Лебедев М.В, Черняк А.З. Аналитическая философия

Подождите немного. Документ загружается.

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

621

вопрос (что такое ментальное), мышление может описываться в терминах машинной

модели Тьюринга.

Не все, но многие версии машинного функционализма опираются на понятие машин

Тьюринга, которые определяются по двум функциям: от входных данных и состояний к

выходным данным и от входных данных и состояний к состояниям. В этой модели любое

устройство,

соответствующее понятию машины Тьюринга, можно описать с помощью так

называемой

машинной таблицы. Пример такой таблицы для примитивного автомата –

выключатель:

Состояние S

Вход: нажатие Вкл. и переход в S

Выкл. и переход в S

Вход: нет нажатия Выкл. и остается в S

Вкл. и остается в S

Любая система, имеющая набор входов и выходов, а также состояний, соотносящихся

согласно машинной таблице,

описывается машинной таблицей и является реализацией

абстрактного конечного автомата. Простая версия машинного функционализма настаивает

на том, что каждая система, имеющая ментальные состояния, описывается, по крайней

мере, одной машиной Тьюринга определенного вида; она также утверждает, что каждый

тип ментальных состояний системы тождественен одному из табличных машинных

состояний, определенных машинной таблицей.

12.3.2 Критика «машинного функционализма»

Патнэм одно время разделял «машинную версию» функционализма; позднее, однако, он

стал одним из энергичнейших критиков этой идеи. Функционализм (по крайней мере, в

этом варианте) предлагает интерпретацию познавательного процесса как процесса

обработки информации — формальной манипуляции репрезентациями или символами

согласно некоторым правилам. Согласно этой теории, сознание аналогично

вычислительной машине, и поэтому для изучения

познания релевантны организация и

структура, а не материальный субстрат сознания. Аргумент Патнэма здесь был основан на

интуиции о том, что одно и то же ментальное состояние может быть реализовано на

различных материальных носителях. Его позднейшие ревизии функционализма связаны с

расширением требования о множественности реализаций ментального — в духе

свойственного прагматистам плюрализма.

Это расширение основано на инверсии

исходной интуиции: если различные состояния вычислительной машины или машины

Тьюринга могут реализовывать одно и то же ментальное состояние, то сознание не может

быть идентифицировано ни с какой конкретной вычислительной машиной. Поддержка

Патнэмом сильной формы множественной реализуемости ментального приводит его к

пересмотру самого

статуса психофизической проблемы как ключевой для философии

сознания.

Главным образом критика компьютерных аналогий сосредоточилась на критике

моделирования в терминах машин Тьюринга. Основной аргумент в этом случае состоит в

том, что психологические состояния просто не тождественны машинным состояниям.

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

622

Патнэм дает следующую этого экспозицию аргумента

. Состояние машины Тьюринга

описывается таким образом, что эта машина может быть только в одном состоянии в один

момент времени. Между тем, психологическое состояние человека допускает (и даже

требует), чтобы субъект мог

одновременно, например, испытывать боль, произносить

число три и слышать, как скулит собака. Здесь мы имеем три вида входных данных, три

табличных состояния и три диспозиции. Идея психологического состояния как

машинного состояния требует, между тем, чтобы все эти три диспозиции

детерминировались одной машинной таблицей. Более того, каждое теперешнее состояние

субъекта должно быть

таким, согласно машинной теории, чтобы оно детерминировало его

следующее состояние. Но даже относительно аналогии с вероятностным автоматом

субъект имеет слишком широкую вариацию диспозиций, каждая из которых может быть

реализована в следующем психологическом состоянии (исключая детерминацию со

стороны окружающей среды), чтобы можно было рассчитывать, что это следующее

состояние полностью детерминировано предыдущим.

Другие

аргументы против машинной версии функционализма таковы

(1)

Машинная версия не позволяет провести различий между диспозиционными

состояниями организма – полаганиями, желаниями, склонностями и тому

подобными – и его событийными состояниями. Можно сформулировать

обеспечивающие такое различие условия тождества для событийных и

диспозиционных состояний: два организма находятся в тождественных

психологических событийных состояниях, если и только если они находятся в

одном и том же

машинном табличном состоянии; и организм находится в

определенном диспозиционном состоянии, если и только если его машинная

таблица содержит определенное машинное табличное состояние (для каждой

диспозиции свое). Но каждое машинное табличное состояние организма таково,

что организм может находится в нем в определенное время. Следовательно, для

организма находиться в некотором диспозиционном состоянии

значит быть

способным для этого организма находиться в некотором событийном состоянии,

которое должно соответствовать данному диспозиционному состоянию. Но какое

событийное состояние соответствует диспозиции, например, «говорит по-

французски»? А диспозиции «Говорит по-французски в данный момент»? А какое

событийное состояние соответствует диспозиции «полагает, что

р» или «думает

сейчас, что

р»? Эту проблему можно представить в более общем виде: любой

событийный предикат, даже такой, как «думает сейчас…» или «испытывает

(сейчас) боль», может быть интерпретирован как диспозиционный, если он может

быть проанализирован в терминах других событий. Так, думать о летающих

сосисках мы можем, не веря в их существование: в этом смысле затруднительно

ставить в соответствие событийное состояние, выражаемое как «думаю (сейчас) о

летающих сосисках» диспозиционному состоянию, выражаемому как «полагаю,

что сосиски летают».

(2)

Поведение может быть продуктом серии психологических состояний, которые

сами по себе не имеют «выхода» в форме внешнего поведения и машинная версия

показывает, как это может быть. Но, с другой стороны, поведение может быть

H. Putnam, ‘Philosophy and Our Mental Life’, Mind, Language, and Reality: Philosophical Papers, vol.

2, London, Cambridge University Press, 1975, 291 – 303.

N. Block and J. Fodor, ‘What Psychological States Are Not?’, Philosophical Review 81, no. 2, 1972,

159 – 181.

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

623

результатом взаимодействия одновременных психологических состояний: оно

может быть функцией от того, что индивид ощущает и что он думает в данный

момент. Машинная версия не в состоянии показать, как это возможно.

(3)

Машинная версия предполагает слишком сильные условия тождества

психологических состояний. Так, если два человека различаются в отношении

(функциональных характеристик) боли только тем, что наиболее вероятная реакция

одного на боль от того, что ему наступили на ногу – крикнуть «ой!», а другого –

«ай!», то из этого следует, что имеют место два различных типа

боли, что мало

правдоподобно. Этот аргумент допускает итерацию следующего вида: пусть имеет

место такой автомат, что его машинные табличные состояния

х и у различаются

своими типами, если непосредственно следующие за ними табличные машинные

состояния различаются своими типами. Но следующие состояния будут

различаться лишь в случае, если непосредственно следующие за ними состояния

различаются по типам, и т.д. В таком случае, если допускается, что каждое

состояние связано с каждым другим компьютационным образом, любые два

автомата, имеющие менее, чем все их состояния в качестве общих, не будут иметь

ни одно из их состояний в качестве общего. Поэтому условия тождества для

машинных табличных состояний не могут быть условиями тождества для

психологических состояний.

(4)

Набор состояний, конституирующих машинную таблицу пробабилистского (как и

детерминистского) автомата, представляет собой по определению список, тогда как

набор ментальных состояний, по крайней мере, некоторых организмов, согласно

эмпирическим фактам, заранее не дан. Абстрагируясь от физических ограничений

(таких как ограниченность памяти и смерть), можно утверждать, что существует

бесконечно много различающихся своими типами

номологически возможных

психологических состояний любой данной личности.

(5)

Даже если бы можно было достичь соответствия (типа один к одному) между

машинными табличными состояниями и психологическими состояниями, эти

соответствия с необходимостью не репрезентировали бы существенные свойства

психологических состояний. Кажется достаточно очевидным, что существуют

структурные сходства между, по крайней мере, некоторыми психологическими

состояниями: например, между состоянием полагания, что

р, и состоянием

полагания, что

р & q. Представление психологических состояний в виде списка

просто не в состоянии репрезентировать такого рода структурные отношения.

Блок и Фодор, правда, предлагают различать между машинными табличными и

компьютационными состояниями автоматов. Первые – это состояния, определяемые

колонками машинной таблицы; последние – любые состояния машины, характеризуемые

в терминах ее входных, выходных данных и/или машинных табличных

состояний:

предикаты «осуществил вычисление, включающее триста семьдесят два машинных

табличных состояния» или «доказал последнюю теорему Ферма», или «напечатал энный

символ своего словаря выходных данных» – все обозначают возможные

компьютационные состояния машин. Относительно такого различия очевидно, что даже

если аргумент показывает, что психологические состояния организма не могут быть

поставлены в соответствие машинным табличным

состояниям автомата, он еще

совершенно не обязательно показывает, что они не могут быть поставлены в соответствие

компьютационным состояниям автомата. Однако, условием возможности соответствий

последнего рода является (по мнению Блока и Фодора) исчисляемость психологических

состояний организма.

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

624

12.3.3 «Машинное» решение проблемы языка мысли

Как возможен частный язык мысли? Если допустить, что аргумент от бесконечного

регресса, опирающийся на положение, что все языки, которыми мы владеем, приобретены

нами путем изучения, устраняется принятием языка мысли как врожденного, то возможно

другое возражение, снова апеллирующее к такому следствию, как бесконечный регресс.

Если понимание предиката есть репрезентация его объема в

некоем языке, который

индивид уже понимает, то не должно ли понимание предикатов этого языка

подразумевать репрезентацию условий его истинности в некоем мета-метаязыке,

предварительно понятом, и т.д. (до бесконечности)? Стандартный ответ состоит в

признании того факта, что изучение значения предиката включает репрезентацию его

объема, и отказе признавать, что этого

же требует понимание предиката. Достаточным

условием последнего может быть просто то, что употребление этого предиката субъектом

всегда в действительности соответствует правилу истинности для него. Не обязательно, с

этой точки зрения, чтобы субъект следования правилу был также и субъектом знания

этого правила. В качестве иллюстрации этого ответа предлагается реальный компьютер:

он использует

, по меньшей мере, два языка – язык входных и выходных данных,

посредством которого он осуществляет коммуникацию с внешним миром, и машинный

язык, на котором он осуществляет свои вычислительные операции. Реальный компьютер

нуждается в «компиляторах», которые определяли бы (истинностные) значения формул

входа-выхода в терминах машинного языка. Но такой компьютер, утверждают защитники

этого взгляда, не нуждается в подобных компиляторах для машинного языка. «Тем

фактом, что машина

построена для использования машинного языка, избегается

бесконечный регресс для компьютеров»

. Формулы машинного языка в этом случае

понимаются как непосредственно соответствующие компьютационно релевантным

физическим состояниям и операциям машины:

физика машины, таким образом,

гарантирует, что последовательности состояний и операций, которые она проходит,

выполняя свои вычисления, выполняют семантические условия для формул его

внутреннего языка. Инженерные принципы занимают в такой концепции место

определений истинности для формул машинного языка и как такие они обеспечивают и

соблюдение этих «определений».

Считается, что Виттгенштейн доказал, что

не может быть такой вещи, как частный язык

На это когнитивист может использовать аргумент, который воспроизводит Дж. Фодор,

говоря, что «что бы ни доказал Виттгенштейн, не может быть, чтобы было невозможно,

чтобы язык был частным в том смысле, в каком частным является машинный язык

компьютера, поскольку

существуют такие вещи, как компьютеры, а то, что существует в

действительности, возможно»

. Это, несомненно, верно постольку, поскольку вообще

верна машинная аналогия. С другой стороны, неадекватность машинной аналогии

сознания в целом может еще не предполагать, что столь же неадекватна и аналогия

машинного языка. Виттгенштейн характеризует индивидуальный язык двумя способами:

или как язык, термины которого указывают на вещи, опыт которых может иметь только

говорящий

на этом языке, или как язык, для применения терминов которого не

существует никаких публичных критериев, правил или конвенций. Внутренняя

репрезентативная система является частным языком, по меньшей мере, во втором смысле:

Там же, 66.

См.: L. Wittgenstein, Philosophical Investigations, N. Y. Prentice-Hall Publishing Co., 1958, 258 и

далее.

J. Fodor, The Language of Thought, N. Y. Crowell, 1975, 68.

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

625

употребление его терминов не регулируется никакими публичными конвенциями, хотя

вовсе не обязательно, чтобы референтами этих терминов были исключительно приватные

события (ощущения). Ответ когнитивиста опять может состоять в отказе считать аргумент

от невозможности частного языка (по крайней мере, в том виде, который приписывается

Витгенштейну) возражением против теории, допускающей ментализ. Утверждается, что

нет причин, почему защитник такой теории обязан полагать, что ментальные операции

демонстрируют эпистемическую приватность в каком-либо строгом смысле этого

понятия. Напротив, для него лучше не принимать этого, если он хочет, чтобы его

психологические теории были совместимы с материалистической онтологией – ведь

нейрофизиологические события публичны. Далее, утверждается, что самое большее, что

этот

аргумент показывает, это – что если нет публичных процедур для сообщения о том,

когерентно ли употреблен термин, то нет способа

знать, когерентно ли он употреблен. Но

из этого не следует, что в таком случае в действительности не

было бы различия между

когерентным и произвольным применением термина;

a fortiori из этого не следует, что нет

никакого смысла утверждать, что в этом случае есть различие между когерентным и

произвольным применением термина. Употребление языка для компьютерных операций

не требует, чтобы употребляющий его был обязан иметь способность

определять, что

термины этого языка применены совместимым образом. Наконец, менталисту требуется

показать, в каком смысле термины во внутренней репрезентативной системе

употребляются когерентно, и что они в этом смысле разумно аналогичны терминам

публичного языка (насколько те могут когерентно употребляться). Если мы не можем

сделать первого, то, вероятно, само понятие языка мысли не

когерентно; если не можем

сделать второго, то бессмысленно называть язык мысли

языком. В публичных языках

когерентность употреблений терминов контролируется конвенциями, которые ставят

термины в соответствие определенным парадигмальным публичным ситуациям

(например, определенным перцептивным данным – таким, как появление коровы в поле

зрения). Использовать термин когерентно в этом смысле значит применить его к

ситуации, подпадающей под спецификацию парадигмальной, согласно конвенции, для

данного термина (или, иначе

, относящейся к классу ситуаций, относительно которых

данный термин истинен). Но даже в случае публичных языков, — утверждает один из

самых последовательных защитников машинной аналогии языка мысли Дж. Фодор, —

когерентность (употребления терминов) не требует устойчивого отношения между

способом употребления терминов и тем,

каков мир (выражаемого в понятии

«конвенции»). Что действительно требуется, так это – устойчивое отношение между тем,

как термины употребляются и

тем, каким мир полагается субъектом их употребления

Как такое отношение может быть обусловлено чем-то,

кроме публичных конвенций?

Врожденная структура нервной системы выполняет, согласно этому подходу, данную

функцию для внутреннего репрезентативного кода. Когда, говорит Фодор, мы

размышляем об организме как о компьютере, мы пытаемся поставить в соответствие

физическим состояниям организма (например, состояниям его нервной системы) формулы

словаря психологической теории. В идеале такое соотнесение должно выполняться так,

чтобы, по крайней мере, некоторые из последовательностей состояний, каузально

имплицированных в производство поведения, могли интерпретироваться как

компьютерные операции, имеющие соответствующие описания поведения в качестве

своих «последних строк» (в записи – описании последовательности). В случае организмов,

так же, как и в случае реальных компьютеров, если у нас есть правильный способ

устанавливать соответствия между

формулами и состояниями, то мы сможем

интерпретировать последовательности событий,

вызывающих поведение на выходе, как

Там же, 71.

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

626

компьютационную

деривацию событий «на выходе». Все, что требуется для, того, чтобы

внутренней репрезентативной системе можно было приписывать пропозициональные

установки, и, соответственно, чтобы относительно нее можно было утверждать, что она

использует язык, – это чтобы было соответствие правильного вида между

пропозициональными установками системы и ее отношениями к формулам данного

языка

Остается, конечно, открытым вопросом: достаточно ли так истолкованная внутренняя

репрезентация похожа на репрезентацию в естественном языке, чтобы обе можно было

называть репрезентациями в одном и том же смысле? Но во всяком случае есть аналогия

между двумя видами репрезентации. Поскольку публичные языки конвенциональны, а

язык мысли нет, трудно ожидать, чтобы между

ними было что-то большее, чем аналогия.

Фодор пишет в этой связи: «Если вы впечатлены этой аналогией, то вы захотите сказать,

что внутренний код является языком. Если вы не впечатлены аналогией, вы захотите

сказать, что внутренний код является в некотором смысле репрезентативной системой, но

не языком. Но ни один ответ не

повлияет на то, что я полагаю серьезным вопросом:

являются ли когерентными методологические допущения компьютационной психологии?

Ничто … не говорит в пользу того, что они таковыми не являются»

12.4 Аналитическая философия и герменевтика (К.-

О.Апель)

Один из наиболее значимых немецких философов ХХ столетия Карл-Отто Апель (р. 1922)

в своем философском становлении претерпел влияние целого ряда течений как немецкой,

так и англо-американской философской мысли. Философия Апеля после второй мировой

войны сыграла определенную роль в развитии немецкой философии в целом, и в

частности, в трансформации взглядов Ю

. Хабермаса. Средоточием концептуальных

взаимодействий аналитической и герменевтической традиций стала для Апеля

характерная для современной философии науки антиномия (аналитического) объяснения

и (континентального, герменевтического) понимания.

Философия Апеля прошла в своем развитии ряд этапов, последовательность которых

связана с ориентацией, в частности, на философские учения Канта и Фихте. Это

показывает, что философская доктрина Апеля

является закономерным результатом

развития мировой философской мысли. Среди философов, оказавших непосредственное

влияние на Апеля, следует назвать М.Хайдеггера и Л.Витгенштейна, работы которых,

Там же, 74 – 77. Аналогия между индивидуальной и публичной репрезентациями, которую

предлагает Фодор, такова: если ‘a есть F’ – формула в публичном языке, то (S употребляет ‘a есть

F’ для репрезентации обладания а свойством F) только тогда, когда (S полагает, что a есть F

только тогда, когда S соглашается с ‘a есть F’). Так как обычно то, что ставит в соответствие

полагание S, что a есть F его

согласию с ‘a есть F’ в случае публичных языков – подчиненность S

конвенциям такого языка, можно заместить сформулированное условие таким условием: (S

употребляет ‘a есть F’ для репрезентации обладания а свойством F) только тогда, когда ((S

полагает, что a есть F только тогда, когда S соглашается с ‘a есть F’) конвенционально). Если ‘a

есть F’ – формула внутреннего кода, то «соглашается с» в последнем условии заменяется

последовательностью,

состоящей из одного и большего числа базисных отношений, из которых

сконструированы компьютационные отношения к формулам внутреннего кода, и

«конвенционально» заменяется в нем на «номологически необходимо».

Там же, 78 – 79.

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

627

посвященные философским проблемам языка с точки зрения интерсубъективности, были

восприняты Апелем в первую очередь — это антисолипсистский пафос философии

Хайдеггера и основополагающий тезис Витгенштейна о невозможности частного,

приватного языка. На формирование философских взглядов Апеля существенное влияние

оказал также американский прагматизм, в особенности идеи Чарльза Сандерса Пирса

(основной фигуры в проекте преобразования

трансцендентальной философии) — прежде

всего его консенсусная теория истины и связанное с ней понятие бесконечного

сообщества ученых как идеального "сообщества", вовлеченного в процесс теоретического

и экспериментального исследования и для которого соглашение по поводу конечной

истины представляется необходимой регулятивной идеей. Апель развил учение Пирса в

аспекте трансцендентальной семиотики. На основе критического анализа

достижений

предшественников и с помощью применения методологии трансцендентализма Апель

создал собственную философию языка, которая служит основой осмысления социума,

истории и этики дискурса. Среди трудов Апеля следует прежде всего отметить

"Трансформацию философии" (1973) и "Дискурс и ответственность" (1988), в которых он

выступает как поборник принципов универсализма.

Апель сформулировал требование "лингвистического поворота" философии (в

работе

"Идея языка в традиции гуманизма от Данте до Вико", 1963). Современная философия

оказывается, с его точки зрения, связана с проблематикой языка, его ролью в определении

осмысленного и интерсубъективно значимого формулирования познания вообще. Не

только «первая философия» (в смысле «теоретической философии»), но и «практическая

философия» (например, этика как «мета-этика») должна

теперь методически

опосредоваться философским анализом словоупотребления и, следовательно, философией

языка. Апель называет такой подход к понятию языка трансцендентально-

герменевтическим

. Признавая язык первичной сферой философского анализа, Апель

стремится избежать крайностей сциентизма и антисциентизма и пытается обосновать

языковую практику априорно значимым образом при помощи трансцендентально-

прагматического метода. Он ставит задачу соединить, с одной стороны, наследие

диалектики, трансцендентальной философии, феноменологии и герменевтики, а с другой

— традицию англосаксонской аналитической философии языка и науки

, смягчив их

сциентистский уклон. Рассматривая Дильтея как "трансформатора" трансцендентальной

философии, Апель тем самым определяет ту традицию, к которой хотел бы отнести свою

теорию. Он осуществляет свой вариант "трансформации" трансцендентальной философии,

формулируя теорию коммуникации. Апель отвергает попытки доказательства автономии

науки о духе, которые, по его мнению, приводят к противопоставлению науки и

философии, и следовательно, к капитуляции философии в деле обоснования разума. Идее

автономии духовной жизни он противопоставляет рациональность, укорененную в

языково-коммуникативном взаимопонимании (рациональность коммуникативного опыта).

Апель характеризует свой трансцендентально-прагматический подход как эвристический

и нормативный, а не аксиоматически нейтральный.

Апель ставит своей задачей прояснить важнейшие предпосылки трансцендентально-

герменевтического понятия языка и

, соответственно, ориентированной на язык

трансформации трансцендентальной философии. Попытка эксплицировать

трансцендентально-герменевтическое понятие языка должна, по мысли Апеля,

удовлетворять условиям, которые вытекают из последовательной, протекающей в

направлении философии языка трансформации идеи трансцендентальной философии,

учитывающей функцию этой философии как теории науки и как практической

Апель К.-О. Трансформация философии. М.: «Логос», 2001, С. 240.

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

628

философии. Эти условия связаны с критической деструкцией и реконструкцией истории

философии языка с целью показать, насколько философски недостаточными были те

определения языка, которые исходили из его функции обозначения и сообщения.

Критическая реконструкции идеи трансцендентальной философии в свою очередь должна

показать, что она может быть радикальным образом скорректирована путем

конкретизации понятия

разума в смысле понятия языка. Критерий этой корректировки

Апель видит, во-первых, в том, что могут быть сняты систематические различия между

классической онтологией, теорией познания или философией сознания Нового времени и

современной аналитической философией языка, и, во-вторых, в том, что снимается

различие между теоретической и практической философией.

С помощью трансформации

трансцендентальной философии частного субъекта в

трансцендентальную философию интерсубъективности Апель создал оригинальную

философскую теорию, в снятом виде воспринявшую проблематику традиционной

онтологии, теории познания и современной аналитической философии. Цель этой теории

— обосновать условия возможности и значимости конвенций, т.е. осуществление

обоснования теоретической и практической философии и науки.

Важным постулатом теоретических построений Апеля

является положение о двух образах

коммуникативного сообщества —

реальном и идеальном сообществе. Реальное

сообщество — то, членом которого индивид становится в процессе социализации.

Идеальное коммуникативное сообщество — воображаемый конструкт такого сообщества,

в котором мог бы быть адекватно понят смысл любого аргумента и могла бы быть

определена его правильность. Антиципацию идеального коммуникативного сообщества в

ходе аргументации и нетождественность реального и идеального коммуникативных

сообществ Апель

называет априори коммуникации.

Из соотношения реального и идеального коммуникативных сообществ Апель выводит два

регулятивных принципа этики. Первый из них гласит, что в каждом поступке и

допущении должен приниматься в расчет императив выживания человеческого рода как

реального коммуникативного сообщества. Второй гласит, что в реальном

коммуникативном сообществе нужно стремиться к тому, чтобы воплощать в нем

черты

идеального коммуникативного сообщества. Первая цель является необходимым условием

второй, а вторая делает первую осознанной, придает ей смысл. Таковы главные

априорные принципы дискурсивной этики Апеля. Будучи априорными, они носят

характер процедурных норм; материальные нормы, по мнению Апеля, должны быть

выработаны в реальной дискуссии с учетом вышеуказанных процедурных норм и

социокультурной специфики

того или иного конкретного общества как реального

коммуникативного сообщества.

Идеальное коммуникативное сообщество рассматривается Апелем как цель, но цель

особая — она уже присутствует в реальном коммуникативном сообществе как реальная

возможность. В ходе процесса аргументации, ее участники реализуют структуры этого

сообщества в реальном коммуникативном сообществе. Однако нетождественность

реального и идеального коммуникативных сообществ

определяет существующее между

ними отношение напряженности. Исторический процесс понимается Апелем как прогресс

в сближении реального и идеального коммуникативных сообществ, т.е. прогресс в

межчеловеческом понимании и самопонимании.

Апелева версия трансцендентальной критики явилась результатом трансформации

Кантова метода с позиций аналитической философии языка, при этом

трансцендентальный субъект Канта («сознание вообще») преобразуется в

неограниченную

коммуникативную общность. С переходом к этой коммуникативной

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

629

общности, по мнению Апеля, преодолевается "метафизический солипсизм", которым

страдала вся прежняя теория познания.

12.4.1 Исходные концепты при постановке проблемы

Трансцендентально-герменевтическое понятие языка дает возможность поставить под

вопрос западноевропейское понятие языка в том виде, в котором оно было установлено в

философии греков. Апель выделяет базовые моменты, последовательно раскрывающие

трансцендентально-герменевтическую функцию языка: это познание, применение логики,

язык как способ обозначения и межличностная коммуникация. Сначала мы

познаем

элементы чувственно данного мира («чувственные данные»); затем посредством

абстракции (логика) мы схватываем онтологическую структуру мира; затем мы

обозначаем (благодаря согласованию) элементы полученного таким образом мирового

порядка и

репрезентируем (функция представления) положения дел посредством

взаимосвязей знаков; наконец, мы

сообщаем другим людям о познанных нами

положениях дел. Эта схематично представленная последовательность, по мнению Апеля,

несмотря на свою условность вплоть до самого последнего времени служила парадигмой

исторического развития философии языка и языкознания.

В фундаментальном греческом слове «логос» (в частности, у Гераклита) вместе с разумом

одновременно раскрываются и язык, и речь. Такое

положение утверждало единство и

тождественность разума, различие же языков следует трактовать как различие имен или

знаков. Уже в этой ранней версии понимания языка он редуцируется к функции

обозначения. Это обесценивание феномена языка в пользу

идей становится очевидным у

Платона (особенно в "Кратиле"). Идеи (как вне и над-языковые сущности) следует

созерцать. Это созерцание идей заменяет и устраняет возможный

диалогический консенсус

относительно

значения или правила словоупотребления. Вследствие ориентации на

созерцание идей диалогическая концепция мышления у Платона способствовала

радикальному отмежеванию мышления от языка как исключительно вторичного способа

выражения идей. Такой подход уводил от распространенной сегодня интерпретации

мышления как функции интерсубъективной коммуникации.

Платонов подход был основополагающим для логики и теории познания, однако не

раскрывал языковые значения, опосредующие сопряженную

с вещами интенциональность

суждения. Следующая после платоновских «идей» парадигма понимания «значений» —

аристотелевский подход — сохраняет свое влияние до настоящего времени: значения

трактуются как находящиеся в душе «представления» или «отпечатки» вещей. В этом

случае место языковых «значений» занимают независимые от языка психические

«представления». Тем самым феномен языка редуцируется к конвенционально

обусловленным «различиям

звуков и знаков». На протяжении последующих двух

тысячелетий (включая Стою и неоплатонизм) любая попытка раскрыть в языке более

глубокое когнитивное значение возвращается к устаревшим воззрениям "Кратила" об

этимологической правильности имен.

До сих пор, полагает Апель, трудно поставить под вопрос обоснованное Аристотелем и

отвечающее здравому смыслу понимание языка как конвенциональной функции

обозначения

. Это понимание скрывает "трансцендентально-герменевтиче-скую" функцию

языка как дифференцирующегося «общего логоса» человеческого сообщества. Это

относится не только к опосредующей субъект и объект познания функции языковых

www.NetBook.perm.ru

Научно-образовательный портал

630

«значений», но и к связанной с этим соответствующей функции интерсубъективной

коммуникации.

То, что это измерение логоса также скрыто Аристотелевым понятием языка, показывает,

по убеждению Апеля, действенное до настоящего времени различие отношений речи,

приписываемое Теофрасту: «Так как речь имеет двоякое отношение … одно к

слушателям, для которых она нечто значит, другое — к вещам, относительно которых

говорящий намеревается в чем-то убедить слушателей, то ввиду

первого отношения к

слушателям возникает поэтика и риторика, … ввиду же второго отношения речи к вещам

философ главным образом озабочен тем, чтобы опровергать ложное и доказывать

истинное»

. Это классическое подразделение оказало определяющее воздействия на

историю

ars sermonicales (логики, риторики, поэтики и грамматики) в западноевропейской

системе образования и соответствует различиям между «семантическим» и

«прагматическим» измерениям, проводимым в современном «анализе языка».

Соответственно такому разделению философия ведает «семантической» проблематикой,

имеющей отношение к обозначению вещей и предметной истине речи. Измерение

интерсубъективного смыслового взаимопонимания и достижение консенсуса философия

передает здесь риторике и

поэтике. И если все же у Теофраста, полагает Апель, можно

предполагать «прагматическое» предпонимание вещей, то в современной конструктивной

семантике эта трансцендентально-герменевтическая предпосылка должна упраздняться

или передаваться в ведение дополнительной прагматической интерпретации,

осуществляемой в коммуникативном сообществе ученых. Это означает, что

«прагматическое измерение» знаковой функции (Ч. Моррис, Р. Карнап) или «отношение

речи к слушателям» (Теофраст) никоим образом не может быть передано поэтам и

риторам.

В философии Нового времени Декарт не раздумывал над тем обстоятельством, что

мышление как аргументированное самопонимание радикально сомневающегося и

разыскивающего очевидность субъекта уже всегда опосредовано реальным

коммуникативным сообществом. Локк, отец эмпирической теории познания, понимал, что

«общее употребление» (common use) конституирует

«правило» подобающего

словоупотребления, т.е., предполагает

интерсубъективный консенсус. Однако проблема

объективной значимости опытных высказываний оставалась нерешенной, поскольку Локк

придерживался в целом позиции методического солипсизма, т. е. считал возможным

уточнение значений слов путем окончательной редукции к «простым представлениям».

Действительно, каким образом отдельный человек может удостовериться в том, что

другие люди (при допущении, что они связывают со своими словами смысловые

интенции) связывают с этими словами те же самые непосредственные значения, а именно

находящиеся в уме представления? Ответ на этот вопрос к началу ХХ века привел к

комбинации номиналистически-эмпирической идеи языка и восходящей к Лейбницу идеи

универсального языка как

исчисления (mathesis universalis).

Ранний Витгенштейн исходил из того, что под поверхностью обыденного языка скрыта

«логическая форма» универсального языка, которая делает возможным интерсубъективно

значимое изображение любых «элементарных фактов» посредством «элементарных

предложений». С этих позиций критическая для Локкова солипсистского

основоположения проблема объективной значимости опытных высказываний не

возникает. Однако теперь проблема заключается в том, что личный

опыт и сообщение об

опыте вообще не имеет ничего общего с

конституцией словесных значений. Последние

Цит. по: Апель К.-О. Трансформация философии. С. 242.