Кузьмина Е.Е. Откуда пришли индоарии

Подождите немного. Документ загружается.

фигурки коней [Muller-Karpe, 1980, рис.56, 140,141], находящие соответствия

в зооморфной пластике анализируемого ареала, нефритовые кольца и пластины,

сопоставимые с сейминскими, и круглое бронзовое зеркало андроновского типа.

Погребение датируется XIV—XIII в. до н.э.

Среди зооморфных образов степей на первом месте в пластике стоят изо-

бражения коней (рис. 55, 4, 6, 7; 63, 2,3); их головки помещены на втулке

бронзового копья из Джетыгыра в Северном Казахстане [Мазниченко, 1986,

с. 152-154], на каменных скипетрах из Восточного Казахстана - из района

Семипалатинска [Черников, 1960, с.24, рис.21] и из-под станции Бухтармин-

ской [Славнин, 1949], а также из поселка Волчий Омского округа в Приир-

тышье [Мошинская, 1976, с.70, рис.11]. Пара противостоящих коней венчает

навершие выгнуто-обушкового ножа из Джумбы на Калбинском хребте в Вос-

точном Казахстане [Черников, 1960, табл.1, XIV, 5]; лошадки помещены на

фигурных рукоятях двух кинжалов II Каракольского клада в Семиречье [Вин-

ник, Кузьмина, 1981, рис.1]; пара коней украшает круглое височное кольцо с

золотой обкладкой из андроновского могильника Мыншункур в Семиречье

[Акишев К., Акишев А., 1983, рис.48]. (Заставка).

Г.Б.Зданович любезно сообщил о находке каменного жезла с головой коня

вблизи поселения Аркаим. Таким образом, предметы с конскими изображени-

ями происходят в основном из Восточного Казахстана, Семиречья и Приир-

тышья.

Сходные образы известны севернее — ниже по Иртышу в могильнике Рос-

товка на рукояти выгнуто-обушкового ножа с навершием в виде конного лыж-

ника [Матющенко, Ложникова, 1969, с.22; Матющенко, 1970, с.103-105,

рис.33, 34] и восточнее — на Алтае, на каменной подвеске в виде лошадки с

поселения кротовской культуры Саранин II в Омской области [Глушков, 1985,

с. 196]. Наконец, аналогию паре из Мыншункура составляют конь и кобылица

на навершии ножа из Сеймы [Бадер, 1970, рис.52]. Лошади трактованы одина-

ково: имеют большую поднятую голову с густой подстриженной стоячей гривой

и выступающей вперед челкой, обвислый живот, толстые короткие ноги и пыш-

ный длинный хвост. Их вид определяли как дикую лошадь Пржевальского

[Бадер, 1970, с.104; Кирюшин, 1987, с.117]. Но лошади домашние, что доказы-

вается наличием узды у кобылицы из Сеймы и коня из Ростовки. Судя по

экстерьеру, они принадлежат к древней киргизской породе, обитающей ныне в

Семиречье и Восточном Казахстане и являющейся предком современных лоша-

дей монгольских пород [Соколов, 1959]. В древности они распространялись из

азиатских степей до Китая и Японии.

На двух однолезвийных ножах с Алтая (из могильника елунинской культуры

Елунино на Оби [Кирюшин, 1987, с.101,117, рис.2,4] и из Усть-Мута [Пяткин,

Миклашевич, 1990, рис.1, 2]) изображены, видимо, не лошади, а куланы —

джигетаи, обитающие ныне в Средней и Центральной Азии, а в древности

занимавшие всю евразийскую степь от Украины до Монголии, а также Закав-

казье и Переднюю Азию, либо тарпаны (лошадь Гмелина), широко распростра-

ненные в степи и сохранявшиеся от Украины до Центральной Азии вплоть до

XVIII в. [Паллас, 1786, с.82, 83]. И те, и другие отличаются от лошади мас-

256

сивностью, большой лобастой головой, короткой стоячей гривой без челки и

длинными острыми ушами [Соколов, 1959]. Именно эти особенности подчерк-

нуты древними алтайскими мастерами.

Второй по численности образ в пластике — это дикие каменные бараны —

аргали и горные козлы. Ареал этих животных включает восточные районы

Средней Азии, Казахстан и Алтай. Бараны украшают навершия кинжала из II

Каракольского клада [Винник, Кузьмина, 1981, рис.1] и однолезвийного ножа

из Турбина [Бадер, 1964, с.115-123, рис.113]. Горный козел помещен на кельте

из Ростовки в Прииртышье [Матющенко, Ложникова, 1969, табл.У1].

Выразительные фрагменты изображений двугорбых верблюдов - бактриа-

нов, ареал которых включал весь Казахстан, Среднюю и Центральную Азию,

происходят из Прииртышья [Мошинская, 1976, с.70, 72, рис.12] с реки Кусак

Джезказганской области [Маргулан, 1979, с.232, рис.214] и с андроновского

поселения раннекожумбердинского типа Ушкатта II в Приуралье [Кузьмина,

19626, рис.3, 4; 1963а, с.38-46] (рис. 55, 8, 9).

Стилизованные фигурки птиц венчают втулку копья с конями из Джетыгыра

в Северном Казахстане [Мазниченко, 1986, с.152—154]. Хищное животное —

видимо, тигр или горный барс — обитатели Семиречья, Восточного Казахстана

и Алтая — заменяет ушко на втулке копья с вильчатым стержнем, найденного

в Прииртышье, к югу от Омска [Черных, Кузьминых, 1989, с.67, рис. 31, 1].

Еще одно схематизированное изображение в камне неопределимого до вида

животного хранилось в музее в Алма-Ате [Мошинская, 1976, с.70].

Таким образом, анализ пластики, происходящей с территории андроновской

общности, показывает:

1. Ряд изображений помещен на ножах (Джумба, Елунино, Усть-Мут, Рос-

товка, Турбино, Сейма), принадлежащих к единому типу: это выгнуто-обушко

вые массивные литые изделия с выступающим заостренным на конце лезвием,

утолщенным обушком и фигурной рукоятью;

2. Несмотря на различие материалов (бронза, камень и глина), стилистиче

ская манера едина, особенно строго канонизированы изображения лошадей;

3. Подавляющее большинство предметов происходит из Восточного Казах

стана, Семиречья и Алтая;

4. Репертуар мастеров ограничен несколькими видами местной фауны: до

машний конь киргизской породы, кулан, двугорбый верблюд, горный баран,

горный козел и хищник (барс или тигр);

5. Голова верблюда из Омского музея изготовлена из кварцевого песчаника,

происходящего из Северо-Восточного Казахстана [Мошинская, 1976, с.72].

Это позволяет сделать вывод, что появление подобных образов за границами

очерченного ареала свидетельствует об импорте из Семиреченско-Восточнока-

захстанского региона, что побуждает вернуться к вопросу о происхождении

сейминско-турбинских бронз.

Еще О.Н.Бадер [1971,с.98—103] отметил, что виды животных на сейминском

и турбинском ножах представляют фауну аепей и гор Средней и Центральной

Азии. В.И.Мошинская [1976, с.69—79, 109], анализируя скульптуру Урала и

Западной Сибири, датировала ряд образцов эпохой бронзы и поддержала мысль

257

о производстве сейминских изделий в Прииртышье, сопоставив последние с

пластикой поселения Самусь IV [Мошинская, 1976, с.58—60], содержащего

металл сейминского типа. А.А.Формозов [1976, с.5—7] в предисловий к ее

работе подчеркнул отличие господствующих зооморфных образов в охотничьей,

лесной и скотоводческой, степной зонах, связав последние с изобразительным

творчеством окуневской культуры и видя ее влияние в Самусе и Ростовке.

Изображение горного козла на кельте из Ростовки дало основание В.И.Матю-

щенко [Матющенко, Ложникова, 1969] поставить вопрос о южном, алтайском,

происхождении металлургии Ростовки, что было принято М.Ф.Косаревым

[1974, с.115]. Комплекс II Каракольского клада позволил нам с Д.Ф.Винником

[Винник, Кузьмина, 1981] отказаться от господствовавшего предположения о

связи однолезвийных выгнуто-обушковых ножей с карасукскими [Артамонов,

1973, с.86], а показать их близость к семиреченским и восточноказахстанским

прототипам и искать в этом регионе центр производства сейминско-турбинских

бронз.

Основываясь на других данных — анализе металла, Е.Н.Черных еще в 1970

г. [с.155—173] сделал вывод о восточной рудной базе I группы сейминских

бронз, что получило подтверждение при дальнейших его исследованиях с

С.В.Кузьминых [1989, с.270]. Авторы видят два источника формирования этого

транскультурного феномена: алтайский (Елунино, Канай, Усть-Буконь) степ-

ных металлургов-всадников и таежный восточносибирский (Глазково) лесных

охотников камне- и косторезов. Н.Л.Леонтьев [1975] сопоставил восточнока-

захстанские жезлы с головой коня с каменными жезлами, увенчанными голо-

вами быка, барана, лося и медведя, происходящими из Минусинской котлови-

ны, Тувы и Монголии, датировал их не ранее II тыс. до н.э. и отнес к культурам

окуневского круга.

Б.Н.Пяткин и Е.Ф.Миклашевич [1990, с.150-152] вслед за А.А.Формозо-

вым относят к окуневской культуре весь суммированный ими круг зоо- и

антропоморфных образов. Сделанное ими сопоставление изображении лошадей

в особой стилистической манере в пластике и на петроглифах Семиречья, Во-

сточного, и частично Центрального Казахстана, представляется весьма убеди-

тельным. Однако окуневская атрибуция недостаточно обоснована.

Каково же происхождение этого художественного стиля? Как уже говори-

лось, основные находки происходят из Семиречья и Восточного Казахстана —

центра добычи олова для производства бронзы, масштабы разработок которого

были огромны.

В этом же районе выявляются прототипы специфичных для сейминско-тур-

бинской металлургии выгнуто-обушковых ножей и копий с вильчатым стерж-

нем, которые закономерно возводить к архаичному копью с Семипалатинских

Дюн с листовидным без ребра пером и тремя ребрами жесткости, функциональ-

но обусловленными и служившими для повышения прочности свернутой втул-

ки [Черников, 1960, табл. ILXII, 1].

Нет нужды выводить из Забайкалья типы сейминских каменных и костяных

стрел: они широко распространены на всей андроновской территории. Что ка-

сается нефрита, то его месторождения есть на Тянь-Шане, Памире и в Восточ-

258

ном Туркестане. На тех же рудниках добывается лазурит. Вероятное — не

восточное, а южное происхождение сейминских каменных украшений доказы-

вается тем, что в могиле 9 могильника Канай в Восточном Казахстане найдена

бусина из светло-зеленого камня, в могилах 3 и 7 — пастовые сегментирован-

ные цилиндрические бусы [Черников, i960, с.32, 34, табл.Х1Х, 3, 4, ХХб], в

Ростовке — бусы из зеленого и белого нефрита, в могильнике Сопка-И — кре-

стовидные бирюзовые бусы, бирюзовые бусины найдены во многих петровских

могильниках — и все они по типам аналогичны среднеазиатским времени На-

мазга V и VI [Кузьмина, 1988в, с.51, 52; Зданович, 1988, с. 138].

На юге Средней Азии существовала непрерывная традиция презентации

животных в пластике в IV—II тыс. до н.э. Особенно выразительны металличе-

ские булавки Южной Туркмении и Бактрии с навершиями в виде головок или

фигурок быка, коровы с теленком, козла, горного барана, птицы, а также ком-

позиции, включающие фигуру человека [Кузьмина, 1966, с.80—82, табл.ХУ1;

Сарианиди, 1977, с.83, 85, рис.43, 44; Аскаров, 1977, табл.1, VI, 5, 6]. Самая

северо-восточная находка такого типа происходит из Хакского клада в Ферган е

— в непосредственной близости от Семиречья. Существенно в этой связи

мнение В.Г.Шкоды [1992] о стилистическом сходстве фигурки с реки Атбасарка

и антропоморфного изображения на каменном сосуде с поселения Саразм под

Самаркандом, демонстрирующем контакты пастушеского населения с южными

земледельцами.

Таким образом, можно полагать, что зарождение пластики в степях стиму-

лировали южные контакты бронзолитейщиков Семиречья и Восточного Казах-

стана, поставлявших земледельцам олово или бронзу, что доказывается появ-

лением в Туркмении и особенно в Бактрии во II тыс. до н.э., наряду с тради-

ционными мышьяковистыми, и оловянистых сплавов [Кузьмина, 1966, с.91;

Аскаров, 1977, с.123, 124], и готовых бронзовых изделий андроновского типа

(рис. 53).

Какова же культурная принадлежность создателей этого искусства и всего

сейминско-турбинского комплекса?

С.С.Черников [1960, рис.21, табл.Х1У, 5] отнес восточноказахстанские на-

ходки к андроновской культуре.

Сегодня аргументами в пользу андроновской атрибуции являются:

1. Отсутствие на данной территории в сейминскую эпоху памятников оку-

невской или иной культуры, кроме андроновской федоровского типа;

2. Вероятная генетическая связь федоровского населения Восточного Казах

стана с предшествующим (не окуневским), представленным в разрушенном

могильнике Усть-Буконь (где выявлена федоровская циста и горшки с округ

лым плечом с архаичным зональным горизонтальным елочным узором и вдав-

лениями [Черников, 1960, с.16, 17, табл.У1, 1, 2]) и в могильнике Канай, для

которого типично сочетание архаичных слабопрофилированных сосудов с зо

нальным орнаментом (сопоставимых с усть-буконьскими и в известной мере —

с самусьскими) с типично федоровскими горшками с округлым плечом, орна

ментированными гребенчатым штампом, в том числе — косыми треугольниками

[Черников, I960, табл.Х1Х, 3, 5];

259

3. Найденные черепа из архаичной по обряду могилы 9, содержащей внутри

ограды два вытянутых с поднятыми коленями погребения с охрой, принадлежат

андроновскому типу [Гинзбург, 1956, с.239]. На поселении — федоровская по

суда, только некоторые фрагменты сохраняют энеолитические традиции [Чер

ников, 1960, табл-XVII, XVIII];

4. Решающее же значение имеет находка в Семиречье в могильнике мык-

шункур височного кольца с двумя стоящими лошадками, аналогичными лоша

дям на ноже из Сеймы. Могильник относится к числу ранних семиреченских

памятников, по конструкции могил (цисты) и горшкам с округлым плечом и

поддоном сопоставимых с федоровскими Восточного Казахстана [Карабаспако-

ва, 1991, с.14].

Форма височного кольца специфична для федоровских могильников [Кома-

рова, 1962, с.66; Аванесова, 1975в, рис.2; 1991]. Ареал литых обернутых золотой

фольгой колец включает Северный Казахстан (Боровое) и Приобье (Пригород-

ное, Волчиха, Кытманово, Вахрушево, Красный Яр и Преображенка).

Таким образом, устанавливается, что изобретение оловянистых бронз, быв-

шее важнейшей инновацией эпохи бронзы, привело к возвышению андронов-

ского федоровского населения, жившего в районе месторождений касситерита

—в Восточном Казахстане и Семиречье, стимулировало быстрый рост здесь

бронзолитейного производства и создание новых типов бронзовых изделий (ко-

пий с вильчатым стержнем, однолезвийных выгнуто-обушковых ножей, литых

трубчатых височных колец и др.).

Богатые залежи касситерита обусловили активизацию контактов раннефедо-

ровских племен с соседями. На юг они отправляли олово или бронзу в слитках.

Под воздействием образцов зооморфной и антропоморфной пластики южных

земледельцев (вероятно, через посредство соседней Ферганы) в степях сфор-

мировалось самобытное изобразительное искусство.

Основной же поток продукции федоровских металлургов шел из Семиречья

и Восточного Казахстана на север. Отправлялось не сырье, а готовые изделия,

что и обусловило их сходство на огромной территории Евразии. Главной торг-

овой магистралью был Иртыш, что объясняет концентрацию в Прииртышье

большого числа находок и появление таких памятников, как Ростовка и Чер-

ноозерье. С Иртыша по границе леса и степи вещи передавались далее на

запад — вплоть до Урала (Турбино) и Волги (Сейма).

Другая часть экспорта шла на северо-восток (видимо, в обход Алтайского

высокогорья), по Иртышу и далее через Кулундинскую и Барабинскую степи

до предгорий Алтая, а оттуда на север по Оби до зоны тайги, где находится

поселение Самусь IV.

То, что в Алтайском крае и предтаежной Сибири распространение сеймин-

ской металлургии и искусства связано именно с андроновскими федоровскими

племенами, подтверждается рядом фактов. На верхней Оби аборигенной куль-

турой эпохи ранней бронзы была елунинская, датированная по С

1610±30 г

до н.э. и 1680+-75 г. до н.э. В могильниках этой культуры фиксируется одно-

временное распространение бронзовых изделии и зооморфной пластики сей-

минского типа, ритуальных захоронений коня и спорадических трупосожжений

260

(Елунино, Комсомольский Мыс), причем в Елунине и Цыганковой Сопке за-

фиксирована насильственная смерть в бою нескольких представителей местной

культуры, антропологический тип которых отличается монголоидной примесью

от западных пришельцев-европеоидов [Кирюшин, 1987, с.100-125].

В Барабинской степи В.И.Молодин выделил местную кротовскую культуру.

Распространение сейминского металла и там связано с андроновским федоров-

ским населением: в Преображенке III федоровские могилы прорезают кротов-

ский слой и перекрыты ирменскими курганами, а в Сопке 2 федоровская ке-

рамика присутствует на кротовском памятнике [Молодин, 1977, с.64—68, табл.

XI, VII]. Наконец, федоровские сосуды найдены на поселении Самусь IV, дав-

шем литейные формы сейминского типа [Матющенко, 1973а, с.10,42, рис.6, 2].

Получив от федоровцев лошадь и металл, сибирские народы освоили брон-

золитейное производство и позднее в богатых рудными источниками районах —

прежде всего, на Алтае — сформировались местные металлургические очаги.

Из Южной Сибири через посредство северокитайских племен или из Семи-

речья через Синцзян попадали в Китай кони и колесницы, а также сейминские

бронзы (вызывавшие местные подражания) и андроновские золотые височные

кольца.

В андроновском изобразительном искусстве утвердилось несколько образов:

конь, двугорбый верблюд, баран и козел. Те же персонажи популярны и на

петроглифах. Датировка последних эпохой бронзы устанавливается на основа-

нии: 1. Стратиграфии и палимпсестов; 2. Находок плит с изображениями в

могилах; 3. Выявления культурного слоя, связанного с петроглифами; 4. Смены

стилей и сюжетов; 5. Сходства изображений на камнях и датированных пред-

метах материальной культуры; 6. Техники исполнения; 7. Пустынного загара

[Формозов, 1950а; 1966; 1969; Бернштам, 1962; Кадырбаев, Марьяшев, 1977,

с.151-162; Шер, 1980, с.170-176, Новгородова, 1981; 1989].

Семантика этих образов поддается надежной интерпретации на основе ин-

доиранской мифологии, что было показано М.К.Кадырбаевым и А.Н.Марьяше-

вым [1977], Я.А.Шером [1980] и автором [1963а ; 1971а; 1977, 19866].

В индоиранской традиции находят объяснения образы коня, колесницы,

колесницы с двумя возницами, которых можно считать близнецами Ашвинами,

верблюда-бактриана, барана, сцены ритуальной пахоты, мифической битвы ге-

роев (рис. 34; 55,2; 56,3). Особый интерес представляют изображения солнце-

ликого персонажа (рис. 55,1,3; 56) на петроглифах Саймалы-Таш и Тамгала. В

них можно видеть образ древнейшего индоиранского Митры - бога солнца, к

имени которого восходит название солнца в парфянском языке. Другая функ-

ция бога — блюститель договора [Gershevitch, 1959]: «Митра, не смыкая очей,

озирает людей» [Ригведа, III, 59,1, 4]; он представляется то с одним глазом —

солнцем, то в !Михр Яште" [X] в Авесте он носит эпитет «тысячеглазый».

Солярный персонаж на спине быка, вероятно, воплощает космогонический миф

о принесении Митрой в жертву первородного быка. Это позволяет считать

Саймалы-Таш и Тамгалы святилищами.

Непротиворечивое раскрытие семантики ряда образов андроновского искус-

261

ства на основе индоиранской мифологии подтверждает правомерность индои-

ранской атрибуции андроновской общности.

Некоторые мифологические представления

Литература, посвященная идеологическим представлениям и ритуальной

практике индоиранцев, поистине огромна. Для нашей темы существенно отме-

тить лишь, что, во-первых, в мифологических представлениях, ритуальной

практике, социальной структуре древнейших индийцев и иранцев сохраняется

столь большая близость, в том числе — в лексике, что она полностью исключает

возможность раннего разрыва индоиранской общности и сепаратного развития

иранцев и индийцев, что делает неприемлемой гипотезу РХиршмана и застав-

ляет Т.В.Гамкрелидзе и Вяч.Вс.Иванова предполагать уход скифов и саков из

Ирана только в железном веке, обрекая их на непреодолимые трудности в

решении проблем угорских связей. Во-вторых, еще Г.Ольденберг показал, что

при всей генетической близости религиозные представления вед и Авесты весь-

ма существенно отличаются, и в Авесте многие персонажи выступают в проти-

воположной роли; в-третьих, что, наряду с маздаянистами Авесты и почитате-

лями вед, были другие народы индоиранской языковой семьи, имевшие отлич-

ную религиозную практику — в частности, — вратья и другие упоминаемые в

Махабхарате индоарийские, но не ведийские племена, что подтверждается и

неортодоксальной мифологией кафиров, изученной недавно [Fussman, 1977].

Из этого следует, что мы вправе ожидать общности только в главной системе

идеологических представлений отдельных индоиранских племен, религиозная

практика которых в частностях и деталях отличалась у разных племен индои-

ранского континуума, уже распавшегося на прародине.

Главным в религиозной практике индоиранцев были принесение жертв (в

том числе - заклание коня, быка и овцы) и культ предков, выражающийся в

жертвоприношениях и в сооружении курганов. Общеиндоиранскими были слова

«могила", «курган» [Bailey,1957]. В погребальном обряде индоиранцев большое

значение имело принесение в жертву пищи и заклание животных. Погребения

знати сопровождались принесением в жертву коня (Рв, X, 56). Судя по

ведической традиции, индоиранцами практиковался как обряд трупосожжения,

так и обряд трупоположения, с последующим возведением над могилой насыпи,

а иногда - сооружением ограды [Мандельштам, 1968; Елизаренкова, 1972; Лит-

винский, 1972; Генинг, 1977; Кузымина, 19856; 19866, там же — ссылки на

тексты]. Вероятно, биритуальны были в древности и иранцы: о практике тру-

поположений свидетельствует осуждение этого обряда в Ясне (65,8) и Видев-

дате (3.41.6); на существование трупосожжения указывает этимология слова

дахма. Большую роль при совершении погребения играл огонь, что нашло

отражение в гимнах Ригведы, обращенных к богу огня Агни. Огонь был главным

проводником жертвоприношений и посредником между миром людей и богов.

Это представление отразилось и в развитом культе очага, как в ведической, так

и в авестийской традиции [Hertel, 1925].

Этой картине культура земледельцев индо-переднеазиатского региона II тыс.

262

до н.э. не отвечает. Там в храмах совершаются возлияния и жертвоприношения

предметов и изредка — мелкого рогатого скота, заклания коней не известны.

Погребения устраиваются под полами домов, изредка — в грунтовых могиль-

никах; курганы, кромлехи, стелы, деревянные домовины не характерны.

Напротив, в культуре евразийских степей типичны: подкурганный обряд

захоронения, сруб в могиле, обряд жертвенного заклания коня, быка, барана на

погребении или тризне: погребение воинов с конями и колесницами; жертвоп-

риношения животных на различных церемониях.

Эти признаки характерны для ряда культур степей II тыс. до н.э. А.М.Ман-

дельштам продемонстрировал некоторые специфические схождения обряда

бишкентской культуры с индоарийским и показал их связь с андроновскими.

К числу специфических индоарийско-андроновских соответствий относятся со-

оружение круглой или прямоугольной ограды и домовины внутри могилы из

камня или дерева, ориентировка умершего при ингумации головой на запад,

лицом к югу — в сторону царства мертвых и, главное, — кремация [Gonda,

1962; Tiwari, 1979]. Схождение индоарийского обряда с андроновским и, в

особенности - федоровским, носит системный характер, касаясь не единичных,

а всей суммы признаков. Таким образом, анализ погребального обряда носите-

лей нескольких археологических культур евразийских степей подтверждает ги-

потезу о локализации индоиранской прародины в этой зоне. Специфические -

причем комплексные — соответствия с индоарийским бишкентского и андро-

новского, особенно — федоровского обряда, намекают на возможность связи

именно этих групп индоиранского континуума с индоариями.

Такое предположение подтверждается свидетельствами о социальной стра-

тификации андроновского общества в свете данных индоиранской традиции

[Смирнов, Кузьмина, 1977; Кузьмина, 19856; 19866]. Анализ терминов Ригведы

и Авесты показывает, что в обществе индоиранцев выделились три социальные

группы [Benveniste, 1932; 1938; Дьяконов М., 1954; 1961; Иванов, Топоров,

1960; ИТН; Бонгард-Левин, Ильин, 1969; Грантовский, 1970]: жрецы, воины и

рядовые общинники. Общинник назывался в Ригведе vaisya, в Авесте -vastrya

fsuynat. Производным от этого словом в сасанидском Иране именовали

крестьян-земледельцев, но его дословный перевод - «доставляющий траву ско-

ту». Авестийское vastrya родственно хеттскому westara. — «пастух» [Иванов,

1957]. Воин в Авесте обозначался термином ratаestar, т.е. «стоящий на колес-

нице». Этот термин был известен и индийцам, хотя они чаще употребляли

ksatriya — «наделенный могуществом воин» и rajaniya — «царственный». По

тексту Шатапатха Брахманы (V, III, 5) инсигния кшатрия - лук; по Айтарея

Брахмане это колесница, доспех, лук и стрелы (VII, 19). Такие наборы пред-

ставлены в раннесрубных и раннеандроновских могильниках, что позволяет

непротиворечиво интерпретировать этот факт в свете данных индоиранской

традиции, что служит еще одним независимым методом верификации.

263

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проведенный в соответствии с предложенной методикой комплексный ана-

лиз материальной культуры племен андроновской общности, рассмотренной на

широком синхронном и диахронном фоне археологических культур с привле-

чением письменных источников, лингвистических, антропологических и этно-

графических данных по культуре индоиранских народов, и последующая вери-

фикация полученных выводов, осуществленная независимо разными методами

(1. Установлением времени и направления путей миграции; 2. Анализом ант-

ропологических материалов; 3. Изучением индоиранской традиции о прародине;

4. Сопоставлением свидетельств о контактах с носителями финно-угорской и

греческой речи; 5. Совмещением археологической карты с картой топонимов;

6. Выявлением непротиворечивости интерпретации реконструированных по

произведениям искусства и археологическим материалам идеологических пред-

ставлений и ритуалов в свете индоиранской традиции) позволяют сделать сле-

дующие заключения.

1. Ретроспективным методом устанавливается преемственность андронов-

ской культуры со сменяющей ее в VIII в. до н.э. культурой ираноязычных

савроматов и саков, прослеживаемая не по отдельным элементам комплекса, а

по совокупности признаков, как обусловленных принадлежностью к единому

хозяйственно-культурному типу (что определяет сходство орудий труда, состав

стада, отчасти тип жилища), так и этнически значимых признаков, не связанных

со сферой материального производства и поэтому несущих особенно важную

информацию об этнической преемственности (технология изготовления кера-

мики, костюм, типы украшений, круг почитаемых животных, реконструируемый

по ритуальным захоронениям и образам в искусстве, отражающим общность

мифологических представлений и сохранение функционально не обусловлен-

ных традиций в производстве). Показательна генетическая связь специфическо-

го набора вооружения (копья, стрелы) и конского доспеха. Генетическая пре-

емственность населения степей подтверждается данными антропологии. Это

Бронзовый церемониальный топор с головой коня. Бактрия, случайная находка.

264

дает основание подтвердить вывод предшествующих исследователей и признать

саков и савроматов прямыми потомками андроновских племен и, тем самым,

считать правомерной иранскую или индоиранскую атрибуцию андроновской

общности.

2. Андроновские традиции выявляются в культуре современных иранских,

индийских и реликтовых племен (тип большого дома в Осетии, Гиндукуше и

Индостане, тип легких жилищ кочевников Ирана, техника ручного гончарства

на Памире и Гиндукуше, костюм). Прослеживается преемственность антропо

логического типа некоторых групп населения. Это подтверждает правомерность

индоиранской атрибуции андроновской общности.

3. Предпринятый комплексный анализ материалов всего андроновского аре

ала и реконструкция на его основе хозяйственно-культурного типа как целост

ной системы позволяют отнести его к центральноевразийской зоне и отметить

наибольшую близость с хозяйственно-культурным типом пастушеских культур

евразийских степей, в первую очередь — срубной, и принципиальное отличие

от хозяйственно-культурного типа индо-переднеазиатской зоны, прослеживае

мое в способах земледелия, форме скотоводства и составе стада, характере

производства, типах поселений и жилищ, костюме и др. В андроновском и

срубном ареале в XVII—IX в. до н.э. не отмечается не только массовых мигра

ций, но и никаких определяющих культурных воздействий со стороны цивили

заций второго порядка Ирана и юга Средней Азии.

4. Методом совмещения установлено, что хозяйственно-культурный тип

древних индоиранцев, реконструированный по данным письменных источников,

исторической традиции, лингвистическим и этнографическим материалам, не

совместим с индо-переднеазиатской зоной и находит соответствия в централь

ноевразийской зоне - в кругу пастушеских культур евразийских степей по типу

комплексного хозяйства с доминантой скотоводства, составу стада (конь, бык,

овца), характеру производства (домашний промысел, отсутствие специализиро

ванного дифференцированного ремесла, ручное гончарство без помощи круга);

по типу жилищ (долговременное каркасно-столбовое с коньковой кровлей и

легкое - протоюрта); по костюму, не соответствующему экологическим усло

виям Индии и Ирана и не имеющему там истоков, в то время как генезис

каждой категории прослеживается в южнорусских степях с эпохи энеолита.

Системный характер связей, устанавливаемый не по единичным элементам, а

по сумме взаимосвязанных культурно определяющих признаков, дает твердые

основания связать происхождение индоиранских этносов с культурами зоны

евразийских степей, прежде всего — андроновской и срубной, а также с родст

венными тазабагьябской и вахшской. Можно полагать, что они отражают этно

графические культуры различных племен индоиранской общности, уже распав

шейся на степной прародине задолго до начала миграции в Индию и Иран. По

данным Ригведы и Махабхараты известна многочисленность индоиранских пле

мен, сохранявших культурное своеобразие и диалекты.

5. Метод выявления культурных индикаторов — признаков, специфичных

только для данного этноса, позволил сделать следующий шаг и сопоставить

265