Гришина Н.В. Школа В.О. Ключевского в пространстве русских литературно-художественных традиций

Подождите немного. Документ загружается.

134

Н. В. Гришина

шКОЛА В. О. КЛюЧЕВСКОГО В ПРОСтРАНСтВЕ

РУССКИх ЛИтЕРАтУРНО-хУДОЖЕСтВЕННЫх тРАДИЦИЙ

В статье анализируются инициативы представителей школы В. О. Ключев-

ского в области литературы и искусства. Русские литературно-художественные

традиции оказываются в пространстве профессионального интереса Ключевско-

го и его учеников, что является отражением процесса переосмысления историка-

ми места исторической науки в культуре и общественной жизни России и своих

задач как ученых.

Культура России в творчестве В. О. Ключевского и его учеников

В понимании школы В. О. Ключевского функции исторической науки раство-

рялись в безграничном поле культуры

, что подтверждает собой вся творческая

деятельность главы школы и когорты его учеников. Как ученые-профессионалы

они воспринимали науку частью культуры, как преподаватели, влияющие на

формирование национального самосознания, брали на вооружение достижения

культуры для решения своих воспитательных задач. Будучи ценителями и по-

читателями современного искусства, они вставали на путь литературной крити-

ки. Своими консультациями и советами активно помогали художникам, актерам,

писателям в создании реалистичных образов какой-либо исторической эпохи или

исторического персонажа, тем самым непосредственно включаясь в процесс соз-

дания культурных ценностей.

Возникает вопрос: какие факторы обусловили столь тесное и разнообразное

взаимодействие профессиональной истории и литературно-художественных тра-

диций в деятельности школы Ключевского? Ответов, на наш взгляд, несколько. С

одной стороны, значительное влияние имела так называемая «культурная компо-

нента», которая являлась органической частью либерального мировоззрения. Ин-

терес к культуре вырабатывался «не формально и концептуально», а усваивался

«органически как образованность и культурная традиция»

С другой стороны, в переходные эпохи, которыми был богат и �I� в., на-�I� в., на- в., на-

блюдается повышенное внимание со стороны общества к историческому про-

шлому, в котором видится ключ к пониманию настоящего. Во второй половине

�I� в. можно проследить два периода всплеска общественного интереса к исто- в. можно проследить два периода всплеска общественного интереса к исто-

рическим сюжетам, напрямую связанных с политической ситуацией в стране: 1)

1860–1870-е гг. — эпоха социальных перемен, вызванная реформами Александра

II; 2) 1890-е гг. — начало ХХ в. — подъем общественной активности в период

царствования Николая II и ожидание обществом новых преобразований. Пер-II и ожидание обществом новых преобразований. Пер- и ожидание обществом новых преобразований. Пер-

вый период приходится на формирующий этап творчества самого Ключевского

и детские годы старшего поколения его учеников, для которых начался процесс

социализации, второй — время расцвета таланта Ключевского и начало профес-

сиональной активности его учеников. На этих этапах общественное внимание к

продукции профессиональной исторической науки как носительнице «истинно-

135

го» знания о прошлом совпало с расцветом литературы и искусства, произведе-

ния которых также воспитывали общество. Обоюдный воспитательный процесс

проводился разными методами. Наука воздействовала на разум, искусство — на

душу слушателя или зрителя, а воспроизведенные деятелями искусства исто-

рические образы воспринимались обществом такими, какими их представляли

создатели — поэты, актеры, художники. Эту особенность осознавали деятели

исторической науки и брали на себя функцию воспитания служителей искус-

ства

. Причем искусство зачатую воспринималось «слугой… науки»

. Словом,

историки-профессионалы несли ответственность не только за содержание про-

фессионального исторического знания, но и за исторические представления куль-

турной, «читающей публики»

Свое научное и преподавательское предназначение Ключевский видел, в том

числе, в реконструкции русской культурной жизни, занимавшей, по его мне-

нию, определенное, но далеко не однозначное место в «общем русле культуры

общечеловеческой»

. Усматривая в российской истории «осуществление начал

общечеловеческой цивилизации и культуры», Ключевский воспринимал Россию

постоянной «участницей общеевропейской культурной работы»

. Развитие куль-

туры, «расцвет русской литературы и русского искусства, русского творческого

гения», в том числе и научного, наряду с «внешним размахом государственной

силы» и «подъемом законодательства» являлись, по мнению историка, «светлы-

ми сторонами жизни»

современного ему XIX в.

Частое обращение историка к культуре России

привело к тому, что Ключев-

ский исследователями оценивался и оценивается сквозь призму культуры, как

историк культуры. Его талант историка, литературный дар и проявление в твор-

честве явной просветительской тенденции позволили исследователям поставить

его «вровень с классиками русской художественной литературы»

. Ранее среди

историков такой чести удостоился только Н. М. Карамзин.

В «Курсе русской истории» Ключевского, как и ранее в «Истории» Карамзина,

отразились, по мнению исследователей, современные ему веяния и тенденции в

развитии литературы и искусства. «Если в “Истории” Карамзина заметно, что

он — современник… великого баснописца (а следовательно, и моралиста) Крыло-

ва, то, обращаясь к сочинениям Ключевского, чувствуешь, что автор и его читате-

ли прошли путь знакомства и с реалистической литературой социально-бытовой

тематики, и с терминологией и эзоповым языком публицистики середины XIX в.

и сатиры Салтыкова-Щедрина»

. Изначальные позитивистские установки Клю-

чевского как нельзя лучше соответствовали критическому реализму, господство-

вавшему тогда в литературе и искусстве.

Воспринимая науку как неотъемлемую часть культурного процесса, Ключев-

ский в своем творчестве решал задачу «развития научной культуры России и рас-

ширения массовых представлений о роли университетской профессуры вообще в

развитии культуры России»

. Он приобщил к этому и своих учеников, которые не

сомневались в значимости культурных инициатив университетской корпорации.

Молодое поколение историков авторитетно зарекомендовало себя на ниве

развития русской культуры. «Очерки по истории русской культуры» и «Живой

Пушкин» Милюкова, многочисленные статьи и театральные этюды Кизеветтера,

136

серия работ Богословского, Любавского, Кизеветтера о культурной функции Мо-

сковского университета, М. Ломоносове — его основателе, дают общее представ-

ление о заинтересованности представителей школы в культурной тематике.

В основе обращения учеников к достижениям русской культуры, помимо из-

вечной культурной составляющей сознания интеллигенции, лежали общественно-

просветительские цели, характерные для работ Ключевского. Труды его учеников

усилили и углубили значение самого учителя для культуры России.

Образ А.С. Пушкина в творчестве школы В. О. Ключевского

Образ А. С. Пушкина прошел через творчество почти всех представителей

школы. Ее лидер определял поэта как «историческое явление», все написанное им

называл «историческим документом», поэтому, по мнению Ключевского, Пушки-

на «нельзя обойти и в нашей историографии», а его наследие должно стать объ-

ектом «исторической критики»

Историческая ценность произведений Пушкина состояла, по Ключевскому, в

том, что поэту удалось вывести характерные для XVIII–XIX вв. «исторические

типы», наделив их чертами многих своих персонажей. Среди них: русский, не-

вольно зачисленный в европейцы, Гаврила Афанасьевич из «Арапа Петра Вели-

кого»; петровский делец арап Ибрагим, великосветский русский шалопай на евро-

пейскую ногу, зародившийся при Петре, но наиболее вольготно почувствовавший

себя в елизаветинское царствование, Ибрагимов и его «постаревший» вариант

Троекуров в «Дубровском»; творение екатерининской эпохи, «выросший на по-

чве закона о вольности дворянства и обрызганный каплями росы вольтерянского

просвещения» князь Верейский; обманутый александровец, член Союза благо-

денствия Дубровский

Этот ряд исторических типов замыкался на фигуре Евгения Онегина. Пуш-

кинский «Евгений Онегин», недаром названный «энциклопедией русской жизни»,

стал для Ключевского неисчерпаемым источником «исторического познания»

жизни русского дворянства во всех ее проявлениях. «Евгений Онегин» спрово-

цировал Ключевского на написание статьи «Предки Евгения Онегина», в которой

автор, оттолкнувшись от пушкинского взгляда на дворянскую среду, используя

исторические приемы, выстроил перед читателями образ целого дворянского

сословия, вкладывая в него свое собственное понимание предназначения этого

слоя населения в жизни российского общества. Ключевский писал: «Он (Евге-

ний Онегин) принадлежал к сословию, которое держало в своих руках огромное

количество главных производительных сил страны… но свое сельское хозяйство

он отдавал в руки крепостного приказчика или наемного управляющего немца,

а о делах местного управления не считал нужным и думать…»

Личностные ка-

чества одного литературного персонажа позволили Ключевскому создать образ

типичного русского дворянина с только ему присущими чертами: «Здесь были

и запас схваченных на лету идей с приправой мысли об их ненужности, и уна-

следованное от вольнодумных отцов брюзжание с примесью скуки жизнью, пре-

ждевременно и бестолково отведанной, и презрение к большому свету с неуме-

нием обойтись без него, и стыд безделья с непривычкой к труду и недостатком

137

подготовки к делу, и скорбь о родине, и досада на себя, и лень, и уныние — весь

умственный и нравственный скарб, унаследованный от отцов и дедов…»

В Оне-

гине Ключевскому видится повзрослевший Чацкий, разочаровавшийся в жизни,

не реализовавший своих надежд и потому скучающий.

Успех речи, впервые прочитанной на заседании Общества истории и древно-

стей Российских 1 февраля 1887 г., продемонстрировал научно-литературный та-

лант Ключевского, став поворотным пунктом в развитии его лекторской славы.

Даже те, кто недолюбливал ученого, признавали значение его речи для русской

культуры. П. Н. Милюков, переживавший в это время этап охлаждения отноше-

ний с учителем, в письме С. Ф. Платонову на фоне убийственных характеристик

в адрес Ключевского все же признал речь об Онегине «кульминационной точкой

его популярности»

За «Предками Евгения Онегина» последовали пронзительная статья о

М. Ю. Лермонтове, ироничная зарисовка о «Недоросле» Д. И. Фонвизина. Подоб-

ные опусы Ключевского были довольно редки и потому с нетерпением ожидаемы

публикой. Ему же, как истинному художнику, требовалось вдохновение, поэто-

му на навязчивые вопросы окружающих о написании речи, повторившей славу

«Предков Евгения Онегина», историк по большей части пытался отшутиться. На

вечере у Ю. В. Готье в 1907 г. жена М. М. Богословского уговаривала Ключевского

не отказываться выступить на торжественном заседании по случаю открытия па-

мятника Н. В. Гоголю, на что историк в грустно-ироничной форме ответил: «Эх,

Елизавета Петровна, а вы найдете мне пару таких же синих глаз, ради которых та

речь была прочитана?.. Нет, нет того вдохновения, да и силы уже не те»

Образ Пушкина стал этапным моментом творчества для большинства учени-

ков Ключевского. В эпохи «затишья» Пушкин оставался просто программным

поэтом, чьи произведения должен знать любой образованный человек. Милюков

в воспоминаниях зафиксировал, что воспитывался он в типичной атмосфере ин-

теллигентской семьи, в которой Пушкин занимал довольно скромное, но вместе

с тем прочное место «слегка обветшавшего классика». В гимназии, где учился

Милюков, Пушкина изучали не как представителя современной новейшей лите-

ратуры, а в рамках курса русской словесности, отделяя его тем самым от совре-

менности

Первые «взрослые» столкновения учеников Ключевского с Пушкиным носи-

ли довольно отвлеченный характер через знакомство с общественными оценками

поэта, м уссировавшимися в 1880 г., когда в честь него в Москве был открыт памят-

ник, а также в 1887 и 1899 гг. во время Пушкинских дней в столицах. Именно это

время было охарактеризовано Кизеветтером как эпоха «затишья», а то скромное

место, которое занимают воспоминания об этих событиях, косвенно свидетель-

ствует о слабом общественном резонансе на них. Историк смотрит на празднова-

ния, посвященные поэту, сквозь призму политической жизни России и фиксирует

на них свое внимание с целью более яркой иллюстрации общественного застоя,

царившего в 1880-е гг. Лаконичность воспоминаний позволяет сделать вывод,

что и для самого Кизеветтера Пушкинские дни не стали культурным событием,

«встряской от будничного прозябания». Он пишет: «…Торжественные слова как-

то не находили себе надлежащего резонанса, словно от русского общества отле-

138

тала способность душевного воспламенения»

. Самая яркая вспышка в эти дни

не сам Пушкин, а Ключевский, его знаменитая речь «вызвала тогда заслуженное

общее восхищение, но то было восхищение блеском научно-литературного та-

ланта великого историка»

В эти годы «затишья» к Пушкину обратился только один из числа учеников

Ключевского. Милюков в «Очерках» создал образ поэта как зачинателя классиче-

ского периода в русской литературе. Размышляя о Пушкине и его роли в культуре

России, Милюков обнаружил свои политические пристрастия, уже тогда отыски-

вая либеральные ценности в творческом наследии поэта. Пушкинское явление в

культуре у него политически окрашено. Ранжируя его значение, Милюков гово-

рил, в первую очередь, о влиянии творчества Пушкина на формирование обще-

ственного движения, которое на протяжении нескольких поколений сохраняло

«известное единство» и дистанцированный «от двора и верхнего слоя русского

общества характер»

После 1917 г., наиболее ярко в эмиграции, ученики Ключевского осмысленно

пришли к образу Пушкина. Согласимся с мнением Л. Г. Березовой, что обраще-

ние к теме Пушкина было связано «с изменением роли культуры, вообще всей

культурной компоненты в жизни зарубежной России»

. Именно «культурный

багаж» составлял основу зарубежной России, русская эмиграция отчаянно пыта-

лась сохранить, через Пушкина в том числе, свою «русскость», свое националь-

ное единство.

В эмиграции Пушкин становится своеобразным консолидирующим факто-

ром, «светом Отчизны». В речи на одном из «Дней русской культуры» Ф. А. Сте-

пун очень точно сказал: «Пушкин — искомый образ русской культуры, образ

той культуры, который не был осуществлен в русской культуре. Просыпающийся

культ Пушкина — это прежде всего культ культуры, вырастающий из сознания,

что русской культуре не хватает культуры»

. В эмиграции Пушкин стал воспри-

ниматься как последний рубеж «русскости», стал олицетворением национальной

идеи. Праздники в честь поэта по своему размаху и резонансу не выдержива-

ют никакого сравнения с ранее упомянутыми скромными юбилеями 1880-х гг.

Свою лепту в эмигрантское наследие о Пушкине внесли и покинувшие Россию

представители школы Ключевского. На чужбине из-под пера Кизеветтера вышли

многочисленные заметки о Пушкине

. Определяя место поэта в культуре Рос-

сии, Кизеветтер вторил словам Герцена о том, что Петр Великий своей рефор-

маторской деятельностью «бросил России вызов и Россия ответила на этот вы-

зов, выдвинув… двух гениев: гения научной мысли Ломоносова и гения поэзии

Пушкина»

Для Кизеветтера, тяжело переживавшего разрыв с родиной, идея культурно-

го возрождения России стала ключевой. «Ухабы, падения и подъемы, катастро-

фы», по мнению историка, предвещали лишь «новый роскошный расцвет» рус-

ской культуре, которая никогда не была «тепличным цветком комфортабельной

оранжереи», а была «порождена упругой волей народа». С горечью и надеждой

он заметил: «И вот сейчас мы опять в ухабе и в катастрофе. И уже твердят по-

спешно думающие люди, что наша культурная жизнь исчерпала сама себя, что

Россия умерла и пора служить по ней панихиду… Если она (культура. — Н. Г.)

139

падает глубоко, это значит, что тем ярче и пышнее будет ее новый расцвет. Пусть

историческая судьба посылает нам обильные удары своего тяжкого молота. Мы

помним вещие слова великого поэта, который сказал, что …тяжкий млат, / Дробя

стек ло, кует булат»

. Примечательно, что, ра змышляя о культурном возрождении

России после петровского вызова, Кизеветтер говорил не только о литературе и

искусстве, но также и о науке. Недаром имя Ломоносова упоминается историком

наравне с гением Пушкина.

За рубежом возвратился к пушкинской теме и Милюков. Вторя настроениям

эмигрантской среды, историк связал феномен Пушкина с «первой эпохой расцвета

нашей самостоятельной национальной культуры»

. Эти же оценки о националь-

ном характере творчества поэта озву чива л Милюков и ранее в «Очерках». Симпто -

матично, что более чем двадцатилетний перерыв в пушкинской теме не изменил

взглядов историка. В годы эмиграции Милюков использовал прежние словесные

обороты («национальное творчество», «русскость», «русский патриотизм», «рас-

цвет культуры»), характеризуя значение поэта для русской культуры

Однако не стоит романтизировать эмигрантское обращение к Пушкину. Ми-

люков, как и некоторые, если не сказать многие другие эмигранты, использовали

образ поэта для реализации своих более чем прагматических целей. Существо-

вание большевистской России стимулировало политическую активность многих

представителей русской диаспоры, мечтавших о триумфальном возвращении на

свободную от большевизма родину. Пушкин вновь стал фигурой политической.

Зачастую исследователи творчества поэта, в которых брали верх политические

амбиции и к которым мы можем отнести и Милюкова, забывали о литературном,

текстологическом анализе произведений поэта, приписывали чуждые ему идеи.

Дни русской культуры постепенно превращались в политические акции, что за-

ставило некоторых литераторов и исследователей поэзии отказаться от участия в

них. Остро и болезненно произошел такой разрыв у исследователя В. Ф. Ходасе-

вича, назвавшего участников политических страстей вокруг поэта «…сволочью,

которой на Пушкина, на Лермонтова, на всю Россию чхать…»

Одна из последних грандиозных пушкинских акций прошла в 1937 г. Для Ми-

люкова она увенчалась выходом в свет его книги «Живой Пушкин», аккумулиро-

вавшей в себе все идеи историка по поводу пушкинской темы. Не утратил образ

Пушкина в глазах Милюкова и политической окраски. Историк пытался найти

в творчестве своего героя все то, что сам понимал под либерализмом. «Следу-

ет признать, — считают исследователи, — что под пером автора книги “Живой

Пушкин” поэт выходил все-таки большим либералом и борцом, чем это вытекало

бы из произведений самого Пушкина»

Обращение эмигрантских кругов, а среди них и ученых-историков к литера-

туре, и пушкинской теме в частности, был закономерен и явился «практически

единственной основой культурного и национального исторического единства

эмиграции»

Внимание эмигрантов к культурным ценностям приняло очертание поведен-

ческой стратегии, целью которой стали поиск ответов на волновавшие вопросы

о будущем России и самоидентификация в новой зарубежной действительности.

Специально подчеркнем разрыв во взглядах на будущее русской культуры у эми-

140

грантов и историков, оставшихся после 1917 г. в России. Для эмигрантской среды

грядущее возрождение России было напрямую связано с силой русских культур-

ных традиций, способных объединить и примирить нацию. Россияне зачастую

видели, как в горниле революции и Гражданской войны гибнет «тот легкий,

хрупкий налет культуры, те культурные ценности, которые в России все-таки

создались»

. Переживаемый исторический этап они называли «сумерками скуд-

ной русской культуры»

Творчество Пушкина оценивалось как апогей культурной жизни России. Сам

поэт назывался «лучшим», что могла дать дворянская среда

до тех пор, пока

не уступила место главного творца культуры «полукультурным… разночин-

цам», которые внесли в нее, в том числе, и «море пошлости, уродства, злобно-

го хулиганства…»

Таким образом, ответственность за крушение всей русской

культуры, общества и государства возлагалась и на среду художественной ин-

теллигенции. Интересно, что представители исторической науки не рефлекси-

ровали по поводу собственной ответственности за фактическое воспитание по-

коления будущих революционеров

. Только в эмиграции прозвучала критика в

адрес Ключевского и его школы в излишнем демократизме, внимании только к

социально-экономическим аспектам жизни, неуважении к русской монархиче-

ской традиции и невнимании к судьбе русской государственности

«Ученый долг» и «веление сердца»:

В. О. Ключевский в среде художественной интеллигенции

Умение чувствовать пульс русской культуры, знание ее литературных и худо-

жественных веяний, впитанные как культурная традиция интеллигентской сре-

ды, активная общественная деятельность в различных направлениях обусловли-

вали вращение школы Ключевского в кругу художественной интеллигенции.

Ключевский слыл завсегдатаем многих собраний, кружков, журфиксов людей

литературы и искусства. В каких-то из них, как, например, Общество любителей

российской словесности, он работал из единения чувства ученого долга и душев-

ных порывов, в других — «Телешовские среды», пятничные собрания у Н. В. Да-

выдова — бывал по велению сердца. В знакомых историка ходила большая часть

литературно-художественной Москвы, те, кто лично не знал его, преклонялись

перед его научно-литературным и преподавательским талантом. Уже на рубеже

веков представители художественной интеллигенции смогли оценить значение

Ключевского для русской культуры, называя «драгоценным, русским историче-

ским явлением» даже его повседневное прохождение к кафедре

Свой профессиональный долг перед людьми искусства Ключевский сформу-

лировал словами: «Наша обязанность помогать, чем можем, художникам, желаю-

щим изучить русскую историю и ищущим вдохновения в ней»

. Выполняя этот

долг, историк преподавал в Училище живописи, ваяния и зодчества. Здесь его

слушали художники В. А. Серов, А. М. Васнецов, Л. О. Пастернак. Под влиянием

лекций Ключевского Серов создает эскиз «Петр I». В полной мере испытала на

себе лекторское обаяние Ключевского художница Поленова, которая об одной

из лекций писала следующее: «Какой талантливый человек! Он читает сейчас

141

о древнем Новгороде и прямо производит впечатление, будто это путешествен-

ник, который очень недавно побывал в �II–�I� вв., приехал и под свежим впе-�II–�I� вв., приехал и под свежим впе-–�I� вв., приехал и под свежим впе-�I� вв., приехал и под свежим впе- вв., приехал и под свежим впе-

чатлением рассказывает все, что там делалось у него на глазах...»

. Ей вторила

в своих дневниках драматург Р. М. Хин-Гольдовская. Она сравнила артистизм

Ключевского-лектора с игрой актеров А. П. Ленского и Б. Коклена: «Он (Клю-

чевский. — Н. Г.) завораживает аудиторию. Пока он говорит, все во власти этого

волшебника. В чем эти чары: в игре глаз, неуловимой вибрации голоса, в осо-

бенном произношении слов, в особенной мимолетной, внезапно вспыхивающей

и внезапно угасающей усмешке рта, в лукавом выражении его сухого, умного

лица… не знаю…»

Общение с художественной средой отнимало много времени

у Ключевского. По воспоминаниям С. К. Богоявленского Ключевский никогда

не отказывал в помощи представителям мира искусства, но «это сильно мешало

его работе, он сердился на эти помехи»

. Обращались за советом к историку как

известные люди, например, Ф. И. Шаляпин, так и начинающие актеры, худож-

ники и литераторы. Писательница Ольга Переплетчикова в письме советовалась

с Ключевским по поводу своего дебютного романа «Тупик». Исходя из контек-

ста письма, можно сделать вывод, что между писательницей и историком суще-

ствовала обширная переписка, и Ключевский активно давал советы по поводу

реалистичности изображения исторической эпохи, на фоне которой происходило

действие романа. Прося новых советов, Переплетчикова напоминает Ключевско-

му: «…Вы говорили мне, что эту эпоху вы пережили сами, а не только знаете ее

по книгам. Вы находили, что эпоха эта изображена верно и называли поэтому

мой роман историческим… Вы хвалили мой роман еще за то, что в нем совсем

не виден автор, что он правдиво и просто написан и от начала до конца дышит

жизнью…»

Художественная среда во многом способствовала превращению имени Клю-

чевского в символ эпохи, уже к 1890-м гг. оно стало именем нарицательным, ис-

пользуемым для характеристики любого историка-профессионала. «В рассказе

1924 года “Слава” повествователь (И. А. Бунин) предваряет жизнеописание не-

сколькими словами о себе: “...Я в свободное время очков не снимаю, сорок лет

сохну над книгами, да и жизненный опыт некоторый имею, с любым Ключевским

могу кое в чем потягаться, — вы на то не смотрите, что перед вами второсорт-

ный букинист”»

. Использовал образ Ключевского для характеристики ученого

в одном из романов П. Д. Боборыкин. Примечательно, что напрямую автор не

назвал имени историка, но читателям, знающим ученого, понятно, с кого спи-

сан образ одного из персонажей. Бывшая слушательница Ключевского в письме

к ученому отметила: «На днях я читала Вестник Европы, где Боборыкин поме-

щает свой роман… и там …одна курсистка, разговаривая с героем, характеризу-

ет одного профессора в таких выражениях: “умница, ядовитый и талантливый”.

Очень не трудно догадаться о ком она говорит, и я была довольна, что речь шла

о знакомых людях; и желала бы знать, как Вы к этому отнеслись, что Вас везде

поминают»

Образ Ключевского стал типичным для московской среды художественной

интеллигенции конца �I� — начала ХХ В. Он упоминался в ряду с известны-�I� — начала ХХ В. Он упоминался в ряду с известны- — начала ХХ В. Он упоминался в ряду с известны-

ми писателями, поэтами, художниками. А. Белый, пытаясь передать дух москов-

142

ской салонной жизни, писал: «Здесь возникал салон московский, / Где из дале-

кой мне земли, — / Ключевский, Брюсов, Мережковский / Впервые предо мной

прошли»

Особенно примечательно, что даже литераторы, создающие свои произведе-

ния почти через столетие после смерти историка, стилизуя их контекст под рубеж

XIX — XX вв., используют для характеристики «духа эпохи» имя Ключевского.

Так, в нашумевших и уже ставших классикой детективах Б. Акунина находим

строчку: «Говорил один, остальные слушали — так внимательно, что выступав-

шему бы позавидовал сам профессор Ключевский»

А. А. Кизеветтер — «проповедник русской культуры»

Несомненным преемником Ключевского на культурной стезе стал А. А. Ки-

зеветтер.

Кизеветтер воплотил в своем творчестве многие литературные традиции. По-

мимо обобщающих заметок о русской культуре

он обратился к анализу литера-

турных произведений, среди которых комедия А. С. Грибоедова «Горе от ума» и

роман Л. Н. Толстого «Война и мир»

Как и Ключевский, Кизеветтер использовал в литературном анализе истори-

ческий подход. Для него в сочетании «исторического» и «вневременного» был

секрет бессмертия грибоедовской комедии. Сила литературного таланта и автор-

ской интуиции Грибоедова крылась в умении приблизить жизнь «московского

барства 20-х годов �I� в.» к историческому «подлиннику», а также прочувство-�I� в.» к историческому «подлиннику», а также прочувство- в.» к историческому «подлиннику», а также прочувство-

вать вечные, «вневременные» законы бытия, вонзив «свой анатомический ланцет

в такой гнойник общежития, который… неизбежно оживает во все эпохи, у всех

народов, при всех жизненных укладах и политических режимах». Сила образа

Чацкого, по мнению Кизеветтера, в его «реальной, исторической достоверности».

Чацкого, связанного по духу с участниками тайных обществ, волновали те же

«жгучие вопросы», заставляя протестовать против «низкопоклонства», «слепого

подражания иноземцам», «крепостного права»

Если «Предки Евгения Онегина» Ключевского были типичными представите-

лями русского дворянства, обретшими многие свои негативные характеристики

после декабристского восстания, то Чацкий и сам Грибоедов Кизеветтера, «ки-

певшие ненавистью и к аракчеевщине, и к фамусовщине», являли собой наиболее

либеральную его часть, активно сочувствовавшую декабристам.

Обращение к литературным произведениям вывели Кизеветтера в плоскость те-

оретических размышлений о соотношении «художника» и «историка». Анализируя

«Войну и мир» Толстого, Кизеветтер пришел к выводу, что «художник не связан

обязанностями историка, и он волен стилизовать исторические фигуры». Тем не ме-

нее, отметил автор, писатель или художник, заявляя об историчности своего про-

изведения, должен «связывать его с исторической действительностью». Эта связь,

по мнению Кизеветтера, удалась Толстому, и его роман «оказывается истинно-

историческим, несмотря на отдельные отступления от исторической точности»

В этой же статье Кизеветтер проявил оригинальность своего критического

подхода. Проведя параллель между Кутузовым и Наташей, он пришел к выводу,

143

что для Л. Н. Толстого это были фигуры одного порядка, умевшие «каждый в

своей сфере… не умом, а всем существом своим всегда знать и чувствовать самое

главное, то, что важнее всего, познаваемого умом»

Историка всегда манили театральные кулисы, тайны музыкального искус-

ства. Театр, по его мнению, играл крупную роль в общественной жизни Москвы,

спектакли имели огромное воспитательное значение. С особой страстностью Ки-

зеветтер писал: «Между выведенными на сцену героями и зрителем тут протя-

гивалась духовная связующая нить, и, чувствуя в сценическом герое живого че-

ловека, зритель начинал ощущать, что ведь и сам он может превратиться в героя

при известном сочетании жизненных условий. И пусть на следующее утро после

спектакля будничная действительность разбивала эти мечты, все равно — пере-

житое ощущение оставляло свой след в каких-то потаенных складках человече-

ской души <…> и москвичу, порою готовому захлебнуться в стоячих водах без-

временья, с подмостков Малого театра как бы бросался спасательный круг»

На протяжении своей жизни Кизеветтер создал серию работ, посвященных теа-

тральной среде

. Мощное общественное влияние, в котором для историка крылось

предназначение театра, было возможно только благодаря «животворным сокам»,

привходящим на театральные подмостки «из внетеатральной среды, из живой

действительности». По мнению Кизеветтера, талант актера не должен быть «те-

пличным произведением закулисной оранжереи», только пульсация общественной

жизни, ощущаемая актерами, может продлить жизнь и самого театра

Кизеветтер создал яркие и точные характеристики сценических образов и

перевоплощений современной ему актерской плеяды, блистательно выявил осо-

бенности мастерства актеров, исполнения и внутреннего содержания их извест-

ных ролей. По его мнению, Савина «творила свои образы четко, не отодвигая в

тень светлых сторон жизни, но и не накидывая розового флера на язвы и струпья

действительности», Ленского отличала «искра божественного огня», которая го-

рела в его душе, а Ермолову «необычайная жизненная правдивость сценического

изображения…»

Театральные очерки Кизеветтера — это не только восторжен-

ные заметки о талантах известных актеров. Автор скрупулезно разбирал их наи-

более важные роли, и даже подвел своеобразную теоретическую подоплеку под

актерское творчество, сравнивая его с творчеством оратора, которое ему как лек-

тору было близко и понятно. Историк замечал: «Оратор творит из толпы единое

духовное существо убедительностью умозаключений, страстностью своих лич-

ных чувств, меткостью речи, а актер делает то же красотою перевоплощения сво-

ей личности в указанный драматургический образ»

В своих публикациях Кизеветтер представал как дальновидный критик, тон-

кий ценитель искусства, владеющий самой сутью любого культуроведческого во-

проса и имеющий собственное доказательное суждение по нему. Например, он не

соглашался с Шаляпиным, предрекавшим изживание оперного и театрального

искусства и замену классического театра кинематографом. В заочной полемике с

мэтром русской оперы Кизеветтер выдвигал аргументы, верность которых под-

тверждена временем: «Кинематограф при всех своих усовершенствованиях не

может ни вытеснить собою театра, ни заменить его. Кинематограф исключает

непосредственное психическое общение артиста с зрителями... а именно в этом