Пленков О.Ю.Третий Рейх. Арийская культура
Подождите немного. Документ загружается.
миллиону зрителей, а выпущенный в июне 1942 г. фильм «Большая любовь» с Сарой Леандер (она
пела шлягер «Когда-нибудь произойдет чудо») посмотрело 25 млн зрителей
314
.
3 марта 1942 г. в Берлине состоялась премьера фильма режиссера Тобиса «Великий король» (о
Фридрихе Великом). Прессе Геббельс отдал приказ не сравнивать прусского короля с Гитлером,
но сам же на торжественном заседании, посвященном дню рождения Гитлера, привел это
сравнение. СД передавала, что для немецкой общественности фильм стал событием: он снимал
романтический флер с пруссачества и показывал, насколько ледяной и недоброжелательной
атмосферой был окружен великий король и сколько непопулярных решений он должен был
принимать
315
. Сомнительно, правда, чтобы этот рапорт СД буквально передавал мысли народа —
уж больно интеллектуальными были эти суждения.
Огромное впечатление на немецких зрителей произвел первый цветной фильм с популярной
актрисой Ма-рикой Рёкк, которая снялась в целой серии беззаботных, веселых лент — особенно
были известны «Дочь Евы» (1938 г.), «Кора Toppe» (1940 г.) и «Девушка моей мечты» (1944г.).
Почти все ее фильмы были связаны с именем известного немецкого режиссера Якоби. У нас в
стране Марика Рёкк была широко известна по фильму «Девушка моей мечты».
145
Ставились добротные исторические фильмы — мелодрама Байта Харлана «Кольберг» (1944г.),
драма с Ян-нингсом «Роберт Кох — победитель смерти» (1939г.). Фильм о Роберте Кохе стал
событием в культурной жизни Германии; СД передавала о чрезвычайно позитивном эффекте от
фильма
316
.
Любопытные детали связаны с лентой Харлана «Кольберг». Она была посвящена историческим
событиям: прусская крепость Кольберг в Восточной Померании (ныне польский портовый город
Колобжег) во время Семилетней войны была осаждена войсками генерал-фельдмаршала
Румянцева-Задунайского и в декабре 1761 г. капитулировала
317
. Драма защитников города и оказа-
лась в центре внимания режиссера. Харлан потратил на этот фильм огромные деньги (8 млн
рейхсмарок), в массовках были заняты десятки тысяч солдат и 6 тысяч лошадей (и это в 1944г.,
когда на фронтах у Германии все рушилось...). Геббельс ожидал от этого фильма огромного
пропагандистского эффекта. Фильм Харлана обладал неоспоримыми художественными
достоинствами, в нем были заняты лучшие актеры: Кристина Зедер-баум (шведская актриса, жена
Харлана), Генрих Георге (генеральный директор театра Фридриха Шиллера в Берлине, отец
известного современного актера Гётца Георге). Премьера «Кольберга» состоялась в марте 1945 г.
одновременно в Берлине и в кинотеатре города Кольберг, который был к тому времени вновь
осажден — на этот раз уже рвущимися к Берлину советскими войсками. Солдаты вермахта
удерживали город — вернее, узкую полосу берега в 1,5 км длиной — до 18 марта 1945 г. За это
время немецкий флот смог эвакуировать из Кольберга 70 915 беженцев и немецких солдат
318
.
Легко представить себе, с каким чувством жители реального Кольберга наблюдали за развитием
осады того, экранного Кольберга, и насколько драматичной казалась им собственная участь. Где
жизнь, а где искусство в этом случае действительно трудно было разобрать — именно таким
способом и был достигнут наивысший пропагандист-
146
ский эффект, повторить который, впрочем, все равно никогда бы не удалось.
Что касается второго упомянутого исторического фильма—о Роберте Кохе, — то в центре
внимания здесь лежал конфликт между основоположником современной бактериологии и
эпидемиологии Кохом (1843—1910) и гигиенистом Рудольфом Вирховым (1821-1902),
основателем Немецкой свободомыслящей партии, соперником Бисмарка. Безупречный в
морально-этическом отношении Вирхов выставлен в фильме малодушным «декадентству-ющим»
реакционером. Это абсолютно не соответствовало истине, зато соответствовало идеологическим
интересам нацистов, ибо Вирхов был убежденным противником расовой теории. Интересно, что
на Biennale в Венеции в 1940г. эта лента получила первую премию.
Кинодокументалистика была представлена работами Лени Рифеншталь. Ее первый фильм
«Голубой свет», где она была одновременно продюсером, режиссером и актрисой, сразу стал
популярен. Гитлер разгадал в ней большой талант, и по его поручению она сняла пропагандистски
чрезвычайно эффективную ленту о партийном съезде. Наивысшего успеха Рифеншталь достигла в
«Олимпии» — в ленте о берлинской Олимпиаде — в возвышенной поэме о красоте, о спорте, о
силе. Этот фильм является блестящим образчиком искусства кинематографии, в котором в
результате сочетания мастерства во владении кинокамерой, монтажа и музыкального
сопровождения является нечто воистину «олимпийское», особенно во вводной части,
показывающей рождение Олимпийских игр. Биограф Рифеншталь Одри Салкелд обратила
внимание на тот удивительный факт, что кинодокументов от предшествующей Олимпиады в Лос-
Анджелесе мало и никакой художественной ценности они не представляют (хотя, казалось бы, ря-
дом Голливуд...)
319
Причиной успеха спортивного фильма Рифеншталь было то, что чистая
документальность для нее не была чем-то священным, она могла пойти на пересъемку эпизода или
на неожиданное включение искусственного крупного плана ради усиления напряженности
момента.
147
Несмотря на это, в фильме об Олимпиаде видны и политические мотивы и цели режиссера. В
принципе, они легко читаются: физическая закалка необходима молодому поколению для
выполнения грядущих великих задач. На экране вновь и вновь появляется фюрер, он как бы
освящает собой все действие фильма. Такие киноленты Лени Рифеншталь, как «Праздник
народов» и «Праздник красоты», — неоднократно отмечались наградами, например, на
венецианском Biennale 1938г. и наградой Международного олимпийского комитета в 1948 г.
Кроме Рифеншталь, в немецком документальном кино значительных фигур не появилось.
В целом следует констатировать, что картина развития театра и кино в Третьем Рейхе является
отнюдь не однозначной: о полной унификации и в этой сфере говорить не приходится. По всей
видимости, главная причина этого в том, что в отличие от прочих видов искусства, кино и театр в
очень высокой степени зависят от спроса на рынке. Нацистское руководство опасалось проявлять
чрезмерно сильное идеологическое давление, которое могло привести к усталости публики, а
затем и к утрате возможности влиять на общество посредством кино и театра. Такой подход был
вполне логически оправдан.
Выводы
В итоге этой главы следует подчеркнуть, что заявленная в предисловии потребность в ревизии
тотального отвержения эстетики нацизма необходима по причине неоднозначности их
эстетической политики — в ней можно выделить и ряд моментов, указывающих на то, что
культурная и эстетическая традиция Германии нацистами практически не была прервана и
довольно быстро восстановилась — в отличие от нашей страны, где этот разрыв носил гораздо
более фронтальный и глубокий характер. В этой связи нужно констатировать, что дуалисти-
148
ческая модель немецкого искусства (1933—1945 гг.), сводящаяся к формуле «конформистское
искусство — искусство в эмиграции», — слишком проста. На самом деле в нацистской Германии
помимо официального искусства во «внутренней эмиграции» продолжало существовать
искусство, которое нельзя оценить однозначно. Работниками сферы искусства в Третьем Рейхе
были не только ангажированные, но и сотни других художников, исподволь воспроизводящих
прежнюю традицию развития искусства. Поэтому с полным правом можно сказать, что развитие
немецкого искусства в рассматриваемый период определяло не жесткое противостояние, а тонкие
различия и едва определимые тенденции, которые зачастую вообще трудно как-либо определенно
оценить. Ясно одно: будь то музыка, скульптура или живопись — во всех сферах нацисты
стремились преодолеть модерн, который они хотели заменить реставрацией академического тра-
диционализма. Выделить при этом собственно национал-социалистический стиль в искусстве
нацистам не удалось — все попытки утонули в стремлении найти врагов и преодолеть
«враждебное» влияние.
С другой стороны, некоторые особенности и трудноуловимые нюансы позволяют нам говорить о
специфике нацистского искусства, связанного с героизацией, пафосом, культом силы,
превознесением подвига и жертвы, с возвышенным и напряженным восприятием действи-
тельности (на поверку — ложной). Повторим вслед за Саулом Фридлендером
320
, что национал-
социализм для многих людей до сих пор остается прежде всего важным и необычным
эстетическим явлением. Вновь и вновь в центре внимания художников различных жанров и видов
искусства оказываются вера и подчинение, физическая красота и насилие, борьба и смерть, свет и
огонь сами по себе, как экзистенциальные переживания, безотносительно к общепризнанной
человеческой морали. Это темы Лени Рифеншталь, Альберта Шпеера, Эрнста фон Заломона
321
,
Эрнста Юнгера, Райнера Марии Фассбинде-ра
322
, Жана Жене
323
, Мишеля Фурнье
324
, Юкио
Мисимы
325
,
149
Маргарет Юрсенар
326
, Лукино Висконти
327
, Лилианы Ка-вани
328
. 10 ноября 1988 г. председатель
бундестага Филипп Еннингер лишился доверия немецкого парламента и вынужден был выйти в
отставку за то, что во время выступления по поводу 50-летия «хрустальной ночи» (правда,
несколько неуместно) сказал то, о чем многие не решались или не хотят говорить и что составляет
самое непостигаемое в истории нацизма — он высказался об одновременно прекрасном и
отталкивающем видении зла, о видении Третьего Рейха, который для миллионов людей имел
околдовывающее, магическое сияние. Время от времени это видение становится актуальным,
привлекает внимание и симпатии. Почему это происходит — объяснить до конца невозможно.
Эстетика зла иногда притягивает, порой она становится заманчивой на фоне серой и однообразной
обыденности. Английский историк Майкл Булей так заключил своё солидное исследование
истории Третьего Рейха: «Очень может быть, что мы ведем более скучную жизнь, чем те немцы,
которые жили в апокалипсические нацистские времена, но лучше скучно жить, чем бездарно
погибнуть, соблазненным идеологическими химерами»
329
. Думается, что к мнению этого
англичанина присоединится большинство читателей.
К тому же еще с послевоенной поры в Европе (а не только в Германии) существовала тенденция
демонизиро-вать нацизм; тенденция эта время от времени проявляется и ныне. Начало этому
процессу положил Томас Манн, который, не имея опыта существования в условиях нацистского
режима (он почти сразу эмигрировал), предпочел его демонизировать в «Докторе Фаустусе» и
таким образом внес парадоксальный вклад в его извращенную притягательность. Отчасти это
относится и к роману Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензак». Самым деятельным борцом
против этого рокового (и ложного) ореола таинственности оказался Гюнтер Грасс. В своих
блестящих произведениях — в «Жестяном барабане» (Blechtrommel), в «Кошке и мыши» (Katz und
Маш) и в «Собачьих годах» (Hundejahre) — он задался целью продемонстрировать
150
банальность и низкопробность нацистского движения и демифологизировать его. Для Грасса в
нацистах не было ничего героического или дьявольского: они оказывались дутыми силачами, чья
рисовка всегда представала в комическом свете
330
. Такой подход к нацизму представляется более
адекватным, но порой кажется чересчур упрощенным, приспособленным под современные
потребности осуждения нацизма. А это сужает его действенность на современного читателя.
Впрочем, строгие предписания и рецепты, что является верным в оценке эстетики Третьего Рейха,
а что нет — это не задача автора: каждый должен самостоятельно прийти к определенным
выводам.
Часть II
ОБЫДЕННОЕ И МОРАЛЬНО-ЭТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЯ
ЖИЗНИ В ТРЕТЬЕМ РЕЙХЕ
«Нацизм — это моральное учение, призывающее совлечь с себя прогнившую плоть ветхого человека, чтобы об-
лечься в новую».
(X. Л. Борхес)™
«Ленин, Гитлер, Сталин и их меньшие последователи по всему миру — скорее своими действиями, чем принци-
пами — продемонстрировали ту истину, ужасную для одних, утешительную для других, что люди куда
пластичнее, чем думали, и при наличии достаточной воли, фанатизма и решительности (а главное —
благоприятного стечения обстоятельств) можно изменить почти все».
(И. Берлин)™
«The only thing necessary for the triumph of evil is for good men to do nothing».
(E. Burke)
m
«Я вам скажу, в чем корень мирового зла: в людях! Вы что же, уничтожите их? До тех пор, пока мы не изменим
свой образ мышления — у нас нет шансов. Покажите мне хоть одну удавшуюся революцию. Кто обгадил
коммунизм, христианство, буддизм и так далее?
Паршивые людишки — и никто иной!»
(Дж. Леннон)
ВВЕДЕНИЕ
Национал-социализм является, по существу, регрессивным морализмом (как ни дико это звучит), то
есть, иными словами, нацисты хотели сделать моральным то, что таковым ранее не считалось, и это им
удалось на некоторое время за счет искажения самого этого понятия. Впервые на моральную
неполноценность фашизма и нацизма указал в 1943 г. Бенедетто Кроче, который считал, что фашизм не
был осознанной целью каких-либо общественных классов Италии, но лишь следствием морального
одичания, депрессивного состояния гражданских чувств и опьянения войной
334
. При этом Кроче писал,
что итальянский фашизм был наиболее безобидной разновидностью фашизма по причинам, связанным
с особенностями национального менталитета, политической культуры, склонности итальянцев к
театральности, внешним эффектам, отсутствия действительной готовности к жертвам, к борьбе и
напряжению. Современные исследователи поддерживают эту точку зрения на итальянский фашизм,
который не носил столь террористический характер, как нацизм или большевизм
335
. На самом деле, в
каждом случае нужно обязательно учитывать национальную политическую культуру, но нельзя прямо
экстраполировать политическую культуру на политическую действительность, поскольку условия
тоталитарных систем предоставляли невиданные ранее возможности для манипуляций обществом, его
морально-этическими ценностями и общественным мнением. В Германии наиболее авторитетным
сторонником подобной интерпретации был Фридрих Майнеке с его фундаментальной монографией
«Немецкая катастрофа»
336
, в которой он изображал нацизм как «несчастный случай» в истории
немецкого общества, непредсказуемое и непредвиденное отклонение от эволюционной и
преемственной линии развития немецкого общества. Впрочем, еще раньше — на рубеже веков — Якоб
Буркхардт также предвидел век «чудовищных упрощенцев»
337
, истоки которого он видел в
Просвещении. Именно
153
«упрощение» действительности и сделало нацизм морально неполноценным, как определил
Кроне. При этом современная моральная позиция при рассмотрении феномена нацизма
предполагает его резкое осуждение как «светской» религии, искажающей в собственных полити-
ческих интересах прежние моральные нормы. Однако этого осуждения недостаточно для
проникновения в историческую действительность тоталитарного режима, нужно еще отчетливо
представлять себе, что имело место и обратное воздействие людей на эту действительность, что
подспудно ее видоизменяло, делало ее более приемлемой, создавало лучшие условия, более
«удобные» условия для конформизма. С другой стороны, нацисты, придя к власти, всячески
стремились угодить немцам, создать им более благоприятные социальные условия. Более 200 лет
назад в дебатах о будущей американской конституции Александр Гамильтон утверждал, что
любое правительство, даже самое деспотическое, зависит от общественного мнения (public
opinion). История Третьего Рейха в полной мере подтверждает правоту этого высказывания.
В этом отношении весьма интересными объектами анализа диалектики развития тоталитарного
общества являются обыденная жизнь, условия для формирования конформизма или неприятия
происходящего в обществе, старые идеологемы, которые использовали нацисты в формировании
нацистской общности. В процессе такого анализа нужно учитывать и иррациональную сторону
человеческой натуры: диктатура Гитлера показалась многим людям воплощением порядка и
справедливости. Нацизм достиг влияния не только благодаря экономической программе, но
благодаря апеллированию к смутным желаниям и устремлениям, которые не приняли ясные
очертания, но были довольно сильными и устойчивыми, поэтому нацизм — это прежде всего
концепция активизма и иррационализма. Эти подчас трудноопределимые и неоднозначные
факторы становления нацистской тоталитарной общности и являются предметами анализа в
данной главе.
154
ГЛАВА I
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ: ЭВОЛЮЦИЯ И РЕАКЦИИ
ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ ПРИ НАЦИСТАХ
После поездки в нацистскую Германию у англичанина спрашивают: «Что вам больше всего не понравилось в этой
стране?»
— Понимаете, если у меня дома в Британии звонят в дверь в 5 часов утра, я точно знаю, что это молочник...
(Берлинский анекдот нацистских времен)
«Развитие истории в XX в. показало, что потеря чувства протеста не является особенностью немцев».
(Раймон Арон)™
«Es gibt kein richtiges Leben im falschen».
(Theodor Adorno)™
Перспективы исследования повседневности в Третьем Рейхе
Несмотря на опасность утраты перспективы, опасность аморфности и расплывчатости
исследований на тему истории повседневности, последнюю признают в целом даже серьезные
немецкие исследователи, которые вынуждены принимать во внимание следующие аргументы: во-
первых, политическая история «государственных мужей у кормила власти» должна быть
дополнена описанием опыта населения, его поведения и образа жизни; во-вторых, перспектива
обыденности особенно ярко открывается в тематически узких исследованиях, посвященных
отдельным регионам, субъективным свидетельствам отдельных групп населения — подобные
исследования
155
привлекательны и тем, что с их помощью читатель открывает историческое измерение
собственной жизни; в-третьих, нужны аналитические смысловые центры, на которые нацелено
исследование, поскольку значение опыта повседневности проявляется лишь в том случае, если
удается установить взаимосвязь между микро- и макроизмерениями истории
340
. При изображении
повседневности необходимо иметь ясную теоретическую перспективу, утрата которой довольно
часто встречается в специальных работах на эту тему. Большую проблему составляет, к примеру,
оценка одновременности репрессий, с одной стороны, и нормальной, естественной, обыденной (к
примеру, школьной) жизни, обычных молодежных и детских проблем; одновременность террора и
общественного согласия.
Уже первые общие работы по состоянию общественного мнения в Третьем Рейхе показали, что,
несмотря на массированную пропаганду, какого-либо единого, унифицированного общественного
мнения в тогдашней Германии не было. Различия в оценках, мнениях и поведении отдельных
слоев немецкого населения были обусловлены многими факторами, включая региональный,
религиозный, сословный, профессиональный, возрастной. Вместе с тем можно выделить самые
общие тенденции, которые были результатом общего исторического прошлого и воздействия
культурной среды, которая остается актуальной, невзирая на различия поколений.
В социальной истории справедливо уравнивают «маленького» человека и повседневность,
находящуюся в тени видимых и значительных политических перемен, повседневность — это то,
что повторяется каждый день, ее масса доминирует в человеческом опыте, но именно потому, что
повседневность — это постоянное повторение, она не оставляет видимых следов в истории,
ускользает от нашего внимания или внимания современников, поэтому повседневность интересна
и важна для социальной истории.
Самыми интересными, самыми объективными источниками по истории общественного мнения в
Третьем Рейхе
156
являются документы самого нацистского аппарата террора, который и содержали для обеспечения
политической унификации нации. Прежде всего, интерес вызывают обычные рутинные
полицейские сводки о состоянии общественных настроений, а также «Вести из Рейха»,
составляемые СД — на них во многом опирался автор. Содержание этих доносов или сводок не
сенсационно, но весьма примечательно. Из полицейских доносов, например, становится ясно, что
население района Ахена было гораздо лучше информировано о событиях, связанных с «путчем
Рема», чем иные нацистские руководители (как они писали в послевоенных мемуарах о степени
собственной информированности)
341
. Также из полицейских доносов из Ахена следовало, что
большинство населения хотя и одобрило введение войск в Рейнскую демилитаризованную зону,
но при этом все надежды были связаны не с режимом как таковым, а более с рейхсвером; люди на-
деялись, что именно армия наведет в Германии порядок
342
. По мнению полицейских чиновников,
население весьма остро реагировало на нападки на религию, многие люди даже были готовы
бороться за веру и страдать за нее
343
. Обыденная жизнь раскрывает порой совершенно
неожиданные ракурсы социальной истории, к примеру, то, что большинство немцев, переживших
нацизм, расценивали 30-е гг. (по сравнению с 20-ми гг.) как годы «нормальной жизни», то есть
устойчивого быта, постоянной работы, уверенности в завтрашнем дне. Нельзя забывать, что у
большинства немцев сохранились воспоминания о голоде 1916-1919 гг. Один нейтральный
наблюдатель в 1939 г. отмечал, что «среди представителей всех слоев населения разговоры
касаются главным образом продовольственной проблемы, а не политики»
344
. Между тем, в этом
нет ничего удивительного, ибо повседневная жизнь в значительной степени определялась страхом
повторения этого голода. В громадной степени причина лояльности немцев к режиму заключалась
в быстрой ликвидации страшного социального бича — безработицы (уже в 1937 г. потребность в
квалифицированных рабочих не удовлетворялась).
157
С другой стороны, следует указать, что многие из 4,8 млн безработных, которые в 1933 г.
неожиданно получили «работу и хлеб», вскоре почувствовали себя обманутыми: дело в том, что
часто зарплата была не выше пособия по безработице. К примеру, промышленный рабочий
получал в 1932г. 81,6 пфеннига в час, в 1938г. — 78,8, а за фунт масла в 1932 г. нужно было
заплатить 278,3 пфеннига, а в 1937г. — 312,4, килограмм сахара стоил в 1932г. 74,6 пфеннига, а в
1937 г. — 76,7. Фунт телятины в 1932 г. стоил 160,4, а в 1937 г. — 209,4 пфеннига
345
. Между де-
кабрем 1935 г. и июнем 1939 г. средняя почасовая оплата в промышленности выросла на 10,9 %,
что означало, что среднестатистический рабочий в 1939 г. получал по сравнению с 1936 г. на 5,80
рейхсмарок больше, а работница — на 2,50
346
. Поэтому казалось, что жизнь становится лучше.
Масштабы социального напряжения вследствие безработицы были весьма велики: безработица
доводила иных немцев до крайности, они готовы были на все вплоть до насилия; есть
свидетельства, что в начале 30-х гг. многие состоятельные люди всерьез опасались за свое
состояние и жизнь, они боялись лишний раз появиться на улице; некий обитатель виллы в
Мангейме жаловался, что ему каждый день звонят по телефону и требуют денег, что «толпы на
улицах настроены просто зверски»
347
. В войну внутренняя логика социального развития также
удерживала большинство немцев на стороне режима: «постепенно в повседневности нацисты
перетянули народ на свою сторону — сначала ликвидацией ненавистной безработицы, затем
блестящими военными победами первых военных лет и, наконец, страхом перед русскими, вернее,
перед «большевистскими недочеловеками»
348
.
Снижение безработицы было весьма важным фактором роста популярности режима, пропаганда
всячески старалась усилить этот эффект. Нацистская газета ФБ сообщала 25 сентября 1933 г., что
за август число безработных сократилось на 10741 человека. При этом нацисты строили свои
акции по ликвидации безработицы таким образом, чтобы простой человек с улицы не сразу мог
158
догадаться, кому он должен быть благодарен за работу — партии, государству или обществу.
Всевозможные многочисленные кампании сбора пожертвований и прочие благотворительные
акции (некоторые из них существовали и до нацистов) получили при новой власти статус госу-
дарственных программ и были ловко превращены нацистами в инструмент узурпации
государственной власти различными партийными инстанциями и учреждениями; общество при
этом постепенно превращалось в контролируемую составную часть нацистского движения. Эти
кампании были результативны, поскольку проводились чрезвычайно энергично и с невероятным
размахом.
ГЮ, ЮФ, БДМ, СА, СС, НСФ и прочие нацистские организации посылали своих представителей
по домам — для того чтобы, к примеру, обменивать на пожертвования безработным
искусственные эдельвейсы (якобы любимый цветок Гитлера), подсолнухи, брошки из янтаря,
сувенирные коробочки с землей Мемеля или Саара. Немцы, которые появлялись на улице в день
какой-либо кампании сбора пожертвований без значка, отмечающего его участие хотя бы в одной
благотворительной акции, могли стать жертвой принуждения к пожертвованию определенной
суммы на благие цели помощи страждущим. На улице в такие дни иногда устанавливали
специальные деревянные щиты, в которые за соответствующую плату прохожие могли забивать
гвозди с разноцветными шляпками; когда забивали последний гвоздь — получался какой-либо
партийный символ. Отказаться от предложения забить такой гвоздь и продемонстрировать таким
образом свою нелояльность было неосмотрительно, а подчас и стыдно, ибо сбор средств шел под
лозунгами «Никто не должен голодать», «Никто не должен мерзнуть». Пожертвовавшим деньги
немцам выдавали специальные значки или удостоверения, их заносили в специальные списки. Так
как партийные функционеры в отдельных жилых ячейках и блоках знали всех жильцов, то тех, кто
ничего не жертвовал, заносили в специальные «черные списки». Фирмы получали специальные
анкеты, в которых следовало указывать,
159
кто из сотрудников пожертвовал, а кто — нет. Нередко руководство фирм должно было
вычитывать из окладов и зарплаты своих сотрудников определенные суммы для пожертвований.
Владельцам малых предприятий, служащим и крестьянам могли грозить неприятности, если их
имена постоянно отсутствовали в списках жертвователей. Только рабочие, которым нечего было
терять, могли отказаться жертвовать. Чтобы показать масштабы деятельности ВХВ (организация
«Зимняя помощь»), можно привести следующий пример: в Великобритании в начале войны
начался сбор пожертвований английскому Красному Кресту. Через пять месяцев был собран 1 млн
фунтов стерлингов (10 млн рейхсмарок). В Германии в один из декабрьских дней 1938г. ВХВ за
несколько часов собрала 15,8 млн рейхсмарок
349
.
Картина национал-социалистической Германии становится тем бледнее и безличнее, чем меньше
описаний конкретного личного опыта и переживаний она содержит. Многое доказывает
сосуществование претензий нацистов на политическую мобилизацию населения и стремления
иных немцев замкнуться в частную жизнь. Кроме того, история обыденности Третьего Рейха
опровергает широко распространенное убеждение в том, что нацизм утвердил свое господство
исключительно с помощью репрессивных органов — на самом деле нацисты активно
использовали многие рычаги социальной политики, которая в таких масштабах распространилась
в остальной Европе только в 50—70-е гг. Большинство немцев были тесно привязаны к нацизму
материальным интересом — доходы по сравнению с временами Веймарской республики выросли,
социальная стабильность укрепилась. Оживление экономики, общественные работы, строитель-
ство автобанов, расходы на военную промышленность имели следствием подъем конъюнктуры и
резкое падение безработицы, на что положительно повлияло и введение всеобщей воинской
обязанности. При этом доллар обесценивался, так как президент США Франклин Рузвельт
отменил золотой стандарт, и таким образом Германия
160
