Паллас П.С. Путешествия по разным провинциям Российского государства
Подождите немного. Документ загружается.
П. С. ПАЛЛАС
ПУТЕШЕСТВИЯ ПО РАЗНЫМ
ПРОВИНЦИЯМ РОССИЙСКОГО
ГОСУДАРСТВА
Особым видом «записок иностранцев» можно полагать дорожные дневники наших
«ученых немцев»— петербургских академиков — П. С. Палласа, С.-Г. Гмелина, И. П.
Фалька. В качестве специалистов они были приглашены на работу в Россию. Ученые
участвовали в ряде академических экспедиций в европейскую и азиатскую части
страны. Сбор и систематика данных о природе, населении, достопримечательностях
принесли превосходные результаты и внесли неоценимый вклад в мировую науку.
Достаточно сослаться на появление первых в мире работ, посвященных флоре и
фауне всей России и отдельно ее огромного региона — Сибири. Совершенно
уникальны дорожные дневники академиков, содержащие описание «естественной
истории».
Публикуемый в настоящем издании отрывок взят из труда «Путешествие по разным
провинциям Российского государства», изданного в 70—80-е гг. XVIII в. Его автор—
Петр[14]8Симон Паллас (1741—1811). В 1768 г. он возглавил одну из академических
экспедиций. В ее состав входили и русские ученые Н. П. Соколов, В. Ф. Зуев, Н. П.
Рычков. Были обследованы Среднее и Нижнее Поволжье, Заволжье, Урал, Зауралье,
Алтай, Западная Сибирь, юг Восточной Сибири и Забайкалье. Кроме того, в некоторые
районы выезжали отдельные члены экспедиции: Н. П. Соколов в Восточную Сибирь, В.
Ф. Зуев в район низовий Оби и побережья Северного Ледовитого океана, Н. П. Рычков
в Казанскую губернию. Успех экспедиции превзошел все ожидания. Материалы,
наблюдения и исследования ученых явились огромным вкладом в мировую науку. Они
не потеряли свое значение и в настоящее время, так как позволяют установить
эволюцию природных ландшафтов, флоры и фауны Европейской и Азиатской России
за последние 200 лет.
Результатом экспедиции, окончившейся 30 июля 1774 г., были многочисленные
сочинения по ботанике, зоологии, но прежде всего географии. Они были
опубликованы на латинском, немецком и русском языках в Петербурге и Лейпциге.
Богатейшие собрания по флоре, фауне, палеонтологии и этнографии вошли в фонд
Академической Кунсткамеры.
Знания, трудолюбие и талант исследователя во многом способствовали научной
карьере Палласа. В 1777 г. он был назначен членом топографического отдела
Российской Империи, в 1782 г.— коллегии советником, в 1787 г.— историографом
Адмиралтейской коллегии. Но Паллас не стал кабинетным ученым. В первой половине
90-х гг. он изучает климат Южной России. В 1796 г. совершает поездку в Крым, в
Симферополь. В результате появляются его исследования, посвященные
климатологии юга Европейской России. В 1810 г. Паллас вернулся в Берлин, где
вскоре скончался.
Яркий представитель науки эпохи Просвещения, Паллас был разносторонним ученым,
эрудитом, знатоком и специалистом в ряде естественных и даже гуманитарных
знаний. Многие открытия Палласа опережали современное ему состояние науки. Он
открыл множество новых видов млекопитающих, птиц, рыб, насекомых, растений;
исследовал остатки вымерших животных: мамонта, буйвола, волосатого носорога. В
области теории науки Паллас высказал ряд идей эволюции органического мира,
впервые дал целостное изображение систематики животного мира в виде
родословного древа; первый отметил следы древнейшего уровня Каспийского моря,
определил его старые границы. Наконец, нельзя не отметить его постоянный интерес
к «небесной природе», к космосу, к «космическим посланцам»— метеоритам. Один из
редких железокаменных метеоритов даже получил название «Палласово железо»,
палласит, в честь ученого.[15]
Отрывок, помещенный в настоящем издании, содержит описание пути по Восточной
Сибири и Забайкалью. Рассказ Палласа начинается с повествования о Красноярске.
Ученый дает данные о местоположении города, его климате, топографии, торговле,
ремесле. Характерная особенность, по мнению путешественника,— это интенсивная
торговля с Востоком и исключительное плодородие почв и дешевизна
сельскохозяйственных продуктов, «ни в которой части сего государства земные
продукты так дешевы не находятся, как здесь. Едва можно поверить, если скажу, что,
как я туда приехал, в городе ржаной муки пуд (т. е. 16 кг.—8Ю. Л.)8по две копейки и
по пяти денег (т. е-по 2,5 копейки.—Ю. Л.},8пшеничной же по четыре копейки с
деньгою (т. е. 4,5 копейки.—Ю. Л.)...8мясо от пятнадцати до двадцати пяти копеек
пуд...». Очень много Паллас приводит данных о посевах, урожае, распашке целины и
т. д. Цель своих столь подробных рассказов ученый видит в желании «показать, сколь
благополучен в плодоносной сей стране крестьянин». Особое внимание уделяет
ученый флоре и фауне Красноярского края и их промышленному освоению.
Дальнейший путь экспедиции шел из Красноярска на Кан-ский острог и далее в
Иркутск. Ученый продолжает свои наблюдения и поиски. Он с гордостью сообщает о
приобретении палеонтологической редкости — туши волосатого носорога,
найденного около Вилюйского острога. Отмечает Паллас и районы вечной мерзлоты
по реке Вилюй. Подробно он описывает Ангару, ее берег и Байкал. Побывал он и в
Удинске, и в Селен-гинской округе. Паллас внимательно осмотрел район города
Кяхты, собрал информацию о русско-китайской торговле, о статьях вывоза и ввоза в
Россию. Затем путешественник дает подробное описание Даурии. Красота мест,
великолепные ландшафты, разнообразие форм живой природы увлекают Палласа. И
тогда сквозь оболочку сухого, педантичного ученого прорываются чувства глубоко
эмоционального человека: «Различные гор кабаны, положением своим и фигурою в
удивление приводящие; приятной зеленью покрытые долины, гребень гор в разных
местах пресекающие; продолговатые, из молодых березок и осинок, большею частию
на северной стороне, с самых вершин до низу простирающиеся рощицы; множество
оленей и других диких зверей, еще более различных птиц в сие вешнее время делали
страну столь приятну, что приятнее и уединеннее желать больше не можно, и я нигде
в моей жизни лучше не видывал». Ничем иным, как чистым восторгом перед красотой
природы, эти строки объяснить нельзя.
В целом описание Забайкалья вызывает глубокий интерес. Тщательность и
объективность описания дают великолепный материал, значение которого не только
не утрачено, но даже8[16]8увеличилось в настоящее время. В самом деле, материал
Палласа может сыграть решающую роль при сравнительном анализе экологических
условии региона в XVIII в. и в нынешнем XX в. Сам метод фиксации и синтез
наблюдении Палласа много дали географической науке и вызвали восхищение и
подражание очень многих, вплоть до великого путешественника Гумбольдта.
Мемуары, записки иностранцев о России XVIII в. очень разнообразны и по содержанию
— фактология, направленность,— и по жанру — форма, методика подачи материала.
Но в этом разнообразии предметного описания и плюрализма мнений их значение и
ценность. Восполняя, дополняя, а подчас даже оспаривая друг друга, записки дают
возможность увидеть тот образ России XVIII в., который складывается у иностранцев,
очевидцев происходящих грандиозных перемен в великой стране, в истории великого
народа.
Печатается по изданию: Петра Симона Палласа, Медицины доктора, натуральной
истории Профессора Санктпетербургской Императорской Академии Наук и Вольного
Экономического общества, Римской императорской Академии, Королевского
Английского собрания и Берлинского естествоиспытательного общества члена,
Путешествие по разным провинциям Российского государства. Ч. III, половина первая
1772 и 1773 годов.
Перевел Василий Зуев. СПб., 1788. С. 1 — 15, 126—314.
Путешествие по Сибири к востоку, лежащей даже и до самой Даурии,1772
года
КРАСНОЯРСК
о прибытии моем в Красноярск, чем я заключил вторую часть моего путешествия8
1
,
погода стояла чрезвычайно тихая и приятная; но сколь в полуденной стороне Сибири
оная непостоянна бывает, столь почти во всех к востоку лежащих гористых землях
обыкновенно ясною осенью наслаждаются. Во всем октябре 1771 года хотя разные
пасмурные и холодные, однако по большей части приятные и благорастворенные дни
стояли, но жестокие ночью морозы продолжались беспрерывно, и потому в средине
еще сего месяца река Кача замерзла, а на Енисее 22<-го> дня стал лед появляться. В
последней же половине октября по большей части бури случались, которые даже и до
19 ноября с великою жестокостью беспрестанно стояли. Таковым ненастьям
Красноярский уезд из году в год столь часто бывает подвержен, что в Сибири, где
обыкновенно по гористому ее состоянию ветры чаще и сильнее держатся, нет почти
другого места, где б воздух так был в беспрестанном движении, как здесь. По 18<-е>
число ноября было несколько снежно и дождливо; потом легким морозом так
закрепило, что 20<-го> дня Енисей весь льдом покрылся. Обыкновенно за быстрым
реки течением сие не прежде случается, как в последней ноября половине, а
вскрытие в апреле бывает.
Сибирская зима еще только в декабре и январе появилась, какая, однако, здесь редко
столь долго и сильно бывает. Термометр в ночи с седьмого на восьмое число декабря
стоял на 196<-м> градусе8
2
, 9<-го> д<ня> поутру — на 194<-м> гр<адусе>, 10<-го>
д<ня> — на 203<-м>8[460]8гр<адусе>, 11<-го> д<ня> — на 209<-м> гр<адусе>, а
12<-го> д<ня> —на 202<-м> гр<адусе>, потом переменилась в оттепель; в начале
нового года опять чрезвычайная стужа настала, так что 5 января — 201 гр<адус>, 6<-
го> дня — 206 гр<адусов>, 8<-го> дня — 212 гр<адусов>, а 9-го еще 196
гр<адусов> термометр показывал. Ужасный северо-западный ветер 19<-го> числа
прекратил сию жестокую погоду, а после настали продолжительные с запада
ненастья, кои снег от часу умножали. Таким образом, зима стояла умеренно и
одинаково, только что в конце февраля несколько сильных было морозов, которые
после в теплые солнечные дни переменились, отчего по сторонам песчаных здешних
гор снегу много стаяло, и верхи довольно оголились.
Город Красноярск почти еще таков же, каков был в бытность профессора Гмелина8
3
,
или очень мало переменился. Кроме соборной церкви, которую каменную строить
начали, однако совершить еще не в состоянии, в публичных строениях совсем не
прибавился, так как и число обывателей, несмотря на великое расселение по степи,
почти ничем не умножилось, и весьма мало хороших купцов, а рукодельных, впрочем,
самонужнейших почти совсем не находится. Может быть, нерадение простых людей и
праздники, которые за чрезвычайной дешевизною хлеба и излишком всего, к житию
потребного, бывают главною худому приращению сего места причиною: ибо иначе
Красноярск к купечеству способнейшее место; все, что российские купцы зимою на
торг к китайцам ни отвозят, проходит чрез оный город; проезжая же чрез Томск —
город, недалеко отсюда лежащий, множество тут закупают простых соболей и другой
в Китай похожей рухляди. От ноября даже до февраля можно видеть многие тысячи
обозов, которые, нимало не останавливаясь, проходят чрез город, потому что хозяева
обыкновенно вперед уезжают, чтоб на чистые деньги заблаговременно закупить все,
что из рухляди им ни попадется. Российские товары в Красноярске обыкновенно
дороже продаются, нежели в Иркутске, а китайские — посредственною ценою, однако
всегда выше настоящего, понеже расход оных невелик, и только два купца, которые
таковые держат в состоянии, так и сии цену накладывают по их обиходу и, можно
сказать, себе без урона.
Вокруг Красноярска чем более урожая, тем жить дешевле; да я и совершенно уверен,
что, хотя в благополучной сей империи нет ни одного уезда, где б на дороговизну
жаловаться можно было, однако ни в которой части8[461]8сего государства земные
продукты так дешевы не находятся, как здесь. Едва можно поверить, если скажу, что,
как я туда приехал, в городе ржаной муки пуд по две копейки и по пяти денег,
пшеничной же по четыре копейки с деньгою и по пяти продавали, мясо от пятнадцати
до двадцати пяти копеек пуд, а целого быка за полтора рубля, корову за рубль,
рабочую лошадь за три, за два рубля и меньше достать можно, овцы от тридцати до
пятидесяти копеек, свиньи же немного дороже. Но в то же время, поелику многие
хлеба отправки по Чулыму и Оби то на Колывано-Воскресенские горные заводы, то на
пограничные по Иртышу крепости воспоследовали, также следующей зимою на
Тулыме и в городе винокурни, магазейны на казенный кошт завелися, то и цена на
хлеб возвысилась; однако рожь не свыше пяти и шести копеек осталась. Итак, из сего
можно заключить, сколь велико изобилие в Красноярском ведомстве в хлебе. И хотя
правда, что немногие в самом городе покупают, поелику большая часть обывателей
своими собственными полями и скотом довольствуется, однако ж недавно заведенное
хлебное отправление в северные по Енисею и в Иркутской губернии находящиеся
бесплодные места, как и в Сургут и Нарым, довольно могло б возвысить настоящую
цену, если б изобилие сего уезда не было чрезвычайно. О всеобщем недороде, кроме
обыкновенно хорошей жатвы, здесь не знают и примеру: ибо от посеву рожь летом
сам-десята, озимь сам-осьма, а ячмень самодвенадцатой приходит. <...> Простая
греча, хотя ее и очень мало сеют, но если случится, то по причине доброты земли, где
она как трава зарастает, не иначе как на обветшалой сеять должно, да и там в
двенадцать и пятнадцать крат больше приносит. Повсюду одинакое состояние полей
— из легкого чернозему по горам и по долинам — запрещает употребление здесь
более вредного, нежели полезного растениям навозу, как то по опытам известно;
однако большая часть оных, если только чрез два года отдыхать оставляются, 10 и 15
лет плодоносны бывают. Но если урожай и уменьшится, то довольно для мужика по
степи и по нагорью для заведения новой пашни места найдется, что и делают
обыкновенно вскоре после летнего посеву. Вспахивают таковое новое поле, или залог,
в начале июня, коренья заборанивают и в конце того ж месяца, еще перепахав,
оставляют лежать чрез весь июль под наступающую в августе озимь, которую ныне
только что заборонить остается, или оставляют и до следующей весны под пшеницу,
в котором случае его еще раз вспахать будет8[462]8надобно. Зимовалая же, хотя в
Казанском ведомстве и по Каме довольно и с пользою урожается, однако нигде в
Сибири не бывает. По снятии первого хлеба дают ему <полю> отдыхать целую зиму
без вспахивания, и тогда называют его перелогом, а следующим летом так, как в
третий год, под летний посев, употребляют. На четвертый год, два раза вспахавши,
оставляют под пары до осени или до весны следующего года, ибо по большей части
невысокие поля сряду по два года и более, высокие, сухие и несколько песчаные
около двух лет всякий хлеб, не выключая коноплей и гороху, приносить могут. Я
несколько распространил свое описание о полях Восточной Сибири, желая показать,
сколь благополучен в плодоносной сей стране крестьянин и сколь нужно бы таковую
обнародить. Красноярский уезд в длину и ширину почти на 600 верст простирается,
но при всем том немногим более 15000 народу мужеска полу имеет, в коем числе и
три тысячи татар и других сибирских народов, никаких полей не имеющих, а одною
звериною ловлею питающихся, полагаются. Однако же что до других уездов касается,
далее к востоку лежащих, то Красноярск числом жителей пред ними еще может
иметь преимущество. Но если кто вспомнит, что нет почти двухсот лет, что Сибирь
столько многолюдна была, как и Северная Америка, и столь же неизвестных степей
имела, тот удивится, глядя на нынешнее ее состояние, что русских ныне число
гораздо превышает собственных ее уроженцев. И справедливо, что как открытие и
скорое приведение в высшее состояние сих пространных, неизвестных и вовсе диких
земель, даже до самого восточного океана, свойству, бесстрашию и постоянству
российской нации приписать должно, так наипаче и беспрестанное население тех же,
как достойнейший пример благоразумности правления между достопамятностями в
вечную похвалу остаться имеют; да и не неудобно то учинить, чтоб в немногие
столетия желанного конца достигнуть в такой стране, где, сверх изобилия, во всех
потребностях для простого мужика здоровый и беспрестанными ветрами
расчищенный горный воздух, чистая, по камню текущая вода и прибыльнейшие
берега имеются; где жители при всякой невоздержанности, однако, обыкновенно до
глубокой старости достигают и многих детей рожают. Сверх хлебопашества, хотя в
полуденных местах Сибири и Красноярского ведомства всякие огородные овощи с
пользою разводить можно, однако сибиряки о том мало стараются, только что
некогда ранние иньи, а более всего часто8[463]8случающиеся в мае напоздни нежным
растениям вредить могут, и для того только, что огурцы да тыквы, а дыни и арбузы
совсем не поспевают. Для сильного походу табаку в языческие народы начали оный
сеять с нарочитою пользою, однако еще не совершенно знают, когда листья снимать
и когда лучше приуготовлять оные: почему красноярский табак, который по
зелености своих листьев зеленчаком и прозывается, много что в двадцать пять
копеек фунт продается, а, напротив того, простой черкасский — сорок копеек и
свыше, а в Удинске нередко и в двадцать алтын фунт приходит.
Красноярские жители знатную притом получают прибыль с островов, по Енисею
лежащих, особливо около Абаканска и выше, где множество растет дикого хмелю, за
которым многие осенью туда ездят и, сплавив на плотах в город, продают от
пятидесяти копеек до рубля. По большей части, с лучшею прибылью отвозят его в
Енисейск, Иркутск и по другим местам по Тунгуске, где хмель не родится. Изобилие
сего и дешевизна хлеба подают красноярцам повод к всегдашнему содержанию
бражки и быть весёленьку.
Между полезнейшими на красноярских горах дикими растениями особливо достойно
внимания ревень (рапонтик), который ныне, по большей части, отсель достается.
Оный, в случае надобности, медицинской коллегии приказывает красноярская
канцелярия нарочным для того собирать за известную цену в особливый ящик; а сии
заказывают мужикам под осень рыть по разным местам на горах, особливо вверх по
Абакану и по ту сторону Енисея, по рекам Сальбе и Сизыму. Однако самый лучший
достается из Удинска, с рек Уды и Бирюзы. Сии коренья обыкновенно суть волнистого
рапонтика. {Латинские названия, повторяющие их русские названия, здесь и далее из
текста исключены.8(Прим. сост.)} Я не знаю, сырости ли мест около приторных рек,
где он родится, или климату, или наиболее дождливому месту приписать должно, что
корень у старого ревеня, который часто очень велик бывает, в верхнем коленце
всегда гнил находится. Внутренность в корне до самой коры всегда в желто-темную,
сердешную, вкусом горькую и вяжущую материю превращается. И так только, что
круглые от больших отпрыскивающие корешки в медицину употребительны, почему в
общем житии и называют сибирский рапонтик по сходству с черенковым ревенем. В
1771 году зимою из Красноярска отправили его в Тобольск для
медицинской8[464]8коллегии пятьсот одиннадцать пуд и десять фунтов. Можно бы
его несравненно лучше и сильнее делать, если бы для приготовления его другое
последовало учреждение, нежели как какое добыватели оного имеют. Лишь только
свежие коренья добудут, тотчас дома оные облупают и, разрезывая на части, сушат в
большом тепле, от чего теряет он свою крепость и, сморщившись, засыхает, так что
он сколько действием настоящему ревеню подобен, столько чрез сие делается
отличен. Напротив того, у меня частию из Удинска, а частию с Саянского хребта
полученные корешки, кои я, завялив совершенно и хорошие облупя, сушил
повешенные на вышке в теплой избе, нимало не попортились; они столь крепки и
цветны были, как самый лучший китайский рабарбар, да и силою мало чем различны,
а, напротив того, просто приготовляемого рапонтика во вкусе и действии много
превосходнее. Если б возможно было найти где-нибудь в сибирских горах рапонтик, у
коего б стволовый корень был не ржавый, то, обиходя сии коренья вышеописанным
образом, я б не усомнился сравнить с китайским настоящим ревенем, как в величине,
изрядстве и крепости, а может быть, что и в силе мало или ничего не уступил бы.
Во всяком лесе Красноярск, как и большая часть Сибири, имеет великое изобилие, так
что самые изряднейшие на строение дерева не многого труда стоит с подлежащих
гор на Енисей вывезти и так плотами в город сплавить; выключая клен, вяз и липу,
коих в Сибири к востоку не находится, прочие все сорты обыкновенных дерев в
излишестве, также и кедры растут на Мане-реке, почти дома. Около Абаканска при
Енисее находится весьма много некоторого хорошо пахнущего деревца, коего
смолистые почки в зимнее время любезнейшею тетерям служат пищею, от которой
все черева8
4
, наконец, приятнейшим в свете запахом заражаются. Из деревцов
особливо находятся черемуха, боярышник и еще другое на боярышник похожее, по
речке Каче в множестве и до хорошей вышины вырастают.
Зимою Красноярск дичиной и разными звериными шкурами весьма доволен. Ловля
таковых зверей, коих шкурки в нарочитой цене становятся, собственно, принадлежит
сибирским народам, кои ими и оброки свои оплачивают, и единственным себе
упражнением считают. Однако многие и русские крестьяне не упускают в праздное
время равным образом оною пользоваться. В таких случаях или тайно в близости на
горностаев, белок и других, какие попадутся, силки и ловушки поставляют,
получа8[465]8на то позволение или от главнейших татарских князьков, или от
приказу; иначе, в первом случае, должны много опасаться, чтоб не быть от татар
примечену, пойману и тут же наказану или в приказ отослану, от коего в таких
обстоятельствах, по сибирским правам, прощения никак надеяться не можно.
Соболи в Красноярском уезде попадаются в нарочитом множестве и суть двоякого
сорту: одни никуда не годятся, так, как и томские долгохвостые, иссера; приходят по
большей части с Июсских гор и с Чулыму, другие, которые промышляются лучше по
Саянскому хребту. За Енисеем, особливо около реки Оя и по другим из гор в Кубу
текущим речкам, они имеют ось низкую и обыкновенно нарочито черны, только что
очень седы. Большая часть из сих имеют на шейке под горлом желтоватое пятно, так,
как у куницы, от коей они, однако, другими, соболям собственными признаками легко
отличествуют. Впрочем, все красноярские соболи редко ставятся высоко, и удинские
всегда пред ними имеют превосходство как в оси, так и в цвете.
Волки как в Красноярске, так и во всей почти Сибири нарочито вытравлены. Лисиц
еще-таки по некоторым местам довольно; а снизу случается, что привозят в
Красноярск высокой цены и черных, и черно-бурых лисиц.
Бобры и выдры по ту сторону Енисея на горных речках в множестве водятся, и
последние часто по семи рублей покупают на промен на границе с китайцами. Рыси
реже случаются и в той же цене приходят, как выдры, только без пестрых передних
лапок, кои особливо продаются. Еще многочисленнее находятся росомахи, коих вовсе
черная шкура около четырех рублей коштует. Барсуков также довольно, но поелику
их кожи не в почтении, то и бьют их случайно, или когда они, проявившись, много
пакостят, или когда их жир понадобится. Белки около Красноярска водятся очень
средственно. Меж Саянским хребтом и Тунгускою-рекою временем видают великие
стада, коими малое сие животное переходит от полудня на север, чему причиною
бывает недостаток древесных грибов или недород кедровых орехов. В степи, на север
от Красноярска и около Абаканска, ловят премножество горностаев, кои нарочито
длинны, и часто во время походу к китайцам по 25 копеек штука становилась, а
теперь насилу в четвертую или пятую долю сей цены и то на охотника отдается.
Колонки пламенного цвету могли б промышляться в множестве по лесистым горам,
однако8[466]8никто об этом не старается, а когда невзначай в ловушку попадутся, то
от проезжих по 57 копеек и более скупаются; а как сии шкурки китайцам приятны и
они хорошо за них платят, то для сего они в Иркутске и гораздо дороже, и в Русь
совсем не отпущаются. Ласок здесь никто не ловит и никто не покупает, хотя иные
шкурки волосом гораздо белее, чище и ровнее, нежели у русских.
Наибольшие и выгоднейшие промыслы состоят в сохатых зверях, как-то: лосях, зынях,
козулях (роды оленей), кабаргах, кои по горам за Енисеем в великом изобилии
водятся. Татары большую часть их ясаков оплачивают сими кожами, которые в казну
для конницы от 20 до 40 алтын берутся: ибо хотя ясак и поныне еще по соболям
распределяется, а, по новому учреждению, не каждый поголовно и поколенно оный
выплачивает, и как на Красноярское ведомство поставлено собрать пять тысяч сто
шестьдесят два соболя с половиною, то та же самая сумма на число соболей, по
рублю соболь, или другими шкурами, или деньгами собирается.
Козулей около Красноярска столь много, что целая с мясом иногда в 15 копеек
продается. Кожи, кои по большей части оттуда на продажу привозятся для делания
обыкновенных дорожных шуб, стоят иногда не более десяти копеек. Кабарги порою,
как летом, не менее многочисленны бывают, самчики, или по-тамошнему казачки, для
их струек от 30 до 50 копеек покупаются, а самочки и с мясом по гривне продаются.
Из Абаканска я получил совсем белую кабаргу, как самую редкость, однако после
прислали ко мне также белую кожу и с самчика.
Только в одних рыбах Красноярск не так изобилен. Кача, как и многие другие в
Сибири речки, зимою мелка и подо льдом замирает и потому рыбы ничего не имеет. У
Енисея по сторонам не много заливов, а в нем то для каменистого дна, то за быстрым
течением рыба не очень держится, а, лучше сказать, и гораздо не много, в чем с
Обью, Иртышом и Томью нимало сравниться не может. Подъемная рыба из Ледяного
моря по нем мало заходит, и для того, кроме тайменей, линьков, хариусов и сигов,
никаких других из лососьего роду не имеется; осетры и стерляди, самые вкуснейшие,
розницею водятся, однако в таких глубоких местах, что и приступиться к ним не
можно. И так для великого поста надобно ожидать в городе привозу из Томска
соленой белой рыбы, которая также из лососьего роду, однако не так, как лосось, и
называется муксунами.
Все Красноярское ведомство, коего воеводская канцелярия состоит под Енисейскою
провинциальною, а комендант8[467]8и воинская команда под томским комендантом,
имеет оброчных мужиков 9228 душ, 807 колонистов, 128 к колонистам причисленных
ссылошных, 2023 граждан и ремесленных людей, т. е. посадских и цеховых, а из
татар разного поколения 2994 ясашных, которые на шесть землиц разделены, как на
татар качинских, койбальских, яринских, каисских, калачинских и удинских, из коих
каждая землица еще разделена на уделы, или колена, а все вместе приносят ясаку на
5161 рубль. <...>
ОТЪЕЗД ИЗ КРАСНОЯРСКА И РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ДРУГИХ ПОЕЗДОК
Я теперь опять возвращаюсь на мою зимовку в Красноярске. 28<-го> числа февраля
приехали ко мне сюда из Томска г-н аптекарь Георги8
5
, бывший в езде помощником г-
на профессора <Иоаганна> Фалка8
6
, со студентами Быковым, Кашкаревым и
Лебедевым, коих г-н профессор Фалк за болезнью своею, по соизволению
Императорской Академии наук, возвращаясь на возвратный путь, мне для
продолжения дальнейшего пути по Сибири поверил. Я ж, напротив того, отправил в
Томск от себя находившегося досель при мне студента г-на Валтера, и ныне едущего
в Петербург к г-ну профессору Фалку, с коим 4<-го> дня марта и большую часть
собранных прошлым годом натуральных вещей послал. И как по окончании моих
зимних поделок ничего более не оставалось, что б препятствовало предприятию
нового пути далее по Сибири к востоку, и собственное состояние желанием видеть
достопамятные страны подкреплялось, и добрым концом предприятие мое
обнадеживало, то и отправился я 7<-го> дня марта с помянутым аптекарем Георги,
который особливо просил меня о сей на Байкал поездке, и с двумя студентами до
Иркутска, куда я еще в январе студента г-на Соколова с егерем вперед отправил,
дабы он по ту сторону Байкала весны дожидался и собирал надобные известия. А чтоб
моим отъездом и на Енисее собрание натуральных вещей не упустить, то оставил я в
Красноярске для собрания тутошних и поблизости лежащим горам трав студента г-на
Кашкарева; а приобвыкшему на севере студенту г-ну Зуеву8
7
, о коего рачении я
свежие имел доказательства, поверил я ехать еще зимним же путем в Енисейск,
оттоль по вскрытии вод отправиться в Мангазею и далее к северу для собрания и
дальнейшего известия8[468]8сибирских продуктов, под холоднейшим поясом
находящихся.
Итак, отправился я из Красноярска после обеда по ту сторону Енисея; меж селом
Лодейками и деревнею Березовкою надобно было проезжать небольшие горы, на коих
так мало снегу было, что мы с великим трудом на санях протащились. Равным
образом и первая половина от деревни Ботой, где первая лошадей перемена до
Кускуну, если не была труднее, то такая же. После выехали мы на гористую, лесистую
и глубоким снегом покрытую дорогу, каковая беспрерывно до самой Ангары
продолжалась. Тут начинают поля и березники становиться час от часу реже, но снега
гораздо более, и страна гористее, выше и холоднее, нежели по подле Енисея
лежащим полям и песчаным Красноярского ведомства степям, так что и хлеб не иначе
как позже выходит. Обстоятельнейшее сей дороги описание я оставляю впредь на
возвратный путь, а здесь только упомяну проездом.
Поелику мы к скорейшему переезду прихвачивали и ночей и во всю дорогу, которая
ныне от Красноярска до Иркутска населена или старожилами, или новыми из Руси
переведенцами, на станциях порядок должным образом наблюдается и переменой не
задерживают, то мы и прибыли 8<-го> числа рано в Рыбинскую слободу. В сию ночь
проехали мы Канский острог и через реку Кану, за которою вдруг начался
непрерывный даже до Удинского острогу красный лес, который, или по борам, или по
болотам беспрерывно распространяясь, всю страну от самых гор, из коих сии реки
вытекают, покрыл по самую реку Тунгуску. Сии дикие и не от многих языческих
фамилий кое-где населенные леса, большею половиною болотистые, и почему дорогу
всегда неотменно во многих местах мостить должно, зимнюю дорогу и мостами, и
валежником делают весьма затруднительною. 9<-го> д<ня> ввечеру приехали мы в
Бирюзинскую слободу, при быстрой реке того же имени стоящую, а 10<-го> дня
ночью и до Удинского острогу добралися. Я здесь остался до утра, чтоб изведать
содержание промышляемой в близости отсель, по горам меж Удою и Бирюзою реками,
новонайденной слюды, которая особливо по рекам Шелме, Соби и Нереху в жирных
квасцовых споях находится, и часто в три пядени величиною штуки попадают.
Добывает оную один крещеный буретинский8
8
князец, живущий недалеко от Удинска,
именем Худоногов, который, по нашествии сей слюды, с тем чтоб платить в казну
десятую долю, получил позволение ломать оную. Мы сделали некоторый8[469]8округ,
верст на шесть от Удинска, в деревню на правом берегу, при устье маленькой речки
стоящую, где помянутый Худоногов со своею роднёю и с другими одноверцами
поселился, а оттоль чрез Уду на каменные горы и так на почтовую нашу дорогу. В
большом сосняге по ту сторону реки Уды я впервые увидел по первым выходящим
листьям багульник, коего после нигде более, как за Байкалом, не видно было и
который инде обыкновеннейшее по лесам деревцо, особливо где по горам есть
низменные пади.
Того ж вечера приехали мы на становище Тулуйское, где границы Иркутской губернии
начинаются, и отсель опять начинаются поля и приятные места. Ночью переехали мы
сто пять верст, а следующего, 12<-го> дня, поелику было ненастно и холодно,
остановились мы в Камелтуйском становище.
Как скоро в Иркутскую губернию въедешь, то везде уже можно найти по дороге на
всех станках весьма покойные, светлые и чистые домы для приятия приезжих, кои
содержатся от деревень для их собственного облегчения.
Следующего 13<-го> дня марта проехали мы 131 версту и остановились ночевать за
чрезвычайною стужею в Черемном паду. Таким образом, осталось нам на 14<-е>
число до Иркутска ровно день езды, куда мы с худыми и с загнанными лошадьми
ввечеру в 11 часов и приехали.
Многие достопамятности, кои я здесь имел случай видеть, полезные известия, кои про
неизвестнейшую по большей части мне сторону за Байкалом собрать мог, притом
многие милости его превосходительства тамошнего губернатора г. генерал-поручика
и кавалера фон Бриля задержали меня целую неделю в суетах, так что об описании
города мне и думать не случалось: и так я оное оставил аптекарю Георги, который,
может быть, в ожидании, когда Байкал вскроется, пробудет в Иркутске несколько
месяцев; между тем к будущей его поездке по берегам моря я ему сообщил и те
известия, кои собрал о достопамятностях, какие около Байкала приметить надобно.
Необычайнейшая редкость, какую я получил по милости губернатора, заслуживает,
чтоб я об ней упомянул теперь. Якуты, идучи на промысел этою зимою по реке Вилую,
нашли какое-то незнакомое и ужасной величины тело; управитель в Вилуйском
зимовье, именем Иван Аргунов, взяв от него голову, одну переднюю и одну заднюю
ногу, послал через Якутскую канцелярию в Иркутск. В приложенном при том
известии, посланном от8[470]817 января, упоминается, что сие мертвое и почти
истлелое тело еще в декабре, за сорок верст выше Вилуйского зимовья, в песчаном
берегу, на несколько сажен от воды и 4 сажени от верху приярого берегу, половина в
песке, найдено. Его смерили на месте, и оно было длиною в 3
3
/
48
аршина, вышиною же
сочли на два аршина с половиною. Все туловище находилось еще в натуральной его
толщине, одетое кожею, но так изнывшее, что ничего целого, кроме головы и ног,
отнять было нельзя; и так для редкости прислали оные в Иркутск, а третию еще ногу
оставили в Якутске. Присланные в Иркутск части с первого виду уже казали, что они
должны были быть носороговы. Голова покрыта была вся естественною своею кожею,
и по чему свободнее узнать было можно. По коже на одной стороне видно было
несколько шерсти, и внешнее строение кожи еще изрядно сохранилось, так что и
веки еще не совсем сгнили, под кожею около костей местами, как и в черепе,
находилось несколько гнили, которая, как видно, от согнития мягких частей там
задержалась. Но в ногах сверх кожи видны были по суставам еще крепкие остатки
жильных перевязок и самых сухих жил. Рогу на носу и копыт на ногах не было, но
место, где был рог с округом кожи, которая вокруг его нарастала, так, как и
раздвоение передней и задней ноги, были несомненные свидетельства, что они от
сего зверя. Я сделал сему чудному откровению особливое описание, которое внесено
в сочинения Императорской Академии наук, и для того здесь еще повторять не буду.
О причине, какую я почитал, как сей зверь в отдаленнейшие северные по Лене края
зашел и как прочие остатки других зверей по всей Сибири рассыпалися, упомянуто
там. Я здесь хочу только прибавить некоторые обстоятельства, кои я получил
письменно на мои запросы от вилуйского управителя Аргунова, после как уже мое
описание в печать было отправлено, и из коих можно яснее видеть, где сии редкие
вышеописанного зверя остатки найдены, и удобнее понять, как они так долго без
порчи хранились.
Места по Вилую гористы, но горы все слоеватые, содержат или песок, или известной
шифер, или мягкую, слоями, глину со многим колчеданом. Также находят по берегам
разбитое каменное уголье, коего выше по Вилую где-нибудь надобно гнезду
находиться. Река Реммендой (или, как Гмелин пишет, Раптендой), где целая гора из
селениту, другая из алебастру, и подле горная соль находится, отстоит от помянутого
места, где нашли зверя, еще более, нежели на триста верст вверх по Вилую.
По8[471]8правую сторону Вилуя к оному месту лежит песчаная, но и опочистого камня
слои показующая гора, коей высоту глазомером на пятнадцать сажен считали и в
коей помянутое тело животного в замерзлом хряще в нарочитой глубине найдено. Ибо
земля по Вилую никогда на великую глубину не растаивает. Самые большие жары на
песчаных и возвышенных местах не более как на два аршина земли отмягчают; но по
долинам, где места глинистые с песком, там в конце лета не более как на пол-аршина
талой земли находят. Иначе было бы невозможно, чтоб еще кожа сего зверя с
другими мягкими частями в земле уцелела, коего поспешное переложение с южных
мест в морозный климат не иначе как с повсемирного потопа считать должно; ибо
самые древнейшие человека предания о никаких других земли переменах не
упоминают, кои б могли приняты быть за справедливейшую причину пребывания в
сих местах носороговых остатков, слоновьих костей и других зверей, по Сибири
рассеянных.
Для наступивших больших оттепелей уже в последние почти видели мы снежных
жаворонков и черных воробьев, кои на север полетали; напротив того, в здешней
стране только собственный пестрый ворон, который зиму в теплейших странах около
Могола или и в Китае проводит, в великом множестве по городам и деревням везде
появился; с 20<-го> на 21<-е> число марта выпало опять ужасное множество снегу,
однако оный вскорости потом опять растаял, так что я неотменно принужден был из
Иркутска торопиться, чтоб зимнего пути не лишиться: и так выехал я из оного города
22<-го> дня сего месяца.
Уже за восемнадцать верст от города река Ангара, по которой дорога лежит, великие
полыньи имела, а повыше Пашковой или Хромовой станицы река почти вся ото льду
очистилась, и многие утки и гагары плавали. <...> Нам тут надобно было ехать по
каменному реки берегу, по которому, понеже на нем немного снегу было, езда была
весьма отяготительна. Чем ближе к Байкалу подъезжаешь, тем горы становятся выше
и вид дичее; напротив того, далее по Иркутской губернии оные были довольно отлоги
и слоисты. Жерло реки Ангары с обеих сторон стеснено каменными горами, промеж
которых, как будто сквозь ворота, великое моря пространство и стоящие по берегу
каменные хребты видны. По проехании выходу из моря Ангары недалеко оттоль
имеется другое зимовье Лиственнишное на самом берегу моря, от коего б я мог еще
далее вдоль по берегу ехать до Голоустного зимовья, если бы лошади на станке не
были в отлучке, а старые не8[472]8пристали: ибо от Иркутска до Селенгинска по
станкам не более положено содержать для почты, как шесть лошадей; но множество
проезжих по разным делам по сей дороге не дадут почти никогда быть дома. И для
того я принужден был остаться здесь на ночь, а поутру до обеда ходил еще по горам
и по морскому берегу. На горах еще травы чуть только выходили, меж коими
прекрасные вырастали позимние травки. Но оголившиеся морские берега
удовольствовали меня неожидаемою новостию, которая состояла в одной
сумнительной в море растущей бодяге, которая от всех ныне известных бодяг
отлична и нарочитой величины бывает. Ее здесь случаем собирают под именем
морской губы, и в Иркутске у серебреников для чищения и глажения простых резных
медных, томпаковых и серебряных сосудов в употреблении.
Следующего утра отправился я в Голоустное зимовье; дорога по льду была прямая и
часто от берегов далеко отходила. Таким образом надобно было ехать верст 50, а
после все по берегу по всем заливам или бухтам более семидесяти и одной версты; а
расстояние меряно так: от Лиственнишного зимовья до пади Крестовой 300 сажен,
далее к реке Черемше 200 сажен, до Безымянной пади 500 сажен, до
Лиственнишного мысу одна верста и 400 сажен, до Круглой губы 500 сажен, до
рыбачьих изб 3 версты, до Грезнухи 3 версты, до Широкой пади 2 версты 400 сажен,
до Сенной пади 3 версты, до Соболева мысу 2 версты 400 сажен, до Кадильного
зимовья 6 верст, до Ушкановой пади 6 верст и после до Голоустного 2 версты. Мы
почти переехали половину дороги пособствием жестокого ветра, который дул нам <в
спину> и бегущих подле саней ямщиков уносил почти по льду так, что они не иначе
как ножами должны были одерживаться. Опасность, чтоб не замерзнуть в такую
погоду и чтоб не попасться в трещины, от штурма во льду причиняющиеся, довольно
велика: и действительно, в такое время никто поперек моря ехать не отважится.
Понеже вихри от часу умножались, а хотя еще и довольно времени оставалось для
переезду за Байкал, однако я не хотел отважиться насчет рока и, хотя поневоле,
однако остался на здешнем берегу до завтра, в ожидании хорошей погоды. В зимовье
было множество народу, который на промысел тюленей готовился. Сии промыслы все
на Байкале отдаются на откуп, а откупщик принимает к себе добровольных
работников, коим он дает потребную сбрую, и они ему за сходную цену отдают с
тюленей кожу с салом. Самый лучший промысел в апреле. Тюлени,8[473]8кои зимою
расходятся по быстрым речкам или по теплым берегам и ключам, полыньи над собой
имеющим, ныне все выходят на лед гулять и спать на солнце. Таковые места уже
промышленникам должны быть знакомы, как, например, при устье реки Баргузиной и
Турки, куда они походят с салазками, на коих растягивают белый парус, из-за
которого подходят близко к тюленю, который думает, что это тычьмя стоящая
льдина, и из ружья убивают. Мы переехали, наконец, чрез Байкал скоро и
благополучно. От устья реки Голоустной, докуда еще и от зимовья 2 версты и 300
сажен считается, по льду обыкновенно кладут 60 верст. В проезде мы по льду не
видали никакой опасности, а только одна расселина, аршина на полтора, заставила
нас объехать довольное расстояние. Море нынешнего года так гладко замерзло, что
лед как зеркальное стекло был; только по берегам видны были стоячие льдины, или
торосы; однако так равно замерзать не всякий год случается. Снег на сей
пространной равнине не держится, и для того по льду, по крайней мере, сначала
нельзя ездить, разве с хорошими окованными лошадьми и притом с вострыми
шипами. После как след (сахма) пробьется, то можно по нужде и с неподкованными
бегать. Обыкновенно на Байкале лед бывает с сентября, но в этом месяце он весьма
редко замерзает, а в январе наибольше и держится даже до последних чисел апреля.
Если весною подле берегов ездить станет опасно, то берут дорогу прямо чрез Байкал
с Лиственнишного зимовья на Посольский монастырь, которое расстояние
обыкновенно платится за 94 1/2 версты, а по мере еще и 70 верст не находится. Когда
на море лед начнет расседаться, то в запас берут с собою доски, по которым и
лошадей, и сани сколько можно проводят. В самонужнейших посылках люди
отваживаются переходить Байкал, когда самая расселина на несколько сажен
шириною, но тогда только идут пешком и тянут за собою маленькую лодку, в которой
они от одной льдины до другой перегребают. Раннею весною сухопутною дорогою,
которая летом вверх по Иркуту до Тункинского острогу, а оттоль до нагорных рек
Жонмурины и Жиды в Селенгинск лежит, на лошадях не ездят, как разве по нужде,
потому что при таянии снегов меж высоких гор проехать не неможно. Из Посольского
монастыря без всякой остановки отправился я далее. По пескам на великое
расстояние снег здесь почти весь растаял, так что едва проехать было можно. Многие
промоины и наводнения, или соры, вдоль по берегам из Байкала разлившиеся, еще
нам в пути несколько[474]8пособляли. Во время проезду я приметил здесь по
отмелым местам особливый род рыбьих заводей, коими подымающуюся к камышам