палаты законодательной ветви, обладая правом вето в отношении решений нижних палат. Советы также помогали
губернаторам в принятии судебных решений. В целом же в сравнении с английской палатой лордов советы
предстают скорее частью "монархической", нежели самостоятельной "аристократической" ветвью.
Если столь большое число полномочий приходилось на "монархическую" ветвь, что оставалось тогда для
"демократической" ветви - выборных ассамблей, являвшихся нижними палатами законодательных органов? Эта
проблема породила продолжительную дискуссию среди историков, и во второй половине XX в. наиболее
авторитетные исследователи, среди них Дж. Грин, Дж. Поул, Б. Бейлин, Э. Морган *6+, пришли к выводу, что власть
колониальных ассамблей, формально уступая власти губернаторов, фактически постоянно возрастала, приобретая
реальное влияние. Влияние ассамблей основывалось главным образом на том, что им удалось шаг за шагом
сосредоточить в своих руках власть над финансами и бюджетом, поставив губернаторов в зависимость в их
расходах. Ассамблеи приобрели повсеместно право вводить налоги, определять ежегодный бюджет колоний,
устанавливать размеры жалованья для должностных лиц, включая самого губернатора.
Используя финансовую зависимость исполнительной власти от законодательной, ассамблеи неоднократно
принуждали губернаторов утверждать те или иные законопроекты, назначать нужных им людей на различные
должности, принимать угодные им решения. Все это не отменяет, однако, фактов, свидетельствующих, что и
губернаторы часто подчиняли себе ассамблеи, добивались их роспуска, переноса заседания, навязывали угодные
им решения и назначения. Взаимоотношения ассамблей с губернаторами превратились в нескончаемое сражение,
в котором, как свидетельствует колониальный опыт, у ассамблей не было шансов на решающую победу.
В историографии одним из дискуссионных всегда был вопрос о том, насколько демократичной была
"демократическая ветвь" политической власти в колониях. В первой половине XX в. влиятельной была точка зрения
историков-прогрессистов об относительной узости американского электората и, следовательно, недемократизме
колониальной политической системы. В середине XX в. распространилась точка зрения школы консенсуса о том, что
в выборах в колониальной Америке принимали участие до 90% взрослых белых мужчин и что там укоренилась
"демократия среднего класса" *7+. На современном этапе возобладал взгляд, впервые полно обоснованный Ч.
Уильямсоном, что избирательным правом в колониях пользовались от 50 до 75% взрослых белых мужчин *8+.
Избирательный корпус в Америке был, безусловно, более демократичен, чем в Англии, но если принять во
внимание, что взрослые белые мужчины составляли около 20% американского населения, тогда можно заключить,
что он составлял от 10 до 15% населения и, следовательно, был достаточно узок.
Вопрос о степени демократизма американской государственности колониального периода предполагает
анализ не только того, насколько был широк избирательный корпус, но и того, обладали ли простые американцы
возможностью вхождения во власть или способностью реально влиять на нее. Совокупность имеющихся на
сегодняшний день исторических фактов позволяет, на мой взгляд, заключить, что не только в "монархической"
ветви колониальной власти, но и в "демократической" ветви власть сосредоточилась в руках узкого круга
колониальной элиты. Ее политическое преобладание определялось рядом факторов, среди которых выделяются
два. Во-первых, имущественный ценз для кандидатов в депутаты в несколько раз (в некоторых колониях в десять)
превосходил имущественный ценз для избирателей, так что баллотироваться могли преимущественно выходцы из
богатых семей *9+.. Во-вторых, господствовавшая процедура выборов носила недемократический характер (в силу
отсутствия тайных выборов, подданнической политической культуры большинства избирателей и других причин). В
результате выборные ассамблеи по социальному составу были во многом похожи на назначаемые советы: советы
на 90% состояли из "первых семей" Америки *10+, в ассамблеях 85% депутатов были выходцами из верхних 10%
колониального общества *11+. Причем семейственность для ассамблей была характерна не в меньшей степени, чем
для советов: в обеих палатах из поколения в поколение заседал узкий круг лиц, носивших одни и те же фамилии
[12].
Как видно, демократические черты американской политической системы в колониальный период оставались
слаборазвитыми. Зададимся теперь другими важными вопросами: каким был удельный политический вес разных
социальных групп и был ли политической власти присущ плюрализм, и если да, то каким был его характер?
Совершенно очевидно, что такие социальные группы, как женщины, законтрактованные белые слуги,
нехристианские религиозные деноминации, индейцы и чернокожие были вообще лишены возможности влиять на
политическую власть. Воздействовать на нее могли только взрослые свободные белые мужчины христианского
вероисповедания, которые разделялись на верхний, средний и нижний экономические классы. Институциональным
политическим влиянием пользовались практически только верхний и средний классы, при этом непосредственная
власть была монополизирована верхним классом. Нижний, как, впрочем, и средний классы могли выразить и
попытаться навязать свою волю в первую очередь с помощью бунтов, подобных восстанию Н. Бэкона в Виргинии в
1676 г. Совокупную результативность подобных бунтов историкам еще предстоит определить; ясно, что они
добивались некоторых целей, в первую очередь экономических (например, снижение налогов), но эти успехи на
протяжении колониального периода оставались скромными и часто носили временный характер.
Политический плюрализм в основной массе колоний существовал и развивался почти исключительно в рамках
верхнего класса, в результате соперничества разных его группировок и фракций за власть. Особенностью подобного
соперничества в колониальный период было то, что подобные фракции и группировки носили семейный характер: