Книгин А.Н. Учение о категориях
Подождите немного. Документ загружается.
Глава 9
Категория возможность/действительность.
Слово «возможный», с его различными грамматическими модификациями, имеет два
связанных, но не совпадающих смысла. Первый мы используем тогда, когда ассерторически
утверждаем, что что-либо (вещь, свойство, событие) возможно. Например, «оттепели в
январе возможны» или, в самом абстрактном смысле –- «это возможно, но пока еще не факт».
В этом смысле возможность коррелирует с действительностью и противостоит ей. Это
деление универсума на возможное и действительное образует категорию
возможность/действительность.
Второй смысл мы используем тогда, когда проблематически утверждаем что-либо.
Например, «возможно, завтра потеплеет» (имплицитно имеется в виду: «а, может быть, и
нет»). Общая логическая форма подобных высказываний – «возможно, что q», где q –
высказывание.
В первом случае речь всегда идет о некотором нечто – есть ли оно или только
возможно. Во втором же случае речь идет не столько о явленном или мыслимом нечто,
сколько о возможности этого нечто, есть ли она или ее нет. Категория
возможность/действительность имеет длительную историю философской рефлексии,
сопряженные понятия возможно-невозможно рефлексировались недостаточно. Идея
невозможности привходящим образом скорее упоминалась, чем анализировалась, в связи с
идеями необходимости, закона, причины, не становясь самостоятельной темой. Между тем,
очевидно, что она широко используется в мышлении – как обыденном, так и научном.
Поэтому целесообразно её рассмотреть в связи с категорией возможность/действительность.
9.1.Философская рефлексия категории В/Д
9.1. 1. Аристотель о возможности и действительности.
Такой категории нет в Списке Аристотеля, но понятия возможность и
действительность он широко анализирует в «Метафизике». Учитывая, что эта категория
присутствует в Таблице Канта и Системе Гегеля, мы вправе считать дискурс Аристотеля,
касающийся возможности и действительности, анализом этой категории, хотя и не
осознанной в качестве логической.
Действительность для Аристотеля это то, что есть, это обретшее свою материю и
форму сущее. Прямых определений или экспликаций действительности Аристотель не дает.
Но поясняет, что такое действительность, от противного – то, что существует иным
образом, чем возможность.
Идея возможности имеет у Аристотеля сугубо онтологический смысл. Она
органически завязана на идею «существования (бытия) в возможности». Быть в
возможности, значит, «иметь шанс» стать действительностью.
Возможность -- это способность (динамис) «неразумной вещи» изменяться, «разумной
вещи» – действовать. Перед мысленным взором Аристотеля стоят, прежде всего, процессы
возникновения и уничтожения. Если что-то возникло, значит, оно прежде было возможным,
то есть что-то имело способность превратиться в это. Аристотель утверждает объективное
существование возможности как способности до актов реализации этой возможности (до
фактического действия этой способности). Если бы это было не так, не было бы никакого
движения и превращения:
«То, что стоит, всегда будет стоять, а то, что сидит – сидеть, оно не встанет: ибо не
сможет встать то, что встать не способно» (2, с. 152).
111
Возможность (способность) должна существовать как таковая, бытие в возможности
есть не просто мысленная конструкция, а реальность. Возможность превращается в
действительность. В общем плане позиция Аристотеля такова:
«из несуществующих вещей некоторые существуют в возможности, а говорится про
них, что они не существуют, потому, что они не даны в осуществленности» (2, с. 152).
Первый вопрос: всё ли сущее возникает из возможности? Аристотель констатирует
парадокс, касающийся первоэлементов: если допустить, что они существуют актуально (а не
в возможности),
«то раньше начал будет существовать нечто другое, ибо возможность всегда
предшествует» (2, с.56).
Значит, они не первоэлементы, не начала. Если они существуют как возможность, тогда
допустимо, что «ни одна существующая вещь в действительности не существовала» (2, с.57).
Аналогичный парадокс констатирует, спустя тысячелетия, Ж.-П. Сартр, только на более
абстрактно-метафизическом /а не натуралистическом/ уровне. Идея возможного, - говорит
он, -
«сталкивается с большими трудностями, чтобы понять его бытие, так как оно дается как
предшествующее бытию, чистой возможностью которого оно является, и, однако, по
крайней мере, в качестве возможного, необходимо, чтобы оно имело бытие» /Сартр,
Бытие и ничто, с.128/.
Смысл этого высказывания таков: возможность по смыслу «первее» бытия, но чтобы
быть первее, она сначала должна быть, то есть обладать бытием, то есть бытие -- логическая
предпосылка.
Что же «первее» – возможность или действительность? Ответ Аристотеля однозначен:
действительность первее возможности по определению, по сущности и форме. Общей
причиной этого является то, что вечное не может быть в возможности, а только в
действительности. Поэтому даже в тех случаях, когда действительность возникает из
возможности, и возможность предшествует действительности, то есть первее по времени, все
равно главное отношение не изменяется, так как возможность есть способность некоторой
другой действительности, наличной сейчас, и превращающейся в иное.
Аристотель отмечает, что в смысле способностей одна и та же вещь может иметь
противоположные определения. Для существующей вещи это невозможно. Например, в
возможности человек может быть как больным, так и здоровым, в действительности же –
только или-или. Высказывает мысль, что возможность существует как момент
действительности, что она объективна.
Из этих и других, рассуждений Аристотеля следует, что он не понимает возможность и
действительность как логические категории. Под действительностью он понимает просто
существующее. Но ведь возможность тоже существует. Значит, она тоже есть
действительность? Смысловое различие стирается. Вопрос «что первее?» никак не может
относиться к категории, так как два понятия выражают одну категорию. По Аристотелю
возможность определяется через действительность (действительность первее по
определению). А это как раз и значит, что их взаимоопределенность не отрефлексирована.
9.1.2. Кант о возможности и действительности.
В Таблице категорий Канта категория «возможность» помещена в триаде категорий
модальности «возможность – существование – необходимость», а существование Кант
отождествляет с действительностью, что видно из «постулатов эмпирического мышления
вообще». Эти постулаты гласят:
«1. То, что согласно с формальными условиями опыта (если иметь в виду созерцание и
понятие), - возможно.
2. То, что связано с материальными условиями опыта (ощущения), - действительно.
112
3. То, связь чего с действительным определена согласно общим условиям опыта,
существует необходимо» (3, с. 280).
Смысл постулатов таков: они утверждают условия, при которых мы можем сказать, что
в некотором понятии мыслится возможная, или действительная, или необходимая вещь. Речь
идет, следовательно, о модальностях признания существования. Впоследствии Гуссерль тоже
именно так характеризовал возможность, выделяя, правда, только две модальности --
достоверность и сомнительность (возможность). У Канта «возможность» это фактически
только возможность существования. Кант видит категории модальности только в функции
предиката, то есть в утверждениях типа «X существует», «X возможно», «X необходимо», и
не озабочен самой идеей возможности как таковой, по-видимому, она не представляется ему
сколько-нибудь неясной. Первое, что напористо утверждает Кант сразу за формулировкой
постулатов – мысль о том, что категории модальности (все!) не являются реальными
предикатами:
«Категории модальности имеют ту особенность, что как определение объекта они
нисколько не расширяют понятия, которому они служат предикатами» (3, с. 281).
Имея полное понятие вещи, я еще могу спросить, – возможна ли она, или существует
(действительна), или необходима? Любой ответ не расширит самого понятия этой вещи.
Значит, категории модальности не суть дескрипции вещи как таковой. Тогда что же они
описывают? Только условия познания. Ни о каких превращениях возможности в
действительность и речи быть не может, так как вопрос рассматривается чисто
гносеологически. Канта интересует не что такое возможность вещи, не каковы условия
возможности, не как возможность соотносится с действительностью, а лишь, как можно
доказать возможность вещи. И как же? Ответ таков:
«Возможность вещи можно доказать, только подкрепляя понятие этой вещи
соответствующим ему созерцанием, но никогда ее нельзя доказать ссылкой на одно
лишь отсутствие противоречия в понятии вещи» (3, с. 308).
Обратим внимание на конец фразы. Мысль, что возможность не обеспечивается одной
только непротиворечивостью понятия, Кант высказывает неоднократно. Для него это
принципиально. Пафос его рассуждений направлен на то, чтобы отвергнуть существование
того, что Кант считает недоказуемым, и признание чего, следовательно, противоречит
рассудку. Так, он отвергает возможность эфира, «способность нашей души созерцать
будущее», «способность души мысленно вступать в общение с другими людьми (как бы
далеко они не находились)» – это мы теперь называем телепатией.
«Всё это понятия, -- пишет Кант, -- возможность которых лишена всякого основания,
так как они не могут опираться на опыт и …. хотя и не содержат никакого
противоречия, … не могут претендовать на объективную реальность, стало быть, на
возможность существования таких предметов, какие мыслятся в них» (3, с.283).
Кант не продвинулся в трактовке понятий возможность и действительность в сравнении
с Аристотелем. Причиной этого является то, что не рассматривается онтологическая сторона
дела. Вместе с этим пострадала и логическая сторона, так как идеи возможности и
действительности фактически оказались изолированы друг от друга в логическом
отношении, так как они не определяются друг через друга.
9.1.3. Гегель о возможности/действительности.
Наиболее мощное развитие рефлексия категории возможность/действительность
получила у Гегеля. Общая логика включения этой категории в состав его системы такова.
Объективная логика завершается учением о сущности, включает в себя триаду «сущность –
явление – действительность». Понятие «действительность», таким образом, является
заключительным общим понятием объективной логики, переходом к субъективной логике, к
учению о понятии. Понятие «возможность» появляется «внутри» анализа действительности.
113
Этим возможность и действительность связываются нерасторжимо. Действительность не
может быть понята без идеи возможности, и наоборот. Тем самым утверждается
логический статус категории возможность/действительность, хотя, конечно, для Гегеля это
две категории. Возможность и действительность связываются как по определению, так и по
внутреннему логическому смыслу, что ясно из следующих положений:
1. непосредственная действительность определяется сначала, «в
противоположность к ее возможности», но, будучи так определена и тем самым
отрефлексирована, «она есть реальная возможность» (4. с.660);
2. «возможность есть нечто недостаточное, указует на некоторое другое, на
действительность, и восполняет себя в ней» (4, с.654.
Эти положения означают, что понятия возможность и действительность немыслимы и
бессодержательны друг без друга.
Среди новых идей, введенных Гегелем, отметим градацию как возможности, так и
действительности.
Возможность он делит (не типологически, а иерархически) на формальную и реальную.
Формальная возможность – это то, что с порога отметал Кант: любая непротиворечивая
внутри себя вещь – возможна. Формальная возможность это внутренняя непротиворечивость.
В смысле формальной возможности возможно все, что не противоречит себе. В этом
смысле возможность есть «неопределенное вместилище всего вообще» (там же). Эту мысль
философа, пожалуй, полезно проиллюстрировать интуицией поэта:
Над хаосом, где каждая возможность
Предчувствовала первый свой расцвет,
Во всем была живая полносложность,
Всё было «Да», не возникало «Нет».
(Бальмонт. Гимн солнцу. Избр., М.,1983)
Эта строфа как бы повторяет мысль Гегеля: «неопределенное вместилище» = «над
хаосом» «всего вообще» «все было «Да»». Правда, интуиция поэта более богата, чем сухая
мысль философа (хотя неизвестно, более ли верна). Если Бальмонт говорит о живой
полносложности вместилища-хаоса, то Гегель говорит о формальном утверждении
возможности как «плоском и пустом», поскольку оно лишь утверждает тождество понятия
самому себе и не содержит обогащающих определений-различий. Чтобы выйти из этой
пустоты формальной возможности всего к реалиям жизни, к действительности, Гегелю
требуется идея реальной возможности.
Реальная возможность -- это непосредственный подступ к действительности как в
логическом, так и онтологическом аспекте. Она и сама в некотором смысле есть
действительность:
«Реальная возможность некоторой мыслимой вещи есть… налично сущее многообразие
относящихся к ней обстоятельств. …Это многообразие наличного бытия... есть как
возможность, так и действительность» (4, с.660).
Гегель настойчиво проводит мысль об органической смысловой и бытийной
взаимопронизанности возможности и действительности. Будучи целокупностью условий,
реальная возможность составляет некоторую
«рассеянную действительность, которая …есть в-себе-бытие некоторого другого» (там
же, с. 660-661).
Проще сказать: всякая возможность некоторой мыслимой вещи существует в форме
некоторой другой, но уже реальной вещи, а всякая действительность есть возможность
другого. Реально возможная мыслимая вещь не должна содержать противоречия внутри
многообразия определений, какое она из себя представляет. Когда все условия налицо,
мыслимая вещь «вступает в действительность». В логическом смысле это вступление в
действительность есть снятие понятия «возможность» понятием «действительность». В
114
отличие от Канта и Аристотеля, Гегель не отождествляет действительное с существующим.
Действительность, есть снятая возможность – в этом собственный смысл идеи
действительности в отличие от идеи существования. Идея действительности отсылает
мысль «назад», к возможности. А идея возможности – «вперед», к действительности.
Абсолютное отождествление Гегелем логики и онтологии привело его к мысли,
противоречащей эмпирии. Он утверждает, что реальная возможность это по существу
необходимость:
«реальная возможность и необходимость различны… лишь кажущимся образом» (4, с.
663).
Гегель рассуждает так. В формальной возможности -- мыслимой вещи противостоит с
равным правом ее другое, в данном случае - противоположное ей, и их шансы стать
действительностью, как бы малы ни были, но равны. Иное дело -- реальное возможное. Здесь
своим другим является не противоположная мыслимая вещь, а действительность реально
возможной.
«Поэтому то, что реально возможно, не может быть уже другим, чем оно само; при
таких-то условиях и обстоятельствах не может воспоследовать нечто другое» (с.663),
То есть реально возможное уже и необходимо. Рассуждение Гегеля логически строго,
если отвлечься от эмпирической онтологии. По существу своего метода Гегель всегда
сосредоточивает внимание на моменте перехода (снятия). Логика не имеет времени. Поэтому
естественно, что когда переход осуществляется при наличии всех необходимых условий, то и
переход будет необходим по своему содержанию. Но если мы рассматриваем не саморазвитие
понятий (как у Гегеля), а бытие вещей, то должны зафиксировать простое обстоятельство, что
сами условия могут изменяться, причем как в сторону приближения к реализации
возможности, так и в сторону отдаления от нее. Для рассмотрения категории
возможность/действительность, употребимой не только в философской спекуляции, но и в
любых видах рассудочного мышления, включая обыденное, гегелевская идея явно не
эвристична.
Действительность Гегель градуирует еще сильнее, чем возможность, вводя идеи
формальной действительности, реальной действительности и абсолютной действительности.
Они являются ступенями перехода к «абсолютному отношению» (являющемуся внутренним
моментом действительности в целом), и от него – к понятию.
Формальная действительность это «лишь снятая действительность или лишь
возможность», «бытие или существование вообще» (3, с.653). То, что «просто» существует,
существует как бы без основания и поэтому хотя и действительно, но действительно лишь
формально, как возможность своей собственной подлинной действительности (реальной и
затем абсолютной). Эмпирическим примером формальной действительности может служить
проросшее на подстилке семя какого-нибудь растения, еще не укоренившееся в почву, не
сформировавшее стебля и т.д. Это семя в таком состоянии есть формальная действительность
данного растения. Оно уже есть, но нет еще прочных оснований его дальнейшего
существования. Можно сказать, что правовое государство в нашем обществе в настоящее
время находится в таком же состоянии.
Реальная действительность как таковая есть вещь со многими свойствами, точнее
сказать – со всеми свойствами как тотальность, с реализацией всего мыслимого в ней (по
Канту, это была бы реализация полного понятия; по Аристотелю, что-то близкое к энтелехии).
Это не просто то, что является, а сущность, но и не голая сущность, коих по Гегелю не
бывает. Это и многообразие внешних проявлений, отношений к другому, в которых она
являет именно себя, свою тотальность.
Сверх того, действительное действует и утверждает себя в этих действиях, порождая
другое. То, что именно оно порождает, возвещает, чем оно является.
115
Наконец, действительное содержит в себе реальную возможность собственного
изменения. То есть реальная действительность это не только то, что она есть, но и то, чем
она может стать. Используя приведенный выше пример, можно было бы сказать, что
реальная действительность растения – это растение, укоренившееся, развившее все свои
жизненные органы и формы, с той внутренней «сутью бытия», которая определяет, что оно
есть. Всему другому (ветру, солнцу, животному, растению) оно демонстрирует эту свою
чтойность, которая не сводится только к абстрактной сущности, но обозначает всю полноту
ее определений, благодаря которым оно выступает как разное (другое) в разных отношениях
(под ветром гнется, солнечные лучи впитывает и пр.). И оно имеет способность
(возможность) расцвести и дать семена, продолжив свое бытие в своем другом. Вот что такое
реальная действительность по Гегелю – это мощь бытия самости (правда, Гегель такого
понятия не употребляет).
Идея абсолютной действительности развивается Гегелем не только в рамках
сопоставления с возможностью. Реальная действительность содержит момент случайности и
тем самым – относительности. Снятие этого момента ведет к абсолютной действительности,
которую Гегель так и определяет:
«единство необходимости и случайности …должно быть названо абсолютной
действительностью» (3, с. 664).
В логическом отношении главное, что сделано Гегелем в анализе возможности и
действительность, это утверждение их внутренней смысловой нерасторжимости. Нельзя
мыслить нечто возможным, не имея в виду возможность некой действительности
(онтологически – будущей действительности). И нельзя мыслить некоторую
действительность, не имея в виду, что она есть снятая возможность и содержит в себе
возможность другого.
Вторая существенная идея – градуирование возможности и действительности.
9.2. Современные проблемы В/Д
9.2.1. Ж.-П. Сартр о возможности
В ХХ веке понятие возможности широко использовалось в экзистенциалистской
философии /Хайдеггером и Сартром/. Но Хайдеггер не тематизировал его, Сартр же посвятил
ему специальный раздел в своем «Бытии и ничто». Оно не рассматривается как логическая
категория в сопряжении с действительностью, а выступает как онтологическое понятие,
имеющее конститутивную роль в построении «феноменологической онтологии». Но
концепцию Сартра полезно рассмотреть, чтобы показать, что одно дело – слово и понятие,
другое – категория.
Сначала Сартр «расправляется» со Спинозой, Лейбницем и Аристотелем.
В своей критике Сартр исходит из тезиса, что «понятие возможности может
рассматриваться в двух аспектах» /Сартр. Бытие и ничто. – М., 2000, с.113. Дальше в этом
разделе все цитаты - по этому источнику /.
Первый аспект - субъективный, понятие возможного выражает уровень нашего знания.
«В этом случае именно свидетель выносит решение о возможном перед лицом мира»,
«возможность может быть дана нам перед бытием, но именно нам она дана, не являясь
возможностью этого бытия» /там же/.
Например, фраза «возможно, что Пьер умер» означает, что я не знаю судьбу Пьера.
Второй аспект – объективный:
«возможность может также явиться нам как онтологическая структура реальности,
тогда она принадлежит к определенным существованиям как их возможность» /с.114/.
Все это вполне традиционно. Но как Сартр использует для начала эти идеи? Он укоряет
Спинозу и Лейбница в субъективизме.
116
Спиноза, по его мнению, рассматривает возможность только в рамках незнания.
Незнание исчезает – исчезает возможность. Возможность имеет бытие как психическое, но
не свойство мира. Действительно, Спиноза говорил, что «возможное и случайное /он
аттестовал их вместе – А.К./ не являются состояниями вещей. … они представляют лишь
недостатки нашего разума». «Вещь называется возможной, когда мы знаем ее действующую
причину, но не знаем, определена ли эта причина» /Спиноза. Избранные произведения .- М,
1957, т.1, с.276/.
У Лейбница, по Сартру, возможность, – объект мысли божественного разума. Тут
чувствуется стремление представить возможность объективной. Но, говорит Сартр, здесь
«реальность возможного есть единственно реальность божественного мышления», и
поскольку речь идет о мышлении – тоже субъективизм. Лейбниц хотел придать
возможностям бытийный статус, но не сумел.
Аристотеля Сартр упрекает в мистицизме. Однако, Аристотель не был мистиком ни
вообще, ни в вопросе о возможности. Но именно исходя из отрицания «аристотелевской
потенции» начинается собственный взгляд Сартра на проблему:
«Бытие-в-себе не может «быть в потенции», не может «иметь потенции». В-себе
есть то, что оно есть в полноте своего тождества. Туча не есть «дождь в потенции», она
есть в-себе, определенное количество водяного пара, которое при данной температуре и
давлении строго то, чем оно является» /с.130, курсив мой – А.К./.
В этом положении заложена суть основной концепции Сартра и ее внутренняя
противоречивость. Бытие-в-себе /или просто «в-себе»/ у Сартра – это вне- и до- человеческое
бытие, объективно существующее /в цитате – «туча»/. Оно не может быть в потенции /в
возможности/. Идея не новая, сформулирована еще Аристотелем в его принципах
«действительность первее возможности» и «вечное не может быть в возможности». Сартр
тут не оригинален, хотя, возможно, ему кажется, что оригинален и «продвинулся» в
сравнении с Аристотелем. Но вот следующая мысль – «в-себе не может иметь потенции» -
действительно полный отход от всей традиции Аристотеля-Гегеля. Каковы аргументы
Сартра? Они – в последней фразе цитаты – «туча не есть «дождь в потенции…» и далее – до
конца. Почему «дождь в потенции» не нравится Сартру? Ему мнится тут некая «мистическая
потенциальность», потенциальность как субстанция, существующая в туче наряду с тем, что
вещественно составляет тучу /«определенное количество водяного пара»/. Но мистическую
потенциальность не мыслили ни Аристотель, ни Гегель. Несуществование «чистой»
возможности в рационалистическом анализе является абсолютной тривиальностью. Сартр же
«борется» против этой идеи:
«Абсурдно пытаться упразднить бытие, чтобы установить возможное в его чистоте;
часто упоминаемый процесс перехода от небытия к бытию через возможность, не
соответствует действительности» /с.130/.
В конце этой фразы Сартр имеет в виду, что «небытие дождя» переходит к «бытию
дождя» через возможность, которая как бы мистически присутствует над этим процессом,
«руководя» им. И это он называет абсурдом. Это действительно абсурд, но только этого
никто из классиков проблемы не утверждал. Утверждают иначе: нечто, будучи возможностью
другого /будучи возможностью, а не «содержа возможность»!/ превращается в это другое, что
мы эмпирически и наблюдаем. В примере Сартра это значит: водяной пар, сгущаясь,
проливается дождем. Эту ситуацию мы и обозначили в словах: наличие тучи составляет
возможность того, что пойдет дождь.
Для чего нужны Сартру эти рассуждения и критика классиков? Идея возможности
нужна Сартру для того, чтобы обосновать взаимную включенность бытия и ничто,
опосредованную человеком. Но Сартр хочет избежать субъективизма. Первые его усилия
направлены именно на то, чтобы провозгласить объективный взгляд на возможность. Однако
117
делает это он весьма странно. Подобно Канту, он отрицает понимание возможности как
непротиворечивости /возможно, имея в виду Гегеля, но не называя его/. Он пишет:
«Мы … не постигаем возможное… в качестве непротиворечивой структуры,
принадлежащей к нереализованному миру и находящейся вне этого мира-здесь» /там
же/.
Таким образом, гегелевская формальная возможность аттестуется как представление
субъективистское, что Сартра не устраивает. Его кредо звучит так:
«…возможное не может быть сведено к субъективной реальности. Оно не является
также предшествующим по отношению к реальности или действительности. …оно есть
конкретное свойство уже существующих действительностей», «возможность для нас
появляется как свойство существующих вещей» /там же/. Ех.: возможно пойдет дождь,
если есть туча. «Возможность …не может совпадать с мышлением о возможностях» / с.
131/.
Итак, возможность есть свойство вещей, объективная структура реальности.
Тем более странным кажется дальнейшее развитие темы. Сартр фиксирует /уже
упоминавшееся нами/ противоречие, парадокс возможности. Говоря о «неудачной» попытке
Лейбница взглянуть на возможность объективно и представить ее как существующее, Сартр
вдруг заявляет, что это и невозможно:
«дать возможностям тенденцию к бытию означает, что возможное выступает уже из
полного бытия и имеет тот же тип бытия, что и само бытие» /с.129/.
То есть, если возможность есть, существует, она тоже есть бытие / «имеет тот же тип
бытия»/, и, следовательно, она не объяснена, не выявлена ее специфика. В чем же Сартр
видит эту специфику? Его ответ странен:
«возможность приходит в мир посредством человеческой реальности» /с.130, курсив
мой. А.К./.
Но что такое человеческая реальность по Сартру? Это для-себя, сознание. Не завершив
экспликацию возможности как объективной структуры вещей, Сартр переходит к
возможностной природе самого человека. Выдвинув дополнительную идею, что
«возможность есть выбор в бытии» /с.131/, Сартр определяет человека /человеческую
реальность/ как «необходимость быть своим бытием в форме выбора в своем бытии» /с.131,
курсив мой. А.К./. То есть человек это «бытие, которое является своей собственной
возможностью» /с.130/. «Понять возможность как возможность или быть своими
собственными возможностями и есть одна и та же необходимость для бытия, которое в своем
бытии является вопросом о своем бытии» /с.132. Хайдеггеровский мотив Dasein звучит здесь
вполне явственно/. Бытие, которое в своем бытии является вопросом о своем бытии – это и
есть человеческая реальность, человеческое бытие. И вот теперь Сартр вновь обращается к
общей идее возможного:
«Возможное есть то, чего недостает Для-себя, чтобы быть собой» /с.134/.
Возможность не может существовать в мире, если она не пришла в мир через
человеческую реальность. Поскольку Для-себя у Сартра есть не что иное, как сознание,
оказывается, что возможное определяется через сознание, через недостающее сознанию.
Конечно, тем самым отрицается принадлежность возможного сознанию, но определяется оно
все-таки через сознание, не через бытие.
Сартр утверждает:
«чтобы существовало возможное, необходимо, чтобы человеческая реальность,
поскольку она является сама собой, была бы чем-то другим, нежели она сама» – это
элемент «ничтожения В-себе в Для-себя» /с.131/.
В этой связи Сартр характеризует возможность не как реальность, а как право на
реальность. Это право есть «фундаментальная структура возможности»:
118
«Возможность есть тогда, когда вместо того чтобы быть тем, чем я являюсь, я выступаю
в качестве права быть тем, чем я являюсь», «право отделяет меня от того, чем я имею
право быть» /с.131/. Ех.: я имею право собственности только тогда, когда моя
собственность оспаривается.
На основании всего сказанного Сартр вновь обращается к мысли о том, что бытие не
имеет потенции:
“Если возможное может придти в мир только через бытие, которое является своей
собственной возможностью, то это значит, что в-себе, будучи по природе тем, чем оно
является, не может «иметь» возможное» /с.132/.
Ех.: возможность, чтобы складка на ковре остановила катящийся шар – не в ковре и не в
шаре. Она появляется лишь в системе, обладающей пониманием возможности. Но это звучит
слишком субъективистски –«система, которая обладает пониманием». Поэтому Сартр
поясняет - это понимание – не просто в-себе, не просто в субъективном мышлении /то есть
не просто в сознании/,
«оно должно совпадать с объективной структурой бытия, которое понимает
возможности» /с.132/.
Здесь можно было бы поставить точку. Возможность объективна в том смысле, что она
совпадает с объективной структурой человеческого бытия, то есть не с мышлением и не с
пониманием в психологическом смысле слова, а с онтологической природой человеческой
реальности. Пусть так. В эзистенциально-феноменологической онтологии это вполне
логично. Но ясно, что возможность не есть определение вещного мира в эмпирическом
смысле. И, разумеется, возможность не выступает как категория мышления. У Сартра
«возможное – онтологическое понятие, необходимое для конституирования основной идеи
всей концепции:
«Но как раз быть собственной возможностью, то есть определяться через нее – значит
определяться той частью своего бытия, которой нет» /там же/. Итак, утверждается, что
возможность это то, чего нет, человек определяется через нее, значит человек
определяется через Ничто. Вот что требовалось доказать! Вот для чего потребовалось
понятие возможности и его странная трактовка.
9.2.2.Общая характеристика
Онтологический аспект категории заключается в том, что рассудок относит возможное
или действительное положение дел к внешнему для данного рассудка миру. Нет различия,
берем ли мы рассудок как индивидуальную психологическую самость или как
трансцендентальное начало. Для обыденного сознания, которое мы постоянно имеем в виду,
усмотрение возможности и действительности именно в мире, а не в себе –
феноменологическая норма. Правда, для обыденного сознания нет различия в идее
существования и действительности. Действительность это то, что существует. При этом не
замечается парадокс. Ведь возможность, как и вещь, может существовать, а может не
существовать. Предикат существования может быть разумно приписан к субъекту
«возможность». Получается, что когда возможность существует, она не возможность, а
действительность. Гегель пытается преодолеть этот парадокс, введя понятие формальной
действительности, которая тождественна возможности. Но это логично только в отношениях
между понятиями, а не в объективном мире. В реальности мира, а не в мире понятий,
формальной действительностью обладает сама мыслимая вещь, а не ее возможность.
Поэтому парадокс не преодолен. Преодолевается же он тем, что идеи «существующее» и
«действительное» не мыслятся как тождественные. Конечно, всякое действительное есть
существующее. Но не всякое существующее есть действительное. Cуществующее, не
мыслимое в каком-либо отношении к возможному, это просто существующее, которое нет
никакой нужды аттестовать как действительное. То же самое существующее, но мыслимое в
119
отношении к своей собственной возможности, может быть (и должно) названо
действительным (действительностью). При таком понимании существующее и
действительное выступают не как различные онтологические реалии, а как модальности
восприятия и мышления онтологически одного и того же. Напротив, возможность и
существующее, возможность и действительное – это не просто модальности схватывания
бытия, как полагали Кант и Гуссерль (если объединить их позиции обобщающим термином),
а обозначение различающихся реалий (хотя, конечно, и модальности схватывания, поскольку
категории суть средства познания, формы мышления).
Что именно (какие «предметы») мы аттестуем как возможные либо действительные? То,
что эта категория применима для аттестации явленных вещей, свойств и событий, с
очевидностью ясно. Однако, читая классиков, мы видим, что у них речь идет обычно о
мыслимых неинтеллигибельных вещах, причем имеются в виду именно вещи, а не свойства и
не события. Поэтому возможность разговаривать о возможности последних нужно
подчеркнуть.
Говоря о возможности вещи, имеют в виду возможность ее существования. Вещь из
возможной становится действительной, если она начинает существовать. Но надо строго
различать высказывания типа «возможно, что вещь X существует» и «существование вещи X
возможно».
Высказывание первого типа – проблематическое оно характеризует не вещь X, а нашу
познавательную ситуацию, так как подобное высказывание всегда имплицитно продолжено –
«а может быть и нет». Поэтому оно в полном составе своего смысла не претендует на истину
и не требует доказательства. Оно требует исследования, ответа на вопрос: «так существует
ли?». Результатом такого исследования может быть ответ, да, существует, или нет, не
существует. Отрицанием высказывания этого типа является утверждение другой
возможности («Возможно, что вещь X не существует»).
Второе же высказывание – ассерторическое, оно без колебаний утверждает
возможность. Поэтому оно уже в себе является ложным или истинным, и его истинность
требует доказательства. Доказательство здесь должно заключаться в указании на признаки
возможности. Отрицание высказывания второго типа – это утверждение невозможности
(«существование вещи X невозможно»).
Говоря о возможности свойств, мы обычно имеем в виду свойства будущих вещей,
которых еще нет. Например, строя дом, мы задаемся вопросом, будет ли он теплым – это
вопрос о возможном свойстве будущего дома. При этом сам дом существует лишь в
возможности, поэтому и его будущие свойства только в возможности. Однако возможность
дома как такового и возможности его свойств не совпадают полностью. Например, дом
может быть построен (возможность реализовалась), но оказался холодным (возможность,
чтобы он был тёплым, не реализовалась). Рассмотрим не столь обыденный пример. Пусть
селекционер выводит новый сорт томата, рассчитывая, что он будет особо холодостойким.
Особая холодостойкость выступает как возможное свойство будущего сорта. Но вот новый
сорт получен, задуманное свойство не обнаруживается. Истолковать это можно по-разному.
Или, что реализовалась часть возможного, или что реализовалась одна мыслимая возможная
вещь («новый сорт»), но не реализовалась другая возможная мыслимая вещь («сорт с особой
холодостойкостью»). Это ведь два различных имени и, значит, две различные идеи, две
разные мыслимые вещи.
Другая сторона дела состоит в том, что свойства наличных вещей тоже наличны, но… в
возможности! Они существуют как возможность их самообнаружения, проявления. Свойство
не существут как некоторая сторона или, тем более, часть вещи. Оно всегда существует как
способность проявить себя так–то и так-то по отношению к другому. В отношении свойство
обнаруживает себя как действительность, вне отношения оно лишь способность, то есть
возможность. Например, мы утверждаем, что металлы электропроводны, то есть,
120