ЛОГОС 2009 №3 (71)

Подождите немного. Документ загружается.

Лqxq{ 3 (71) 2009 21

рий в реальности. Бергсон навечно присоединился к великим умам, чья

компания внушает страх к пустословию; понятия ценны для них именно

своим приобщением к реальности.

Есть и другая причина того, почему бывает трудно выявить воз-

действие Бергсона на умы: в его школе каждый учится исследовать

и решать свои собственные проблемы, а не проблемы Бергсона. Наи-

больший с виду «бергсонианец» из тех, кто отмечен его влиянием, Эду-

ар Леруа, всегда избегал преподавать то же учение, что философ, кото-

рому он воздал столько почестей. Хотя он толковал методологические

и религиозные проблемы в духе «новой философии», то были иные

проблемы, а значит, и иные решения. Сорель, Тибоде, другие, менее

достойные известности философы, многим обязанные

—

пусть они

и не всегда это признавали

—

влиянию Бергсона, тоже шли собственны-

ми путями. Это было не предательство, а подражание ему, ибо всякий

раз, принимаясь за новую проблему, Бергсон проводил новое исследо-

вание, прилагал новые усилия. Подлинные бергсонианцы

—

не те, кто

повторял его выводы, а те, кто по его примеру делали в иных областях

нечто аналогичное тому, что сделал он.

Надо, однако, признать, что сам он не определил со всей ясностью

значение своего труда. Неопределенность кроется не в его собствен-

ном учении. За какую бы проблему ни брался Бергсон, он всегда пока-

зывал, что по сути реальность есть динамизм, эффективность которо-

го не может быть сведена к сумме его следствий. Это ядро реального,

его исток и причина, отлагает за собой действия и вещи, как художник-

творец оставляет след

—

свои произведения. У художника, пока он жив,

всегда есть порыв, чтобы двигаться дальше, так что универсум предста-

ет как результат энергии и неисчерпаемой силы созидания. Нет ничего

более ясного, более простого; можно было бы даже посетовать, что это

слишком просто, не будь капитального факта, равно отмеченного Берг-

соном: рассудок естественно стремится мыслить в точности обратное,

занятый тем, чтобы воссоздавать целое из частей, движение из непо-

движностей, длительность из пространства, эволюцию из того, что эво-

люционировало, свободу из мотивов и целей,

—

короче, если воспользо-

ваться формулировкой, к которой Бергсон часто прибегал,

—

становя-

щееся из уже ставшего.

Эта критика универсальной статики или, если угодно, естественного

платонизма интеллекта была наиболее плодотворным моментом мыс-

ли Бергсона; это необходимое усилие нужно всегда возобновлять, про-

двигая дальше и дальше во всех областях, где оно, впрочем, всегда будет

наталкиваться на непреодолимое сопротивление, а порой на подлин-

ное негодование со стороны рассудка, считающего своей целью непо-

движность сущностного определения. В данной сфере Бергсон всецело

заслуживает поддержки, поскольку антиинтеллектуализм, в котором его

упрекают, вовсе не является у него отказом от мышления (intellection).

Бергсон вначале определяет, анализирует, соединяет и разделяет поня-

Этьен Жильсон

тия, а уж затем задается вопросом, полностью ли они охватывают

реальность. Конечно, если что-то от них ускользнуло, следует продол-

жить анализ, переделать прежние понятия или создать новые

—

коро-

че, возможно ближе подойти к реальности, чтобы сделать ее постигае-

мой. Но этим-то и занимается наука, а кто станет утверждать, что Берг-

сон пренебрегал наукой? В философии такова же работа рассудка, и она

необходима, ибо чем было бы познание без понятий? Бергсон добав-

ляет к этому следующее: без конца накапливая преимущество, ни нау-

ка, ни философия не смогут одолеть друг друга. Когда игрок мнит себя

выигравшим, тогда-то он и проигрывает безнадежно.

Во времена, когда повсюду торжествует релятивизм, решимся ли мы

утверждать, что обладаем абсолютной, неколебимой, первичной исти-

ной, от которой никогда не откажется внимательная мысль? Для неко-

торых из нас главным в том, что называют бергсонизмом, сразу стало

вот что: как бы далеко ни продвигался философский анализ опыта, он нико-

гда не завершится.

На столь простое суждение можно ответить «да» или «нет»; почему же

смысл его так извратили? Поскольку наши воспоминания было бы непол-

ны, если бы мы не упомянули покойного Альбера Тибоде, воспользуем-

ся возможностью дать ему слово. Тибоде писал нам из Версаля  апре-

ля  года (мы опустим здесь лишь слова, свидетельствующие о скром-

ности, впрочем совершенно искренние): «Вам принадлежит заслуга

в том деле, на которое сам я решился лишь после неуместных колеба-

ний: в устранении того, что вы называете аффективным бергсонизмом.

Необходимо, чтобы искренние люди поняли, что бергсонизм возродил

нас, вернув на славный путь великих философов. Если вместо возрожде-

ния в этом увидели отклонение, не повинна ли в том отчасти последняя

глава „Творческой эволюции“, которая могла бы называться „Ошибка

философов“, подобно тому как один из учеников Бергсона назвал свою

диссертацию „Нравственная ошибка“? Было ли исходное бергсоновское

„Нет!“ намного более решительным и глубоким, чем у Барреса в книге

„Под взглядом варваров“? Я думаю, всё это благополучно разрешится».

Хорошо, если умеешь смотреть на ситуацию с таким здоровым опти-

мизмом, умиротворяющим, как течение Соны, и мощным, как св. Фили-

бер де Турнус. Но это дается нелегко. Отказался ли когда-нибудь Бар-

рес от своего «нет», сказанного этой «ничтожной вещи на поверхно-

сти нас самих», интеллекту? Можно усомниться в этом, читая «Сибиллу

из Осера». Его рекой был Рейн, а не Сона. Если же говорить о Бергсоне,

Тибоде прав, подчеркивая негативную роль, какую сыграла последняя

глава «Творческой эволюции», однако критику предшествующих фило-

софов, которой посвящены эти страницы, следует толковать осторож-

но. Ни там, ни где-либо еще Бергсон не вернулся к своему начальному

«нет», и вообще он адресует его не философии и даже не интеллекту,

а скорее некой лености в использовании интеллекта, которую он счита-

ет роковой для философии.

Лqxq{ 3 (71) 2009 23

Процитируем с связи с этим строки из малоизвестной его работы,

опубликованной в мемориальном томе, посвященном четырехсотлет-

ней годовщине Коллеж де Франс (). Бергсону было поручено рас-

сказать о том, что сделал для философии знаменитый Коллеж; поисти-

не неблагодарная задача, ведь между Рамусом и самим Бергсоном там

почти ничего и не найдешь. Бергсон согласился, но показателен выбор

им своего «философа»: его статья называется «Чем философия обяза-

на Клоду Бернару». Воспользовавшись поразившими его словами это-

го ученого: «Философия не должна быть систематичной»,

—

Бергсон

излагает здесь свои принципы, философское кредо, чему нет аналогов

в его творчестве: «Однако слова его истинны, и этой истиной мы ста-

нем все больше проникаться по мере того, как будет развиваться фило-

софия, способная прослеживать конкретную реальность во всех ее

поворотах. Нам уже не придется тогда наблюдать череду учений, каж-

дое из которых

—

принимают ли его или отвергают

—

стремится замкнуть

совокупность вещей в простые формулы. Мы обретем единую филосо-

фию, которая будет постепенно возведена рядом с наукой, и в ее созда-

ние внесут свою лепту все, кто способен думать. Мы больше не скажем:

„Природа одна; поищем же среди имеющихся у нас идей ту, которая смог-

ла бы ее объять“. Мы скажем: „Природа такова, какова есть, и посколь-

ку наш интеллект, составляющий часть природы, менее обширен, чем

она, едва ли какая-то из наших идей окажется достаточно широкой, что-

бы ее охватить. Будем же работать, чтобы раздвинуть границы своего

мышления: напряжем свой рассудок; разрушим, если потребуется, его

рамки, но не станем урезать реальность по мерке своих идей, ведь это

идеи должны расширяться в соответствии с реальностью“. Вот что мы

скажем, вот что попробуем сделать. Но продвигаясь все дальше и даль-

ше по пути, на который мы вступили, не забудем, что его открытию спо-

собствовал Клод Бернар»

Странный это антиинтеллектуализм! Однако Бергсон никогда

не писал ничего более подлинно бергсонианского, и я не думаю, что

в последней главе «Творческой эволюции» можно найти нечто про-

тиворечащее этому. Тем не менее Альбер Тибоде прав, видя в ней воз-

можный источник наиболее резких возражений против учения Берг-

сона. Во-первых, Бергсон решительно критикует здесь предшествую-

щие философские концепции, и не все они настолько ушли в прошлое,

чтобы не найти себе защитников. Во-вторых, и это гораздо важнее, он

попытался сделать в данной главе нечто опасное само по себе и новое

для него. Его право на такую попытку не ставится под вопрос, речь идет

только о рискованности предприятия.

Выступая в дискуссиях с критикой каких-либо философских пози-

ций, Бергсон обычно определял их особенности в безличных терми-

La philosophie de Claude Bernard

Bergson A. La pensée it le mouvant. Paris, . P. 

—

Прим. пер.

Этьен Жильсон

нах; это были чисто абстрактные позиции, и их определение зависело

лишь от него. В заключении «Творческой эволюции» вина, напротив,

возлагается на реальные учения, критическое обсуждение которых

предполагает интерпретацию. Но когда речь идет о Платоне или Ари-

стотеле, то, учитывая, что их интерпретациям нет числа, не стоит

надеяться на согласие не только по поводу критики, которой их под-

вергают, но прежде всего по поводу ее предмета. Добавим к этому,

что Бергсон не приложил здесь собственно бергсонианских усилий

с целью понять изнутри философов, чьи учения он взялся критико-

вать. Нет ничего менее бергсонианского, чем сам Бергсон в своей кри-

тической истории философов; и это понятно

—

ведь если бы он про-

следил за нитью их мысли, то не смог бы им возражать. Великие фило-

софии прошлого, подвергнутые им критике, служили ему всего лишь

мишенями. Они были конкретными примерами неверного исполь-

зования интеллекта, пороки которого неустанно разоблачались в его

учении. Но конкретные философии нельзя упростить до такой степе-

ни, и к тому же, критикуя их, делаешь очевидными границы собствен-

ного их понимания.

Именно здесь позиция Бергсона оказалась уязвимой, что особенно

поучительно, ибо в данном случае эти границы совпадают с границами

самой бергсоновской проблематики. Мы видим, насколько сам он оста-

ется греком, ибо весь вопрос состоял для него в выборе между быти-

ем и становлением. Его мысль подчинялась проведенному Платоном

в «Тимее» ( d) фундаментальному разделению между вечным бытием,

которое существует, поскольку оно не подвержено становлению, и тем,

которое не существует, поскольку оно всегда находится в становле-

нии. Исходя из этого, можно предвидеть, что в философии эволюции

бытие было бы неуместно. Но необходимо ли мыслить универсум под

углом зрения бытия и становления, как будто бытие по определению

противоположно становлению, а становление

—

бытию? Прежде все-

го, как показал сам Платон, становление в известной мере причастно

бытию, а главное, нет такого бытия, за пределы которого не требова-

лось бы выйти, если мы хотим постичь его трансцендентную причину.

Следовательно, Бергсон заблуждался не столько в своей крити-

ке интеллекта

—

всякая философия, даже аристотелевская, указывает

на его границы,

—

сколько в неспособности выйти за рамки проблема-

тики «Тимея», который не является вершиной философии Платона.

Замечания того же рода можно применить и к бергсоновской интер-

претации Аристотеля: «Вечность подвижности возможна только тогда,

когда она опирается на вечность неизменности, которую она развер-

тывает в цепь, не имеющую ни начала, ни конца»

⁴

. Бергсон добавля-

ет: «Таково последнее слово греческой философии»

⁵

. Да, в извест-

⁴

Бергсон А. Творческая эволюция. С. .

⁵

Там же.

Лqxq{ 3 (71) 2009 25

ном смысле это верно; но вечная неизменность, о которой говорит

Аристотель, есть неизменность акта чистой Мысли, и вполне право-

мерно спросить, не переносит ли он нас, как Благо Платона, в мета-

физическую область, лежащую за пределами антиномии статического

и подвижного, бытия и становления?

Таком образом, можно было бы переписать эту критическую исто-

рию западной философии, показывая, напротив, как она сумела пре-

одолеть греческую оппозицию бытия и становления; но в нашу задачу

не входит критика Бергсона, мы только хотим сказать, что если в его

учении есть слабый момент, то не на уровне ноэтики, а прежде всего

на уровне онтологии. В понятии бытия, постигнутом в его сути, каким

оно предстало в учениях, неизвестных Бергсону, таились возможности,

которых он не предполагал.

Этим объясняется одно из многих достоинств его философии:

те, кто проследовал за ней до конца, получили в ней стимул к выхо-

ду за ее границы. Однако, преодолев ее на своих собственных путях,

они не чувствовали, что отделились от нее. В согласии с пониманием

философии, свойственным Бергсону, мы вправе думать, что не иска-

жаем его мысль, приписывая его учению бо льшую истинность, чем

то признавал он сам. Но столь вольное обращение с учением не рас-

пространяется на его автора. Мы не вправе вести его туда, куда сам он

не пошел, и не стоит его за это осуждать. Общим достоянием должны

становиться не наши заблуждения, а наши прозрения

—

как величай-

шие, так и самые малые, ведь каждое из них вносит ясность туда, где ее

недостает.

Перевод И. Блауберг

Жан-Мишель Салански

¦-©ª¥ {{¬

Бергсон и пути современной

французской философии

оворя в целом о современной французской философии, мы прежде

всего имеем в виду разнородный и вызывающий споры круг филосо-

фов, к которому относятся, конечно, авторы-ниспровергатели  – -х

годов (Делёз, Деррида, Фуко, Лиотар…), «французские феноменологи»

(Левинас, Мерло-Понти, Сартр) и все те, кто стремится новыми сред-

ствами продолжить первых и / или вторых. Но к ним, думается, не так

легко отнести их предшественников, среди которых ярко сияют имена

Бергсона и Брюншвика. Потребовался весь труд и талант Фредерика

Вормса, чтобы побудить нас включить этот первый «момент»

века

в нашу ментальную картину. «Спонтанно» мы бы скорее удовольствова-

лись вытеснением, дающим возможность дистанцироваться от филосо-

фов-спиритуалистов (Бергсон) и идеалистов (Брюншвик), работавших

в начале

века во Франции.

Еще один стимул моей рефлексии дает та тревога, с какой всякий

размышляющий о «современной французской философии» неизбежно

относится к тому, что существует вне ее и, в частности, воплощено в вели-

ком философском предприятии, завоевавшем мир в

веке,

—

в анали-

тической философии. Но таким внешним может быть и наука, полити-

ка, искусство и т. п., которые бросают ей вызов или ставят в затрудни-

тельное положение, как бы она ни стремилась их принять.

Итак, я попытаюсь выявить некоторые «отголоски» мысли и твор-

чества Бергсона на трудных путях более поздней французской филосо-

фии, существующей и сегодня и, как я сказал, на первый взгляд весьма

далекой от Бергсона. Тем самым я надеюсь по-своему способствовать

предпринятому Фредериком Вормсом выведению Бергсона из изоля-

ции, показывая, как, во многом благодаря ему, я смог «ощутить» при-

сутствие Бергсона, или услышать его голос, в современной философии.

См. подробнее примечание  на с. .

—

Прим. пер.

Лqxq{ 3 (71) 2009 27

Начну с краткого рассказа о том, какой мне видится прежняя фило-

софская конфигурация, к которой принадлежит и Бергсон.

Французский идеализм и спиритуализм

Я охарактеризую эту конфигурацию, воспользовавшись цитатой

из Жерара Гранеля, найденной мною в книге «Опыт границы» Франсуа

Д. Себба

и описывающей то, чего мы должны остерегаться: возврата

<…> худшего из Гуссерля <…> в форме обновленного спиритуализма,

соединенного со сциентизмом

Гранель говорит о Гуссерле, но, вообще говоря, таков и есть тот образ,

от которого философская интеллигенция отвернулась в начале -х

годов, а это означает, что именно он господствовал в  – -е годы,

когда во главе французской философии стояли Бергсон и Брюншвик.

Действительно, они принадлежали к той констелляции, куда можно так-

же включить, с одной стороны, Гуссерля, с другой

—

Рассела.

Словом «спиритуализм» Гранель в целом характеризует позицию,

которая не обязательно принимает собственно спиритуалистскую кон-

цепцию предшествования и приоритета духа в бытии: я думаю, что

он относит к ней также и трансцендентальный идеализм (это и есть,

в конечном счете, наилучшее название для взглядов Гуссерля), вклю-

чающий в себя, помимо Брюншвика, и таких философов, как Кассирер.

Последний, впрочем, тоже упоминается Гранелем, в том же неодобри-

тельном тоне, в предисловии к «Кризису»:

Восстановление буржуазной идеологии <…> может показаться истори-

ческой победой тех великих гуманистов, которые, подобно Кассиреру

и Гуссерлю, пытались в 30-е годы противопоставить фашистскому «вар-

варству» различные формы «омоложения» рационалистической фило-

софии Нового времени

⁴

На деле та конфигурация, которую представляют во Франции Бергсон

и Брюншвик, характеризуется тем, что философия ратует за возвыше-

ние или господство духа либо идеи, одновременно признавая необхо-

димость взаимодействия с наукой. Хорошо известно, что Брюншвик

вовлекал философию в пылкое и постоянное сотрудничество с естест-

венными науками, создал школу исторической эпистемологии; напом-

ним, что Бергсон в пору расцвета своей славы тоже утверждал, что спе-

цифика «французской» философии состоит в ее особой связи с наука-

Sebbah F. D. L’épreuve de la limite.Paris:

PUF

, .

См.: L’inexprimé de la recherche

Ecrits théologiques et politiques. Paris; Galilée, .

P.  – .

⁴

См. La crise des sciences européennes et la phénoménologie. Paris: Gallimard, .

Préface. P.

Жан-Мишель Салански

ми, а потому относил Пуанкаре к важнейшим фигурам философии того

времени.

Но слово «спиритуализм» охватывает собой также и морализатор-

ские устремления философии: оно означает тот простой факт, что

философия, как хранительница идеальных или духовных оснований

мышления, усваивает проповеднический тон, адресуя обществу мораль-

ное требование.

Эта позиция была подвергнута критике и отброшена разгневанны-

ми представителями «новой» французской философии, такими как

Политцер, Низан, Сартр. Они развенчали примат духа и идеи, говоря

о неустранимом бремени материи; они бичевали моральные наставле-

ния философии, далекие от реальных страданий обездоленных в нашем

историческом мире и неспособные их излечить; наперекор устаревшим

физико-математическим склонностям философии, они подчеркивали

неотложную необходимость политической рефлексии и политической

деятельности.

Данный разрыв, я думаю, мы так и не преодолели. Возникшее

тогда во Франции умонастроение остается господствующим и сего-

дня, несмотря на то, что его можно было всецело приписать марксиз-

му и счесть зависящим от него: оно либо пережило смерть марксизма,

либо последний так и не умер. Мне кажется, верно и то и другое. Мож-

но долго размышлять о том, в чем причина столь длительного отказа

от интеллектуального стиля, который был характерен для нас, даже

составлял нашу отличительную особенность. Об этом я не буду здесь

говорить, чтобы не отвлекаться от моей теперешней темы. Я толь-

ко хотел бы показать, как Бергсон и его концепция вновь появляются

на многих путях более поздней французской философии, в целом враж-

дебно настроенной по отношению к нему. Разностороннее и постоян-

ное присутствие Бергсона можно лучше оценить и понять, когда оно

постигается как нечто маловероятное

—

в том контексте, который я вос-

создал. Такой ракурс анализа побуждает нас поставить вопрос, возни-

кающий всякий раз, когда мы встречаем Бергсона на путях позднейшей

французской философии: в том ли дело, что обращение, пусть частич-

ное, к его концепции расходится с представлением о нем как о гонимом

философе, или в том, что отказ от его философии обнаруживает свои

изъяны, оказывается не полным? Мы рассмотрим обе эти возможности.

Петля «восприятие

—

действие»: Бергсон и Мерло-Понти

Первое «возвращение» Бергсона я соотнес бы с тем, что предпочитаю

обозначать терминами из современных когнитивных исследований:

«петля восприятие

—

действие». Речь идет о теории, согласно которой

восприятие не является предварительным источником информации,

по сути пассивным в момент действия

—

не когнитивного, не информи-

рующего, не разведывающего: напротив, утверждается, что восприя-

Лqxq{ 3 (71) 2009 29

тие в основе своей есть движение тела к миру, а действие представля-

ет собой, по существу, открытие внешней среды, где оно реализуется.

Тогда отношение обоих моментов описывается как петля: всякое вос-

приятие есть уже действие или продолжается в действии, мотивом

которого оно служит, а всякое действие превращается в результат вос-

приятия или ведет к нему, делая его возможным.

Модель петли «восприятие

—

действие», или сенсорно-моторной пет-

ли, была противопоставлена модели компьютационалистского репре-

зентационизма: согласно последнему, действие приравнивается к двига-

тельной трансдукции (терминология Пилишина) результата исчисления

репрезентаций, которое, в свою очередь, основывается на трансдукции

сенсорных стимулов. Итак, имеется цепочка: восприятие

—

мысль

—

дей-

ствие,

—

которая концептуально разделяет и темпорально раздвигает

восприятие и действие: общим для них, однако, остается то, что оба

они были трансдукцией, т. е. переносом, от континуального мира сен-

сорных стимуляций к дискретному уровню символических данных либо

от этого уровня к континуальному миру двигательных реализаций.

Бергсон появляется на этом пути, поскольку в «Материи и памяти»

он выдвинул «теорию» восприятия, принципиально связывающую вос-

приятие с действием. В космологии, предложенной Бергсоном, реальное

создается из образов, а наше восприятие соответствует отбору при помо-

щи особого образа, каким является наше тело, тех образов, с которы-

ми тело взаимодействует в целях своего жизненного сохранения. Стало

быть, здесь наблюдается коренное уравнивание восприятия и действия,

причем последнее рассматривается как наша сторона взаимодействия:

мое действие представляет собой взаимодействие того образа, каким

я являюсь, с образами мира, взятого в отношении к данному образу.

Описание ведется Бергсоном настолько «в третьем лице», настоль-

ко заведомо располагается на натуралистской почве когнитивных наук,

что можно было бы попытаться представить его как великого предшест-

венника интеллектуальной позиции когнитивных наук, а их, в свою оче-

редь,

—

как одну из граней современной французской философии.

Однако надо признать, что философским гарантом концепции «пет-

ля восприятие

—

действие» во французском контексте, как, собственно,

и в контексте международном, был скорее не Бергсон, а Мерло-Понти.

Стало быть, влияние или «возвращение» Бергсона в постспиритуалист-

скую французскую философию осуществляется не напрямую, а через

посредство Мерло-Понти.

Конечно, Мерло-Понти наследует Бергсону, и уже сам этот факт

дает нам право говорить о воздействии бергсоновских идей. Но можно

задаться вопросом: почему выдвинутая Мерло-Понти концепция Бытия-

в-мире встречает более благосклонный прием, чем бергсоновское уче-

ние о теле-образе и производимом им интерактивном отборе?

Мне кажется, что, как ни парадоксально, причиной тому более «спи-

ритуалистская», более субъективистская направленность концепции

Жан-Мишель Салански

Мерло-Понти: в теории Бытия-в-мире субъект приравнивается к своему

телу и движется навстречу миру следуя глубинному порыву: его восприя-

тия, как и действия, суть модальности этого порыва. Но в данной карти-

не сохраняется недоступная выражению инстанция

—

самость, которая

противостоит миру, погружаясь в него. Порыв или бытие-в-мире не под-

даются натурализации, хотя они соответствуют фактическому и наблю-

даемому элементам связки организм

—

окружающий мир. Более того,

вся аргументация ведется в терминах того, что мы испытываем, наше-

го опыта «в первом лице»: именно на том, что Мерло-Понти называет

«феноменальным полем», основан анализ бытия-в-мире и петли «вос-

приятие

—

действие» (например, описание восприятий цвета как возни-

кающих из протодвижения тела, наброска хватания). Иными словами,

преимуществом философии Мерло-Понти является ее феноменологи-

ческое измерение: когнитивные науки хотят отстаивать свой редук-

ционизм в диалоге с философией, которая теоретически и методоло-

гически им противостоит. Бергсон не создает ситуации такого фрон-

тального сопротивления, он использует заведомо натуралистский

космологический язык когнитивных наук.

Подытожим: описание, предложенное Мерло-Понти, более прием-

лемо для обсуждения в силу той особенности, которая свидетельству-

ет одновременно о сходстве и конфликте с изначальной позицией ког-

нитивных наук.

Сходство состоит в том, что когнитивные науки сохраняют

—

пусть

даже лишь в целях натурализации

—

концепцию, разделяющую субъект

и мир; в философии ее обычно относят к Новому времени. Но так же

обстоит дело в феноменологии Мерло-Понти: хотя он, безусловно, стре-

мится «в конечном счете» отбросить эту концепцию, его феномено-

логия все время укореняется в ней и в каком-то смысле сохраняет ее,

несмотря на ее ниспровержение (которое Мерло-Понти, как извест-

но, приходится начинать заново). Бергсон же, со своей метафизиче-

ской фреской тела-образа, взаимодействующего со всеми остальны-

ми образами, сразу располагается за пределами картины, созданной

Новым временем, вне сознания и вне репрезентативного отношения

субъект / объект.

Конфликт заключается в том, что Мерло-Понти противопоставляет

когнитивной конструкции одновременно радикальную субъективность

«в первом лице» и ненатурализуемый характер порыва бытия-в-ми-

ре как такового. С одной стороны, очевидность

—

в силу когнитивно-

го познания «места» субъекта, которое сохраняется в качестве таково-

го,

—

заведомо противоречит отсылке к инстанции «в первом лице»;

с другой стороны, даже тогда, когда субъект оспаривается и ниспро-

вергается, это делается в интересах ненатурализуемого бытия-в-мире.

Наоборот, по крайней мере prima facie, бергсоновское описание пет-

ли «восприятие-действие» не оставляет места какой-либо радикальной

субъективности и ни в чем не возражает натурализму, с которым, напро-