пониманием того, что такое язык, весьма отличающимся от буддийского понимания. Начнем
с того, что в нашем современном понимании языка мы исходим из общей идеи о языке как
универсальной общечеловеческой константе, как инвариантной постоянной человеческого
существования, исторически (и географически) представленной в многообразии ее
конкретных языков-вариантов. Тогда каждый данный естественный язык оказывается
интуитивно (теория здесь совершенно невозможна!) противопоставленным «языку
вообще», представленному языком описания (метаязыком), то есть другим естественным
языком, на котором данный язык описывается (при том, разумеется, что они могут и
совпадать,@— тогда различие между ними будет чисто функциональным). Одновременно —
и это другая интуиция, лежащая в основе современного понимания языка,@— мы исходим из
идеи о сознании (или мышлении) как эпифеномене языка, как о том, что предоставлено
мышлению исследователя в языковых репрезентациях.
В буддийской философии сознания язык всегда понимается не как язык вообще, а
только в данном случае (в том смысле, в котором «случай» объясняется в третьей лекции).
Этих случаев очень много, их классификация всегда будет политетической, то есть
основанной на двух или более признаках. Я сейчас вкратце рассмотрю некоторые из них,
предупреждая при этом, что порядок их рассмотрения никак не следует принимать в смысле
иерархической или какой-либо иной ценностной системы (последнее возможно, но будет
особым «случаем»):
1)@Случай, когда о языке (не важно, вообще или конкретном языке) можно сказать, что
«язык — это дхарма».
Или, поскольку «все дхармы ментальны» [как в тексте (1)] что «язык — ментален»
(сравним наше: «сознание — языково»). Или: «язык — эпифеномен сознания».
2)@Случай, когда Дхарма (текст Учения) излагается (в данном случае — пишется) на
каком-либо конкретном языке, ну, скажем тибетском или монгольском. Такой текст всегда
начинается словами: «На санскрите название этой сутры (тантры, шастры и т.@д.) такое-то, на
тибетском — такое-то». Это никак не предполагает, однако, ни того, что тибетский язык как
язык перевода противопоставлен языку оригинала (санскриту) по аутентичности, ни того,
что оба они противопоставлены «языку вообще». Ибо Слово Будды (buddhavacana) в этом
случае есть не-слово, есть факт (случай!) Пробужденного Сознания, только условно
приуроченный к языку, все равно какому, санскриту или тибетскому. И только в слышании
этого учеником эта приуроченность становится фактом языка — поэтому все сутры
начинаются словами слышавшего: «Так я слышал» (evam maya srutam). Именно поэтому в
позднейших учениях о двух (или трех) истинах утверждается, что только в устах Будды
слово — высшая истина (paramartha satya), в слушании же и передаче учеников оно не
более чем относительная истина (sam-vrti satya).
3)@Случай, когда (как в Алмазной Сутре) все то, что называется, есть не более чем
язык,@— «оттого так и говорится, Субхути, что для знающего, что этого — нет, оно так и
называется». Это, конечно, предельный случай, когда в соотношении с высшей истиной в
Запредельности Сознания (prajnaparamita) слово — знак не-существования того, что оно
обозначает. Таким образом, это случай негативного соотнесения языка и сознания.
4)@И наконец, случай, когда язык противопоставлен тексту (см. начало первой лекции и
текст (9) опять же из Алмазной Сутры). В этом случае текст (сказанный или написанный)
обладает полнотой вещности и находится в совсем другом измерении (он «неизмерим» и
«неисчерпаем»), в сфере сознания, где обретаются Благородные (aryapudgala). Язык здесь
— то, чем «обходятся», читая, переписывая и разъясняя текст. Текст — единственный объект
информации. Его священность — в его передаче от эона к эону, от мира к миру.
Разумеется, то, что мы называем «философия языка», где язык фигурирует как особый
объект философского рассмотрения, будет, с точки зрения буддийской философии сознания,
такой же бессмыслицей, как «философия религии» или «философия любви». Ибо язык здесь
чисто функционален (его нет вне «случаев») и вторично производен в отношении сознания.
Нет такого случая, в котором сознание репрезентировало бы себя в языке. Но можно