумно
распределял
свое
время
и
так
бережливо
обращался
с
вещам-и,
как
наш
семидеся
тилетний
г-н
Арнольди,
если
я
с
живостью
(а
иначе
я
не
могу)
пущусь
в
такую
дискуссию,
то
мой
г-н
кузен
тут
же
весьма
сухо
сообщит
мне,
что
и
он
с
четырехлетнего
воз
раста
пошел
в
школу
(ибо
он
не
может,
он
просто
забо
леет,
если
оставит
при
себе
что-либо,
что
он
знает
или
думает,--
впрочем,
последнее
слово
к
нему
неприменимо)
,_
I;l
тогда,
особенно
коль скоро
при
этом
присутствуют
мои·
родители,
мне
придется
замолчать.
Так
неужели
не
много
лучше
произнести:
«Я
почитаю
хорошее
воспитание
весь
ма
трудной
задачей
и,
право,
не
знаю,
как
стал
бы
ее
ре
шать».
Где
изменяю
я
своему образу
мыслей?
Высказываю
ли
из
вежливости
или
угодливости
воззрения,
которых
мо
гу
стыдиться?
Воистину
я
не
знаю
иного
средства.
Поверь,
я
не
оттого
прибегаю
к
нему,
что
оно
покойно
И
выгодно;
ибо
часто
мне
было
бы
не
в
при мер
легче
освободиться
от
тяжкого
бремени
моих
чувств
и
мыслей,
нежели
по
давлять
их
в
себе.
Однако
же
прежде,
нежели
продолжать,
я
хотел
бы
услышать
твои
возражения
против
того,
что
я
уже
сказал.
Прости
мою
многоречивость:
мне
хочется,
чтобы
мы
пришли
к
согласию,
слили
воедино
наши
воз
зрения
и
получили
бы
из
них
целое,
которое
в
дальнейшем
станет
нашим общим
достоянием,
как
уже
не
раз
бывало.
Чрезмерная
раздражительность
моих
нервов,
которую
я
не
знаю
как
изъяснить
и
которая воистину
не
делает
мне
чести,
также
весьма
затрудняет
мне
отношения
с
223
В.-Г.
ВАКЕНРОДЕР
людьми.
Для
всякого
другого
это
показалось
бы
странным,
ты
же
поимешь
меня,
если
скажу,
что
самыи
вид
челове
ка
вроде
...
в
прямом
смысле
слова
причиняет
мне
боль.
От
одного
того,
что
его
вижу,
я
становлюсь
не
в
силах
пе
ревести
дыхание, так
стесняется
моя
грудь.
Далее,
единыи
взгляд
на
него
вызывает
во
мне
огорчительное
чувство
от
вращения
и
антипатии;
чувство,
которое
при
частом
по
вторении,
бесспорно,
оказывает
пагубное
влияние,
притуп
.J1яет
ум
и
растлевает
сердце.
Всякая
радость,
всякая
лю
бовь,
всякая
сердечная
склонность
облагораживают
нас,
сами
по
себе
они
суть
добродетель;
всякое
чувство,
ко
рень
которого
есть
ненависть,
делает
нас
дурНЫМj1
и
низ
менными.
Вот
мысли,
в
которых
я
совершенно
убежден.
Равным
образом
я
теперь
стократ
лучше,
нежели
прежде,
понимаю
твои
слова
о
том,
что
созерцание
прекраснои
и
выразительной
картины
и
вообще
наслаждение
прекрас
ным
во
всех
изящных
искусствах
уже
само
по
себе
обла
гораживает
сердце
и
возвышает
душу.
Ясно
чувствую,
что
стоит
мне
взглянуть
на
тебя,
как
я
делаюсь
добр,
при
взгляде
же
на
него
тотчас
расстраиваются
все
гармони
ческие
струны
моеи
души.
Недавно
я
имел
еще
одно
доказательство
раздражи
тельности
своих
нервов.
За
ужином
рассказывали
случаи,
происшедшии
недавно
в
морском
путешествии:
матросы,
взбунтовавшись,
бросили
капитана
с
немногими
верными
людьми
в
лодке;
и
с
большими
опасностями,
ПОД
угрозой
голоднои
смерти
добрались
они
из
Otaiheiti
в
Англию_
Рас
сказ этот
так
подействовал
на
меня,
что
я
тотчас
отпра
вился
к
себе
и
лег.
Я
самому
себе
был
противен
за
то,
что
живу
в
покое
и
довольстве;
я
жаждал
навлечь
на
себя
невзгоды,
бичевать
и
истязать
свою
плоть.
Но
потом
мне
пришла
на
ум
идея
выразить
это
чувство
в
оде
и
вообще
ввести
особый
вид
оды-вид,
которыи
Я
назвал
бы
)((X't'e~oX1j'i;
такие
лирические
стихотворения
всегда
были
излюблен
ным
моим
родом.
В
них
с
точностью
должны
быть
изоб
ражены
чувства
или
страсти,
присущие
отдельной
душе
и
описанные
с
натуры.
Являя
собой
истинное,
правдивое
вы
ражение
страсти,
указывая
ее
зародыш,
ее
исrочник,
ее
последствия,
да
помогут
они
человеку
познать
человече·
ское
сердце,
да
объяснят
и
откроют
человеку
челове
ка,
да
защитят
человека
от
человека.
Да
покажут,
как
чрезм€рность
чувства
может
привести
к
преСТУ!1лению
и
счастливого
и
несчастного;
да
воспламенят
и
увлекут
за
224
ИЗ
ПЕРЕПИСКИ
ВАКЕНРОДЕРА
И
ТИКА
собой
самого
холодного
слушателя,
дабы
он
устрашился,
однако
же
именно
таким
образом
научился
чувствовать
и
судить
о
чувствах
других.
Таковы
некоторые
оды Штоль
берга.
Оды
Шиллера
-
недостижимые
образцы
этого
ро
да.
Посмотри,
напротив,
на
оды
Рамлера
-
и
Горация!
Читатель
всегда
вне
мира
поэта
и
может
лишь
судить
о
построении
оды.
Не
то
здесь!
Правда,
можно
затем
рас
смотреть
и
достоинства
поэтические,
можно
разбирать
и
построение:
только
полно,
где
же
тут
построение?
Это
ог
ненный
поток
страсти,
текущий
словно
лава
из
Этны,
про
которую
никто
не
спросит,
отчего
эта
волна
следует
за
той,
отчего
та
большая
поглощает
все
меньшие
перед
со
бой!
Все
доказательства
совершенства
стихотворения
ле
жат
в
природе,
в
оригинале!
Здесь
надобно
почувствовать
себя
тождественным
герою
оды;
чувствовать
самому,
са
мому
быть
поэтом.
Читая
оды
Рамлера,
напротив, надоб
но
напрягать
свой
ум,
даБыI
воспринять
и
оценить
искус
ное
и
обдуманное
соединение
его
идей
и
умных
мыслей.
Хочу
надеяться,
что
ты
поймешь
меня
точно
так,
как
я
сам
себя
понимаю.
Та
ода,
которую
я
тебе
недавно
послал,
бы
ла
небольшим
опытом
в
этом
роде.
В
той,
о
которой
я
го
ворил
раньше,
мне
хотелось
изобразить
чувства
челове
ка,
которого,
невзирая
на
собственное
довольство,
столь
уязвляют
многообразные
несчастья
человечества,
что
он
бросается
в
уединенные
пустыни
и,
побуждаемый
безум
ной
фантазией,
предается
самоистязанию.
Не
пролила
ли
бы
она
свет
на
души
фанатических
отшельников
средне
вековья,
не
показала
ли
бы
путь
или
по
крайней
мере
один
из путей,
который
приводит
людей
к
деяниям,
большинст
ву
представляющимся
столь
безрассудными
и
нелепыми,
что
оно почитает
тех
людей
существами,
совершенно
ли
шенными
разума,
почти
не
принадлежащими
к
роду
че
ловеческому?
Не
показала
ли
бы
она,
что
именно
чувство
сопричастности
роду
че.10веческому
привело
их
к
этим
уди
вительным
деяниям?
Подобных
замыслов
у
меня
множест
во,
но
до
сей
поры
из-за
помех
и
затруднений
мне
H~
уда
лось
выбрать
время,
чтобы
осуществить
хотя
бы
один.
Что
касается
моих
маленьких
лирических
пьес,
то все
они
более
полны
чувством,
нежели
мыслью,
ибо
таковы,
ду
мается
мне,
и
должны
быть
.1ирические
стихотворения,
и
те из
них
(большинство),
что
БЫ.1И
излиянием
моего
соб
ственного
характеристического
чувства,
составят
историю
моего
духа.
8
В.,г,
Вакенродер
225
В.-Г.
ВАКЕНРОДЕР
Как
юрист,
если
я
когда-нибудь
таковыМ
стану,
я
буду
немало
страдать
от
своей
чувствительности.
Несколько
вечеров
подряд
мой
отец
показывал мне
акты
одного
не
сложного
процесса
и
принудил
меня
'все
их
прочесть.
Прав
да,
что
для
правильного
представления
основных
обстоя
тельств
дела,
для
оценки
его
и
для
применения
к
нему
законов
требуется
известный
анализ,
который,
бесспорно,
занимает
и
обостряет
разум,
по
крайней
мере
при
более
сложных
делах.
А
всякий
анализ,
как
я
теперь
хорошо
по
нимаю,
есть
достойная
и
приятная
деятельность
духа.
Но
даже
если
позабыть
о
том,
сколь
часто
в
юриспруденции
он
бывает
ошибочен,
сколь
ограничена
его
свобода
зако
нами,
обычаями
и
тысячей
всяких
мелочей
и
сколь
мало
утешительна
чистота
совести,
когда
ты
вовсе
не
уверен,
что
твое
решение
точно
справедливо,
ибо человек
не
все
ведущ,
а
процесс
должен
же
иметь
какой-то
конец,
а
ведЬ
коль
скоро
ты
обманулся,
то
сделал
несчастными
бог
весть
сколько
людей,-
если
позабыть
обо всем
этом,
для
меня
безмерно
тягостна
уже
и
самая
мысль,
что
я
буду
упот
реблять
свой
холодный
рассудок
там, где
сталкиваются
чьи-то
сердца,
что
я
буду
душить
водой
огонь
страстей,
раз
рубать
многообразно
переплетенный
узел
интересов;
слу
чай,
который,
будь
он
представлен
на
сцене,
исторг
бы
у
меня
слезы
сострадания,-
такой
случай
я
должен
буду
рассматривать
с
точки
зреНИ?l,
принятой
всеми
в
общест
ве,
и
размышлять,
и
высчитывать,
согласуется
он
с
ней
или
нет.
Разумеется,
что
юриспруденция
потребна
в госу
дарстве;
разумеется,
что
надобно,
чтобы
судья
отрекся
от
человеческих
чувств
и
возвысился
над
человечеством
как
существо,
холодно
взвешивающее
действия
других;
без
этого
я
не
могу
помыслить
себе
общество.
Разумеется!
Но
я!
И
вновь
обращаюсь
к
анализу:
ты
наверняка
легко
признаешь,
что
он
не
может
быть
благороднейшим
стрем
лением
и
величайшей
заслугой
человека.
Он
всегда
со
стоит
лишь
в
сравнении,
соединении
и
расчленении
того,
что
уже
есть,
в
преображепии
сущего.
Одно
лишь
твор
чество
приближает
нас
к
божеству;
творец
-
это
худож
ник,
поэт.
Да
здравствует
искусство!
Оно
одно
возвыша
·ет
нас
над
землей
и
делает
достойными
небес.
226
.
ИЗ
ПЕРЕПИСКИ
ВАКЕНРОДЕРА
И ТИКА
Тик
Вакенродеру
Гёттинген,
28
декабря
1792
г
.
Ты
недавно
видел
«Разбойников»
на
театре,
а я
их
еще
раз
перечел.
О,
что
это
за
великолепная,
божественная
пьеса,
мне
хочется
пасть
ниц
перед
Шиллером
и
молиться
на
него;
о
боже,
каких
высот
может
достигнуть
человек,
если
поверить,
что
Шиллер
-
существо,
имеющее
одну
и
ту
же
организацию
с
бесчувственным
глупцом,
который
во
всем
'так
похож
на
него!
Что
бы
ни
кри.чали
тупицы,
«Разбойники»
-
великая
пьеса,
я
восхищаюсь
ею
тем
бо
лее,
чем
более
ее
понимаю,
а
кто
ее
не
понимает,
тот
пусть
наслаждается
Кларой
фон
Хоэнайхен,
тот
пусть
пи
тается
желудями
французских
пьес,
не
для
него
писали
Шиллер,
Шекспир
и
Гёте.
Разумеется,
что
те,
кто
одер
жим
усердным
стремлением
задушить
в
себе
все
человече
ское,
кто
никогда
по
собственному
побуждению
не
мыслит
и
не
чувствует,
кто
почитает
себя
в
своей
механической
деятельности
неизмеримо
выше
всяких
скоморохов,
эти,
натурально,
не
в
силах
постичь
великое
творение,
свою
бесчувственность
они
принимают
за
стоицизм
и
героиче
ский
отказ
от
разных
безделок;
не
имея
ни разума; ни
воображения,
они бесконечно
радуются
воображаемому
торжеству
своего
разума;
по
моему
мнению,
только'
люди
чувствующие
могут
быть
названы
великими·
и
благород
ными.
«Ательстана»
я
не
помню,
ты
находишь
пьесу
весьма
дурной,
а
игру
Флека
весьма
хорошей,
я
должен
при
знаться,
что
тут
я
тебя
не
совсем
понял.
Не
хочешь
ли
ты
сказать,
что
актер
своей
хорошей
игрой
возвышает
пос
редственную
пьесу?
Я,
однако
же,
очень
сомневаюсь
в
том,
что
можно
хорошо
играть
дурную
пьесу,
разве
только
в
ней
дурен
один
лишь
план.
Коль
скоро
характеры
обри
сованы
дурно,
грубо,
неуклюже,
без
знания
человеческой
души,
то
актер,
как
бы
ни
был
он
велик,
не
может
туда
ничего
внести,
ему
пришлось
бы
для
этого
переработать
всю
сцену;
убого
обрисованные
характеры
оттого
и
убоги,
что
поэт
не
сумел
вдуматься
в
них;
откуда
же
возьмется
мерило
для
хорошой
игры
актера,
если
он
сам
и
зритель
,
еще
менее
способны
перенестись
в
эти
характеры.
Ты
хвалишь
игру
Унцельмана
и
Казелица
в
«Севиль
ском
цирюльнике».
Что
касается
первого, то я
целиком
и
8*
227
В.·Г.
ВАКЕНРОДЕР
ПОЛНОСТЬЮ
С
тобой'
согласен,
игра
Унцельмана
в
«Фига
ро»
-
это
настоящий
шедевр,
но
Казелиц?
я:
признаю,
что
он,
быть
может,
многие
сцены
исполняет
естественно,
а
не
которые
-
комично,
но,
по
моему
суждению,
ни
в
одной
он
не
играет
прекрасно,
он
создает
карикатуру,
а
карикату
ра
никогда
не
может
быть
прекрасна,
как
бы
ни
была
она
выразительна.
Вообще
,комичное
и
ужасающее,
быть
мо
жет,
ближе
соприкасаются
друг
с
другом,
нежели
обычно
думают.
я:
полагаю,
что
комический
актер
должен
избе
гать
всего
чересчур
эксцентрического
в
одежде,
равно
как
и
в
языке
и
в
жестах;
если
он
чересчур
стремится
к
эк
сцентрическому,
он
может
показаться,
пусть
всего
на
мгновение,
странным,
чужеродным
существом,
а
это
всег
да
разрушает
иллюзию.
Мне
думается,
что
комическое
должно
проявляться
не
вдруг,
актер
словно
бы
исподволь
вводит
в
него
зрителя,
так,
как
поступает
и
поэт.
Если
угодно,
подлинная
комическая
игра-
это
то,
что
делает
Ун
цельман,-
все
так
легко,
так
текуче,
ни
одна
идея,
ни
од
но
положение
не
застывают
надолго,
ни
одна
ужимка
не
отвердевает.
Казелиц
в
этой
роли
-
полная
проТивополож
ность
Унцельману.
При
первом
своем
появлении
он.
прямо
таки
не
похож
на
человека,
чтобы
привыкнуть
к
нему,
нужно
некоторое
время
..
я:
хорошо
помню
случай
из
дет
ских
лет,
когда
я
при
появлении
на
сцене
подобного
пер
сонажа,
который
должен
был
быть
комическим,
не
мог
сдержать
слез,
оттого
что
испугащ:я.
ВО
всем,
что
касает
ся
ощущений,
мне
кажется, дети
-
лучшие
судьи,
детст
во
-
родина
всех
наших
чувств,
и
тонко
вымышленная
теория
многих
частей
эстетики
часто
есть
не
что
иное,
как
счастливое
воспоминание
детских
лет.
И
это
весьма
нату
рально,
ибо
она
в
последнем
счете
восходит
к
чувству;
в
сущности,
человек
поэтический
ощущает
всегда
одинако
во,
будь
он
ребенком
или
мужчиной,-
его
ощущения
лишь
отражаются
до
некоторой
степени
заново
в
его
опыте,
в
основе
своей
они
не
могут
измениться,
они
только
умно
жаются;
в
человеке
с
тонкими
чувствами
все
несравнен
но
отчетливее
и
живее,
чем
то,
что
эстетик
сводит
для
не
го
в
мертвую,
систему.
Ты
легко
можешь
убедиться
на
опы
те,
что
карикатуры
никогда
не
нравятся
детям,
ибо они
лишь
с
трудом
узнают
в
них
человека,
они
просто боятся
их;
они могут долго
рассматривать
другие
фигуры,
без
вы
ражения
и
определенного
характера,
и
даже
целыми
дня
ми
размышлять
над
ними,
и
вносить
в
них
выражение
и
228
ИЗ
ПЕРЕПИСКИ
ВАКЕНРОДЕРА
И
ТИКА
характер,
тысячи
снов
ткутся
в
их
душе
-
снов,
которые
они
через
десять
или
двадцать
лет
с
удивлением
вновь
найдут
у себя
в
голове
или
в
каком-нибудь
кратком
изло
жении
науки,
если
память
у
них
достаточно
хороша,
что
бы
вспомнить
детство.
Карикатуры
по
вкусу,
быть
может,
лишь
холодному
северному
народу,
чьи
чувства
чересчур
грубы
для
восприятия
сдержанной
красоты,
или
тем,
кто
уже
прошел
школу
красоты
и
чей
пресыщенный
желудок
могут
привлечь
только
самые
острые
блюда,
кто
оттого
охотно
видит,
как
красота
приносится
в
жертву
вырази
тельности,
ибо
в
красоте
они
больше
не
находят
живой
вы
разительности.-
Ты
видишь,
что я
говорю
здесь
не
только
о
комической
карикатуре,
но
о
любом
выражении
какой
бы
то
ни
было
страсти,
исключающем
красоту;
художник
и
скульптор
создают
карикатуры,
когда
представляют
чувства
в
их
высшем
выражении
(к
примеру,
Лаокоон),
комической
скульптуры
вообще
не
может
быть,
и,
так
же
как
трагический
актер
(вспомни
мимику
Энгеля)
не
име
ет
права
изображать
все
с
абсолютной
достоверностью,
так
же
как
он
должен
сравнивать
и
отбирать,
равно
дол~
жен
и
комический.
Наконец,
комическому
автору
надобно
быть
весьма
осторожным,
ибо
он
не
должен
изображать
страсти
в
их
высшем
проявлении,
если
не
хочет
принудить
актера
создавать
карикатуру.-
Мы
не
можем
вообразить
себе
большую
сильную
страсть,
которая
бы
не
произiюди
ла
по
меньшей
мере
сходное
большое·
действие,
причина
не
должна
относиться
к
следствию
как
великан
к
карли
ку,
диспропорция
и
дисгармония
всюду
в
природе
вызы
вают
отвращение.
Представь
себе
комического,
глупого
лю
бовника,
который,
однако
же,
nодлuнно
любuт,-
но
ты
не
сможешь
его
себе
представить,
ибо
разумеется,
что
он
уже
не
будет
комическим.
Елизавета
требовала
от
Шек
спира,
чтобы
он
изобразил
Фальстафа
как
любовника,
но
более
умный
поэт
превратил
его
в
мнимого
любовника.
Равно
и
человек
в
ярости
не
есть
характер
для
комедии,
в
высочайшем
проявлении
чувства
здесь
исчезает грани
ца
между
трагедией
и
комедией.
Гарпагон
Мольера
обма
нывает
нас
только до
тех
пор,
пока
мест
не
приходит
в
ярость,
и
ты,
безусловно,
должен
был
почувствовать
это,
когда
в
настоящую
ярость
приходит
Бартоло;
только
зри
тель
с
грубыми
чувствами
может
смеяться
над
человеком
в
бешенстве,
равно
как
только
он
будет
плакать
над
ко
лесованным
преступником.
Помнишь
ли,
как
мы
заметили
229
в.-г.
ВАКЕНРОДЕР
по
поводу
комических
характеров
бо)Кественного
llJекспи
ра,
что
все
они
никогда
не
выходят
из
определенного
ро
да
флегмы
и
что
именно
это
особенно
способствует
их
ко
мичности
и
приятности_.
Но
КОЛЬ скоро
я
так
осу)Кдаю
карикатуры,
что
)Ке
ска
зать
мне
о
Диттерсдорфе
(а
порой
и
о
Моцарте)
и
другой
новой
музыке?
Но
довольно
об
этом,
тебе
У)К
наверняка
давно
наскучила
моя
болтовня.
Не
уг
лубляйсячрезмерно
в
поэзию
средневековья,
пред
нами
-
вся
Европа
и
Азия
и
особенно
Древн-яя
Греция
и
новая
Англия
-
столь
удивительный
мир
красоты,
что
я
просто
отчаиваюсь
когда-либо
при
близиться
к
этим
уче
никам
провансальцев.
Не
забывай
за
приятным
истинно
прекрасное.
Насколько
я
знаю
миннезингеров,
во
всех
их
идеях
господствует
удивительное
однообразие;
одно
то,
что
тогда существоваJ1
только
этот
род
поэзии,
только
Этот
круг
чувств,
в
котором
с
большим
или
меньшим
успехом
вертелся
всякий,
у)Ке
говорит
против
поэзии
того
века.
Когда
долго
вертишься,
да
еще
с
успехом,
то
неиз
бе)Кным
последствием
будет
головокру)Кение,
от
которого
пустеет
голова,-
по
крайней
мере
из
них
не
вышел
ни
единый
поэт,
и
это
равным
образом
говорит
против них
.
.
Ты
написал
мне
о
своих
отношениях
с
людьми,
я
при
этом
случае
хочу
рассказать
тебе
о
моем
здешнем
обще
стве,
отсюда
ты
увидишь,
что
мне
повезло
не
в
пример
более,
не)Кели
тебе.
Некоторое
время
назад
мы
учредили
ученое
общество,
собираемся
ка)Кдый
четверг,
один
раз
дискутируем
на
раз
ные
темы,
другой
-
читаем
что-либо
вслух.
Назову
тебе
членов
кру)Кка.
1.
Фон
Годо,
президент,
аристократ,
светский
человек,
гофмейстер
графа
Мусина-Пушкина,
я в
первый
раз
ВИ)КУ
такого
светского
человека,
он
не
раз
побывал
в
Италии,
Германии,
Франции
и
Англии,
не
лишен
талантов,
но
по
стоянное
светское
общение
довело
его
до
того,
что
упот
ребляет
он
их
лишь
с
целью
быть
занятным
болтуном,
ни
над
чем
он
основательно
не
мыслил,
но
хорошо
умеет
по
вторять
слова
людей
мысливших,
)Каль
только,
что
при
та
кой
методе
его
су)Кдения
часто
бывают
противоречивы.
Его
система
-
эгоизм,
он во
многом
разделяет
легкомыс
.1JeHHbJe
воззрения
старых
французов,
враг
всякого
боль
шого
энтузиазма.
230
ИЗ
ПЕРЕПИСI(И
ВАI(ЕНРОДЕРА
И
ТИI(А
2.
Фон
Будберг
-
для
меня
знакомство
весьма
инте
ресное,
секретарь
общества
и
студент,
как
и все
прочие.
Он
издал
нечто
о
возрасте
живописи
маслом,
полемизируя
с
Лессингом,
сам
неплохо
пишет
маслом,
и
у
него
весь
ма
приличная
библиотека,
с
ним
я
более
всего
дружен
после
Бургсдорфа,
у
него
много
энтузиазма,
и
он
рьяный
демократ;
проницательность
и
здравый
смысл
не
относят
ся
к
его
свойствам,
он
весьма
добросердечен,
большой
друг
Гейне,
к
которому
питает
искреннюю
склонность.
3.
Фон
Бургсдорф;
все
доброе,
что
я
прежде
говорил
тебе
о
нем,
подтверждается
все
более,
он
прекрасный
че
ловек
и
умом
и
сердцем.
4.
Фон
Вuтuнгоф,
глупейший
из
общества,
хотя
при
первоl'1
знакомстве
производит
впечатление
весьма
глу
бокомысленное,
по
большей
части
молчит.
5.
Фон
Броделuт,
демократ
сердцем,
однако
же
арис
тократ
в
силу
семейных.
обстояте,'1ЬСТВ,
добрый,
живой,
сангвинический
юноша,
еще
не
очень
много
мысливший,
но,
кажется,
не
имеющий
недостатка
в
разуме.
6.
Фон
Мейер,
аристократ,
ибо
французы
были
во
Франкфурте,
а
он
из
Франкфурта;
он
получил
здесь.
юри
дическую
награду,
и я
вижу,
что
для
этого
не
много
на
добно,
ибо
он
звезд
с
неба
не
хватает.
Он
занимается
жал
кими
мелочами
с
удивительной
важностью.
7.
МУСUНJПУШКUН,
русский
граф
и
оттого
рьяный
арис
тократ,
он
несколько
напоминает
Генслера,
только
что
у
него
поболее
разума
и
находчивости,
ибо
он
много
путе
шествовал.
Вскорости
я
буду
читать
нечто
о
возможности
равен
ства
всех
сословий
и о
наивном,
дискутировать
о
вреде
открытия
Америки
и
о
безобразном
в
карикатурах.
Всякое
собрание
заканчивается
небольшой
пирушкой.
Обедаю
я в
гостинице,
где
еще
присутствует
некий
фон
Хольцхаузен,
он
аристократ,
но
молчит,
его
образ
мыслей
обнаруживается
лишь
в
том,
что
он
смеется,
когда
фран
цузы
терпят
поражения.
Другой,
фон
Бирла,-
ужасный,
ту
пой
недоросль,
пошлый
аристократ,
с
ним
мы
вовсе
не
знаемся,
он
всего-навсего
обыкновенный
прусский
дворя
нин,
который
весьма
горд
могуществом
прусской
монархии,
мног,а
говорит
о
родословных,
знает
генеалогию
всех
осо
бо
знатных
семей
в
Германии.,
и
равным
образом
тонко
разбирается
в
винах.
Ему
почти
не
удается
раскрыть
рот,
Бургсдорф
тут
же
побивает
его.
До
сих
пор
он
учился
во
231