Невыговоренное
бытие
делает
оправданием
тот
тип
умозрительного
вопрошания,
с
которым
знающие
себе
цену
люди
вступают
в
мир.
Никто
из
них
уже
не
спра
шивает,
что
происходит
в
мире
и
что
по
поводу
проис
ходящего
думают
люди.
Все
мы
требуем
дела,
которое
бы
обеспечивало
поставку
существа
дела.
Наш
интерес
lIаправлен
не
на
то,
что
бывает,
а
на
то,
что
обеспечивает
пребывающее;
не
на
то,
что
думают
люди,
а
на
то,
что
ОIlИ
действительно
думают.
Вернее,
нас
беспокоит
одна
проблема:
что
нам
нужно
сделать
для
того,
чтобы
люди
подумали
то,
что
они
на
самом
деле
не
MOгyr
думать.
Отныне
все
совершается
дважды:
один
раз
явно,
а
дру
гой
раз
-
потаеНIIО.
Мысль,
попавшая
под
подозрение,
перестает
совпадать
с
самой
же
собой.
Жизнь,
спраши
вающая
как
ей
жить,
окончательно
растворяется
в
бсс
субъектном
образе
мира.
Ибо
субъект,
Т.е.
первый
объект
онтологии,
давно
уже
утратил
непорочность
декартов
ского
·Я
мыслю,
что
мыслю".
И
011
взят
под
подозрение.
Вернее,
011
сам
себя
подозревает
в
незаконпом
присво
ении
онтологического
:lервородства.
"Не
мыслю,
а
думал,
'Ло
я
мыслю".
Эти
слова
пре
следуют
каждого
из
нас
и
отражают
смятсние
мира,
когда-то предстаВЛСНIIОГО
"я".
Представления
без
перво
представленногО
объекта,
действие
без
субъекта
дей
ствия,
феномены
без
псрвофеномснов
надвинулись
на
мир
как
саранча
и
пожирают
остатки
его
былой
субъ
ектпости.
В
бессобы1'Ийной
мысли
никто
не
виновсн,
в
бсссубъектной
жизни
некому
отвечать.
Поднимающаяся
волна
спонтанности
вовлекает
нас
в
ИГi>У,
У
которой
нет
правил.
Вернее,
и
не
можe:r
быть,
ибо
спонтанность
мира
есть
условие
того,
чтобы
в
нем
были
какие-либо
законы.
Спонтанность
нельзя
ввести
определением,
ее
нельзя
знать
заранее.
И
эта
невозможность
обесСИЛИD:1ет
силу
·я·,
выставившего
науку
для
всеобщего
употребления.
Ведь
наука
вьmавливает
как
раз
такие
состояния
сознания,
попадая
в
которые
мы
можем
что
то
знать
зараllее,
до
того,
как
это
что-то
даст
о
себе
87