Хилл Кристофер. Английская революция
Подождите немного. Документ загружается.
1. Введение
Цель настоящего очерка — предложить истолкование событий XVII в.,
отличное от того, которому большинство из нас обучалось в школе. Это
истолкование, если сформулировать его вкратце, заключается в том, что
английская революция 1640—1660 гг. была великим социальным движением,
подобно французской революции 1789 г. Старый, по существу феодальный,
порядок был насильственно разрушен, и на его месте был создан новый,
капиталистический общественный порядок. Гражданская война была войной
классовой, в которой деспотизм Карла I защищали реакционные силы
государственной церкви и феодальных лендлордов. Парламент же победил короля
потому, что мог использовать активную поддержку торговых и промышленных
классов в городе и деревне, йоменов и прогрессивного дворянства, а также и более
широких масс населения, когда те в процессе свободного обсуждения осознали, из-
за чего, в сущности, идет борьба.
Нижеследующая статья будет попыткой доказать и проиллюстрировать эти
положения.
Общепринятое отношение к революции XVII в. неверно, так как оно не
проникает в глубь вопроса, судит о деятелях революции лишь на основании
внешних данных и полагает, что лучший способ выяснить, за что люди боролись,
это узнать, что говорили о целях борьбы руководители движения.
Так, все мы знаем, что в течение XVII в. Англия пережила глубокую
политическую революцию. Все слышали об Оливере Кромвеле и его
круглоголовых, о короле Карле и его кавалерах и знают, что английскому королю
отрубили голову. Но почему это случилось? В чем было дело? И имеет ли это
какое-нибудь значение для нас сегодня?
Учебники обычно не дают вполне удовлетворительных ответов на эти
вопросы. Они обходят молчанием кровопролития и насилия, сопровождавшие
революцию, или говорят о них, как о заслуживающих сожаления инцидентах, когда
англичане, в виде исключения, опустились до уровня безнравственной
континентальной практики и дрались друг с другом из-за политики. Но это
произошло только потому, что делались ошибки и была упущена возможность
решения вопроса путем свойственного англичанам компромисса. Как хорошо,
намекают нам учебники, что теперь мы стали гораздо мудрее и благоразумнее! Так,
эти учебники совсем не указывают причин, которые казались бы нам
достаточными для объяснения стойкости наших предков в борьбе и принесенных
ими жертв.
Наиболее обычное объяснение революции XVII в.—это объяснение,
выдвинутое самими руководителями парламента 1640 г. в их пропагандистских
заявлениях и обращениях к народу. С тех пор вигские и либеральные историки
повторяют это объяснение, уснащая его добавочными подробностями и
украшениями. Оно заключается в том, что парламентские армии боролись за
свободу человека и его законные права против тиранического правительства,
которое бросало его в тюрьму без суда присяжных, взимало с него налоги, не
спрашивая его согласия, ставило в его доме солдат на постой, грабило его
имущество и пыталось уничтожить дорогие его сердцу парламентские учреждения.
Все это, конечно, в известной степени правильно. Стюарты действительно
пытались прекратить всякие собрания и политические дискуссии, они отрезали
уши у людей, критиковавших правительство, глубоко запускали руки в карманы
налогоплательщиков, пытались заставить замолчать парламент и править страной
при помощи назначенных чиновников. Все это верно. И хотя парламент в XVII в.
еще меньше, чем теперь, представлял подлинные интересы простого народа, все же
победа его имела значение, так как обеспечила некоторую долю самоуправления
для богатых классов общества.
Но дальнейшие вопросы остаются без ответа. Почему король стал тираном?
Почему землевладельческому и торговому классам, представленным в парламенте,
пришлось сражаться за свою свободу?
В XVI в., при династии Тюдоров, деды парламентариев 1640 г. были самыми
стойкими защитниками монархии. Что изменило их взгляды? Парламент
поддерживал Генриха VII, Генриха. VIII и Елизавету в их стараниях установить в
стране порядок, подавив анархию и прекратив разбой своих слишком
могущественных подданных, феодальных властителей с их частными армиями, и
создать в Англии условия для торговли и предпринимательства. Парламент
поддерживал также Генриха VIII и Елизавету в их победоносной борьбе с
универсальной католической церковью, и из Англии в Рим перестали течь деньги, а
британская политика больше не определялась интересами иностранной державы.
Наконец, парламент поддержал королеву Елизавету в ее сопротивлении Испанской
империи, и в результате Дрейк, Гаукинс и другие протестантские пираты получили
свободу грабить Новый свет.
Короче говоря, Тюдоры пользовались поддержкой политически
преуспевавших классов, потому что для последних правление Тюдоров оказалось
очень выгодным.
Почему же Стюарты - Яков I и Карл I - лишились этой поддержки? Не
потому, что Яков, сменивший в 1603 г. Елизавету, был очень глупый человек,
шотландец, не понимавший по-английски, как это серьезно доказывали многие
историки. Нужно только прочесть, что писали и говорили Яков, Карл и их
защитники, или рассмотреть, что они делали, чтобы увидеть, что они были отнюдь
не глупцами, а либо способными людьми, пытавшимися проводить порочную
политику, либо людьми, чьи идеи безнадежно устарели и стали поэтому
реакционными. Причины гражданской войны следует искать не в личностях, а в
обществе.
Другая школа историков, которую в противоположность вигской можно
назвать «торийской», считает, что королевская политика отнюдь не была
тиранической, что Карл I, как он сам заявил перед судом, приговорившим его к
смерти, выступал «не за одно лишь собственное право, так как я ваш король, но за
истинную свободу всех моих подданных». Эту теорию развил в нескольких томах
красноречивой прозы, составляющих его «Историю великого мятежа», Кларендон,
который в 1642 г. дезертировал из парламента, а позднее стал первым министром
Карла II. Теперь ее пропагандирует ряд историков, которым политические
предрассудки, роялистские или католические симпатии и неприязнь к либерализму
заменяют недостаток способности к пониманию исторического процесса. Их идея
заключается в том, что Карл I и его советники в действительности старались
защитить простых людей от экономической эксплуатации со стороны небольшого,
но развивающегося класса капиталистов и что оппозиция, противостоявшая Карлу
I, организовывалась и подстрекалась теми дельцами, которые отождествляли свои
политические интересы с палатой общин, а религиозные — с пуританизмом.
Верно, конечно, что английская революция 1640 г., подобно французской
революции 1789 г., была борьбой среднего класса, буржуазии, богатевшей и
усиливавшейся по мере развития капитализма, за достижение политической и
экономической власти и религиозной свободы. Но неверно, что королевское
правительство выступало против этого класса, защищая интересы простого народа.
Напротив, партии, представлявшие народ, оказались самыми воинственными
противниками короля, гораздо более энергичными, беспощадными и
радикальными, чем сама буржуазия. Монархическое правительство Карла
отстаивало совсем не интересы простого народа. Оно представляло
обанкротившуюся землевладельческую знать, а политика его диктовалась
придворной кликой аристократических спекулянтов и их приспешников,
высасывавших кровь из всего народа посредством методов экономической
эксплуатации, которые мы рассмотрим ниже.
Борьба среднего класса за избавление от власти этой группы не была ни
просто эгоистичной, ни реакционной, а напротив — прогрессивной.
Землевладельцы поумнее присасывались как паразиты к новым росткам
капитализма, так как их собственный экономический способ ведения хозяйства не
мог обеспечить их существование. Для дальнейшего развития капитализма
необходимо было покончить с этим смертоносным паразитизмом, уничтожив
феодальное государство. Но свободное капиталистическое развитие было гораздо
выгоднее массам населения, чем сохранение устаревшего непроизводительного и
паразитического феодализма. Новые экономические явления XVI и XVII вв.
привели феодальную экономическую и социальную систему в негодность, и те из
ее защитников, которые с сожалением оглядывались на устойчивость и
относительную обеспеченность крестьянства в средние века, смотрели на вещи
совершенно не реалистично и по существу реакционно. Их роль была такова же,
как роль многих нынешних либералов, мечтающих о том, как было бы хорошо,
если бы капитализм мог еще действовать «по-либеральному», как в XIX в., не имея
нужды так часто прибегать к фашизму и войне. Но красивыми словами
исторических процессов не изменить. История пошла своим путем и отвергла
сторонников воображаемой системы так же, как она отвергла Карла I.
Таким образом, обе эти теории односторонни. Виги подчеркивают
прогрессивную природу революции и смазывают тот факт, что классом, ставшим
во главе революции и получившим от ее завоеваний наибольшие выгоды, была
буржуазия. Это толкование увековечивает легенду, будто интересы буржуазии —
это интересы всего народа, легенду, явно удобную для нашего времени и для
современной войны, хотя гораздо менее правдивую теперь, чем в XVII в. С другой
стороны, тори подчеркивают классовую природу революции, пытаясь отрицать ее
прогрессивность и ценность для своего времени, чтобы обелить феодализм и
доказать, что революции всегда идут на пользу лишь узкой клике.
Оба эти направления историков подчеркивают и третью, более привычную
теорию— что конфликт должен был решить, будет ли господствовать в Англии
пуританизм или англиканская церковь. И опять-таки, цель этого объяснения
заключается в том, чтобы заставить нас неправильно судить о людях XVII в. и
радоваться, что мы теперь уже гораздо благоразумнее. Ведь в самом деле, говорим
мы себе, какую бы личную неприязнь ни питали друг к другу, современные
сторонники англиканской церкви и нонконформисты, они уже больше не вступают
друг с другом в драку на деревенских улицах. Но и эта теория бьет мимо цели.
Конечно, религиозные пререкания заполняют не одну страницу памфлетной
литературы XVII в.: обе стороны обосновывали свою линию поведения, в
конечном счете, религиозными соображениями, они верили, что сражаются за бога.
Но «религия» тогда было гораздо более широким понятием, чем сегодня. На
протяжении всего средневековья и вплоть до XVII в. церковь весьма отличалась от
того, что мы называем церковью теперь. Она руководила всеми поступками людей
от крещения до похорон и служила воротами в будущую жизнь, в которую тогда
пламенно верили все. Церковь обучала детей. В деревенских приходах, где масса
населения была неграмотна, проповедь священника была главным источником
информации о текущих событиях и животрепещущих вопросах. Сам приход был
важной единицей местного управления, где собирались и раздавались беднякам
скудные пособия. Церковь контролировала чувства людей, указывала людям, во
что верить, обеспечивала их развлечениями и зрелищами. Она распространяла по
стране последние новости и вела пропаганду, т. е. делала то, что теперь
осуществляет множество более эффективных органов, — печать, Британская
радиовещательная корпорация, кино, клубы и т. д. Вот почему люди записывали
проповеди. Вот почему правительство указывало проповедникам, нередко самым
точным образом, что им проповедовать.
Королева Елизавета, например, «настраивала кафедры» («как правящие лица
стараются теперь «настраивать» утренние газеты», говорил Карлейль). Желая
обеспечить, чтобы проповедники говорили то, что нужно, она разослала им всем по
экземпляру официального сборника проповедей. Этот сборник должен был
«надлежащим образам читаться во всех приходских церквях» и заканчивался
проповедью в шести частях, осуждающей «неповиновение и своевольный мятеж».
Епископы и священники в гораздо большей степени, чем теперь, походили на
чиновников и были частью административной правительственной машины.
Первыми признали этот факт сами духовные лица. Бэнкрофт, прелат поздне-
елизаветинской поры, насмехался над утверждениями пуритан, будто они
занимаются лишь церковными делами. «Как далеко простирается область этих
церковных дел! - восклицал он. - Смотрите, в какое безбрежное море дел готовы
броситься их почтенные старейшины». «Не осмеливайтесь, - предостерегал
сторонник англиканской церкви Хукер, - вы, являющиеся овцами, делаться
руководителями тех, кто должен руководить вами... Ибо господь — не бог бунта и
смуты, а бог порядка и мира».
Следовательно, церковь защищала существующий порядок, и правительству
было важно сохранить контроль над этим органом гласности и пропаганды. По той
же причине тот, кто хотел свергнуть феодальное государство, должен был
атаковать церковь и захватить власть над ней. Вот почему политические теории
облекались в религиозную форму. Это не значило, что наши предки в ХVII в. были
гораздо более совестливыми и богобоязненными людьми, чем мы. Как бы ни
обстояло дело с Ирландией или Испанией, мы, англичане, можем сегодня
рассматривать свои проблемы со светской точки зрения именно потому, что наши
предки положили конец использованию церкви как исключительного,
репрессивного орудия политической власти. Мы можем быть настроены
скептически и терпимо в делах веры не потому, что мы умнее и лучше их, а
потому, что Кромвель, ставя в соборы лошадей самой дисциплинированной и
самой демократической конницы, какую только видел мир, одержал победу,
навсегда покончив с порядком, при котором людей били кнутом и клеймили за
неортодоксальные взгляды на таинство причастия. Пока государственная власть
была слаба и не централизована, церковь со священником в каждом приходе и
священник, имевший свободный доступ в каждый дом, могли указывать людям, во
что верить и как вести себя, а за церковными угрозами и осуждениями скрывались
все ужасы адского Огня. При этих обстоятельствах социальные конфликты
неизбежно становились конфликтами религиозными.
Но тот факт, что люди облекали в религиозную форму все, о чем они
говорили и писали, не должен помешать нам понять, что за чисто теологическими
по виду идеями скрывается социальное содержание. Каждый класс создавал
религиозные взгляды, наилучшим образом приспособленные к его собственным
нуждам и интересам, и стремился внушить их другим. Но действительное
столкновение произошло между классовыми интересами.
Мы, следовательно, не отрицаем, что «Пуританская революция» была и
политической и религиозной борьбой, но утверждаем, что она была чем-то еще
большим. Борьба шла по вопросу о самой природе английского общества и о его
будущем развитии. Это мы проиллюстрируем ниже, но здесь стоит показать, что
современники прекрасно знали, в чем суть дела, — во всяком случае, гораздо
лучше, чем многие позднейшие историки.
Мало того, что после победы буржуазии такие мыслители, как Гаррингтон,
Невилль, Дефо, признавали, что война была, прежде всего, борьбой из-за
собственности, но даже в разгар борьбы прозорливые политические деятели
доказали, что им достаточно хорошо известно, кто их противники. Ещё в 1603 г.
Яков I заявил парламенту, что пуритане "не столь отличаются от нас религиозными
убеждениями, как своей разрушительной политикой и требованием равенства; ведь
они всегда недовольны существующим правительством и не желают терпеть чье
бы то ни было превосходство, что делает их секты невыносимыми ни в каком
хорошо управляемом государстве".
Гоббс, политический теоретик, описывает, как пресвитерианский купеческий
класс Лондона стал главным центром мятежа и пытался построить государство,
управляемое, подобно республикам Голландии и Венеции, купцами в их
собственных интересах. (Сравнение с этими буржуазными республиками
постоянно встречается в парламентских записях.) Г-жа Хетчинсон, жена одного из
полковников Кромвеля, говорила, что пуританами называют всех, кто
«противоречит взглядам обедневших придворных, гордых и во все
вмешивающихся священников, воров-прожектеров, похотливой знати и джентри...
всех, кто может выслушать проповедь, имеет скромные привычки, ведет скромную
беседу или делает что-нибудь хорошее». Бакстер, видный пуританский священник,
высказывался еще более недвусмысленно:
«Очень большая часть рыцарей и джентльменов Англии... примыкала к
королю. И большинство держателей этих джентльменов, а также большинство
самых бедных людей, которых другие называют сбродом, следовало за джентри и
было за короля. На стороне парламента была (кроме него самого) меньшая часть
(как думали некоторые) джентри в большинстве графств, большая часть торговцев
и фригольдеров и средний слой народа, особенно в тех городах и графствах,
которые зависят от текстильного и подобных ему производств».
В другом месте Бакстер сообщает:
«Фригольдеры и торговцы составляют силу религий и гражданского
общества в стране, а джентльмены, нищие и зависимые держатели составляют силу
беззакония».
Почему он смешал в одну кучу именно эти классы, мы скоро увидим
2. Экономические предпосылки английской революции
а) Земля
ВUначале XVII в. Англия была главным образом, страной
сельскохозяйственной. Подавляющая масса населения жила в сельских местностях
и занималась, целиком или частично, производством продуктов питания и шерсти.
Много веков Англия была феодальным государством, состоявшим из
изолированных местных общин, которые производили для собственного
потребления и очень мало торговали между собой. Но постепенно в XV—XVII вв.
структура этой сельскохозяйственной общины стала изменяться. Деревенское
продовольствие и шерсть стали продаваться в отдаленных местах: прядильщики и
землепашцы превратились в производителей товаров для национального рынка.
К тому же в 1492 г. Христофор Колумб открыл Америку. Английские купцы
последовали за ним туда. Они проникли и в другие заморские страны — Индию и
Россию. С развитием промышленности и торговли и расширением международного
рынка для английского сукна, возникли оживленные города, которые нужно было
кормить и станки которых нужно было снабжать шерстью. Здесь — начало
специализированного разделения труда. На юге Англии, который тогда был
экономически передовой частью страны, различные районы стали
преимущественно заниматься производством определенных товаров. Те, у кого
были деньги, стали держать в собственных поместьях или на арендованной земле
большие стада овец, чтобы производить сырье на этот расширившийся рынок,— и
получили от этого немалую выгоду, ибо цены поднимались. В Америке нашли
серебро, и оно потекло в Европу как раз в такое время, когда торговля
расширялась, а денежные отношения между лендлордом и держателем, хозяином и
рабочим вытесняли старые отношения, основанные на плате натурой или рабочими
повинностями. Цены росли в течение всего XVI в. Между 1510 и 1580 гг. в Англии
цены на продовольствие выросли втрое, а на ткани — на 150%. Это привело к
таким же последствиям, как современная инфляция. Те, у кого были твердо
фиксированные доходы, беднели, а те, кто жил торговлей и производством на
рынок, богатели. Таким образом, средние классы преуспевали, а высшая
аристократия (включая короля и епископов) и мелкое крестьянство становились
относительно беднее, за исключением тех немногих лиц из этих классов, которым
посчастливилось принять участие в спекуляциях. Был и другой фактор. В 1536—
1540 гг., во время так называемой реформации, английские монастыри были
закрыты, а их имущество конфисковано. Это было одним из этапов борьбы за
независимость Англии против власти католической церкви и ее финансового гнета
и, следовательно, получило восторженную поддержку со стороны буржуазии и
парламента. Они, кстати, неплохо воспользовались этим, потому что большое
количество ценной и до тех пор недоступной земли, конфискованной у церкви,
стало предметом купли-продажи.
Все эти события изменяли структуру английского сельского общества. Земля
становилась весьма заманчивой областью для помещения капитала. Люди,
имевшие деньги, хотели покупать на них землю, а людей с деньгами становилось
все больше и больше. В феодальной Англии земля переходила по наследству от
отца к сыну и обрабатывалась все время традиционными способами для
потребительских нужд семьи. Она переходила из рук в руки только после долгих
тяжб или насильственных захватов. Но теперь, поскольку закон приспосабливался
к экономическим нуждам общества, земля стала превращаться в товар, покупаться
и продаваться на рынке, движимом конкуренцией, и таким образом, капитал,
накапливавшийся в городах, переливался в деревню.
Северные и западные части Англии остались, относительно, вне сферы
действия нового коммерческого духа, излучавшегося Лондоном и портами, но на
юге и востоке многие землевладельцы начинали хозяйничать в своих поместьях по-
новому. Как в средние века, так и в XVII в. главное значение поместья заключалось
в том, что оно снабжало землевладельца (благодаря его власти над трудом других)
средствами существования. Но сверх того на излишнюю сельскохозяйственную
продукцию крупных поместий в средние века содержались отряды слуг, которые
при случае становились солдатами и таким образом являлись осно-бой
политической власти феодалов. Теперь, с развитием капиталистического способа
производства в рамках феодализма, многие землевладельцы стали сбывать на
рынок ту часть продукции своих поместий, которая не потреблялась их семьями.
Они увидели свои поместья в новом свете — как источник денежных доходов,
доходов эластичных и могущих быть увеличенными. Ренты были установлены
обыкновенно на уровне, сохранявшемся так долго, что их стали считать
«обычными», существующими «с незапамятных времен». То же произошло с
другими дозволенными законом грабительскими поборами, которые феодальные
землевладельцы взимали с крестьянства! Теперь и то и другое «взвинчивалось» до
фантастически высокого уровня. Это само по себе было не только экономической,
но и моральной революцией, так как означало разрыв со всем, что люди до этого
считали правильным и порядочным, и имело весьма разлагающее влияние на
мышление и верования.
Нравственные законы всегда связаны с данным общественным порядком. В
феодальном обществе господствовали обычай и традиция. Деньги, относительно,
значения не имели. То обстоятельство, что ренты росли и что если люди не могли
уплатить их, то должников выгоняли на дорогу просить милостыню, воровать или
умирать от голода — было грубым нарушением морали такого общества. С
течением времени потребности растущего капитализма выработали новую мораль,
выражающуюся словами «бог Помогает тем, кто сам себе помогает». Но в XVI в.
мысль, что прибыль важнее человеческой жизни, такая привычная для нас мысль,
что мы потеряли всякое чувство нравственного негодования по поводу нее, тогда
была еще очень новой и поразительной.
Пуританский моралист Стэббс писал:
«Разве тот, кто навсегда лишает человека доброго имени, кто забирает у него
кров до истечения срока, кто вырывает у человека его добро, его землю и
пожитки... не является большим вором, чем тот, кто крадет овцу, корову или быка
только из необходимости, не имея другого способа облегчить свою нужду?».
Но что значили моральные проблемы для землевладельцев XVI в.? Они
усиленно повышали свой реальный доход, чтобы он мог соответствовать растущим
ценам на товары, которые им нужно было покупать. Они выгоняли держателей,
которые не были в состоянии платить новые ренты, мелкие держания которых
мешали превратить поместье в большой компактный земельный массив для
выгодного разведения овец в крупном масштабе. Нередко ренты поднимались
потому, что само поместье было куплено по конкурентным ценам, преобладавшим
на земельном рынке. Тогда спекулянт-покупатель хотел вернуть себе в форме
прибыли капитал, затраченный им на покупку, на оборудование и на улучшение
обработки, земли.
Таким образом во внутренних графствах выростал новый тип
землевладельца - капиталистический землевладелец. Он мог быть пиратом или
работорговцем, почтенным купцом из Сити, разбогатевшим на торговле коринкой,
или провинциальным капиталистом-суконщиком В любом случае он искал способа
надежно поместить свои капиталы и одновременно обеспечить себе положение в
обществе.
Ибо землевладельцы контролировали местное управление - в качестве
лордов Маноров или мировых судей. Лишь землевладельцы избирались - от
землевладельцев же - представителями от графства в парламент. Землевладельцы
избирали только землевладельцев. Города тоже все чаще бывали представлены в
палате общин окрестными дворянами. Но новым землевладельцем мог быть и
феодальный лорд, усвоивший новые идеи и имевший возможность мобилизовать
необходимый капитал для реорганизации хозяйства в своих поместьях, или же этот
землевладелец мог происходить из зажиточного слоя крестьянства.
Многие представители вышеназванного класса - йомены - смогли благодаря
своему богатству и способностям сохранить за собой свои участки земли,
преумножить и объединить их и воспользоваться новыми возможностями, которые
им предоставлялись производством на рынок. В XVII в. такие люди объединяли
разбросанные полосы земли, обращали неогороженную землю в пастбище или
увеличивали производство зерна, фруктов, овощей, молочных продуктов для
городского рынка. Они меняли характер старых держаний — превращая
копигольды в лизгольды, сдавая свою землю в краткосрочную аренду — и
беспощадно сгоняли крестьян, которые не могли платить требуемых от них рент
нового экономического характера.
Пользуясь всеми этими средствами, они обогащались таким же образом, как
купцы и промышленники в городах. Поэтому в графствах южной и восточной
Англии господствующее положение стал занимать класс, создающий себе
богатство новым» путями. Этот класс был основой знаменитого класса помещиков
— сквайров, которому предстояло править Англией в последующие три столетия.
Но до 1640 г. не все складывалось по воле этого класса. Строение общества
было еще по существу феодальным. Такими же были его законы и политические
учреждения. Полному, беспрепятственному капиталистическому использованию
земельной собственности и свободной торговле землей еще мешали бесчисленные
юридические ограничения. Эти ограничения сохранялись в интересах короны,
феодального землевладельческого класса и, в меньшей степени, в интересах
крестьянства, стремившегося жить по-старому и платить старые фиксированные
подати. Для того чтобы сельскохозяйственный капитализм мог полностью развить
ресурсы деревни, нужно было разорвать эту юридическую сеть.
Между тем во многих частях страны, даже на юге и востоке, а также по всей
северной и западной Англии, оставались еще землевладельцы, не обладавшие ни
способностями, ни капиталом, ни нужной психологией, чтобы хозяйничать в своих
поместьях по-новому. Они все еще пытались поддерживать феодальную пышность
и церемонии, содержали, по-княжески, целые свиты родственников и слуг,
управляли своими поместьями по-старинке, мало считаясь с требованиями
национального рынка. Их дворы были полны знатных приспешников и бедных
родственников, не выполнявших в обществе никаких производительных функций,
но продолжавших считать, что мир должен кормить их. «Трутни» — так называли
их буржуазные памфлетисты, еще раньше назвавшие так монахов. «Ненужные и
бестолковые слуги, старые капитаны, старые придворные, бесполезные ученые и
приживальщики - таково нелестное определение их, данное проницательным
управителем одного из этих крупных поместий».
Средоточием этого общества был королевский двор. Король, крупнейший
землевладелец этого рода, сам всегда испытывал нужду в капитале. Епископы
также были заведомо отсталыми землевладельцами.
«Другие объясняют антиклерикализм тесной политической связью
духовенства с землевладельческим классом и тем,, что сама церковь владеет
большим количеством плохо обрабатываемой земли».
Времена для этих паразитов иUрантьебыли тяжелые. Повышение цен -
лишало их возможности сохранять старый уровень жизни, не говоря уж о том,
чтобы соревноваться в роскоши с магнатами торговли. Они постоянно были в
долгу, обычно у какого-нибудь ловкого городского дельца, который требовал
закладную на поместье и вступал во владение им, когда истекал срок платежа.
Бедствующий придворный, гордый, но не имеющий ни гроша младший сын
знатной семьи были обычным предметом всеобщих насмешек и презрения в рядах
среднего класса. Однако феодальный класс был еще социальной и политической
силой. Государство было организовано для охраны его интересов. А вследствие его
неспособности реорганизовать свои поместья большое количество капитала лежало
без движения. Многие плодороднейшие земли Англии не использовались в полную
меру технических возможностей того времени.
Все классы вели между собой острую борьбу, стремясь воспользоваться
происходившими в сельском хозяйстве изменениями. В общем эти перемены
обусловили большую производительность сельского хозяйства и дали некоторым
зажиточным крестьянам и мелким землевладельцам возможность улучшить свое
общественное положение. Но для многих мелких землевладельцев они означали
разорение, повышение рент и различных платежей, огораживание общинных
полей, на которых деревенские жители веками пасли свой скот и гусей. Многие
землепашцы, чьи мелкие участки мешали лендлорду создать на едином земельном
массиве крупную овцеводческую ферму, безжалостно сгонялись с земли.
«Ваши овцы, — писал Томас Мор в начале XVI в., — обычно такие кроткие,
довольные очень немногим, теперь, говорят, стали такими прожорливыми и
неукротимыми, что поедают даже людей, разоряют и опустошают поля, дома и
города».
«Психология владения землей была революционизирована, — заключает
профессор Тоуни, - и в течение двух поколении умный лендлорд вместо
использования своего сеньориального права, для того чтобы штрафовать или
задерживать беглецов из крестьянских гнезд, выискивал ошибки в документах на
право владения землей, взвинчивал платежи за передачу участка из одних рук в
другие, искажал манориальные обычаи, а когда осмеливался - обращал копигольды
в арендуемые участки».
Или, как выразил это Филипп Стэббс, — «лендлорды торгуют своими
бедными держателями».