Трубина Е.Г. (сост.) Современная урбанистика

Подождите немного. Документ загружается.

211

амбициозные мэры, предприниматели, владельцы недвижимости и узлов

транспорта.

В 1970-е годы Харви Молотч – американский городской социолог и

автор метафоры «город – машина роста» добавил к названию своей (сегодня

классической) статьи подзаголовок «политическая экономия места» (1976).

Молотч не первым привлек образ машины для описания функционирования

капиталистической экономики в городах. У Маркса «машинная» метафора

была

вплетена в разбор им капиталистического отчуждения, в демонстрацию того,

что труд человека при капитализме становится чуждой ему силой, что

выражается в том, что человек порабощен трудом (вместо того, чтобы самому

его контролировать). Если инструмент служит мастеру, то, в случае машинного

производства, рабочий служит машине. Другой знаменитый марксистский

урбанист – Анри Лефевр

(1991, 345) – это тоже отмечает: «Город – это

действительно машина, но это и нечто большее и нечто лучшее: машина,

приспособленная к определенному использованию – использованию

социальной группой». Машина не рассчитана на благополучие всех своих

«винтиков», если воспользоваться популярной советской метафорой, и с

помощью этой метафоры Молотч проблематизирует популярную идею о том,

что

выгодные для элиты процессы городского развития в конечном счете

выгодны для всех горожан. Популяризации этой идеи способствовали прежде

всего городские власти. Но были и теоретики, достаточно отчетливо

сформулировавшие эту идею. Американский политический теоретик Пауль

Питерсон в книге «Пределы города» (1980) настаивает, что (1980, 20)

Интересы городов – это не сумма индивидуальных интересов жителей и не стремление

иметь оптимальный размер. Напротив, политика и программы тогда осуществляются в

интересах городов, когда они поддерживают или увеличивают экономическое

положение, социальный престиж или политическую власть города в целом.

Молотч, как и ряд других авторов, были настроены более критически и

предположили, что экономический рост городов отнюдь не всегда тождествен

212

увеличению суммы общественных благ. «Машина роста» – это не город как

таковой, а коалиция элит, нацеленная на извлечение прибыли из городской

земли и всего, что на ней возведено. Молотч был первым, кто столь отчетливо

описал доминирование в послевоенной американской городской политике

идеологии роста (1976, 310):

Рост – это экономическая и политическая сущность практически любой данной

местности… стремление к росту составляет ключевую действующую мотивацию

консенсуса местных политических элит, сколь бы расколоты они ни были в отношении

других проблем.

Молотч показал, что даже сильные города (Нью Йорк, к примеру)

должны участвовать в компаниях роста, продавая свои города международному

и национальному бизнесу, но отстаивая при этом свои политические интересы.

И он был первым, кто, опираясь на обширный фактический материал, показал,

что вопреки оптимистической риторике власть предержащих, масштабные

строительные проекты и

иные стратегии роста далеко не всегда оборачиваются

новыми рабочими местами и сопровождаются адекватной социальной

политикой. Его концепция машины роста состоит из трех компонентов: (1)

коалиция элит; (2) лоббирование элитами роста как отвечающего их

долговременным экономическим интересам и (3) диспропорции в выгодах от

роста.

В книге «Городские состояния» (1987), написанной вместе с Джоном

Логаном, теория города

-машины роста противопоставлена не только

экологическому подходу чикагской школы (о нем рассказывается в главе

«Классические теории городов»), но и марксистскому подходу. Недостаток

первого – в допущении «невидимой руки рынка», устанавливающей равновесие

в расселении горожан. В действительности свободное соревнование горожан за

свободное пространство невозможно. Высокий спрос на жилье невозможно

удовлетворять до бесконечности

. Дома обладают качествами, которые либо

увеличивают либо уменьшают их стоимость, кроме того, люди часто привязаны

213

к вполне определенным частям города, что чикагская модель не в состоянии

описать. Недостаток второго – в сведении города к месту эксплуатации, к

«печальному последствию логики капиталистического накопления» (1987, 10).

Марксизм считает, что те, кто снимают жилье – просто работники, а

собственники жилья – капиталисты. Получается, что целый ряд важных для

города игроков марксистский подход

просто не способен инкорпорировать, в

силу чего картина городского развития получается чрезмерно упрощенной.

Авторы считают, что развитие города лучше объясняется напряжением, во-

первых, между владельцами городской недвижимости (они могут использовать

меновую стоимость своих владений) и жителями (использующими

потребительную стоимость) и, во-вторых, между противоборствующими

группами бизнес – элит. Элиты, политики, массмедиа и

коммунальные

предприятия составляют коалицию роста. Вспомогательные участники

коалиции – это университеты, профсоюзы, учреждения культуры, владельцы

малого бизнеса.

Каждая группа преследует при этом свои цели, но убеждает население в

том, что от роста и вложений в него выиграют в конечном счете все:

«совокупный рост изображается как общее благо; увеличение экономической

активности, считается

, поможет всему городскому сообществу» (1987, 33).

Между тем авторы убеждены, что в действительности, «за редкими

исключениями, консенсус между городскими группами элиты возникает по

поводу одного вопроса. Этот же вопрос разделяет элиты и тех, кто использует

город для жизни и работы. Это вопрос роста» (50). Члены коалиции позитивно

расценивают любой вариант роста,

это и позволяет им эффективно работать

вместе независимо от различных целей. Но результаты роста распределяются

неравномерно: природа машины роста такова, что потребительная стоимость

большинства обменивается на меновую стоимость нескольких.

Каким образом это происходит? Как те или другие места города

циркулируют на рынке недвижимости? Авторы вводят понятие специальной

потребительной стоимости для того

, чтобы зафиксировать субъективную

214

ценность того или иного места для жителей. Специальная потребительная

стоимость отличает место от других товаров. Другое качество места состоит в

том, что оно открывает доступ к другим благам и людям, но этот доступ

прекращается, если человек меняет место жительства. Таким образом

«переживания и мотивы фокусируются на определенном месте» (18). Люди,

покупающие дома в особо значимых для них местах, вносят вклад в развитие

всего жилого района. Его качество (ресурсы, которые он предоставляет, его

привлекательность и связанная с ней способность мобилизовать людей на

какие-то действия) определяет жизненные шансы его жителей. Владельцы же

устанавливают специальную меновую стоимость своей недвижимости. У

каждого владельца – монополия

на свой сегмент рынка недвижимости. Часто

стоимость их владений зафиксирована. Владельцы стараются ее поднять, но

есть препятствия их экономической активности: к примеру, разная стоимость

квартир на нижних и верхних этажах высотного дома. Недвижимость

отличается от других товаров там, что не может создаваться только частным

образом: любое строительство или реконструкция предполагает

переговоры с

правительством и другими внешними инстанциями.

Логан и Молотч предлагают социальную типологию предпринимателей

рынка недвижимости. Первый тип – «везучие», т. е. те, кто унаследовали

собственность либо владеют ею в результате счастливого стечения

обстоятельств; второй тип – «активные», т. е. те, кто ищут удачные места и

участки для вложений; третий – «структурные спекулянты», т

. е. те, кто не

только способны предсказать, как изменится стоимость конкретной

недвижимости, но и обладают ресурсами, чтобы ускорить этот процесс в

устраивающем их направлении. Последний тип – самый важный в модели роста.

Конкурирующие группы элиты, сотрудничающие с правительством,

объединяются под прикрытием доктрины ценностно-нейтрального развития

города, т. е. идеи, что только

свободный рынок определяет использование земли.

В действительности рынок социально конструируется, в том смысле, что те, кто

его контролируют, делают это к своей собственной выгоде. Авторы описывают

215

разнообразные махинации городского истэблишмента, указывая, в частности

(1987, 293), на «бесконечное лоббирование, манипулирование и задабривание»

как на ключевые ресурсы, получения и поддержания власти в больших городах».

При этом активисты местных сообществ, по мнению Молотча и Логана, играют

достаточно двусмысленную роль. Они выступают от имени жителей, пытаясь

побудить городское правительство, к примеру,

использовать ограничения по

зонированию земли в пользу жителей. Но нередко их активность лишь

способствует успеху предпринимателей в их неустанной борьбе за повышение

ренты.

Большинство российских городов успешно превращены за последние

десятилетия в «машины роста», и пока трудно сказать, какое именно

метафорическое выражение этот процесс получает. Сейчас он проявляется в

циркулировании

метафорических выражений, далеких от «города как машины»

лексически, но связанных с дискурсивным выражением именно тех социальных

и политических тенденций, что эта метафора фиксирует. Я имею в виду

совокупность метафор, связанных с коммодификацией городов.

Что разительно отличает типичную картину политических аспектов

развития постсоветского города и, к примеру, американского – это степень и

характер

оспаривания интересов коалиции бизнесменов и политиков

активистами местных сообществ и прогрессивными политиками. В

компаративном исследовании двух городов, Чикаго и Питтсбурга, изложенном

в книге «Бросая вызов машине роста» (1996), Барбара Ферман показывает, как

местные сообщества в Питтсбурге, действуя в благоприятном политическом

климате широкой гражданской поддержки, смогли отстоять свое прогрессивное

видение строительства жилья

и экономического развития в целом. В Чикаго,

напротив, вызов стратегиям развития был брошен на электоральной арене, где

преобладали делегированные от районов политики, видящие угрозу в любой

независимой политической активности по месту жительства. Что бы ни

исходило от местных сообществ, пряталось под ковер, и в итоге чикагская

машина роста не встретила никаких

препятствий. Российские машины роста

216

городов следуют, скорее, чикагскому сценарию. Если в Америке каждый

случай нужно рассматривать отдельно, потому что иногда местные сообщества

все же одерживают верх, то в России последнего десятилетия, хотя местные

детали интересны, исход дела удручающе предсказуем.

Теории городских режимов

Интерес к неформальной стороне действий городских властей, к тому,

что происходит по

ту сторону выступлений мэров и разрезаний красных

ленточек, воплотился в дискуссиях по поводу различных типов городских

режимов. Понятие городского режима и фиксирует неформальные

управляющие коалиции, реально принимающие решения и определяющие

городскую политику. Вот определение городского режима, данное Кларенсом

Стоуном (1989, 6): «формальные и неформальные соглашения, на основе

которых общественные органы

и частные интересы действуют вместе для

принятия и исполнения управляющих решений». Кстати, свое исследование

городской политики Стоун вел опять-таки на примере Атланты (он рассмотрел

четыре десятилетия, 1946 – 1988) и понятие городского режима возникло в ходе

его попыток описать неформальное партнерство между городским

правительством и бизнес – элитой. Городское правительство озабочено

сохранением власти, расширением

поддержки со стороны общественности.

Бизнес-элита, понятно, думает об увеличении прибыли. Городской режим

складывается из конфликта между экономической и политической логиками в

рамках правящей коалиции. Когда коалиция становится правящей коалицией?

В центре коалиции – члены городского правительства. Но их голосования и

принятых ими решений недостаточно: для управления городом обычно нужны

куда

более значительные ресурсы. Вот почему решающими для коалиции

являются ресурсы, находящиеся во владении частных лиц, и сотрудничество их

владельцев с властями. Взаимные обязательства формальных и неформальных

участников коалиции (чиновников, политиков и заинтересованных лиц) –

органическая часть реальных соглашений, посредством которых ведется

217

управление. Так, в Атланте сложился сильный режим, основанный на

межрасовой коалиции между белой элитой города и черным средним классом.

Стоун подчеркивает, что понятие «правящей коалиции» указывает на ключевых

акторов, осознающих свою ведущую роль и лояльных соглашениям,

гарантирующим им их позиции. Но управленческие соглашения выходят за

пределы круга «инсайдеров». Какие-то жители

города могут знать тех, кто их

принимает и пассивно поддерживать принятые решения. Другие могут и не

знать и не поддерживать, придерживаясь таких общих принципов, как «нет

смысла бороться с городским правительством». Третьи могут сознательно быть

в оппозиции, а четвертые прагматически придерживаться взгляда, что

поддерживать «лузеров» и «гнать волну» просто неумно.

Так что в понятии

режима учитываются не только «инсайдеры», но и разная степень

приверженности горожан принимаемым решениям и то, как именно с ними

консультируются. Соглашения не четко зафиксированы, а их понимание

акторами может меняться, так что, предупреждает Стоун, понятие городского

режима не надо реифицировать. Это тем более важно, что типы режимов

могут

различаться даже в одной стране – они могут быть включающими и

исключающими, расширяться до пределов агломерации городов либо,

напротив, сужаться до центрального района.

Деннис Джад и Пол Кантор (1992) продолжают дифференциацию городских

режимов, выделив четыре цикла их развития в США. До 1870-х годах в

городах-антрепренерах все было под контролем купеческой

элиты. До 1930-х

годах, в период, когда бурная индустриализация сопровождалась волнами

иммиграции, и иммигранты быстро создавали политические организации,

бизнес должен был работать с политическими представителями иммигрантов.

Это была политика города машин. Период 1930–1970 годов – время

наибольшего государственного вмешательства. В коалиции Нового курса

экономическое развитие городов стимулировалось федеральным

правительством, и правительство же следило

за расширением базы

Демократической партии. Когда этнические меньшинства набрали достаточный

218

вес, этот режим уступил место последнему, который на современном цикле

развития способствует экономическому росту и политическому включению.

В любом случае, теория городского режима позволяет исследовать степень

участия бизнеса в городской политике и учесть его мотивацию.

Институциальные теории

В теории города как машины роста, как и в теории городских режимов,

правительство –

национальное и в особенности городское – не обладает

достаточными ресурсами, чтобы быть сильным независимым субъектом власти.

Есть, однако, группа теорий, в которых отстаивается тезис о том, что в центре

городской политики – формальные политические институты города. У них есть

власть, источником легитимности которой является суверенность

национальных государств. В основе этой группы теорий лежат

идеи Макса

Вебера о неразрывной связи модерных обществ и административных систем и о

власти как о способности личности навязать другим свою волю, изменяющей

характер действия в зависимости от типа общества. Традиционное

доминирование предполагало установление легитимности правления на основе

унаследованной позиции в социальной иерархии и апелляции к прошлому.

Харизматическое доминирование вытекало

из особых качеств и достижений

личности. Наконец, рационально-правовое доминирование основывало свою

легитимность на бюрократических навыках и рациональных правилах

администрирования. Образованные управленцы мыслились Вебером как

ключевые деятели общества модерности. Не случайно те английские теоретики,

которые именно городское правительство помещают в центр городской

политики, называют себя нео-веберианцами. Их американские коллеги относят

себя к «правительственному» или «городскому менеджеризму».

Теорию городского менеджеризма в 1960–1970-е гг. разработал

английский городской социолог Рэй Пол. Он понимал город как

организованную систему распределения ресурсов, проявляющуюся в

идентифицируемых способах организации городского пространства и

219

неизбежно приводящую к систематическому воспроизводству социального

неравенства. Ресурсы: земля, разнообразные виды капитала, здания

(коммерческие, промышленные, жилые) и социальные ресурсы

(инфраструктура, места отдыха, медицина и образование). Пол предположил,

что путь к пониманию логики способов организации городского пространства

лежит на пути изучения мотивации и идеологии «городских менеджеров»:

работников муниципалитетов, планировщиков, застройщиков, инвесторов

банкиров, риэлтеров, иными словами, и государственных служащих, и

владельцев частного капитала. Это они решают, что строить и где, это их вкусы

находят воплощение в новых проектах, это они дают разрешение на застройку

новых и перестройку старых территорий. Контролируя доступ к часто скудным

ресурсам (жилью, образованию), они определяют социопространственное

распределение населения.

Однако Пол посвящает свою книгу демонстрации не

их всесилия, а, напротив, того, что эти люди, в свою очередь подвержены

воздействию разнообразных факторов или сил, находящихся вне их контроля.

Во-первых, это политические факторы (к примеру, влияние на решения

муниципалитетов национальных правительств, в свою очередь, зависящих от

международной циркуляции капитала). Во-вторых

, это экономические

факторы, так сказать, логика рынка, которую не всегда можно учесть и

предвидеть в менеджерских решениях. В-третьих, это пространственные

факторы. Три из них особенно интересны. Первый можно назвать «упрямством

расстояния». Оно проявляется в том, что если одно место в пространстве

занято, то поселиться или расположиться можно только по

соседству, и так до

бесконечности, что делает неизбежной «тиранию расстояния»:

пространственное неравенство людей в отношении наиболее привлекательных

для жизни мест вытекает из самой логики пространства. Два человека или два

коллектива не могут одновременно занимать одно место в пространстве.

Второй – «инерция использования»: стихийно сложившийся вариант

использования данного места или совокупности мест предопределяет

то, как

они будут использоваться в будущем. Третий – «конформизм соседства»: то,

220

как будет использоваться данный участок земли, определяется тем, как уже

используется земля вокруг него. Три эти группы «сил» значительно

ограничивают возможности и амбиции городских игроков, что побудило Пола

описывать их деятельность не в терминах ничем ни ограниченного влияния, но

лишь «вмешательства» или «посредничества» в процессах, которые, по

большому счету, никто не

контролирует (и за которые никто, в конечном счете,

не отвечает). Этот ход мысли, независимо от Пола, развивают некоторые

сегодняшние политические философы, говоря о невозможности

беспроблемного приписывания ответственности за происходящее какому-то ни

было одному правителю или властной инстанции: слишком сложным стал мир,

слишком тесно переплетены происходящие в нем процессы.

Уже

упомянутый в этой главе Мэтью Кренсон (1971) рисует, как

городское правительство и политические партии сплоченно действуют, чтобы

вести политику, не обращаясь к городской общественности и поэтому не

принимая в расчет социальные интересы. Английский исследователь Синтия

Кокберн (1977) также показывает, что слабая или разобщенная городская

общественность становится главной причиной, почему городским властям

столь

легко преследовать лишь свои собственные политические задачи

Эта группа теорий убедительно показывает те моменты разворачивания

городской политики, которые особенно ярко проявляются в России. В чем они

состоят? Городское правительство совмещает в своей деятельности и

экономическую и политическую логику. Экономическая проявляется в том, что

правительство – главный «стэйкхолдер» в городской экономике, предоставляя

рабочие

места и потребляя сервис и товары. Политическая проявляется в

изобретательном использовании политических и правовых привилегий.

Повсеместно, а не только в России, у правительства их гораздо больше, чем у

частного бизнеса. Среди них: право контролировать и ограничивать движение

городского транспорта, избирательное зонирование городской земли, право

экспроприировать частную собственность для общественных нужд (

это

фиксируется в понятии eminent domain в США и compulsory purchase в Англии).