бойкий нрав прозванной в околотке Стрыганихой (на-
стоящее имя ее осталось 'неизвестным), а ныне состоящее
за каким-то петербургским немцем, лежит на скате го-
лого холма, сверху донизу рассеченного страшным овра-
гом, который, зияя как бездна, вьется, разрытый и раз-
мытый, по самой середине улицы и пуще реки,—через
реку можно по крайней мере навести мост, — разделяет
обе стороны бедной деревушки. Несколько тощих ракит
боязливо спускаются по песчаным его бокам; на самом
дне,
сухом и желтом, как медь, лежат огромные плиты
глинистого камня. Невеселый вид, нечего сказать...»
(I,
291). ^
Общий эмоциональный строй этого отрывка, кото-
рый мы ощущаем с первых же строк и который в даль-
нейшем выявляется все более отчетливо, определяется в
заключительной строке словами: «Невеселый вид, нечего
сказать...» Как же он создается, этот строй?
Прежде всего, в тексте бросаются в глаза такие опре-
деления, как страшный (овраг), бедная (деревушка),
тощие (ракиты): к ним примыкают словосочетания «бо-
язливо опускаются», «зияя как бездна». Все это —эмоци-
онально-оценочные вершины текста, ясно показывающие,
что речь, несомненно, идёт о чем-то дурном. Затем сле-
дуют зрительные образы, также обладающие экспрессив-
ной определенностью, но не столь резкие: рассеченный,
голый (холм), глинистый (камень). Следовательно, пей-
заж создается системой образов, в которой нет ничего
случайного и все подчинено одной цели — возбудить то
настроение, которое и позволяет повествователю вос-
кликнуть: «Невеселая картина...» Настроение это на-
столько устойчиво, что оно подчиняет се'бе и такие эле-
менты текста, которые в иной ситуации, в ином контек-
сте могли бы произвести впечатление чего-то светлого,
радостного, приятного. Нетрудно представить себе текст,
в котором слова песчаный и сухой выражали бы что-то
хорошее (песчаный пляж, сухая одежда). Но в тургенев-
ском тексте, в окружении резко экспрессивных слов с
отрицательной оценкой определения сухой и песчаный
обозначают нечто непривлекательное, становятся сино-
нимами безжизненного.
Еще примечательнее то изменение, которому подвеи-
гается общий смысл выражения «желтый, как медь». Если
рассматривать его вне текста, то можно увидеть в нем
28