Купцов В.И. и др. Философия и методология науки
Подождите немного. Документ загружается.
такие, как вопрос о строении мироздания и месте в нем человека, о смысле и высших
ценностях жизни и т.п.
— На долю зарождавшейся науки оставались проблемы более частного и
«земного» порядка.
В соответствии с концепцией двойственной истины, разработанной в недрах
католической схоластики,
— теология занималась наиболее кардинальными и «возвышенными»
вопросами,
— тогда как знание о вещах мирских, «низменных», непосредственно
окружающих человека, не обладало столь высокой значимостью для нее и вызывало
существенно меньший интерес.
(449)
Такое разделение «сфер влияния» оставляло определенные возможности для
развития научного знания, хотя всегда сохранялась вероятность того, что наука выйдет
за эти рамки.
Как известно, впервые это произошло в связи с созданием гелиоцентрической
системы Коперника. Тот факт, что именно она послужила поводом для столь резкого
столкновения науки с теологией, не был случайным, поскольку геоцентризм оказался
одним из опорных пунктов религиозного учения о мире. Тогда случилось так, что
острый конфликт между религией и наукой произошел на почве астрономии, хотя,
наверное, он мог произойти и в другой области.
Как бы то ни было, коперниковским переворотом наука впервые заявила о своих
претензиях на роль силы, предлагающей собственные решения серьезнейших
мировоззренческих вопросов.
Занятия наукой, до тех пор казавшиеся (а в какой-то мере и действительно
бывшие) чем-то сродни магии, алхимии или астрологии, являвшиеся нередко уделом
отшельников-одиночек, вдруг стали вызывать живой общественный интерес.
Здесь, конечно, еще не может быть и речи о сколько-нибудь прочном
укоренении науки в обыденном сознании широких слоев населения — мы имеем в виду
лишь то, что в глазах образованных людей наука начинает выступать как
самостоятельная и самоценная сфера деятельности.
А это, в свою очередь, открыло возможность воспринимать занятия наукой как
достойное жизненное поприще для человека.
Признание за научной деятельностью самоценного характера и стало началом
социальной институционализации науки.
Не следует, конечно, забывать, что выдвижение теории Коперника и
оказавшаяся исторически неудачной попытка церковных кругов воспрепятствовать ее
принятию явилась хотя и очень важным, но лишь одним из первых шагов в процессе
утверждения ведущих позиций науки в формировании мировоззрения.
Должно было пройти немало времени, вобравшего в себя такие драматические
события, как отречение Г.Галилея под давлением инквизиции от учения Н.Коперника,
острые идейные конфликты в связи с эволюционным учением Ч.Дарвина и многое
другое, прежде чем общественный авторитет науки позволил ей
98155c8.doc
311
(450)
стать ведущей силой в решении первостепенных мировоззренческих вопросов,
касающихся структуры материи и эволюции вселенной, возникновения и сущности
жизни, происхождения человека и т.д.
Еще больше времени потребовалось для того, чтобы предлагаемые наукой
ответы на эти вопросы стали элементами общего образования.
Напомним теперь о позиции Лондонского Королевского общества,
провозглашавшего невмешательство науки в вопросы теологии, морали и политики.
Она, как видим, не очень-то согласуется с только что сказанным. Суть дела, однако, в
том, что за этой позицией стоит одна из попыток научного сообщества сглаживать и
регулировать потенциальные напряжения во взаимоотношениях науки с другими
социальными институтами, что, впрочем, удавалось далеко не всегда.
Необходимо отметить, что этот конфликт между социальными институтами
находил выражение и на индивидуальном уровне, порождая огромные напряжения в
духовном мире ученого. Ведь ученые тех времен отнюдь не были атеистами. Напротив,
очень часто они были движимы самым искренним религиозным рвением.
В соответствии с превалировавшей тогда ценностной установкой исследование
природы понималось как стремление постичь божественный замысел.
Считалось, что Бог дал людям две книги — Библию, в которой изложено слово
Творца, и «Книгу природы».
Человеческое познание природы понималось как естественная теология или, по
словам одного из основоположников научной методологии Ф.Бэкона, как изучение
всемогущества Бога, знаки которого запечатлены в Его творениях. Представление о
«Книге природы» отнюдь не было только метафорой — им определялось понимание и
самой природы, и путей ее познания.
Более того, через такое видение соотношения Бога и мира сама возможность
познания природы представлялась гарантированной.
— Будучи творением абсолютного интеллекта, природа, в той мере, в какой
человеческий интеллект сопоставим с ним, доступна и человеческому пониманию.
(451)
— Природа, стало быть, содержит в себе интеллектуальное, разумное начало.
— Она построена в соответствии с планом, замыслом, а потому ее можно и
понимать, и познавать.
— Сотворенность природы интеллектом, есть гарантия не просто познаваемости,
но и возможности достижения истинного знания, коль скоро человек окажется в
состоянии проникнуть в божественный замысел.
Вот как рассуждал, например, Р.Бойль.
Он считал, что конструкция великой «машины» Вселенной превосходит
конструкцию наиболее хитроумных башенных часов, поскольку каждая изготовленная
Творцом машина делается из множества меньших машин, «причем каждая
подчиненная машина прекрасно приспособлена для того или иного конкретного
использования, чем доказывается, что этот Великий Мастер имел перед глазами весь
механизм в целостности и единым взглядом охватывал все, что предстояло сделать,
наилучшим образом». Пути познания природы определяются здесь вполне однозначно.
98155c8.doc
312
Таким образом, религиозное по своим истокам, рвение стало одним из
ценностных импульсов, легших в основание научного познания.
И это же рвение приводило ученого в столкновение с официальной теологией,
превращая его в отступника и еретика, нередко совершенно вопреки его собственной
воле.
С этой точки зрения институциональное обособление науки от религии и
разграничение сфер их компетенции можно охарактеризовать как разумный
исторический компромисс.
2. НАУКА И ИДЕОЛОГИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ
По мере того, как утверждалась ценность науки в качестве авторитетной
культурно-мировоззренческой силы, в общественном сознании формировалось новое
отношение к ней. Вместе с тем эволюционировало и самосознание научного
сообщества,
(452)
воззрения ученых на смысл и задачи научной деятельности, на ее общественную
значимость.
Наиболее отчетливо это выразилось в представлениях, сложившихся в XVIII
столетии, в век Просвещения. Если прежде господствовал взгляд на научные знания
как на то, что доступно только избранным и открывает им путь к благу, то
просветители существенно раздвинули рамки социального воздействия науки.
Видя в невежестве и суевериях основной источник всех пороков и зол в
обществе, они считали распространение научных знаний среди широких слоев
населения решающим средством достижения социальной справедливости и разумного
общественного устройства.
В начале XIX века, в связи с общим разочарованием в итогах Великой
Французской революции, идеи Просвещения стали терять свои позиции. Однако
укоренившееся на их основе понимание научного знания как самоценного и
общественно значимого блага надолго осталось широко разделяемой предпосылкой,
исходя из которой обсуждалась социальная роль науки.
Иначе говоря, расширение объема научного знания представлялось целью, не
требующей какого-либо внешнего оправдания. В качестве едва ли не бесспорной
ценности выступал и принцип свободы научных исследований. Всякое выступление
против этих установок воспринималось как голос обскурантизма.
Нередко дело доходило до абсолютизации культурно-мировоззренческих
возможностей науки.
Утверждалось, в частности, что только научное, а точнее — только
естественнонаучное знание может служить надежным ориентиром в человеческой
деятельности. Тем самым принижалась или вообще отрицалась мировоззренческая
значимость религии, философии, искусства.
Впоследствии на этой почве возник сциентизм — мировоззренческая позиция,
считающая науку высшей формой культуры, своего рода сверхценностью, и
третирующая все, что выходит за рамки научной строгости и рациональности.
98155c8.doc
313
(453)
С течением времени культурно-мировоззренческая роль науки становится все
более заметной, и сегодня она весьма и весьма внушительна.
Вместе с тем сегодня с предельной ясностью обозначилась и ущербность
односторонней ориентации на науку в мировоззренческом плане, необходимость
единства науки с другими формами культуры, хотя реальное достижение такого
единства — далеко не простая задача.
Важно также иметь в виду и то, что в современных условиях осуществление
культурно-мировоззренческой функции — лишь один из каналов воздействия науки на
общество.
Поэтому ориентация исключительно на эту функцию ведет к односторонности в
понимании их взаимоотношений.
3. НАУКА, ТЕХНИКА, ПРОИЗВОДСТВО
Следующий ключевой этап социальной институционализации науки приходится
на вторую половину XIX — начало XX в.
Принципиальное значение здесь имеют два момента:
— осознание и обществом, и научным сообществом экономической
эффективности научных исследований;
— начавшаяся в этот же период профессионализация научной деятельности.
Экономическая эффективность науки стала обнаруживать себя благодаря тому,
что результаты исследований начали широко применяться для совершенствования
существующих и создания новых технологий
в промышленном и сельскохозяйственном производстве, средств связи и
транспорта, видов оружия
— одним словом, новых средств человеческой деятельности.
При этом в корне меняется само понятие о результативности научных
исследований.
(454)
— Прежде в качестве законченного результата мыслилась главным образом
теория, описывающая и объясняющая некоторый круг явлений. Для достижения этой
цели ученые создавали новые средства — будь то математический аппарат, физический
прибор или устройство, позволяющее наблюдать стадии каких-либо химических
превращений.
— Теперь же все чаще осознается, что многие из этих средств можно
использовать не только в научной лаборатории, но и, скажем, в промышленном
производстве для получения новых материалов, новых продуктов и пр.
Создание такого средства, а не только законченной теории, выступает как
самостоятельный научный результат. Его могут оценить и признать не одни лишь
коллега по научному сообществу, но и предприниматели, и все те, кто связан с
техникой и производством. А это, в свою очередь, не могло не сказаться и на системе
ценностей и приоритетов научного сообщества.
98155c8.doc
314
В наше время такая роль науки представляется первейшей, изначальной, а ее
тесные связи с миром средств человеческой деятельности, с техникой и технологией
воспринимаются как нечто самоочевидное. И это понятно, если учитывать
беспрецедентные масштабы и темпы современного научно-технического прогресса,
результаты которого столь зримо проявляются во всех областях жизни общества и во
всех сферах деятельности человека.
Однако при историческом рассмотрении картина предстает в ином свете.
Ведь еще в середине прошлого века синтез науки, техники и производства был
не столько реальностью, сколько перспективой.
В период становления науки как социального института вызревали предпосылки
такого синтеза, создавался необходимый для этого интеллектуальный климат,
вырабатывался соответствующий строй и настрой мышления.
Теоретическая наука Нового времени, и прежде всего теоретическое
естествознание, сосуществовала с «мирской наукой» — сводами эмпирических правил,
рецептов технической деятельности, канонов и образцов ремесленного мастерства.
Конечно, научное знание и тогда не было изолировано от техники, но связь
между ними была однонаправленной. Некоторые проблемы, возникавшие в ходе
развития техники, станови-
(455)
лись предметом научного исследования и даже давали начало целым научным
дисциплинам. Так было, например, с гидравликой, с термодинамикой и др. Лондонское
Королевское общество особенно стимулировало изучение таких проблем.
Сама же наука мало что давала практической деятельности — технике,
медицине, сельскому хозяйству. И барьеры этому существовали не только со стороны
науки, но и со стороны практики, которая не умела, да и не испытывала потребности
опираться на достижения науки или просто систематически учитывать их. В этой связи
можно привести следующий пример.
Еще в начале XVII века У.Гарвей открыл законы кровообращения. Его теория со
временем получила всеобщее признание, и ее изучали многие поколения студентов-
медиков. Однако еще в начале XIX века те же студенты, становясь практикующими
врачами, в качестве одного из основных средств лечения использовали кровопускание,
хотя с точки зрения гарвеевского учения столь широкое применение этой процедуры
выглядит по меньшей мере бесполезным. В общем и целом до середины XIX века
случаи, когда результаты науки находили практическое применение, были
эпизодическими. Они не вели ко всеобщему осознанию и рациональному
использованию тех огромных потенциальных возможностей, которые таило
практическое использование результатов научных исследований.
Творцы технических новшеств, заложивших основу промышленной революции
XVIII — начала XIX в., не были связаны с научным сообществом.
Ни цирюльник Р. Аркрайт (прядильная машина), ни кузнец Т. Ньюкомен
(тепловой двигатель), ни шахтер Дж.Стефенсон (паровоз), ни лаборант Дж.Уатт
(паровая машина, регулятор) не относили себя к ученым.
А между тем и тогда, и много раньше не один из великих умов говорил о
практической мощи знания. В XVII веке, например, одним из основных аргументов в
98155c8.doc
315
защиту науки был тезис о том, что она несет «пользу ближнему», «пользу людям»,
«процветание человеку». Дело, однако в том, что эта польза виделась вовсе не в
приложениях научного знания в технике и технологии.
Во второй половине XIX века, однако, развертывается крупномасштабное
производство продуктов органической химии,
(456)
удобрений, взрывчатых веществ, лекарств, электротехнических товаров. Разработку их
могут вести только те, кто обладает познаниями в соответствующих областях науки.
В результате довольно быстро выясняется, что, казалось бы, абстрактные
научные исследования могут приносить вполне конкретный и осязаемый практический
эффект, доступный количественному учету. Осознается, что наука может выступать
мощным катализатором того процесса непрерывной рационализации средств
человеческой деятельности, который уже начался и становился все более необратимым.
Характерно, что и здесь, как и в сфере культуры и мировоззрения, наука недолго
ограничивалась подчиненной ролью и уже вскоре выявила свой потенциал силы,
революционизирующей технику и технологию.
Эта вновь возникающая социальная роль науки получает соответствующее
оформление и закрепление.
Наряду с той наукой, которая существовала в прошлом и которую иногда
называют «малой наукой», возникает «большая наука» — новая обширная сфера
научной и научно-технической деятельности, сфера прикладных исследований и
разработок.
— Массовый характер приобретает привлечение ученых в лаборатории и
конструкторские отделы промышленных предприятий и фирм.
— Деятельность ученого строится здесь на индустриальной основе; он решает
вполне конкретные задачи, диктуемые не логикой развития той или иной научной
дисциплины, а потребностями совершенствования, обновления техники и технологии.
Деятельность ученого мотивируется при этом не столько ценностями искания
истинного знания, сколько ценностями получения технического эффекта. Это, между
прочим, становится источником конфликтов внутри научного сообщества, далеко не
исчерпавших себя и в наше время. Конфликт осознается как противостояние ценностей
«чистой науки», аристократической по своему духу, не отягченной мирскими заботами
и «плебейских» ценностей коммерциализированной науки, поддающихся технико-
экономической калькуляции.
(457)
Так, английский ученый и писатель Ч.Сноу, вспоминая о своей работе в
Кембридже в 20-х—30-х годах нашего столетия, следующим образом характеризовал
тогдашнюю атмосферу: «Больше всего мы гордились тем, что наша научная
деятельность ни при каких мыслимых обстоятельствах не может иметь практического
смысла. Чем громче это удавалось провозгласить, тем величественнее мы держались».
Создание постоянных каналов для практического использования научных знаний
имеет значительные последствия и для науки, и для окружающей ее социальной среды.
— Если говорить о науке, то наряду с тем, что она получает новый мощный
импульс для своего развития и для укрепления своей социальной роли, она обретает и
98155c8.doc
316
такие формы организации, которые намного облегчают непрерывный ток ее
результатов в сферу техники и технологии.
— И общество со своей стороны, все более явно ориентируется на устойчивую и
непрерывно расширяющуюся связь с наукой. Для современной промышленности, и
далеко не только для нее, новые научные знания и методы, повышающие ее
эффективность, становятся не просто желательными. Все более широкое их
применение выступает теперь как обязательное условие существования и
воспроизводства многих видов деятельности, возникших в свое время вне всякой связи
с наукой, не говоря уже о тех, которые ею порождены.
4. ПРЕВРАЩЕНИЕ НАУКИ В ПРОФЕССИОНАЛЬНУЮ СФЕРУ
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Рассматривая становление научной профессии, американские социологи
Т.Парсонс и Н.Сторер отмечали, что одна из главных характеристик научной
деятельности как профессии — «наличие адекватных взаимообменов с обществом,
позволяющих, как минимум, членам научной профессии обеспечивать свою жизнь за
счет только своих профессиональных занятий, — сложилась
(458)
главным образом в последние сто лет и в настоящее время, по-видимому, прочно
утвердилась».
Собственно говоря, профессионализация в науке в каких-то масштабах
происходила и раньше.
Например, после создания в 1724 г. в России Петербургской Академии наук ее
действительные члены получали жалованье от государственной казны, что, между
прочим, привлекло в нее немало видных западных ученых. А во время Великой
Французской революции, с 1795 года, стали получать плату и ученые во Франции.
Однако тогда это было еще скорее формой государственного меценатства, и
только в конце XIX — начале XX столетия получающий плату ученый-профессионал
стал преобладающей фигурой в научном сообществе, поскольку была признана
экономическая значимость научной деятельности.
Профессионализация науки наряду с начавшимся процессом превращения этой
профессии в массовую оказала глубокое воздействие на нормативно-ценностную
составляющую научной деятельности.
Касаясь процесса профессионализации, американский философ и историк науки
Л.Грэхем пишет: «В двадцатом столетии на смену любителям и дилетантам в науке
постепенно пришли находящиеся на жалованье профессионалы, и в ходе этого
процесса изменился тон научной литературы. Прежде журналы научных обществ часто
публиковали умозрительные статьи, в которых вперемежку рассматривались
нормативные и фактические вопросы. К концу девятнадцатого столетия такой стиль
почти полностью исчез со страниц престижных научных журналов. Членство в
научных обществах становится все более ограниченным, часто требуя высшего
образования и сопутствующего ему приобщения к этосу исследований. Нормой
серьезного профессионального ученого стал трезвый, строго следующий за фактами
стиль рассуждения».
98155c8.doc
317
В целом профессионализация и сопровождавшая ее нарастающая специализация
научной деятельности влияли на ценностные ориентации ученых по двум линиям.
(459)
— С одной стороны, ученые-профессионалы в сфере своей компетенции
склонны осуществлять строгий контроль, резко ограничивая возможности
высказывания некомпетентных, любительских воззрений.
— С другой стороны, они в общем и целом вовсе не расположены высказываться
по вопросам, выходящим за рамки их компетенции (которая, заметим, в ходе
прогрессирующей специализации становится все более узкой).
Любитель Профессионал
считает себя вправе с более или менее
одинаковой степенью уверенности
выносить суждения по довольно широкому
кругу вопросов.
в своих глазах, и в глазах окружающих —
не только коллег, но и общественного
мнения — признается компетентным лишь
в ограниченной сфере, а именно в той, в
которой оплачиваются его знания и
квалификация.
Профессионализация усиливает влияние той установки на резкое разграничение
нормативных, ценностных суждений с одной стороны, и фактических, свободных от
ценностей — с другой, о котором мы уже говорили. Только последние считаются
приличествующими ученому как профессионалу, который рассматривает себя и
рассматривается другими как поставщик средств — объективных научных знаний —
для достижения целей, определяемых не им, а теми, кто в обмен на эти знания дает ему
средства для обеспечения своей жизни.
С предельной четкостью и даже драматизмом эта позиция была выражена
немецким социологом М.Вебером в его прочитанной в начале столетия лекции «Наука
как призвание».
«Сегодня наука, — отмечал М.Вебер, — это профессия, осуществляемая как
социальная дисциплина и служащая делу самосознания и познания фактических связей,
а вовсе не милостивый дар провидцев и пророков, приносящий спасение и откровение,
и не составная часть размышления мудрецов и философов о смысле мира. Это,
несомненно, неизбежная данность в нашей исторической ситуации, из которой мы не
можем выйти, пока остаемся верными самим себе».
(460)
Как видим, профессионализация связана с таким определением социальной роли
ученого, когда он выступает как поставщик специализированных знаний и ответствен
лишь за их достоверность, обоснованность и проверенность.
Установка на нормативно-ценностную нейтральность науки получила
наибольшее распространение в научном сообществе в 30—40-е годы нашего века,
когда она воспринималась многими как выражение подлинной сущности науки.
Именно на эту установку в значительной мере опиралась, в то же время давая ей
понятийное оформление, философия неопозитивизма, в рамках которой
разрабатывались соответствующие представления о природе и содержании научной
деятельности.
98155c8.doc
318
Современный американский философ науки С.Тулмин вспоминает, что такая
позиция, даже в преувеличенных формах выражалась его профессорами и старшими
коллегами, когда он перед Второй мировой войной обучался в Англии. Главным для
них было стремление «выбрать в качестве центра собственного внимания наиболее
чистый, наиболее интеллектуальный, наиболее автономный и наименее связанный с
этическими вопросами край спектра взаимодействий между наукой и ценностями».
В ходе последующего развития науки, впрочем, выяснилось, что такие
представления отнюдь не являются прямым и неискаженным отражением духа и
ценностей науки. Скорее они характеризовали ту линию поведения, которой считали
необходимым придерживаться лидеры научного сообщества в его взаимоотношениях с
теми социальными силами, от коих зависели возможности прогрессивного развития
науки.
«Парадоксально, — пишет Л.Грэхем, — что в начале двадцатого столетия,
именно тогда, когда исследователи в самых разных дисциплинах начали изучать
основы человеческого поведения, вера в то, что наука и ценности суть раздельные
сферы, стала явным этосом науки в Западной Европе и Северной Америке. Такой ход
событий, однако, покажется менее парадоксальным, если мы заметим следующее: как
раз потому, что наука более непосредственно начала затрагивать ценности, ученые
сочли удобным говорить о том, что их исследования свободны от ценностей. Таким
путем удалось избежать многих раздоров, или, если говорить точнее, удалось
отсрочить день, когда с этими вопросами пришлось столкнуться вплотную».
(461)
Итак, отметим:
узкая трактовка социальной роли ученого как всего лишь носителя
специализированного знания, которому закрыт доступ в сферу ценностей (исключая,
конечно, специфические ценности научной профессии), возникает только на
определенной стадии развития науки, в соответствующих социально-исторических
условиях, при специфическом характере взаимосвязей науки и общества.
В чем-то такая трактовка является продолжением и развитием сложившейся
ранее системы ценностей ученого; в других отношениях, однако, она вступает в
противоречие — сначала скрытое, но с течением времени становящееся все более
явным — с этой более широкой системой.
В допрофессиональной науке ученый считал себя вправе высказываться по
достаточно широкому кругу вопросов, и это было обусловлено тем, как он понимал
свое предназначение, свою роль в обществе.
— В частности, в его самосознании заметное место занимали просветительские
моменты — он воспринимал себя как носителя столь необходимого людям света
истинного знания, способного развеять тьму невежества и предрассудков.
— Он не боялся браться за обсуждение самых серьезных мировоззренческих
вопросов, хотя, быть может, порой делал это поспешно, далеко отрываясь от
фундамента достоверных научных знаний.
— Он, наконец, видел в науке великую гуманизирующую силу и едва ли
согласился бы считать плоды своей деятельности знания — лишь средством для
достижения каких-то внешних по отношению к науке, сугубо утилитарных целей. И
98155c8.doc
319
если в условиях бурной профессионализации науки эта система ценностей «малой
науки» на какое-то время отступила на второй план, то все же полностью исключать ее
влияние было бы преждевременно.
(462)
5. БРЕМЯ СОЦИАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
Обратимся теперь к следующему этапу социальной институционализации науки,
начало которого можно датировать годами окончания Второй мировой войны и
который продолжается и в наши дни. На этом этапе происходит новое изменение, и
прежде всего расширение социальных функций науки, а соответственно изменяются и
нормативно-ценностные ориентиры научной деятельности.
На предыдущем этапе институционализации науки особенно интенсивным стало
применение научных знаний в качестве технико-технологических, организационных и
т.п. средств человеческой деятельности. При этом широкое распространение получили
воззрения, согласно которым, ограничиваясь сферой средств, наука непричастна к
целям, которые ставят перед собой люди.
Однако дальнейшие события показали, что это не так. Действительно, реальное
соотношение целей и средств в деятельности человека и общества не допускает столь
жесткого разграничения.
Цели, которые преследуют люди определяются не только их желаниями,
стремлениями и интересами, но также и тем, какими средствами они располагают.
Ставя перед собой те или иные цели, если эти цели не абстрактные, а реально
достижимые, общество всегда ориентируется на уже имеющуюся в его распоряжении
совокупность средств деятельности.
Итак, характер и масштабы человеческой деятельности, ее цели и задачи в
решающей степени зависят от тех средств, которые созданы человечеством.
И если поставленная цель обусловливает выбор средств для ее достижения, то и
наоборот, совокупность доступных средств деятельности предопределяет горизонт
реально достижимых в данных условиях целей.
В этой связи можно привести такой пример. Компьютеры первоначально
создавались как средство для ускорения и автоматизации громоздких рутинных
расчетов. Однако по мере того, как они усложнялись и совершенствовались методы
работы с ними, круг целей и задач, решаемых с помощью этого средства, непрерывно
расширялся.
(463)
И, что для нас здесь особенно важно, стало возможным ставить такие цели —
скажем, машинный перевод с одного языка на другой, машинное доказательство
теорем, сочинение стихов и музыки и многое другое, которые прежде представлялись
немыслимыми.
Если же принять во внимание, что наука стала источником поистине
безбрежного многообразия новых средств деятельности, то станет ясно, что уже в силу
одного этого она существенным образом участвует и в определении тех целей, которые
люди ставят перед собой и считают достижимыми.
98155c8.doc
320