Григулевич И.Р. Инквизиция
Подождите немного. Документ загружается.
Набор палаческих инструментов в камере пыток был весьма однообразный: дыба,
кобыла, плети. Часто применялась пытка водой, жаждой, голодом. После пытки врач даже
залечивал раны — возводить еретика на костер надлежало невредимым. Но от того, что
пытательный «ассортимент» был ограничен, что пытка осуществлялась в «благопристойной»
обстановке, положение узника инквизиции не являлось менее трагичным.
Чтобы спастись, подсудимый должен был сперва признать себя виновным в
предъявляемом ему обвинении, затем выдать подлинных или воображаемых сообщников, и
только тогда ему разрешали отречься от ереси и примириться с церковью. Если все это он
проделывал охотно и со рвением, то мог отделаться сравнительно легким наказанием; если
же инквизиторам удавалось его сломить только после длительной «обработки», то его ждала
более суровая кара.
ПРИГОВОР
Итак, следствие закончено. Инквизиторы одержали победу или потерпели поражение.
В первом случае обвиняемый дал требуемые от него показания, признал себя виновным,
отрекся от ереси, примирился с церковью. Во втором случае обвиняемый решительно
настаивал на своей невиновности или, признав себя еретиком, отказывался отречься и
покаяться. Теперь трибуналу инквизиции предстояло вынести приговор, который
соответствующим образом покарал бы и того и другого.
Создав инквизицию, церковь постоянно доказывала ссылками на Библию, Фому
Аквинского и другие богословские авторитеты свое право карать не только духовными, но и
«телесными» карами провинившихся в вопросах веры овечек. Иннокентий III в послании
судьям г. Витербо от 25 марта 1199 г. так аргументировал необходимость жестокого
преследования еретиков: «Светские законы наказывают предателей конфискацией
собственности и смертью, из милосердия они щадят их детей. Тем более мы должны
отлучать от церкви и конфисковывать собственность тех, кто является предателями веры
Иисуса Христа; ибо куда более великий грех нанесение оскорбления божественному
величию, чем величию суверена».
162
Правда, присваивая себе право расправляться с ослушниками, церковь лицемерно
пыталась прикрыть его покрывалом милосердия, как о том говорит постановление
Тридентского собора (1545–1563), призывавшее епископов беспощадно наказывать своих
пасомых за отступничество от официального вероучения и в то же время относиться к ним с
«любовью и терпением». Вот текст этого иезуитского по своему духу постановления,
вошедшего составной частью в предпоследний канонический кодекс: «Да помнят епископы
и прочие прелаты, что они пастыри, а не палачи, и да управляют они своими подданными, не
властвуя над ними, а любя их, подобно детям и братьям; стремясь призывами и
предупреждениями отделить их от зла, дабы не наказывать их справедливыми карами, если
они совершат проступки; и если все же случится, что из-за человеческой бренности они
совершат проступки, то их следует исправлять, как учил апостол, соблюдая доброту и
терпение, при помощи убеждений и горячих просьб; ибо во многих подобных случаях
приносит большую пользу благожелательство, чем строгость, призыв к исправлению, чем
угроза, милосердие, чем сила; если же серьезность преступления требует наказания, тогда
следует применить суровость с кротостью, справедливость с состраданием, строгость с
милосердием, для того чтобы, не создавая резких контрастов, сохранилась дисциплина,
полезная и необходимая народам, и для того, чтобы те, кто наказан, исправились бы; если же
они не пожелают этого, то пусть постигшее их наказание послужит другим оздоровляющим
162
Vacandard E. The Inquisition, p. 45
примером и отвратит их от греховных дел».
163
Это писалось в середине XVI в., когда ярко пылали костры инквизиции в Испании,
Португалии и в других странах, где католическая церковь сохраняла свои преобладающие
позиции…
Собственно говоря, инквизитор, как и любой священник, отлучал нарушителей
церковных законов от церкви и накладывал на них другие кары. И все же разница в данном
случае между инквизитором и священником была весьма существенной. Последний не
располагал средствами насилия и принуждения, и поэтому его осуждение не производило
должного впечатления на вероотступников. Другое дело инквизитор, обладавший не только
неограниченной властью над телом и душой своих жертв, но и мощными средствами,
делавшими эту власть эффективной. Отлучение, провозглашенное инквизитором, пахло
костром, в лучшем же случае — длительным тюремным заключением и потерей состояния,
не говоря уж о моральных и физических пытках, при помощи которых мастера «святого
дела» не только калечили тела, но и растлевали души своих многочисленных жертв.
Хотя обвиняемый формально не был лишен возможности нанять себе защитника, как
утверждает Эймерик, на практике это исключалось, ибо защитник еретика сам мог быть
заподозрен в ереси, арестован и осужден инквизицией. Он мог и навредить своему
подопечному, так как его могли привлечь к суду в качестве свидетеля, заставив под пыткой
рассказать о подлинных взглядах обвиняемого, его родственников и друзей и выдать
имеющиеся у него компрометирующие его подзащитного документы.
В Испании защитник назначался самой инквизицией. Но по существу это был не
защитник, а сотрудник инквизиции, помогавший засудить обвиняемого. Это вынужден
признать даже иезуит Бернардино Льорка: «Вполне понятно, что, будучи казенным
адвокатом, принадлежа по существу к числу сотрудников инквизиции, защитник действовал,
исходя из тех же принципов, которыми руководствовался и св. трибунал, хотя и представлял
интересы обвиняемого и использовал все, что могло бы облегчитъ его участь. Таким
образом, как только выяснялась виновность преступника, адвокат прекращал его защиту, ибо
в конце концов его целью, как и инквизиторов, было преследование ереси. Кроме того, и
именно по той же причине, одним из первых его советов обвиняемому было дать правдивые
показания, признаться в ереси, в которой его обвиняли».
164
Невежество также не спасало обвиняемого от кары, потому что, как указывал Бернар
Ги, невежда подлежал осуждению, являясь сыном «Отца лжи», т. е. самого дьявола.
Несколько смягчали участь жертвы инквизиции умопомешательство или опьянение, но и в
том и в другом случае обвиняемый был обязан согласиться с выдвинутым против него
обвинением, иначе говоря, признать себя виновным, если хотел избежать костра. От
обвинительного приговора жертва инквизиции не могла избавиться, даже покончив жизнь
самоубийством; последнее считалось признанием вины. Еще меньше шансов было на
оправдательный приговор у тех, кто судился инквизицией заочно или посмертно.
Вообще инквизиция никогда не оправдывала свои жертвы. В лучшем случае приговор
гласил, что «обвинение не доказано». Это означало, что оно может быть доказано в будущем.
Оправдательный же приговор не мог служить помехой для нового процесса против той же
жертвы. Иногда таких «оправданных» выпускали под большой залог на свободу, обязуя
ежедневно являться к дверям трибунала инквизиции и стоять там «от завтрака до обеда и от
обеда до ужина» на случай, если инквизицией будут обнаружены новые улики и потребуется
«оправданных» вновь водворить за решетку.
Прав был францисканский монах Бернар Делисье, публично заявивший в начале XIV в.
в присутствии французского короля Филиппа Красивого, что инквизиция при существующей
163
Codigo de Derecho Canonico y Legislation complementaria, p. 795–796
164
Llorca В. La Inquisicion en Espana, p. 210
системе могла обвинить в ереси самих святых Петра и Павла, и они были бы не в состоянии
защитить себя. Им не представили бы никаких конкретных обвинений, не ознакомили бы с
именами свидетелей и их показаниями. «Каким же образом, — вопрошал Бернар Делисье, —
могли бы святые апостолы защищать себя, особенно при том условии, что всякого,
явившегося к ним на помощь, сейчас же обвинили бы в сочувствии ереси?» Приводя эту
цитату, Г. Ч. Ли присовокупляет от себя: «Все это, безусловно, верно. Жертва была связана
путами, вырваться из которых ей было невозможно, и всякая попытка освободиться от них
еще только туже затягивала узлы».
165
Инквизиция действовала на основе зачастую противоречивых и туманных указаний
римских пап и постановлений соборов. Как мы уже упоминали, некоторые инквизиторы
составляли для своих коллег руководства, нечто подобное процессуальным кодексам. В
Испании великие инквизиторы, начиная с Торквемады, издавали инструкции,
регулировавшие деятельность «священного» трибунала, давали пояснения на запросы
провинциальных и колониальных инквизиторов. Отсутствие четкого законодательства
предоставляло большую свободу действий инквизиторам, что сказывалось и на их
приговорах. В отличие от светских судов, приговоры инквизиции, если не шла речь об
отлучении и, следовательно, костре, носили весьма неопределенный характер.
Инквизитор имел право смягчить, увеличить или возобновить вынесенное по
приговору наказание. Такой угрозой заканчивался каждый приговор. Поэтому даже после
вынесения приговора осужденный не был уверен в том, что его бедствия закончились, ведь
инквизитор в любой момент мог присудить свою жертву к повторным епитимиям, к новому
тюремному сроку или даже костру.
Приговоры инквизиции, как правило, отличались суровостью и жестокостью. Как
отмечает Г. Ч. Ли, «ересь была столь тяжелым преступлением, что ее нельзя было загладить
ни сердечным сокрушением, ни возвратом к добру. Хотя церковь объявляла, что она с
радостью принимает в свои материнские объятия заблудших и раскаявшихся, но тем не
менее обратный путь к ней был труден для виновного, и грех его мог быть смыт только
ценою епитимий, достаточно суровых, чтобы свидетельствовать об искренности его
обращения».
166
К каким же наказаниям присуждал своих «подопечных» трибунал инквизиции? В
первую очередь к епитимиям — от «легких» до «унизительных» (confusibles), затем к
тюремному заключению, обычному или строгому, к галерам и, наконец, к отлучению от
церкви и передаче осужденного светским властям для сожжения на костре.
Почти всегда эти виды наказаний сопровождались бичеванием осужденных и
конфискацией их имущества.
Отличительной чертой инквизиторского суда было то, что для него не существовало
других смягчающих вину обстоятельств, как полное подчинение обвиняемого воле его
палачей. Нарбонский собор в 1244 г. указал инквизиторам, что они не должны мужа щадить
ради жены, жену — ради мужа, отца — ради детей, единственным кормильцем которых он
был; ни возраст, ни болезнь не должны были влиять на смягчение приговора.
167
Другой чертой инквизиционного суда было то, что, кроме осужденного, несли
наказание и его дети и потомки, иногда вплоть до третьего поколения, которые лишались не
только наследства, но и гражданских прав.
Николас Эймерик обосновывал право инквизиции наказывать детей за преступления
отцов следующими соображениями: «Жалость к детям виновного (в ереси. — И. Г.),
165
Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 284
166
Там же, с. 292
167
Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 306
вынужденных заниматься нищенством, не может смягчить эту строгость, ибо, согласно
божественным и человеческим законам, дети несут наказание за ошибки своих родителей.
Дети еретиков, даже если они католики, не являются исключением из этого правила, и им не
следует ничего оставлять (из имущества отца. — И. Г.), даже того, что им полагается
согласно естественному праву».
168
Обычные епитимий, накладываемые инквизицией, — чтение молитв, посещение
храмов, посты, строгое исполнение церковных обрядов, хождение по «святым» местам,
пожертвования на благотворительные дела — отличались от такого же рода наказаний,
накладывавшихся исповедниками, тем, что инквизиция применяла их к своим жертвам в
«лошадиных» дозах. Строгое соблюдение церковных обрядов, чтение молитв (иногда
предписывалось повторять в присутствии свидетелей десятки раз в день одни и те же
молитвы), изнурительные посты, пожертвования на богоугодные дела, многократное
посещение различных «святых» мест (все эти наказания накладывались к тому же на одно и
то же лицо) превращались в тяжелую обузу, длившуюся иногда годами. При этом малейшее
несоблюдение епитимий грозило новым арестом и еще более суровыми наказаниями. Такие
епитимий превращались в подлинные «подвиги благочестия» и не только морально терзали
наказуемого, но и приводили его и его семью к полному разорению.
В XIII в. довольно популярным наказанием было принудительное участие в крестовых
походах, однако инквизиторы впоследствии отказались от таких епитимий, опасаясь, что
бывшие еретики «заразят» крестоносцев.
Но если столь изнурительными были «легкие» наказания, можно себе представить,
каким бременем ложились на плечи жертвы инквизиции «унизительные» наказания. В таких
случаях ко всем перечисленным выше епитимиям прибавлялись еще следующие наказания
— ношение позорящих знаков, введенных впервые св. Домиником в 1208 г. и
«усовершенствованных» позднейшими инквизиторами, в виде больших холщовых нашивок
шафранового цвета, имевших форму креста. В Испании на осужденного надевали желтую
рубашку без рукавов с нашитыми на ней изображениями чертей и огненных языков из
красной материи; на голову его напяливали шутовской колпак.
Позорящие нашивки осужденный должен был носить дома, на улице и на работе, чаще
всего всю жизнь, заменяя их новыми, если они приходили в ветхость. Обладатель таких
нашивок был объектом постоянных издевательств со стороны обывателей, хотя соборы
лицемерно призывали верующих относиться к носителям позорных знаков с «кротостью и
сожалением». Таким образом, как отмечает Г. Ч. Ли, ношение «креста, этой священной
эмблемы христианства, превратилось в одно из самых тяжких наказаний.
169
В числе «показательных» наказаний, которым подвергались жертвы инквизиции,
фигурировало публичное бичевание. Осужденного, обнаженного по пояс, бичевал
священник при всем честном народе в церкви во время богослужения; его бичевали во время
религиозных процессий; раз в месяц он должен был ходить после обедни полуобнаженным в
дома, где «грешил», т. е. встречался с еретиками, и получать там удары розгой. Весьма часто
осужденный подвергался таким экзекуциям в течение всей своей жизни. Снять с него такого
рода епитимию, впрочем, как и другие, мог только один человек, тот же, кто и присудил его
к этому наказанию, — инквизитор, и он делал это, как мы увидим ниже, на определенных
условиях.
Следующим наказанием была тюрьма, причем пожизненное тюремное заключение
считалось проявлением высшей степени милосердия. Тюремное заключение было трех
видов: каторжная тюрьма (mums strictissimus), когда заключенного содержали в одиночной
камере в ручных и ножных кандалах; строгое тюремное заключение (mums strictus durus
168
Le Manuel des Inquisiteurs… p. 109
169
Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 297
arctus), когда осужденный содержался в одиночной камере в ножных кандалах, иногда
прикованный к стене; простое тюремное заключение, при котором заключенные
содержались в общих камерах без кандалов. Во всех случаях заключенные получали в
качестве еды только хлеб и воду. Постелью им служила охапка соломы. Узникам
запрещались контакты с внешним миром. Эймерик считал, что заключенных могут навещать
только ревностные католики, но не женщины и простые люди, ибо осужденные склонны
возвращаться к ереси и легко «заражают» ею других.
Узник инквизиции, разумеется, мог, если располагал скрытыми от нее средствами,
подкупить тюремщиков и обеспечить себе таким образом некоторые поблажки и льготы. Но
это сравнительно редко удавалось, так как инквизиторы, зная продажность тюремщиков,
зорко наблюдали за ними и сурово наказывали уличенных в недозволенных связях с
узниками.
Правда, случалось, что инквизиторы взамен за предательство или другие оказанные им
услуги, а иногда просто из-за недостатка тюремного помещения выпускали на свободу
некоторые свои жертвы. Но это никогда не было амнистией или реабилитацией осужденных.
Следуя указаниям, данным Иннокентием IV в 1247 г., инквизиторы, освобождая
заключенного, предупреждали его, что при первом подозрении он будет немедленно
возвращен в тюрьму и жестоко наказан без всякого суда и следствия.
Вся жизнь такого бывшего узника инквизиции, по словам Г. Ч. Ли, «принадлежала
молчаливому и таинственному судье, который мог разбить ее, не выслушав его оправданий,
не объяснив причин. Он навсегда отдавался под надзор инквизиционной полиции,
состоявшей из приходского священника, монахов, духовных лиц… которым приказывалось
доносить о всяком упущении, сделанном им в исполнении наложенной на него епитимий, о
всяком подозрительном слове и действии, за что он подвергался ужасным наказаниям как
еретик-рецидивист. Ничего не было легче для личного врага, как уничтожить подобного
человека, и сделать это было тем легче, что доносчик знал, что имя его будет сохранено в
тайне. Мы вполне справедливо жалеем жертвы костра и тюрьмы, но было ли их положение
более печально, чем участь множества мужчин и женщин, ставших рабами инквизиции после
того, как она пролила на них свое лицемерное милосердие?».
170
В XIII в. инквизиторы, осудив еретика, приказывали разрушить и сровнять с землей его
дом. Однако со временем стремление завладеть имуществом осужденных взяло верх, и
инквизиция отказалась от такого рода действий.
В испанских и португальских колониях инквизиторы, среди прочих наказаний,
осуждали свои жертвы на каторжные работы, используя в качестве рабской силы в
монастырях, или посылали в Испанию служить на галеры, где их приковывали к сиденьям и
веслам.
В отличие от светских судов, для которых смерть обвиняемого смывала его вину,
инквизиция судила и преследовала не только живых, но и мертвых. Вообще инквизиционный
трибунал не признавал каких-либо смягчающих вину обстоятельств. Ни пол, ни возраст, ни
давность совершенного проступка, ни, наконец, смерть не спасали еретика от осуждения.
Инквизиция поступала столь же бесцеремонно с мертвыми, как и с живыми. Она могла
обвинить в ереси не только недавно, но и давно — сто или двести лет тому назад —
умершего человека. Основанием для дела могло послужить заявление любого фискала или
сфабрикованный с этой целью «обличительный» документ. В подобных случаях выносился
приговор: останки еретика сжечь и пепел развеять по ветру, имущество же изъять у
наследников и конфисковать.
Чаще всего такие процессы возбуждались с единственной целью завладеть имуществом
жертвы, ибо инквизиция проявляла не меньший, а часто даже больший интерес к состоянию
своих жертв, чем к «спасению их душ». Деятельность инквизиции, как образно отмечает Г.
170
Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 313
Ч. Ли, протекала в «безумном вихре хищений».
Секвестр имущества подозреваемого в ереси автоматически следовал вслед за его
арестом, причем конфисковывалось все — от недвижимости до домашней утвари и личных
вещей арестованного. Вследствие этого семья жертвы инквизиции оказывалась лишенной
крова и средств к существованию, ее ждало нищенство или голодная смерть — ведь за
помощь, оказанную ей, грозило обвинение в сочувствии ереси…
В начале массового преследования еретиков на юге Франции часть конфискованных
средств использовалась на строительство тюрем, которых явно не хватало для нужд
инквизиции. В этот период еретики не только сами «финансировали» строительство своих
темниц, но и участвовали непосредственно в их строительстве, что считалось особым знаком
преданности церкви. Впоследствии конфискованные средства делились между инквизицией,
городскими властями и епископом. Французская корона и Венецианская республика со
временем стали присваивать в пользу своей казны награбленные инквизицией путем
конфискации средства. В папских владениях львиная доля награбленного поступала в
папскую казну. Значительная часть этих средств оседала и в карманах самих инквизиторов,
их помощников, фискалов и «родственников».
171
Массовые аресты еретиков, сопровождаемые секвестром их имущества, быстро
превращали цветущие экономические районы, каким была, например, Южная Франция в
начале XIII в., в руины.
«Конечно, — отмечает Г. Ч. Ли, — было бы несправедливым говорить, что скупость и
жажда к грабежу были главными двигателями инквизиции, но нельзя отрицать, что эти
низкие страсти играли видную роль… Все, занимавшиеся преследованием, всегда имели в
виду материальную выгоду. Не заинтересованная материально, инквизиция не пережила бы
первой вспышки фанатизма, породившего ее; она могла бы существовать только в течение
одного поколения, а затем исчезла бы и возродилась бы снова с возрождением ереси; и
катаризм, против которого не было бы систематического и долгого преследования, мог
избегнуть полного уничтожения. Но в силу законов о конфискации еретики сами сделались
виновниками своего падения. Алчность и фанатизм подали друг другу руку и в течение
целого столетия были сильными двигателями жестокого, непрерывного и неумолимого
преследования, которое выполнило свои планы и прекратилось только за отсутствием
жертв».
172
Приговор «священного» трибунала считался окончательным и обжалованию не
подлежал. Теоретически, конечно, осужденный мог обратиться к папскому престолу с
просьбой о помиловании или пересмотре дела. Но такие обращения были чрезвычайно
редким явлением. Сам осужденный, находившийся в руках инквизиции, был лишен
физической возможности обжаловать ее действия. Его же родственники или друзья
опасались делать это из-за боязни репрессий со стороны инквизиторов, считавших жалобы
на их действия проявлением гордыни и чуть ли не доказательством еретических воззрений. К
тому же жалобы подобного рода были совершенно бесполезны: папский престол, как
правило, просто не принимал их во внимание.
«Уровень» инквизиторского террора не всегда был столь высок, как в XIII в. На
протяжении своей многовековой истории инквизиция имела свои взлеты и падения,
неоднократно меняла объекты террора и его формы. Но цель ее деятельности всегда
оставалась неизменной: укрепление позиций церкви и господствующих эксплуататорских
классов путем преследования инакомыслящих, реальных или вымышленных врагов церкви и
опекаемого ею несправедливого социального порядка.
171
Shannon А. С. The Popes and Heresy… p. 98–99
172
Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 335–336
АУТОДАФЕ И КОСТЕР
Того из вероотступников, кто упорствовал в своих ошибках и не желал вернуться в
лоно католической церкви, того, кто отказывался признать свои ошибки и примириться с
церковью, того, кто, примирившись, вновь впадал в ересь, т. е. становился еретиком-
рецидивистом, а также осужденного заочно, а затем пойманного еретика — всех их
инквизиция, действовавшая от имени и по поручению церкви, отлучала от нее и «отпускала
на волю».
Эта невинная на первый взгляд формулировка таила в себе смертный приговор
обвиняемому. Осужденный «отпускался на волю» в том смысле, что церковь отказывалась
впредь заботиться о его вечном спасении, что она отрекалась от него. Обретенная таким
образом осужденным «воля» влекла за собой не только позорную смерть на костре, но, по
учению церкви, и вечную муку в потустороннем мире. Наказание невообразимо жестокое,
признавали богословы, но заслуженное для того, кто отказался от «материнской» опеки
церкви, предпочитая служить дьяволу. Упорствующий еретик не мог рассчитывать на
христианское сострадание, милосердие, любовь. Его должна была поглотить не в
фигуральном, а в буквальном смысле геенна огненная. Но инквизиторы предпочитали, чтобы
эту грязную работу за них выполняла гражданская власть. Разные авторы по-разному
пытались объяснить такую их щепетильность, тем более что церковь — не только в далеком
прошлом, но, как мы видели, и в наше время — провозглашает за собой право карать
вероотступников всеми видами наказаний. Считать, что инквизиторы, применявшие
изощренные пытки к своим жертвам, морившие их голодом и холодом, бичевавшие их
публично и, наконец, сопровождавшие их на костер и понуждавшие верующих подбрасывать
охапки хвороста для того, чтобы он «веселее» пылал, стеснялись самолично казнить
еретиков, вряд ли обоснованно и логично.
Объяснение этому следует искать в желании церкви превратить светскую власть в
соучастника своих преступлений и одновременно продемонстрировать видимость того, что
сама она, церковь, не убивала никого, не проливала крови. И в этом проявились
свойственные церковникам ханжество и лицемерие. Еще до учреждения инквизиции церковь
стремилась обязать светскую власть преследовать еретиков. Добиться этого она смогла лишь
частично и поэтому организовала свой собственный репрессивный орган — инквизицию.
Однако зловещую привилегию официально выносить смертные приговоры, казнить и
оплачивать палача церковь предоставляла светским властям.
Итак, если еретик не отрекался от своих «ложных и ошибочных» убеждений, то
церковь отрекалась от него, отпускала его «на волю», передавая гражданским властям с
предписанием наказать по заслугам (debita animadver-sione puniendum). В более поздние
времена такого рода обращения сопровождались просьбами проявить к осужденному
милосердие. Оно проявлялось в том, что раскаявшегося смертника душили перед казнью или
надевали на его шею «воротник», начиненный порохом, чтобы сократить мучения
несчастного.
Нельзя сказать, чтобы светские власти в католических странах всегда охотно,
беспрекословно и с усердием выполняли навязываемые им церковью карательные функции.
Во многих местах, особенно в XIII и XIV вв., власти отказывались по различным причинам
«поступать с еретиками, как принято с ними поступать», т. е. посылать их на костер. Главная
причина этого заключалась в том, что слепое повиновение приказам инквизиции превращало
светскую власть из ее союзника в ее вассала.
Там, где, как в Испании и Португалии, инквизиция была подчинена королевской
власти, такого противоречия не возникало. Но во Франции, Германии, республиках и
княжествах Италии, где церковь боролась за преобладание над светской властью,
деятельность или, вернее, чрезмерное усиление влияния инквизиции постоянно вызывали
сопротивление светских властей. В таких случаях папский престол реагировал решительно и
без промедления. Виновные в невыполнении приказов инквизиции, в частности в отказе
посылать на костер еретиков, отлучались от церкви, на непослушные города накладывался
интердикт, папский престол призывал верующих не платить налоги; не подчиняться таким
властям.
Утверждение, что церковь не полномочна выдавать еретиков светской власти и
требовать от последней предания их смертной казни, было признано Констанцским собором
еретическим и фигурировало в качестве 18-го пункта обвинения, выдвинутого против Яна
Гуса.
Инквизиция, как уже мы отмечали, была более заинтересована в отречении еретика от
своих воззрений, чем в его героической смерти на костре. «Оставим в стороне заботу о
возможности спасения души, — пишет Г. Ч. Ли. — Обращенный, выдающий своих
соумышленников, был более полезен для церкви, чем обугленный труп; поэтому не жалели
усилий, чтобы добиться отречения. Опыт показал, что фанатически настроенные люди часто
жаждали мучений и желали скорой смерти на костре; но инквизитор не должен был являться
исполнителем их желаний. Он знал, что первый пыл часто уступал действию времени и
мучений, поэтому он предпочитал держать упорствующего еретика, одинокого и
закованного, в тюрьме в течение шести месяцев или целого года; к нему допускались лишь
богословы и законоведы, которые должны были действовать на его ум, или его жена и дети,
которые могли склонить его сердце. И только тогда, когда все усилия не приводили ни к
чему, его «выпускали на волю», но даже и после этого казнь откладывалась на день, чтобы
он мог отречься, что, впрочем, случалось редко, так как не уступившие до этого времени
обыкновенно не поддавались никаким убеждениям».
173
О том, как совершалась казнь еретика, сохранилось большое число описаний
современников. Постепенно выработался своеобразный ритуал, которого инквизиция
повсеместно придерживалась. Обычно казнь назначалась на праздничный день, население
призывалось присутствовать на ней. Уклонение от такого приглашения, как и проявления
симпатий или жалости к казнимому, могло навлечь подозрение в ереси. Костру
предшествовало аутодафе, устраиваемое на празднично убранной центральной площади
города, где в присутствии церковных и светских властей и народа совершалось
торжественное богослужение, а затем оглашался приговор инквизиции осужденным
вероотступникам.
Аутодафе устраивалось несколько раз в год, и на нем иногда подвергались экзекуции
десятки жертв инквизиции. За месяц до его проведения приходские священники оповещали
верующих о предстоящем аутодафе, приглашая участвовать в нем и обещая за это
индульгенцию на 40 дней.
173
Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 341
Аутодафе в Мехико. Художник Д. Ривера (1886–1957)
Накануне аутодафе город украшали флагами, гирляндами цветов, балконы украшали
коврами. На центральной площади воздвигался помост, на котором возводили алтарь под
красным балдахином и ложи для короля или местного правителя и других светских, в том
числе военных и церковных, нотаблей. Присутствие женщин и детей приветствовалось. Так
как аутодафе длилось иногда весь день, то у помоста строились общественные уборные,
которыми могли воспользоваться в случае нужды почетные гости.
Накануне устраивалась как бы генеральная репетиция аутодафе. По главным улицам
города проходила процессия прихожан, возглавляемая членами конгрегации св. Петра
Мученика (итальянского инквизитора-доминиканца из Вероны, убитого в 1252 г. за его
злодеяния противниками инквизиции; был провозглашен патроном инквизиции). Члены этой
конгрегации занимались подготовкой аутодафе — строили помост, подготавливали «рабочее
место» — «жаровню», где предавали огню нераскаявшихся еретиков, и т. п. Вслед за ними
шла «милиция Христа», т. е. весь персонал местной инквизиции с ее осведомителями-
фискалами в белых капюшонах и длинных балахонах, скрывавших от людских глаз их
физиономии. Два участника процессии несли зеленые
174
штандарты инквизиции, один из
которых водружался на помосте аутодафе, другой — около «жаровни».
С зарей тюрьма инквизиции уже гудела точно улей. Заключенных, понятия не имевших
об уготовленной им участи, о степени наказания, к которому они присуждены, ибо только на
аутодафе они узнавали об этом, стража готовила к предстоящему торжеству, а вернее,
экзекуции. Их стригли, брили, одевали в чистое белье, кормили обильным завтраком, иногда
для храбрости давали стакан вина. Затем набрасывали им на шею петлю из веревки и в
связанные руки вкладывали зеленую свечу. В таком виде осужденных выводили на улицу,
где их ожидали стражники и «родственники» инквизиторов. Особо злостных еретиков
сажали задом наперед на ослов, привязывая к животным. Заключенных вели к
кафедральному собору, где образовывалась процессия. В ней участвовали те же, что и
накануне, теперь они несли штандарты приходов, затянутые в знак траура черной материей.
174
Зеленый цвет символизировал инквизицию
Фискалы несли санбенито и куклы, вернее манекены, изображавшие умерших, сбежавших
или непойманных еретиков, осужденных на костер.
П о з о р я щ е е о д е я н и е — с а н б е н и т о
Процессия, участники которой пели траурные церковные гимны, медленно
направлялась к площади, где должно было состояться аутодафе. Монахи и «родственники»,
сопровождавшие заключенных, громко призывали их покаяться и примириться с церковью.
Горожане наблюдали за процессией из окон домов или с мостовой. Следуя указаниям
церковников, многие из них осыпали заключенных бранью. Однако запрещалось бросать в
еретиков какие-либо предметы, так как практика показывала, что от такого метания могли
пострадать не только жертвы инквизиции, но и сопровождавшие их солдаты из «милиции
Христа».
Тем временем на месте аутодафе собирались светские и духовные власти и гости,
занимавшие места на отведенных им трибунах, а также горожане, заполнявшие площадь.
Любителей поглазеть на аутодафе всегда оказывалось предостаточно.
С прибытием процессии заключенных усаживали на скамьях позора, установленных на
помосте, несколько ниже почетных трибун. Вслед за тем начиналась траурная месса, за ней
следовала грозная проповедь инквизитора, которая кончалась оглашением приговоров.
Приговоры зачитывались по-латыни, заключенные с трудом улавливали их смысл, были они
длиннющими, начинались цитатами из Библии и произведений отцов церкви, читались
медленно. Если осужденных было много, то на оглашение приговоров иногда уходило
несколько часов.
Аутодафе венчалось экзекуциями: одних осужденных облекали в санбенито и
шутовские колпаки, других стегали плетьми, третьих стражники и монахи волокли на
«жаровню».
«Жаровня» располагалась на соседней площади, куда вслед за смертниками переходили
церковные и светские нотабли и рядовые горожане. Здесь накануне сооружался эшафот со
столбом в центре, к которому привязывали осужденного; завозились дрова и хворост,
которыми обкладывался эшафот. Сопровождавшие смертников монахи и «родственники»
пытались в эту последнюю минуту вырвать у своих жертв отречение. О желании раскаяться
осужденный мог дать знать только знаком, так как, опасаясь, что он будет агитировать перед