неловкость вызвало. Этот роман о непоправимом конфузе. Но эта
непоправимость не трагична – если трагедию понимать как неизбежное
сцепление событий, где спасение невозможно ни в одной точке. У Макьюэна
иначе. Эпоха, характеры, детство (детские травмы, которые так часто
играют роль рока, Макьюэн называет – общение с безумной матерью у
Эдуарда и со слишком любящим отцом у Флоренс, но не придает им силу
неизбежности) – все это не окончательно. "А что им препятствовало? Их
индивидуальности и прошлое, их неосведомленность и страх, робость,
щепетильность, неуверенность в своих правах, отсутствие опыта и
непринужденности, остатки религиозных запретов, английское воспитание,
сословная принадлежность и сама история. Не так уж много на самом
деле". Последняя фраза кажется иронической, когда ее читаешь, – но
оказывается вполне буквальной, когда дочитываешь до финала. "Когда он
думал о ней, ему было удивительно, что он не удержал эту девушку со
скрипкой... Единственное, что ей было нужно,— уверенность в его любви и с
его стороны подтверждение, что спешить некуда, когда впереди вся
жизнь... На Чизил-Биче он мог крикнуть ей вдогонку, мог пойти за ней. Он
не знал или не хотел знать, что, убегая от него в отчаянии, в уверенности,
что теряет его, она никогда не любила его сильнее или безнадежнее, и звук
его голоса был бы спасением, она вернулась бы".
Все это написано с очень большим искусством. Макьюэн
рассказывает о тривиальном конфузе (хотя и с пожизненными для
участников последствиями) с той протокольностью шокирующих деталей,
четкостью, скоростью, жесткостью, какие мы привыкли – и в
беллетристике, и в кино последнего времени, и, главное, у самого Макьюэна
– видеть в рассказах о неудачном преступлении. А здесь нарочитая
простота рассказа о страшном как об обыденном снова применена к
обыденному – но сохранила неуловимую память о своих страшных
применениях. Это сильно действует. Во-вторых, переплетая разговоры и
мысли героев с авторскими описаниями, Макьюэн поддерживает
тончайший баланс между суховатым, слегка отстраненным авторским
голосом и растерянными голосами героев. И здесь речь уже о работе
переводчика – В.П. Голышева. Когда в начале сцены в спальне мы читаем:
"Ей необходимо было знать, что он с ней, на ее стороне, и не намерен
использовать ее, что он ее друг, любезный и нежный. Иначе все пойдет
неправильно, ей будет очень одиноко", нельзя не услышать, что на слове
"любезный" голос Флоренс дрогнул, потому что ей стало себя очень жалко,
а на слове "нежный" пресекся – и фразу "Иначе..." она проговаривает уже со
слезами в голосе. Вот это и есть высшая степень словесного искусства –