И о пожертвовать эгоизмом и значило пожертвовать основным механизмом того
"прогресса", который избрал себе Запад. Русская философия - в лице самых великих
представителей своих - выдвинула и защитила иную систему ценностей, иные цели и
идеалы, чем просвещенная, цивилизованная Европа. Рациональному знанию и
иррациональной воле (высшим, самым зрелым проявлениям западного духа) русская
философия предпочла "несвоевременные мысли" и "архаичные" понятия любви, стыда,
совести. В этом была безусловная "слабость", но и величайшая сила мыслителей и
художников, не устрашившихся, может быть, и разлада со своим временем. Разлада потому,
что социально-экономическое развитие страны все больше и все определеннее вовлекало ее
в мировую систему западного, т.е. капиталистического хозяйства. Но "утопизм" тех, кто
искал альтернативу капитализму, был в то же время дальновидным провидением, так как
выра-
78
жал более глубокую историческую сущность: антигуманный, безнравственный,
антиэстетический, а потому по необходимости и "неистинный", преходящий характер
западноевропейского, т.е. буржуазного типа развития.
Буржуа, торговец, предприниматель - отрицательный тип в классической русской культуре
XIX в. В 40-е гг. - это проходимец Чичиков, в 50-е - купец-самодур из "темного царства", к
концу века - циничный, малокультурный губитель "вишневого сада" и "дворянских гнезд".
Даже Штольц из "Обломова" не внушает симпатий читателю, как не внушают нам симпатий
ни Васса Железнова, ни Егор Булычев, ни Прохор Громов. Не случайно, что в русской
лирической поэзии "деловым людям" и самому их "делу" просто не нашлось места -
настолько непривлекательным, невдохновляющим оно было в глазах образованной,
высококультурной части общества. Попытки разночинца Писарева защитить, поднять в
глазах общественного мнения "культурный капитализм" имели лишь тот рациональный
смысл, что талантливое слово публициста пробудило у одаренной молодежи 60-х гг. любовь,
интерес к науке (естествознанию). Но что такое культурный капитализм - не знал никто, да и
слишком далеко эти два слова стояли друг от друга. (Даже в советское время, после
введения НЭПа, неологизм "нэпман" наполнялся - и в художественной литературе, и в
широком сознании - отнюдь не положительным смыслом).
Антибуржуазный - в целом - дух русской классической философии ("золотого" и
"серебряного" веков) не означал и не означает ее безусловно социалистического характера.
"Русский социализм" Герцена (50-60-е гг.) и анархизм Бакунина (60-70-е гг. XIX в.) не
столько социалистичны, сколько антибуржуазны. Стократ это справедливо по отношению к
автору "Бесов", которому одинаково претил как торгашеский мир буржуа, так и
"муравейник" тоталитарной диктатуры, насаждаемый "лекарями-социалистами".
Но социалистическая идея, как идея социального равенства и справедливости, в народе не
умирала. Она дополнялась и одухотворялась верой масс в исключительную миссию, роль
России как спасительницы европейской, а
затем и мировой цивилизации от гнета и бесправия. Именно на этой духовной основе в
российское сознание на рубеже XIX-XX вв. стал входить марксизм. Но в разных слоях
передовой российской интеллигенции он воспринимался по-разному, разными его
сторонами. "Легальных марксистов" (Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, С. Л. Франка, П. Б.
Струве к др.) в учении Маркса привлекала идея о цивилизующей силе капитала, об истории
общества как естественноисторическом процессе смены формаций, но отнюдь не идея