Мелетинский Е.М. Палеоазиатский мифологический эпос. Цикл Ворона

Подождите немного. Документ загружается.

Ворон охотится на кита, забираясь в него

Схема 18

Проникновение

1 ' I

¡1

ч»

¡1

II*

111

« 3

Обман

Устранение

контрагентов

[ Отчуждение

I ,

Добывание

§ § $

1р

Ворон притворяется мертвым (больным)

Схема 19

Притворство

Мнимое превращение

симуляция пассивности

Поедание

коллективных

(чужих) запасов

1 Добывание 1

| Потребление

С х е м а

Ворон наряжается и женится на красивой дочери богача

Схема 21

Ворон меняет пол и выходит замуж за богача

Большей же частью получение жены не требует предвари-

тельных усилий; усилия эти направляются на ее возвращение

после того, как жену (мужа) похищают, убивают, подменяют

(часто вследствие нарушения табу; схема 28). В этом случае мы

наблюдаем порождение обращенных мотивов ('потеря

перед

'приобретением').

Иногда первый ход сказки составляет первый неудачный

брак (или угроза неудачного брака), а во втором ходе следует

удачный брак с существом, причастным к полезным силам при-

Схема 22

Примерная общая схема плутовских трюков Ворона

Схема 23

роды, источникам промысла и т. п., или в первом ходе речь

идет об удачном браке старшей дочери Ворона, а во втором —

о неумелом подражании ее кузины. Это случай порождения но-

вых мотивов посредством отрицательного параллелизма.

В рассказах о борьбе Ворона и его детей со злыми духами

господствует сюжетная структура, отраженная в схеме 29.

Спасение посредством обмана, естественно, большей частью

происходит по инициативе Ворона и соответствует его харак-

Обманный трюк

Схема 25

Выманивание

Мнимые угрозы

или

Мнимые приманки

Обман

теру. Крайне редко спасение обходится без хитрости, т. е. вме-

сто 'обмана' имеет место 'борьба'; последнее, вообще говоря,

как раз и характерно для героической сказки. Как видим, схемы

корякских сказок крайне просты и почти ничего не добавляют

к их анализу.

Обратимся теперь к рассмотрению комбинирования мотивов

в героическом сюжете основного тлинкитского мифа, не повто-

ряя того, что говорилось выше о глубинных семантических оп-

Схема 26

Схема 27

Схема 28

позициях (хаос/космос, старший/младший и др.), лежащих в ос-

нове сюжета. Напомним только, что в этом героическом мифе

начало мира, его формирование, творение и упорядочение ассо-

циируются с началом героя, формированием его личности, ориен-

тированным на ритуальную модель инициации, и что поэтому

целый ряд мотивов получает здесь двойную глубинную семан-

тическую интерпретацию — ив плане социально-биографическом

и в плане космическом. Оговорим, что, как и в корякских ми-

фах, не все варианты тлинкитского мифа достаточно экспли-

цитно отражают на поверхностном уровне обе глубинные темы,

отчасти как раз из-за указанной двуплановости. Так, в косми-

ческом плане мотив потопа и его прекращения наиболее отчет-

ливо выражает борьбу космоса с хаосом, процесс космического

упорядочения, являющийся близким аналогом процесса творе-

ния. Однако активное участие Ворона в прекращении потопа

встречается лишь в изолированных вариантах, так же как и ука-

зание на последующее /добывание — творение' им земли, кото*

рое открывает цикл его культурных деяний.

Схема 30

Едва угадывается пафос космического творения в 'трудных

задачах', которые старый вождь ставит молодому Ворону, хотя

там явно речь идет о строительстве первой лодки и начале ры-

боловства. План личной борьбы старого и молодого Ворона

(трудные задачи как средство извести молодого героя) оттес-

няет и затемняет здесь творческую функцию Ворона. Однако

если мы восстановим эти несколько завуалированные моменты,

то получим серию творческих деяний Ворона (схема 30).

Ютсылание* посредством трудных задач вполне аналогично

'отсыланию* Ворона небесным верховным божеством, поручаю-

Схема

щим ему творческие деяния (добывание света, изготовление лю-

дей и животных и т. п.).

Если бы серия космических деяний Ворона в рамках этого

мифа была бы совершенно независима от других планов, то,

возможно, порядок следования мотивов-эпизодов был бы иным,

скорее всего, речь сначала бы шла о прекращении потопа и соз-

дании земли, а затем уже о начале рыбной ловли. Однако те

же мотивы-эпизоды имеют, как сказано, и совершенно иное

осмысление в социально-биографическом плане, причем тоже,

в сущности, двойственное: интрига мести на более глубинном

уровне выступает как ритуальные испытания (схема 31).

Фрагмент •изведение спасение' по структуре напоминает

корякские рассказы о борьбе Ворона со злыми духами, но там

глубинная семантика, скорее, отвечала представлению о посто-

янной борьбе человечества с хтоническими силами.

Формирование героя имеет, однако, начало в виде истории

его чудесного рождения, обучения матерью, приобретения навы-

ков и искусства шаманских превращений, сексуальной зрелости,

выразившейся в инцесте (в южных вариантах — в женитьбе на

небесной деве) (схема 32).

Как видим, охота на птиц и изготовление чудесных шкурок

могут быть включены также в цикл ритуальных испытаний, а

собственно 'обучение' есть другой вариант формирования лич-

ности героя; практически оба варианта объединены в реально

практикующихся обрядах инициации. Кроме того, инцест, как мы

знаем, есть нарушение табу (а всякое нарушение табу имеет

космический отклик, в данном сюжете в виде потопа), и инцест

здесь функционально фигурирует и как форма мести за истреб-

ление старших братьев Ворона и как повод для мести старого

вождя (см. выше, в разделе о тлинкитских мифах).

Из сказанного вытекает, что мы можем представить структу-

ру центрального тлинкитского мифа в виде взаимосвязанных и

взаимопересекающихся семантических звеньев (см. схему 33 на

вкладке). На самом поверхностном уровне весь миф предстает

как история борьбы героя и антигероя, каковыми в данном слу-

чае являются дядя и племянник, а на глубинном уровне — как

две семантемы, одной из которых служит 'формирование героя'

(биографический план), а второй — 'формирование мира', вклю-

чающее борьбу хаоса и космоса (космический план). Обе эти

глубинные темы в рамках мифа в целом дают основание для

двух сюжетных изотопий.

ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ

Тип трикстера, представленный Вороном и Норкой, характе-

рен для фольклора североамериканских индейцев в целом.

Во многом аналогичны Ворону заяц или кролик Манабозо (Вис-

кодьяк) у алгонкинов центральной лесной полосы, койот на

значительной части плато и степей и в Калифорнии, старик

(черноногие, вороны), Нихансан (арапахо), паук Иктоми (сиу),

Иштинике (понка), Ситконски (ассинибойны), Вакдьюнкага

(виннебаго) и др. Койот, старик и Манабозо выступают в пол-

ной мере и как культурные герои, и как трикстеры — шуты и

безумцы. Такое соединение черт культурного героя и трикстера

в одном персонаже характерно для фольклора западной части

Северной Америки; на востоке, наоборот, наблюдается их диф-

ференциация [Юнг, Кереньи и Радин, 1954].

Некоторые мотивы творения, характерные для вороньих ми-

фов, распространены далеко за пределами мифов о Вороне и

Норке. Близкие друг другу и, возможно, тождественные гене-

тически мотивы похищения света и огня в весьма сходных ва-

риантах распространены по всей Северной Америке, причем в

южных и восточных областях преобладает мотив происхождения

огня. Довольно часто встречаются различные модификации темы

добывания воды у чудовища, например гигантской лягушки, ко-

торая выпила всю воду и не дает другим, или дичи, растений,

которые спрятаны где-то в пещере и т. п. и недоступны людям

(как рыба в мифах северо-западных индейцев и северных ата-

пасков), установления хорошей погоды и регулирования ветров

путем брака с ветрами или войны с одним из них, «освобожде-

ния» спрятанного ветра и т. п. В мифологии североамериканских

индейцев широко распространен мотив потопа и последующего

добывания земли ныряльщиком (только в этом сюжете вне зо-

ны вороньего эпоса фигурирует ворон в качестве неудачного

вестника, см. об этом в книге [Рут, 1962]); параллельно быту-

ют мифы мирового пожара из-за неотрегулированности солнеч-

ного жара. После прекращения водяного или огневого хаоса

иногда создается новая раса людей от сохранившейся пары.

Регулирование прилива — отлива — мотив, специфический для

северо-западных индейцев, но в других местах популярны мотивы

регулирования зимы — лета и дня — ночи, связанные с деятель-

ностью солнца. Мотивы укрощения чудовищ культурными героя-

ми, не столь характерные для собственно вороньих мифов, но

известные народам Аляски, широко распространены по всей

Северной Америке, так же как и мотивы брака с животными.

Что касается мотивов, специфических для деятельности трик-

стера, то они весьма разнообразны и сильно варьируются от

племени к племени. Некоторые из них, однако, тождественны

мотивам вороньего эпоса, например притворная смерть как сред-

ство добывания пищи, перемена пола (оба мотива, по-видимо-

му, косвенно соотносятся с шаманизмом), сталкивание жертвы

в пропасть при переходе по мнимому мосту, выдавание себя за

богатого жениха, понуждение птиц нести трикстера по воздуху,

неблагодарность за гостеприимство и др. (подробнее см.:

[Томпсон, 1946]).

Типологические параллели к вороньему мифологическому

эпосу в Сибири являются более редким явлением, чем в Север-

ной Америке, но тем больший интерес они представляют.

В качестве таких параллелей мы считаем возможным на-

звать цикл Дяйку — Дебегея у юкагиров, самодийских народ-

ностей, отчасти и у эвенков и цикл Эква-Пырища у обских уг-

ров, главным образом у манси.

Ког^а В. Н. Чернецов издал мансийские сказки [Чернецов,

1935]', то В. Г. Богораз, как мы уже упоминали, пытался непо-

средственно связать сказания об Эква-Пырище с палеоазиат-

ским циклом Ворона (см. также Введение, с. 10). Когда

после открытия устьполуйской культуры начала нашей эры вы-

яснилось, что группы коренного палеоазиатского населения

участвовали в этногенезе обских угров, то гипотеза В. Г. Бого-

раза, казалось бы, получила подкрепление. Но как мы теперь

знаем, мало вероятно, что эти палеоазиаты имели общих пред-

ков с палеоазиатами камчатско-чукотской группы. В конце

концов финно-угорский фольклор дает нам и другие примеры

культурных героев (пусть не трикстеров), вплоть до Вяйнямей-

нена и Ильмаринена в знаменитых карело-финских рунах, из

которых была, составлена «Калевала» Лённрота [см. Мелетин-

ский, 1963, с. 59—155]. Эква-Пырищ буквально означает «сынок

женщины» и рисуется сыном Калдащ, имеющей и зооморфную

ипостась (гусыня или зайчиха), родоначальницы фратрии «мое».

Родоначальница противоположной фратрии «пор» представляет-

ся иногда в образе медведицы. Сам Эква-Пырищ иногда также

мыслится фратриальным первопредком и имеет зооморфную (то-

темную) ипостась гуся или зайца. По-видимому, прозвища «за

народом смотрящий человек» у манси и «многостранствующий

муж» или «богатырь-старик» у хантов также относятся к Эква-

Пырищу [см. Чернецов, 1935, с. 15—16; Патканов, 1897,

с. 97—98].