291
социальные структуры», выросшие внутри формальных. Обычнейшая вещь, но в Советской
Армии, где такой вид «неуставняка», как «дедовщина», подмял под себя значительную часть
уставных отношений, ситуация была особой. В данном случае речь идет о таких «неуставных
отношениях», которые на языке самих участников назывались то старым русским словом
«землячества», то иностранным научным термином «национализм».
В отличие от института «дедовщины», который опирается*на временные отношения и связывает
статус солдата со временем его призыва (создавая, конечно, свое собственное социальное время,
отбиваемое призывами), институт армейских «землячеств» распределяет статусы сообразно зонам
некоторого социокультурного пространства. Само пространство в целом всегда существовало в
неотмеченном виде, но оно совпадало с сущностью, которая называлась СССР.
Значимым здесь является словосочетание «в целом». Дело в том, что «землячества» возникли в
Советской Армии именно тогда, когда треснула эта целостность.
Заслуживает хотя бы краткого рассмотрения вопрос о том, был ли этот процесс естественным.
Можно стать на точку зрения, что распад — естественный удел любой империи, можно считать,
что для Российской или Советской империи распасться тем более естественно. Пребывая в этой
логике, надо также считать, что строить образ «врага» — естественное дело любой общности, а
такой общности, как наша, в особенности.
Мы не будем сами полемизировать с подобным мнением. Скажем только, что нам известна и
другая точка зрения, и ведомо, что она принадлежит большинству населения России. Эти люди
думают, что Союз не распался, а что его разводили. Вину очень многие возлагают на Ельцина с
Горбачевым. Иногда к ним добавляют других президентов, подписавших Беловежские документы.
Есть мнение, что Советский Союз «растащили на куски» осмелевшие республиканские элиты.
Не выбирая между опциями «неизбежная энтропия» и «злодейский заговор», мы укажем на то, что
империи не хватило собственно-имперского начала в культуре и социальной практике, чтобы
сохранить себя. Речь идет о том, что именно в империях появляется возможность практиковать то,
что можно назвать «локальным универсализмом», «местным космополитизмом». Часть советских
имперских институтов, как, например, гражданство, денежная система и др., в какой-то степени
отвечала этим требованиям. Указанную роль способна была играть категория «советского», но не
в тех случаях, когда она употреблялась центром для подавления зон периферии, а тогда, когда
периферийные субъекты использовали ее для общения друг с другом.
292
Построение партийной, а с ней и всех остальных систем по территориально-национальному
признаку, вопреки интернационалистской, универсалистической по своей интенции коммуни-
стической идеологии, было тактическим выигрышем и стратегическим проигрышем
большевистской власти в ее сталинском варианте. Отказываясь от универсалистических
принципов в пользу пар-тикуляристических моделей, власть получала опоры. В одних случаях
ими выступали системы родства-кумовства, в других — системы, построенные на лояльности
«почве», местной традиции и пр. Особая роль отводилась понятию «нации» и «национальности».
Расколдованное вроде бы большевиками, и в частности самим Сталиным, оно заново
мистифицировалось, будучи молча признаваемым за базовое («природное») определение
личности, общности, государства.
Основной жест власти был в любом случае ясен: универсали-стические начала — это
демонстративная, внешняя, номинальная сторона дела. Все реальное везде и всегда опирается на
партикуля-ристические и «природные» основания. Надо подчеркнуть, что от этой общей
ценностной ориентации пролегала прямая дорога к соответствующим практикам, в том числе и
практикам политического управления, а далее — контроля и воспитания.
Когда эти практики начали реализовываться в специфической среде армии, они дали причудливые
результаты
4
. Напомним, что призыв на действительную службу в Советской Армии проходил по
всей территории СССР, но неукоснительно соблюдалось правило экстерриториальности. Большая
площадь страны позволяла любого призванного удалять от дома. За этим правилом, заметим, сто-
яло представление, что местные связи и местные лояльности военнослужащего заведомо окажутся
сильнее тех, которые ему предложит универсальный институт армии.
Собственно говоря, так и случилось. С той только разницей, что «местными», «природными»
основаниями оказались такие, которые к местности были привязаны не больше, чем срок призыва
к возрасту призывника. В конфликтной среде казармы стали формироваться противостоящие друг
другу «виртуальные», как теперь говорят, общности, формируемые по смешанным расово-