Клочко В.Е. Самоорганизация в психологических системах: проблемы становления ментального пространства личности (введение в трансспективный анализ)

Подождите немного. Документ загружается.

Именно такая последовательность (психоистория, история психологии,

онтогенез) определила структуру подачи материала, включенного в эту книгу.

ГЛАВА 2. ПСИХОИСТОРИЯ КАК ПРЕДМЕТ

ТРАНССПЕКТИВНОГО АНАЛИЗА

2.1. Историко-эволюционный подход как элемент культуры

постнеклассического мышления

Видимо, культурно-историческая психология в наибольшей степени

чувствовала себя призванной к тому, чтобы внести «...историческую перспективу

в психологическое исследование»

. Л.С. Выготский и А.Р. Лурия даже хотели

назвать «психогенетикой» научное направление, которое специально занималось

бы вопросами психологического развития человека в контексте исторического

развития человечества. Однако, реалии таковы, что под этим именем ныне

существует нечто другое, а тот предмет исследования, который выделили

основатели культурно-исторической психологии, сегодня относят к прерогативам

психоистории - направления, имеющего глубокие исторические корни, но все еще

не оформившегося в признанную ветвь психологической науки.

Обусловлено это рядом причин, даже такой странной, как отрицание

некоторыми исследователями энцефалогенеза и филогенеза психологии человека,

которое автоматически снимает и проблему предмета психоисторического

исследования. С этой позиции, человек уже давно сформировался, а

психоисторический анализ вообще возможен только в том случае, если

человечество эволюционирует, причем это развитие должно иметь некие

закономерности, иначе и сам научный анализ становится избыточным. Л.С.

Выготским указывал на то, что «диалектика психологии есть вместе с тем и

диалектика человека как предмета психологии»

. С другой стороны, сам Л. С.

Выготский заметил, что историческое развитие психологии человека изучено

гораздо хуже, чем другие планы его развития - биологическое развитие и

онтогенез. Историческое развитие человека отличается глубоким своеобразием и

еще не укоренилось в «общем сознании психологов»

Выготский Л.С., Лурия А.Р. Этюды по истории поведения. М., 1994. Выготский

Л.С. Сочинения. 1982. Т. 1. С. 322. Выготский Л.С. Указ. соч. С. 67.

Можно согласиться с Э.В. Галажинским в том, что многими психологами

исторический процесс становления человека, его психики и сознания

воспринимается как в определенной степени завершенный в качественном плане,

полагая, что теперь развитие идет лишь по линии количественного накопления

изменений

При этом нельзя не учитывать наличие профессиональных установок,

позволяющих рассматривать психологические феномены (психические свойства,

состояния и процессы, механизмы принятия решений и побуждения к действию и

т.д.) в качестве «исторических инвариантов», обретающих ту или иную

содержательную наполненность в зависимости от конкретных социокультурных

условий, в которых человек рождается и живет. Мы ведь подчас дискутируем с

Аристотелем, как с современником, и ссылками на него утверждаем

справедливость собственной картины мира либо опровергаем миропонимание,

присущее оппонентам.

Более глубокой и действительно основательной причиной непопулярности

психоисторической проблематики является трудности методологического плана.

Психоисторический процесс - проблема многоплановая, суть

полидисциплинарная, т.е. требующая от разработчика определенной

междисциплинарной эрудиции. С другой стороны, нет другого предмета

изучения в психологии, который бы столь откровенно выдвигал особые

требования к культуре методологического мышления исследования. Именно

поэтому, на мой взгляд, психоистория сегодня «ближе к нулю, чем к

совершенству», как говаривал когда-то Э. Торндайк, оценивая общее состояние

науки.

Изучение психологической эволюции человека предполагает авторское

видение самой эволюции, которое выходило бы за пределы объяснительных

возможностей гомеостазических схем, сложившихся со времен открытия

Дарвиным биогенетических систем. А если психолог волею случая оказался

воспитанным в духе «психологического гомеоста-за», если и саму психику он

понимает как орган приспособления к меняющемуся миру, если для него

сверхадаптивные, нормотворческие проявления человека кажутся «отклонениями

от нормы», то ясно, что пределом проблемности для него будет вопрос о том,

зачем животным понадобилось сознание, если они и без него прекрасно

приспосабливались к среде.

Трансспективный анализ хорош уже тем, что здесь хотя бы исключены

вопросы о том, «почему обезьяна решила стать человеком» или «почему не все

обезьяны решили стать людьми». Сказать, что эволюция вывела к человеку, что

он и есть результат эволюции, значит, подыграть психологу-классику (имея в

Галажинский Э.В. Самореализация личности: взгляд с позиции психоистории // Сибирский

психологический журнал. 1999. № 11.

виду разницу между «классиком», как человеком, придерживающимся идеалов

классической рациональности и «классным психологом» в его бытовом

понимании). Становление всегда выступает как эскалатор закономерно

усложняющихся форм, двигателем которого является отношение (соответствие) и

обусловленное им взаимодействие - источник новообразований, в том числе и

таких, как параметры порядка следования (системогенез). Не зная источников

саморазвития, корнями своими уходящими в специфику бытия открытых систем,

устойчивость которых и обеспечивает присущая им способность к само-

организации, люди стали незаметно для себя использовать понятие «эволюция»

одновременно в двух ипостасях, называя эволюцией 1) внешний, видимый

эффект прогрессивного усложнения явления во времени и 2) причину этого

эффекта. И тогда то, что проявляется в виде закономерного усложнения

(эволюция) понимается и как причина этого самого усложнения. Например, в

форме утверждения, что человеческая история «...питается тем, что предоставила

ей эволюция. Это значит, что фундаментальные устремления человека и его

психофизиологический склад не изменились за последние 30-40 тыс. лет»

С моей точки зрения, филогенез человека продолжается, при этом таким

образом, что он все более освобождается от диктата нормирующей его жизнь

потребностной детерминации и все более подчиняется сверхнормативной по

своей природе детерминации возможностями: в процессах социальной

самоорганизации меняется самоорганизация человека как психологической

системы.

Можно полагать, что в психоисторическом процессе не просто меняются

особенности мышления, памяти или восприятия, в нем меняется содержание

собственно человеческого в человеке. Человекообразова-ние - это процесс,

идущий от рождения до смерти, ибо движение, становление и есть способ

устойчивого бытия человека как открытой саморазвивающейся и

самоорганизующейся системы. Понять же это можно только выйдя в режим

постнеклассического мышления, в трансспектив-ный анализ.

Думается, что только при таком анализе можно объективировать и тот вклад,

который вносит та или иная теория в общий фонд, который можно было бы

назвать культурой профессионально-психологического мышления. Из

современных теорий, как мне кажется, наиболее полно приняла в себя идеалы

постнеклассической рациональности теория личности, разрабатываемая А.Г.

Асмоловым. Обусловлено это тем, что базируется она на разработанном автором

историко-эволюционном подходе

. И хотя сам автор говорит о неклассическом

Шкуратов В.А. Историческая психология. М.: Смысл, 1997. С. 337.

статусе собственного похода, сам подход при этом имеет выраженный

постнеклассический статус.

1. Прежде всего бросается в глаза его трансспективность: «для разрешения

противоречий в психологии личности историко-эволюционный подход выделяет

сквозные закономерности развития человека»

2. Выдерживается такой показатель постнеклассицизма, как сближение

гуманитарного и естественно-научного походов: историко-эволю-ционный

подход «. .. надстраивает благодаря этим закономерностям мост между

различными сферами исторического и естественноприродного изучения человека,

а затем с опорой на конкретную методологию психологии «работает» с фактами

уже в сфере собственно психологии лично-сти»

(С. 12-13).

3. Учитывается междисциплинарный (полидисциплинарный) план,

свойственный постнеклассицизму: « междисциплинарный статус про-

блемы личности выступает как необходимое условие» научного поиска.

4.Что же ищет исследователь? Этот вопрос суть оселок проверки теории на

«постнеклассицизм». Ответ: поиск «системных закономерностей развития

человека в биогенезе, социогенезе и онтогенезе», причем такой поиск, который не

давал бы «повод к растворению психологии личности в других естественных или

социальных науках»

5.Постнеклассическое мышление имеет дело с многомерными явлениями,

которые порождаются в процессе становления системы. Выделение

многомерности, по мнению А.Г. Асмолова, является «исходной характеристикой

понимания личности в неклассическом историко-эволюционном подходе»,

которая позволяет охарактеризовать историю развития представлений о личности

«как историю открытий различных измерений личности» - в действительности, а

не как историю заблуждений или ошибок.

4. В постнеклассической науке решающее значение приобретают те

культурные и ценностно-смысловые контексты, с которыми субъект соотносит

познаваемую и понимаемую реальность. В историко-эволюционном подходе А.Г.

Асмолова эти контексты представлены наиболее выражено. Более того, сам автор

подхода считает его разработку «попыткой откликнуться на вызов нашего

тревожного времени» созданием конструктивной действенной психологии. По

его мнению, психолог, который действительно хочет помочь людям пережить

«драмы смутного времени», вынужден работать как психоисторик, т.е. как

Асмолов А.Г. Психология личности: Принципы общепсихологического анализа. М.: Смысл, 2001.

Асмолов А.Г. Указ. соч. С. 12.

Асмолов А.Г. Указ. соч. С. 12-13.

Асмолов А. Г. Указ. соч. С. 13.

человек, способный проектировать разные варианты ситуации исторического

развития.

6. Привлекает в теории то, что она учитывает возможности разных уровней

методологии: философского, общенаучного, конкретно-научного уровней, а

также уровня методики и техники исследования, позволяющих увидеть картину

развития человека в самых разных временных масштабах - от макроэволюции

природы до динамики принятия решения в той или иной конкретной жизненной

ситуации.

7. Стоит обратить внимание на одно только перечисление общесистемных

принципов анализа, на которые опирается историко-эволюционный подход,

чтобы понять его как включающий в себя и принципы самоорганизации.

Например, такие принципы, как принцип роста вариативности элементов системы

как критерий прогрессивной эволюции; принцип взаимодействия тенденций к

сохранению и изменению как условие развития эволюционирующих систем,

обеспечивающее их адаптацию и изменчивость; принцип возникновения

избыточных («преадаптивных») элементов эволюционирующих систем; принцип

«рассеивающего отбора», обеспечивающего рост проявлений вариативности

человеческого Вида и т. д.

Как видится историко-эволюционный подход в трансспективе движения

психологического познания? Я думаю, что психологии, постепенно осознающей

себя в новом (постнеклассическом) качестве, предстоит еще переосмыслить

историю обретения ею этого качества. Наверное, как это всегда бывает, ей

придется переоткрыть для себя тот нелегкий процесс «перерождения научной

ткани», который будировали так же и те, кто вместо «спокойного» решения

«проблемы личности» в том виде, как она предстает в плоскости актуального

бытия науки, вышли в широкий эволюционный контекст, а потом вернулись

вновь к проблеме личности уже через контекст психоистории. Но это было уже не

плоскостное видение проблемы и не плоскостное ее решение. Не аспектное

видение, позволяющее различать элементы личности, которые надо соединить в

структуру («по Платонову», « п о . » и т. д.), а целостное видение и транс-

спективное мышление.

Поскольку постнеклассическая рациональность (по крайней мере, сегодня)

содержит изрядную долю иррационального, я позволю себе изменить стиль

изложения. Формально согласимся с тем, что Т. Кун прав и наука в

предреволюционный период действительно начинает «говорить на языке

метафор». Поэтому и жанр своей статьи, на базе которой подготовлен следующий

параграф, я определил как «психоисторический этюд»

2.2. Щит Персея и круг Хомы: психоисторический этюд

Итак, психоистория, как раздел психологической науки, скорее пока только

заявила о себе, но не успела определить свой предмет достаточно выражено. В

силу этого ее иногда путают с историей конкретной науки, а психоисторическое

исследование с историко-психологическим. Впрочем, это и не удивительно. Если

психология сама затрудняется в определении собственного предмета

исследования, то, что тогда говорить об ее отдельных ветвях, разделах и

подразделах. Поэтому предварительно остановимся на анализе некоторых

актуальных проблем современной психологии, полагая, что это позволит

осознать актуальность психоисторического анализа.

Парадоксально, но с самого своего возникновения наука пытается

представить себя как целое, как теоретическую систему (систему методо-

логических принципов, научных категорий, знаний и т. д.), но при этом

продолжает удерживать в качестве предмета нечто вполне эмпирическое,

«самоочевидное» и при этом достаточно аморфное, никакой системой не

представленное. Если нет системы в определении предмета науки - не стоит

ждать от такой науки системной теории. Нельзя построить систему знаний о чем-

то, что само системой не является. Печальна участь науки, если движение

категорий в ней определяет не изучаемая этой наукой реальность - человек как

живая, развивающаяся, нуждающаяся, переживающая, иногда распадающаяся и

гибнущая система, а личные предпочтения исследователей. Опасна здесь не

вполне оправданная в данном случае субъективность, привносимая этими

предпочтениями (без нее познание вообще невозможно), а вполне неоправданный

субъективизм, который, кроме того, нельзя опровергнуть в связи с тем, что за

теориями не стоит никакая исходная психологическая реальность, соответствие с

которой определяет реалистичность и научную ценность создаваемых теорий.

Поэтому стоит согласиться с Л. И. Воробьевой в том, что, говоря о

субъективности как факторе, принципиально не устранимом из познавательного

акта, надо застраховаться от психологизации этого термина, от трактовки его как

личного пристрастия. Таково принципиально гносеологическое устройство

самого познавательного аппарата человека, определяющего его возможности и

ограничения

Л. И. Воробьева, желая подчеркнуть драматизм ситуации, напоминает о мифе

про Персея и Медузу Горгоны. Она считает, что ситуация, в которой оказывается

Персей, подобна той, в которой обнаруживает себя че-ловек-в-мире. Ситуация эта

наполнена ужасом и страхом, возникающим у человека в ситуации

Клочко В.Е. Щит Персея и круг Хомы: психоисторический этюд // Сибирский психологический

журнал. 2004. № 19.

беззащитности, заброшенности, глобальной неопределенности, где нет никаких

условных допущений, а есть только бездна, черная дыра, Медуза, от взгляда на

которую каменеет Персей. Герой справляется с Медузой, потому что он смотрит

на ее отражение в своем щите, а не прямо на нее. Дело, как считает автор,

заключается в том, что рядом с ней он видит и свое собственное отражение,

переставая быть сам для себя черной дырой. В единой плоскости проекции,

плоскости щита, Медуза и Персей становятся соизмеримыми, так как он впервые

становится способным видеть себя рядом с ней, появляется единая мера или

единая плоскость интерпретации происходящего между ними, поэтому он и

перестает ее бояться. Делается вывод о том, что самообнаружение, самосознание

не дано нам как предпосылка познавательного процесса, а задано как условие,

для выполнения которого требуются определенные усилия. Причем, усилия не

только, и даже не столько со стороны разума: нужна еще смелость взглянуть на

себя в зеркало и объединиться с Медузой в одномоментном схватывании. Такова

цена добывания каждого поистине нового - как знания, так и опыта.

Последнее замечание особенно примечательно. Если оценить происходящее в

двух словах, то можно сказать, что наконец-то вполне зримо начинает рушиться

парадигма «философского гносеологизма», позитивное значение которой

заключалось в том, что она долгие годы обеспечивала ощущение некоторого

единства представителей научного сообщества, хотя бы и иллюзорного.

Сознание, то высшее что отделяет нас от всего другого в ведомой нам части

универсума, является не только тем, что позволяет нам видеть мир отдельно от

себя (важнейшая предпосылка возможности познания). Обеспечивая феномен

«присутствия человека в мире», оно определенным образом блокирует процесс

познания человеком своего органического единства с ним. Это делает людей,

психологов в том числе, необычайно сензитивными к любым философским

концепциям, которые начинают со столь привычного противостояния «Я» и «не-

Я», психического и физического, объективного и субъективного, Материи и

Духа.

Наивно-целостный, но по своему системный взгляд наших предков на все

мироздание, их стихийный монизм, проявляющийся в том, что они применяли

одну и ту же мерку, одну и ту же точку зрения, как к себе, так и противостоящим

им внешним объектам и силам, привлекает своей органичностью. Он побуждает к

реконструкции этой способности мыслить целокупностями, не потеряв при этом

того многообразного знания об «Я» и «не-Я», которое было получено в период их

неизбежного противопоставления. На этом противопоставлении «объективной

реальности» и «субъективной реальности» поднялись и окрепли как

Воробьева Л.И. Гуманитарная психология: предмет и задачи // Вопросы психологии. 1995. № 2. С. 19-

30.

воинствующий материализм, так и не менее воинствующий идеализм, на время

перекрыв возможность «третьего» (целостного, системного) взгляда на

мироздание. На нем же вызрела парадигма отражения, окончательно закрепив

противостояние субъективного и объективного, которое прошло в психологию в

виде принципов детерминизма, помещающих причины сущего исключительно на

полюсах Материи или Духа. Всегда на них, но никогда не «между», не в том

пространстве их подлинного со-бытия, которое было таким реальным для наших

предков, и которое с таким напряжением становится той самой «психологической

реальностью», которая призвана центрировать предмет науки.

Психоисторическое исследование предполагает сравнение людей,

представляющих разные исторические эпохи, с целью показать ту дельту

прироста «собственно человеческого в человеке», которая и отражает тенденции

и направленность эволюционного процесса. Его конкретная задача - понять

психику и сознание не в статике ставшего, а в динамике становления, что

означает понимание их в контексте исторического развития человечества,

которое, в свою очередь, есть только этап в общей цепи прогрессивной эволюции

(становления) живой материи. За всем этим стоит более глобальная в своей

космичности идея неразрывной системной связи живого и неживого, Материи и

Духа - внутри единого процесса становления космического универсума. Если мы

с этим не согласимся, то нам придется вообще отказаться от возможности создать

психологическую науку, ибо не может быть науки о явлениях, не подчиняющихся

никаким закономерностям. Человечество, понимаемое как случайно возникший

«лишай на чистом теле вселенной», обречено на столь же случайную погибель.

Какие могут быть «научные» эксперименты с тем, что само является неудачным

экспериментом природы?

Для психологии, концентрирующей свой предмет не на человеке, а на его

подсистеме (психике), психоисторическая проблематика не интересна и, прежде

всего, потому, что предметом психоистории как раз и является человек, а общая

психология, которая должна выступить в качестве методологической базы для

психоистории, к человеку пока особого отношения не имеет. Его место занимают

многочисленные «субъекты»: психика действует сама, выступая в качестве

субъекта «психической деятельности», мышление мыслит (иначе, как понять

«саморегуляцию мыслительной деятельности»), внимание внимает и т. д.

Оценивая день сегодняшний нашей науки, можно сказать, что она находится в

эпицентре парадигмального сдвига, выводящего ее к человеку: становится все

более понятно, что психология больше не может удерживать психику в качестве

предмета науки. Противоречия сегодня объективируются столь выражено, что

приходится озвучивать вопросы, которые существовали всегда, но не всегда

формулировались. Они касаются, прежде всего, той части «психологической

реальности», на которую психологи предпочитали смотреть не прямо и

мужественно, а искоса и украдкой, совсем как Персей с помощью зеркала щита

смотрит на Медузу Горгоны, полагая, что образ Медузы это не сама Медуза, от

взгляда которой можно окаменеть.

Самые «страшные» вопросы лежат в области аксиоматики психологии: если

ответы на них окажутся вдруг отрицательными, то это грозит потерей, может

быть, того единственного, что еще хоть как-то цементирует научное сообщество,

задавая пусть и условные, но все-таки «образцы» научной и практической

деятельности психологов. Первый такой вопрос: а правда ли, что психика это

отражение «объективной реальности» или хотя бы нечто, каким-то образом

все-таки связанное с ее отражением? И что делать, если ответ окажется

отрицательным? Ведь, как это не печально, но факт признания отражения в

качестве ведущей функции психики еще не отвела практически ни одна научная

школа. Потому и понимание психики как инструмента порождения новой реаль-

ности (О.К. Тихомиров) оказалось как бы в стороне от общепринятого понимания

предмета науки, хотя в трансспективном анализе оно достаточно точно

укладывается в объективные тенденции движения научного познания. Можно

полагать, что подобные вопросы встают во всех научных школах, которыми

представлена современная психология, но встают они не в открытой форме

(«психика не отражение?»), а в форме парадоксов или антиномий, которые

появляются сразу же вслед за признанием отражения ведущей функцией психики.

Метод психоисторического исследования - метод психологической

реконструкции образа мира и образа жизни людей в исторической транс-

спективе, осуществляемый через анализ продуктов деятельности людей,

сохраненных в культуре.

Трансспектива - это не ретроспектива (взгляд из настоящего, обращенный в

прошлое), не перспектива (проектирование будущего из настоящего). Это такой

взгляд, благодаря которому каждая точка на пути развития человечества

(неуклонного и прогрессивного становления человеческого в человеке)

понимается как место сосуществования времен, их взаимопроникновения и

взаимоперехода, в котором реализует себя тенденция усложнения человека как

системной организации. Каждое такое место интересно тем, что оно

располагается в жизненном пространстве конкретных людей, живших в разные

эпохи. И только кажется парадоксальной попытка говорить о жизненном мире

уже ушедших людей. Психоисторическое исследование как раз и имеет целью

реконструкцию жизненного пространства людей разных эпох в его ценностно-

смысловой насыщенности, его пронизанности проецируемыми в него

потребностями и возможностями человека, личным опытом, верой, традициями,

мышлением.

Когда мы понимаем жизненное пространство не только в его простран-

ственно-чувственных характеристиках, а как конструкцию, в порождении

которой самое активное участие принимает сознание, психика, мы можем

говорить уже о ментальном пространстве, в котором пересекаются историческая

трансспектива человечества, градиент которой обращен в будущее, и личная

трансспектива каждого человека, градиент которой направлен из будущего в

прошлое. Ментальное пространство чувственно-сверхчувственно: человек может

и не знать о том, что через него реализуется историческая трансспектива

человечества, но и уйти от этой детерминации он не может. Здесь рождается

экзистенциальное противоречие, которое человек разрешает своей жизнью. И

решая «задачу на смысл» собственных действий, он пока еще ищет мотивировки,

которые не требуют обращения к глубинным мотивам собственного поведения,

иногда отказываясь от ответственности по отношению к будущим поколениям, и

почти всегда - от ответственности перед прошлыми поколениями.

Особенность взгляда на прошлое определяется парадигмой, которой ученый

придерживается в настоящем. Она и служит своеобразной призмой, которую

ученый ставит перед мирозданием и собой, получая в результате свою картину

мира. В эту картину определенным образом вписывается, преобразуясь в самом

процессе вписывания, и некая психологическая реальность, которую он пытается

понять и объяснить - себе и другим.

Психология, построенная по принципу комплекса моносистемных наук,

каждая из которых имеет отношение к психике, но по сути дела пользуется своим

определением предмета науки, никакого целостного представления ни о психике,

ни о человеке выработать не может. Полагаю, что и не сможет, поскольку

мозаичный образ, как психики, так и человека, сложившийся в науке, не может

превратиться в целостный образ путем каких-то интеграционных процедур «на

плоскости» - отсутствует системообразующий фактор. Можно сколько угодно

декларировать необходимость «возращения целостного человека в психологию»,

реально такое возращение не фундировано наличными состояниями профессио-

нальных образов мира психологов - отсутствует целостное мировосприятие. В

этом плане мифологические представления о себе и мире у людей, живших

четыре тысячелетия назад, отражавшие синкретизм их сознания, тем не менее,

были, при всей их наивности, более целостны и органичны. Им было легче

приписать душу всему своему окружению (среде), чем нам понять себя в

собственной продленности в мир. Продленности, события с миром, которую

обеспечивает наш беспокойный Дух. Потеряв мистическое чувство единства с

миром, целостности, мы не обрели его с помощью критериев рациональности, но

обретаем, наращивая уровень системности мышления. Самое главное, что

системное мышление, выработанное усилием поколений, особенно трех-четырех